ТРАГЕДИЯ СЧАСТЬЯ
Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,
Хоть бой и неравен, борьба безнадежна!
Над вами светила молчат в вышине,
Под вами могилы — молчат и оне.
Ф. Тютчев
Камю сказал однажды: «Нельзя открыть абсурд, не попытавшись написать некий учебник счастья». Счастье и абсурд, — говорит он по поводу Сизифа, — дети одной и той же земли, они нераздельны, хотя и нельзя думать, что счастье рождается с необходимостью от самого открытия абсурда.
Теперь нам нетрудно понять, что счастье и абсурд имеют общие корни, что настоящее счастье может быть достигнуто и познано через Абсурд.
Впрочем, есть счастье — и счастье. Есть «счастье» раба, отдавшего свою свободу господину. Раб не знает счастья, рожденного свободой, как слепой крот не знает Солнца. Есть «счастье» обезличенности, счастье от принадлежности к «гармонии целого». Это — «счастье» отказа от своего Я, от выбора своей судьбы. И «счастливцы» такого типа потому чувствуют себя счастливыми, что подчинили себя «вечным принципам» Разума (вспомним Сократа!). Эти «вечные принципы», по их представлению, дают им санкцию Истины. Познайте Истину, и... нет, она не сделает вас свободными, — какая же может быть свобода от вечных принципов! — но она даст смысл вашему существованию. А разве счастье не заключается в обретении Смысла? Разве человеческий ум не искал от века Единый Принцип, L'Unité, который давал бы ему ощущение принадлежности к «гармонии целого»? И разве единство Человека с этой вечной Гармонией не равносильно было бы блаженству Эдема?
Человек абсурда, философ, хладнокровно растолкует вам: — Да, Человек всегда стремился к Единому, к избавлению от Зла, к Гармонии. Кто не хочет Добра! И, тем паче, кто не хочет счастья! Но, к сожалению, самый факт осознания нами Единого означает уже нашу ноуменальную отъединенность от этого Единого. Если я — существо сознающее, могущее сказать «я есмь» — то я уже отделен стенами абсурда от Гармонии, от Смысла, от Бога. И всякое учение о верховном Смысле, о Гармонии будет для меня обман, tricherie, всякий поиск Смысла будет для меня поиском призрака. Можно, конечно, дать себя обмануть призраком и найти счастье в иллюзии. Я думаю, нормальные люди так и поступают и только благодаря этому могут жить, не убивая себя. Но это именно те люди, которые отказались быть сознающими, отказались от lucidité, совершили измену себе, élision. Это те люди, которые соглашаются жить, но лишь под условием жить как животные. Если я не иду на измену и не довольствуюсь призраком, то такое счастье — счастье сопричастности с Единым — для меня навеки невозможно.
Человек Подполья, которого обижают самые законы природы, не сможет говорить хладнокровно, а просто обругает вас. Для него «нормальный» человек просто глуп. Правда, он тут же добавит, что «до крайней желчи» завидует этой недоступной ему глупости, которая позволяет всем нормальным людям находить высшее счастье в том, в чём сам он видит безусловное унижение. Унижение человеческой личности Смыслом. «Вечными принципами» Разума. Самой Истиной. Право человеческой личности на заблуждение выше и дороже для человека, чем сама Истина; свобода в избрании Добра и Зла — выше Добра; человеческое первозданное Я — выше Бога. И лучше сделаться сумасшедшим, чем признать свою вечную зависимость от «вечных принципов» Разума; лучше сделаться троглодитом, чем признать главенство нравственного закона над своей душой.
