Приглашаем посетить сайт

Захаров Валерий: Герой абсурда и его бунт
Сизиф. Победа

СИЗИФ. ПОБЕДА

Будь дерзким зодчим вавилонских башен
Ты — заклинатель Сфинксов и Химер!

М. Волошин («Космос»)

попытку он разоблачит первый, и первый изобличит вас в трусости и капитулянтстве. Правда богооставленности слишком жестока и безжалостна, но всякий уход от неё, всякая élision будут самообманом и саморастлением. Мучайтесь всю жизнь, целую вечность — к этому призывает вас философия сумасшедшего мудреца Ж. -Б. Кламанса. Она не сулит утешений, не принесёт ничего, кроме отчаяния. Выбирай отчаяние! К этому зовёт нас философия Абсурда, философия трагедии, философия смерти. Ибо истинная философия жизни — это философия смерти.

Победить может только тот, кто примет философию трагедии. Победить можно только на Кресте. Победа есть свободный выбор поражения, другой победы нет. Победа есть лишь свободный и бесстрашный отказ от вечности. Сын Божий вочеловечился для того, чтобы принять смерть человеков, чтобы истлеть в тленном мире. Он выбрал Крест не для того, чтобы принести «последнюю надежду бытия», а для того, чтобы убить последнюю надежду уже окончательно. Но вместе с надеждой была убита и вина, — вот Победа!

Путь к ней ведет через Хаос и Апокалипсис, vom Himmel durch die Welt zur Hölle («через землю с Неба в Ад»22), другого пути нет, этот путь и есть путь познания. Уйдя от Бога, мы приходим в Ад абсурдного мира, где для нас, в стенах абсурда, загорается свет lucidité. Но древо знания — не древо Жизни, оно — древо Смерти.

Либо философия смерти — либо élision; либо Абсурд и Хаос — либо мальконфор. Выбирайте! Tertium non datur. Победа ценой Смерти — либо проклятие вины. Впрочем, кто не делает выбор сейчас, тот уже выбрал мальконфор. И напрасно будете ждать Страшного Суда, он каждую минуту происходит с вами, вы ощущаете это вашим скрюченным телом. Трусливому благоразумию нечего делать на горных вершинах:

* * *

Средиземноморье. Излучина живописного залива. Плеск мраморных волн. Один только человек, один смертный обитает в этом уединенном, закрытом горами месте. Но удивительный это смертный — во время оно сумевший заковать в цепи саму Смерть, посланную за ним Зевсом! Ведь это же легендарный Сизиф, сын царя эолян Эола, основатель Коринфа, — тот, с кем Сократ хотел быть вместе в аиде!

Этот герой, о котором сложены мифы, слишком был влюблён в жизнь, в море и в Солнце и слишком бесстрашен, чтобы его могли подчинить себе боги Олимпа. Он бросил вызов Миропорядку, Верховным Стражем которого, после осуждения Прометея, стал возглавленный Зевсом Олимп. Сизиф помнит великий подвиг Прометея, небесного Провидца, добровольно отдавшего себя на вечное страдание, но не покорившегося руководимому Зевсом Миропорядку; за это Прометей отторгнут теперь вовсе от Олимпа и прикован к кавказской скале. Сизиф не в силах освободить Прометея и знает, что не сокрушит Олимп. Но никогда не примирится он с богами оттого только, что он смертный и у него сил не хватило. «Впрочем, в чём же сила олимпийцев?» — напряженно размышляет Сизиф и приходит к выводу: сила их — абсурдна; они сильны не разумом, не высшей справедливостью, а авторитетом Власти и страхом, который всюду сеет их владыка Зевс. Боги самовластно правят людьми, Олимп закрыт для Человека, окружен священной Тайной (чудо, тайна и авторитет!). Но со времен Прометея, зажёгшего в людях огонь творчества. Человеку уже дано познать, что силою собственного духа он может превзойти олимпийцев и победить страх перед кумирами божественного Авторитета.