Но так ли уж далеки рассуждения этого сумасшедшего от рассуждений величайших мудрецов? Так ли сильно различаются рассуждения этого троглодита — и (мы уже отмечали это) рассуждения великих подвижников духа? Ведь великая мудрость и великая святость в действительной человеческой истории никогда не были утверждением разумной философии «всемства»25, ограждающей людей от опасного для жизни скептицизма и пессимизма. Напротив, они всегда разрушали «вечные» принципы разума и морали. Великая мудрость Сократа состояла в том, что он верил в своего демона, а не в своё доказательное знание. Великая мудрость германских мистиков М. Экхарта и Я. Бёме была в том, что они шли на разрыв с интеллектуализмом греческой философии и выводили самое бытие из первичной стихийной Свободы (Ungrund — темное первоначало Я. Бёме — не есть ли новое название Хаоса?). Эта первичная Свобода, предшествующая Природе, существующая до Божества и ни из чего не выводимая, «не есть ни свет, ни тьма, ни добро, ни зло»26, а есть безымянное Ничто (Nichts), порождающее всё («Ungrund» в переводе означает — «безосновность», «бездна»). Личность человеческая рождается из этого Ничто, как и Бог рождается из него же (у Экхарта оно носит название Gottheit, в отличие от Gott — Бога, рожденного в иррациональной пустоте Gottheit).
— и Абсурд сделает вас свободными. «Признание лишь той свободы, которую даёт истина, даёт Бог, и отрицание свободы в избрании и принятии истины, ведёт к тирании, — говорит Н. Бердяев. — Свобода духа заменяется организацией духа». Свобода не может быть результатом принуждения, организации духа, хотя бы принуждение шло от самого Бога, а «организация» была самой идеальной гармонией целого, une organisation impeccable. Человек должен быть свободен в принятии Смысла и в собственном отношении к Смыслу, а значит, первое требование свободы духа — свобода в принятии бессмыслицы — телеологическая ненормируемость. Человек должен быть свободен в принятии Добра и в собственном отношении к Добру, а значит, первое требование свободы духа — свобода в принятии Зла, моральная ненормируемость. Эту свободу отстаивает философия абсурда, она приводит к ней. «Человек, лишённый свободы зла, был бы автоматом добра»27 или винтиком в непогрешимо устроенном Автомате всемирного счастья.
Человеку абсурда свойственно органическое отвращение к такому «счастью» добровольного раба, по собственному желанию заключённого в образцовый мальконфор, принявшего свой мальконфор за высшую норму бытия. Но выбирает мальконфор тот, кто отказывается от философии трагедии, кто благополучие «организации» предпочёл вечному неблагополучию бунта. Настоящее счастье проходит через трагедию и заканчивается трагедией. «Есть только одна вещь, которая трагичнее отчаяния: это жизнь счастливого человека», — говорит А. Камю. Это трагическое счастье — счастье Прометея в его безоблачном покое на кавказской скале; молчаливая радость Сизифа в подземных копях аида. Трагическое счастье — это счастье бунта, а не умиротворённости, и происходит оно от Хаоса и Абсурда, а не от Гармонии и Смысла. Это счастье человека, не знающего измены, élision; счастье того, кто восстал на Бога, чтобы отстоять себя.
Но отчего человек абсурда восстает на Бога? Разве Бога всегда и безоговорочно отождествляли с Гармонией Целого? И кто это провозгласил, что Бог и верховный Смысл бытия — это одно и то же?
«Так называемый мировой порядок и так называемая гармония мирового целого никогда не были созданы Богом, — пишет Н. Бердяев («О рабстве и свободе человека»). — Бог совсем не есть администратор мирового целого. Бог есть смысл человеческого существования... Бог находится в ребёнке, проливающем слезинку, а не в миропорядке, которым оправдывают эту слезинку». Н. Бердяевым делается попытка отделить Гармонию от Смысла и поставить Смысл выше Гармонии, отождествить его с Богом. Речь идёт при том о смысле человеческого существования — не о нашем бытии-в-мире (in-der-Welt-sein), но о нашем Dasein. Бог и есть смысл нашего Dasein'а.
— и монизм Лейбница и анархизм Толстого, отрицающие существование Зла и объясняющие зло мира как недостаточное Добро или как внутренний момент в развитии самого Добра. Отрицание зла и абсурдности бытия-в-мире означает уничтожение и распад личности, ибо личность выковывается в различении добра и зла. В смещении и безразличии к добру и злу человек лишается своей первозданной свободы духа, свободы выбора добра и зла.
И вот предлагается иное: определить Бога через Человека — как смысл существования человека. Идея, бесспорно, восходит к Достоевскому: «У Достоевского нет ничего кроме человека, нет природы, нет мира вещей... — разъясняет нам Бердяев в «Миросозерцании Достоевского». — Человек не есть для него явление природного мира, не есть одно из явлений в ряду других, хотя бы и высшее... Человек — микрокосм, центр бытия, солнце, вокруг которого всё вращается... В человеке — загадка мировой жизни. Решить вопрос о человеке значит решить вопрос и о Боге», В этой антрополатрии, которую русские философы выводили из творчества Достоевского, Человек уже первичнее Бога: предполагается, что истины о Боге не может быть вне Человека, и найти её можно только в человеке и с человеком.
Но «решить вопрос о человеке» оказалось ничуть не легче, чем вопрос о Боге; «загадка мировой жизни» лишь сместилась в сторону Человека. Глубина проникновения Достоевского в Человека — это глубина первозданной Свободы, Ungrund'а, глубина бездонная, рационально не исчислимая, бесконечная Тайна. Тайна Человека — это тайна несотворённой Свободы, которая первичнее Бога. Тайна Бога поэтому заключена в тайне Человека. Именно после Достоевского стало возможным понять, что неисповедимые пути Господни от века были путями человеческими. Но эти пути, рационально неисследимые, столь же неисповедимы, как и пути Господни, они ведут в Ничто, в темную бездну Ungrund'а, в Хаос. На этих путях Человек метафизически свободен и, как суверенная Сущность, не может определяться ни законами природными, ни волей Божьей. Генезис Человека — это генезис Бытия, он не выразим адекватно словами человеческими и не представим в чистых понятиях. Бёме говорит о нём языком символов и мифов: In der Finsternis ist der Blitz, und in der Freiheit das Licht mit der Majestät... B тёмной бездне Ничто возгорается Свет, das Licht (une lucidité), переход от небытия к бытию совершается через возгорание Огня, Feuer (limière). Рождение человеческого Lucidité выражается символом Огня, Света, вспыхнувшего в первичной Тьме. Без Тьмы нет Света. В бездонной тьме Ungrund'а возникает «зажжённое высшей волей сознание, которое оглянулось на мир и сказало: Я есмь!»28.
с собой и свет и тьму, и добро и зло, и жизнь и смерть. Можем добавить: и смысл и абсурд. Первоначальная свобода, в которой рождаются человеческий Дух, есть свобода от Смысла, свобода принятия бессмыслицы. Если Бог есть смысл существования, то это есть свобода от Бога, кирилловское Своеволие. «Зажжённое высшей волей сознание», Lucidité, есть безграничная свобода Абсурда, свобода в принятии или отвержении Божьей воли. И вот — человек абсурда отвергает Божью волю. Почему он делает именно такой выбор? «Потому что вся воля стала моя», — отвечает он устами Кириллова. — Теперь Я, я сам есть и смысл и цель моего существования, Я — себе судья и ответчик, Я — сам себе Бог!
— Бог? — возмущенно вскрикиваете вы. — А может быть, Зверь? Вот, Калигула тоже объявил себя Богом...
градусов. И крайности для него сойдутся, как нуль совпадает с 360°, и Бог для него может обернуться Зверем, а Зверь — Богом («и, как лев, сокрушит твои кости...»).