В мифологическом сюжете о Сизифе любопытны два момента. Во-первых, олимпийские «тайны» оказываются всего лишь формой сокрытия весьма неприглядных поступков богов, которые им хотелось бы и от смертных держать в секрете; Сизиф разоблачает перед людьми секреты олимпийцев и этим навлекает на себя их гнев. Во-вторых, неповиновение богам неизбежно ведет Сизифа к пренебрежению моральными заповедями (правилам жизни), установленными Олимпом для людей. Впрочем, правила жизни — только для смертных, сами олимпийцы чувствуют себя от них вполне свободными. Так, глава Олимпа, давший людям заповедь «не укради», сам похищает прекрасную нимфу Эгину, дочь речного бога Асопа. Использование божественных прерогатив в целях низкой похоти — привычное на Олимпе дело. Можно украсть красавицу как тать в нощи, можно увести обманом средь бела дня; можно оборотиться лебедем, можно — быком. Асопу осталось только горестно воздыхать да удивляться.

«речного короля», чтобы он дал воду для жителей Коринфа. Каждый получил своё: коринфяне получили воду, к Асопу возвратилась его прекрасная дочь; и Сизиф получил своё: тут-то пришедший в бешенство король Олимпа и подсылает к нему наёмного убийцу — богиню смерти Танатос. Пусть ведает, что гласность на Олимпе не в почете!

Курносая пришла за Сизифом, но тут произошло нечто совершенное из ряда вон. Можно лишь догадываться, что Сизиф, вероятно, польстил бабьим чувствам Танатос — воздал хвалу красоте её «божественного лика» и, пока та, с разинутым от удивления ртом, пыталась осмыслить сказанное, ловко сумел накинуть на неё цепи. В эзотерическом плане пленение Танатос символизирует неистовую жажду Жизни, побеждающую — хотя бы на время — самую Смерть. Несколько лет Сизиф держал в цепях богиню смерти, и всё это время на земле не умирали больше люди, пока, наконец, Гадес, владыка царства мертвых, не дознался о причине столь вопиющего нарушения Миропорядка и не доложил куда следует. И тогда только бог войны Apec, по приказанию Зевса, освободил Смерть из этого плена. Сизиф же и стал первой её новой жертвой.

Но, даже став пленником аида, Сизиф не склонил голову перед богами и сумел стать первым смертным, кому удалось вырваться из преисподней. Правда, ушёл он из аида с разрешения богов и обещал вернуться, восстановив должный миропорядок на земле23. Но взойдя на землю и увидев вновь красоту моря и солнца. Сизиф не захотел возвращаться к мёртвым в мрачное царство теней. И вот уже многие годы живет он на берегу этого прелестного залива, наслаждаясь лучами средиземноморского Солнца и слушая рокот ласковых перекатов морских волн. Сколько угроз и предупреждений получал он за эти годы! Сам седовласый Океан, как в незапамятные времена к Прометею, так и теперь к Сизифу прилетал с предупреждением: скоро за ним явится Гермес, сын и слуга Громовержца, чтобы силой вернуть его обратно в аид. Но не внимал никому беспечный Сизиф! Аид? О, но ведь это ещё далеко. Мир прекрасен — можно ли спастись вне этого мира? Весь этот прекрасный мир лишь одна видимость, и эта видимость исчезнет — тем сильнее его безнадежная любовь к тому, что должно истлеть.

А суд олимпийцев? А вечные адские муки?

— самозванная и что в борьбе с ним Олимп располагает только средствами самовластья и насилия. И это самовластье и насилие охраняется целым служебным штатом низших богов — обвинителей и палачей. Божественные Законы? Но это те самые Законы, что создают и охраняют Виновность. От виновности же Прометей освободил людей. Миропорядок? Гармония? Но так называется лишь непогрешимый способ организации всеобщего насилия. Провалитесь вы в Тартар с вашим мировым порядком и вашей гармонией!

Необъявленная и неравная война между Сизифом и Олимпом решена изначала — война, в которой все средства хороши. Разве не понятна нам теперь вольность (légèreté) обращения Сизифа с канонизированной Олимпом моралью? Без хитрости и обмана ему бы не удалось заковать богиню смерти; также не удалось бы, не нарушив данной богам клятвы, сбежать из аида и остаться среди живых. По одной из традиционных версий, отмечаемой А. Камю, Сизиф (возможно, по примеру, главного бога) сам был склонен к ремеслу разбойника (au métier de brigand). Ясное сознание (lumière) дало ему истинный взгляд на созданный богами мир и на самих богов, главный из которых чем-то очень напоминает нам теперь описанного у Щедрина помещика-крепостника, силой перетаскавшего в свою постель всех девок своей деревни.