* * *
«В этом мире нет высшего смысла, — писал Камю в «Письмах к немецкому другу» (1943). — Но кое-что в нём всё-таки имеет смысл, и это человек, поскольку он один его взыскует». Это удивительно точно сказано: человек — единственное на земле существо, знающее свою смертность — есть в силу этого и единственное на земле существо, алчущее смысла существования. Самое открытие человеком Абсурда парадоксальным образом происходит от беспрерывного алкания им Смысла — того, что может дать только Бог. Человек создавал религии в поисках Смысла, и в поисках Смысла же противопоставил себя Богу и восстал на Бога. Но нет ответов от Бога, нет залогов от небес, молчат сияющие в вышине светила, молчит и мир с его могилами. Страстный зов Человека наталкивается на бесстрастие звёздного неба и на гробовое молчание мира. И Человеку остаётся требовать ответов только от самого себя. Великая миссия требует и высоких прав: Человек заявляет Своеволие и дерзает сам стать Богом.
У. Фолкнер так и сказал в некрологе о Камю, что он требовал от себя ответов, которые мог дать только Бог. Но ошибается Фолкнер, когда говорит далее, что на пути своих поисков Камю «потерпел поражение». Фолкнер так и не понял как следует Абсурда и не понимал, что «потерпеть поражение» и выбрать поражение — не одно и то же. Благополучный американский буржуа был в нём до смерти напуган, когда он увидел адские последствия философии абсурда, ведущие в Подполье и подрывающие устои мировоззрения «всемства», «вечные» правила разума и правила морали (так Кереа напуган философией Калигулы). В своей Нобелевской речи Фолкнер поспешил откреститься от Камю (явно в ней не названного), сеющего, по его мнению, страх в человеке и насаждающего философию страха: «Писателю, — говорит он (кому именно — догадывайтесь сами), — нужно понять, что страх — самое низменное из чувств, и, постигнув это, уже навсегда забыть о страхе, убрать из своего творчества всё, кроме правды о душе... И покуда писатель не сделает этого, над его трудом нависает проклятие... Он будет писать так, как будто он стоит и наблюдает конец человека и сам участвует в этом конце. Но я отказываюсь принять конец человека...»
О каком «конце» человека говорит здесь Фолкнер? Да, для того, кто не выбрал Абсурд, философию трагедии, остается конец. Этот конец называется — мальконфор. Писатель абсурда действительно наблюдает такой конец человека, вытекающий из его рабского благоразумия, и не сожалеет о нём, потому что знает то, чего не знают благоразумные, — Победу. Выбор трагедии означает Победу — ценой отказа от последней надежды бытия; выбор философии абсурда означает преодоление Вины, освобождение от Рабства.
«отказываться принять» Конец и утверждать, как Фолкнер: «Я отказываюсь принять это. Человек не просто выстоит, он восторжествует». Отчего же нет? Благоразумные так и поступают и находят в Мальконфоре свою счастливую иллюзию, поддерживающую их в уверенности, что они восторжествуют. Только они в действительности не торжествуют, они уже мертвецы:
Для них нет Победы, для них есть Конец.
Благоразумные писатели типа Фолкнера могут тешить себя иллюзией, что говорят «правду о душе», убрав из своего творчества Страх. Но не может быть правды о душе, не знающей Страха (Angst); не может быть души, не ведающей страха смерти. Страха смерти не ведает только безличное, животное существо: оно и соглашается жить в Мальконфоре.
И уж, конечно, мы согласны, что над писателем, выбравшим Абсурд, «нависает проклятие». Мир всегда проклинал и распинал тех, кто не совершил élision и тем самым лишил человечество слепых надежд.
Но не по той ли же причине в мире был распят Сын Божий? Не Он ли сказал фарисеям, «чистым»: «Мытари и блудницы вперёд вас идут в Царство Божие»? Если это — Евангелие, то оно есть евангелие Абсурда, отвергшее нравственный Закон. Евангелический пафос Абсурда понял Достоевский, его воплотил потом А. Камю в театральной переделке романа Фолкнера «Реквием по монахине» (самим Фолкнером принятой безо всякого энтузиазма). В этой пьесе А. Камю выпукло отражена идея о возможности спасения человека, достигшего предельного падения с точки зрения традиционных норм и законов цивилизованного мира. Побеждают не «вечные» законы и принципы — побеждает личность, сбросившая с себя иго этих законов. Самые эти законы, воплощающие древнегреческую идею фатума, или Рока, могут лишь порабощать. И те, кто подчинил себя им, пребывают в блаженной иллюзии, называемой tricherie. Но... для них нет Победы... Её обретает нравственно оголённый, свободный от принципов «всемства». Ценою преступления он сокрушает «всемство», побеждает Рок29.
— уже в христианском, а не в языческом духе. Нэнси не просто победила — Нэнси спаслась! Как? Возможно ли спастись убийце детей? Что за кощунство? С точки зрения христианского «всемства» это кощунство. Но Христос сам восстал против этого «всемства». Он сказал: мытари и блудницы спасутся вперед «чистых», вперед тех, кто подчинил себя «всемству». Почему же не спастись Нэнси, одержавшей решительную победу над «всемством»?
Альбер Камю отверг Бога, и с точки зрения христианского «всемства» (т. е. с точки зрения официальной Церкви) он — не христианин. Но у него есть своё Евангелие и своё христианство. У него есть своя вера и свой Христос — тот, которого он нарисовал в своих произведениях. Его оставленный Отцом Христос выбрал Абсурд и принял оставленный Богом мир и оставленного Богом человека, чтобы в Свободе своего Выбора и своей Жертвы возвратить человеку его первозданную свободу и его достоинство. Человек изошёл из первозданной несотворенной Свободы, из Ungrund'а, который есть Ничто. Он ноуменально независим от Бога. И если Бог (как считает Н. Бердяев) есть высший Смысл существования, то Христос Альбера Камю принял мир прежде Смысла бытия и принял человека в его добытийственной Свободе. Смысл — это то, чем следует пожертвовать, рискнуть ради Человека. Это и называется Абсурдом. За свободу Выбора придётся дорого заплатить? О, да, путь Абсурда и есть путь трагедии; Абсурд есть выбор Креста. Креста без Воскресения. Креста, на котором Истина должна истлеть.
Камю отверг первую ипостась Троицы — Бога-Отца, но остался со второй ипостасью — Богом-Сыном, объявившим бунт Отцу. Троица осталась разорванной, на месте Троицы оказался Абсурд. И третья ипостась, св. Дух, эзотерически утверждаемый в добытийственной Свободе, утверждается через Абсурд, имеющий свою Lucidité. «И свет во тьме светит...»
И собственная жизнь Альбера Камю стала крестным путем Христа, выбравшего Абсурд: он принял мир прежде его смысла, принял крест Абсурда с просветлённым чувством к самому страданию; не пожелал искать личного спасения; не захотел бежать от мира в нирвану. Оставив Бога, он не оставил богооставленных, выбрал поражение, встал на сторону поверженных, на сторону всех, кто «стал смешон и унижен», окарикатуренный Божьим Смыслом.
Не означает ли это, что Камю свободно выбрал путь Добра? — спросите вы. — Если это так, то это есть выбор Добра после того, как культ его развенчан и отвергнут. Укладывается ли такое Добро в прокрустово ложе чугунных законов «всемства»? Нет, «всемство» знает иное Добро — то, которое принуждает и не допускает Выбора. Но в Абсурде свободный выбор Добра есть уже выбор поражения.
Пускай Олимпийцы завистливым оком
Глядят на борьбу непреклонных сердец,
Кто, ратуя, пал, побеждённый лишь Роком,
Тот вырвал из рук их победный венец.
26 Н. Бердяев. Опыт эсхатологической метафизики.
27 Н. Бердяев. Философия свободного духа.
28 Ф. Достоевский. Идиот.
«Реквиема» дана П. В. Палиевским (очерк «Фолкнер и Камю»).