Так Сизиф ещё во времена доисторические понял то, что из цивилизованных европейцев только в XIX веке поняли лишь немногие, вроде Ницше; что «божественное» происхождение морали — всего лишь выдумка или глупость. В моральном плане Сизиф свободен, он — на «нулевом градусе» морального сознания. Как существо морально ненормативное, он помогает людям бескорыстно. Помощь коринфянам — его acte gratuit, действие без расчёта на выгоду или воздаяние: он хорошо знает, какое «воздаяние» может ожидать его за презрение к установленной богами морали и бунт против Закона. За земные страсти, pour les passions de cette terre, за самую любовь к этой скоротечной, как миг, жизни, за презрение к вечности придётся заплатить вечными муками в аиде, но боже мой! — разве Сизиф заблуждается на этот счёт? Не на его ли примере Сократ понял, что истинно свободен только тот, кто каждую минуту готов к смерти? Прибытие Гермеса не застает врасплох Сизифа, который изначала выбрал своё поражение. Его вызов Олимпу — это почесть, которую он отдаёт своему достоинству в войне, где заранее побеждён. А его Камень уже ждал его в аиде.

Миф не рассказывает о самом пребывании Сизифа в аду, и Камю дополняет его своим воображением, творит свой миф. Он предлагает нам представить самих себя на месте Сизифа в тот момент, когда камень, который Сизиф только что втащил на гору, в очередной раз срывается и Сизиф снова спускается вниз, к мучению, конца которому он не видит. Его лицо, склоненное над камнем, само стало каменным. Эти минуты передышки — момент сознания (heure de la conscience) для Сизифа. Если бы не было этих heures de la conscience, когда Сизиф ясно видит всю безмерность и нескончаемость своих мук, свою défaite interminable, то не было бы и трагедии. Ясность сознания порождает трагизм абсурда, la clairvoyance consomme sa victoire. В этот момент Сизиф подобен слепому, который желает видеть, но знает, что ночь не имеет для него конца.

Долго-долго время длилось,

В горьких помыслах склонилось

24.

О чем думает Сизиф в эти минуты?

Мыслью, алчущей прозренья,

И в высокое ученье

Древних вещих книг...

Огонь мысли зажег в человеке Прометей, и смысл «высокого ученья» — та спокойная вера в человека, которую он сохраняет средь божественных молний и громов, «более твёрдый, чем его скала, и более терпеливый, чем его Коршун». Образы Земли обступают Сизифа у подножия горы. Земная жизнь, навеки утраченная, представляется ему безмерным счастьем, светлым lumière в глухой тьме адских ущелий.

Приковал я грудь живую

Где, взрывая тьму глухую,

Искрилась кирка.

Мёртвая громада Камня, глухая тьма адского рудника... Это победа глухого и мёртвого Камня (rocher), это сам Камень, c'est le rocher lui-mêre.

Жил, метался, опыт множил

И в пустом гаданьи дожил

До седых волос!

Здесь, средь глухого каменного молчания регламентированной вечности. Сизиф постигает, что истинно возлюбить можно только то, что обречено погибели.

Все, что век лелеял, сеял,

Зыбким прахом час развеял,

Миг опустошил...

И в непобежденном узнике пробуждается молчаливая радость. Радость Человека — владыки собственной судьбы. Радость неугасимой lumière, в которой он родился и в которой люди, вот уже тысячи лет, приветствуют свою жизнь перед лицом неминуемой смерти. Выбор личной судьбы уничтожает судьбу внешнюю, трансцендентную, destinée supérieure; он изгоняет из мира Бога, chasse de ce monde un dieu, и делает дело человеческое своими человеческими руками. И когда человек возвращается к жизни — это значит, что Сизиф возвращается к своему Камню.

Пусть! Скорей другую ношу!

Раб мятежный, вновь я брошу

Вызов бытию!

Через победу Абсурда Сизиф видит достигнутой собственную Победу. Никакого уклонения, pas d'élision! Верность себе в худшем и в лучшем. Верность, отвергающая богов и поднимающая камни (qui nie les dieux et soulève les rochers). Так через трагедию Абсурда завоёвывается Радость.

обряда по умершем муже. Боги отпустили Сизифа, но тот обманул их и не вернулся в царство теней. Хитрость, употреблённая Сизифом, состояла в том, что, уходя с богиней Смерти в аид, он сам запретил жене совершать после его смерти погребальный обряд и жертвоприношение.

24 Ю. Балтрушайтис. Дерево в огне. Сборник стихов («Сизиф»), Вильнюс, 1983 г.