ХАОС
Хаосом звали меня в старину (я древнего рода),
Слушай, какие дела прошлых веков я спою...
Всё, что ты видишь, — земля, небеса, и моря и туманы —
Круговращеньем всего мира заведую я...
Кроткие Оры при мне вратами ведают неба,
Овидий. («Фасты»)
признать правым в споре против толпы, против Анита и Мелита. Два человека толпы, Анит и Мелит, обвинили Сократа в непочитании богов и развращении юношества. И Анит с Мелитом победили, несмотря на то, что дельфийский оракул признал Сократа мудрейшим из людей. Ни мудрость, ни праведность не спасли Сократа в борьбе с двумя невежественными интриганами. Праведник, научивший людей закону Добра, был обвинён в безнравственности, и афинский суд свободных граждан при гласном «демократическом» разбирательстве признал Сократа виновным. Толпа восторжествовала над мудрецом, но Сократ не чувствовал себя побеждённым. После смертного приговора он сказал ученикам, что тому, кто истинно служил Добру, дурной человек повредить не может: он вредит только себе. И ещё он добавил, что не считает свою смерть каким-либо несчастьем для себя, и тут-то и произнес фразу, записанную потом Платоном, — фразу, которая осталась загадкой для человеческого ума по сей день: жизнь настоящего философа есть упражнение в умирании. Что он хотел этим сказать? Видимо, то, что для философа не жить лучше, чем жить, что настоящий философ стремится к смерти. Самоубийство избирать дурно, оно означало бы отказ от исполнения нравственного долга здесь, на земле. Но если уж судьба распорядилась так, что он, Сократ, приговорён к смерти, то для него этот исход — самый желанный дар богов. Последними словами перед тем, как выпить цикуту, он хочет возблагодарить богов за этот дар: «Воздайте Асклепию петуха, непременно воздайте!» Избегнуть смерти он явно не хочет, хотя это было бы проще простого: ученики предлагали ему бежать, тюремный надзор вёлся лишь для приличия.
Можем ли мы считать, что смертный приговор Сократу — несправедливость или зло? Сократ определил нравственный закон как закон космический, который царит на небе и на земле, а гарантом единого Закона, Unité, поставил человеческий разум. Абсурд отвергает Unité, космический миропорядок и его Смысл, а с ними отвергает и нравственный закон. При таком подходе к вопросу, когда potestas clavium не принадлежит более человеку, а передана по назначению — Богу, Сократ лишается каких-либо козырей перед Анитом и Мелитом, и теперь уже выходит, что Сократ, с его праведностью, не выслужил себе спасения. Во всяком случае, мы никогда не узнаем, повезло ли Сократу в божественной игре в кости, которою Бог распределяет среди людей благодать. И не удивимся, если Анит с Мелитом будут спасены, а Сократ осуждён... Ведь привыкли же вы к такому положению вещей здесь, на земле, — на каком же основании вы можете надеяться, что на небе действует другой закон? Разве не мечтали люди во все времена об этом Unité, едином миропорядке, одинаково господствующем на небе и на земле? На земле Дантес убил Пушкина — никто не удивился и никто не осудил, хотя Дантес был ничтожеством, а Пушкин — гением. Обожали Дантеса, над Пушкиным смеялись. Даже друзья, даже Карамзины и Вяземские. Петр Вяземский хохотал и подшучивал. Гончарова не могла скрыть от света любовную тоску и ревность по Дантесу. Данзас, правда, хотел стреляться за друга; Пушкин, перед смертью, сам не позволил. Впрочем, за то ли хотел стреляться Данзас, о чём сейчас думаете вы?.. Он хотел отмстить за поруганную честь друга, а ведь вы думаете о чём-то большем, неизмеримо большем. Вы думаете: как возможна такая вещь, что убийство Пушкина Дантесом — справедливость? А очень просто. Вас же не возмущает провал Лиссабона, залитая лавой Помпея, уничтожение в пять минут в Газовой «душегубке» города Сен-Пьера. Почему? Потому что это в естественном порядке вещей, ответите вы. Стихийные бедствия могут погубить миллионы жизней — и вы не возмутитесь, потому что законам природы не припишите злодейства: тут само зло — в порядке вещей. Теперь представьте, что Зло вообще в порядке вещей, что возмущаться против зла — противоестественно. Разве не из-за того человек абсурда восстал на Добро, что Добро служит жалкому и бессмысленному делу? Если Добро стало порабощать человеческое «я» и это «я» восстало на Добро, то пенять тут не на кого, остается принять все последствия. Отвергнув же на земле закон Добра, не ищите его на небе — не найдёте. Теперь potestas clavium, ключи истины, находятся у Бога, а до Него далеко, и пути к Нему заказаны. Во времена Пушкина люди ещё могли уповать на Бога: Дантес-де восторжествовал при жизни, Пушкин же «весь не умер», нетленная его часть отошла в бессмертие. Вл. Соловьев, например, так и считал, что Пушкин умер, осенённый благодатью Бога, примирённый с Богом и миром. Но для человека абсурда нет такого утешения. Для него вообще нет утешений. Дантес убил Пушкина по совести, его совесть дала ему на это санкцию. Мартынов, убивший Лермонтова, тоже не терзался муками совести — кто дерзнёт сказать, что он не прав? И не удивляйтесь, удивляться надо другому: тому, что при жизни Лермонтова его друзья были на стороне убийцы. Тому, что при жизни (и даже по смерти) Пушкина его друзья были на стороне убийцы. Как ни странно, их совесть была на стороне злодейства. За 24 часа до убийства Пушкина Пётр Вяземский, знавший о назначенной дуэли, хохотал и подшучивал. Почему же Вяземского так поздно начала мучить его совесть? Вот чему надо удивляться. И ещё тому, что, воздав на земле справедливость злодейству, люди наивно надеются, что небеса рассудят иначе и злодейство там будет возмещено.
Человек хотел уйти от суда, избавиться от проклятия вины. Это удалось, но какой ценой! Н. Бердяев говорит, что апокалипсис — не обязательно конец истории, он может переживаться внутри истории. Абсурд — это переживание апокалипсиса внутри истории. Это восстание на миропорядок, на разум, на Сократа. История доапокалиптического периода была беспрерывной борьбой за Логос. В апокалипсисе история становится борьбой за Хаос. Уже восстание Дунса Скота на разум — за веру было борьбой за хаос, за абсурд — не за оправдание нашего знания, а на подрыв тех принципов, которыми это знание держится. Выбор поражения есть выбор Хаоса — вопреки Космосу, вопреки миропорядку. Мы не знаем, порождает ли Бог апокалипсис, не знаем, верить ли Откровению св. Иоанна. О Боге мы ничего не узнаем: ignorabimus. Но мы теперь знаем, что богооставленность порождает апокалипсис, богооставленность и есть апокалипсис. Шевелящийся в человеке Хаос слышен в профетической русской поэзии, в апокалиптических стихах Лермонтова и Тютчева. Человечество, которое стало стремиться к хаосу, видимо, сошло с ума. Сократ так это прямо и квалифицировал: стремление к хаосу — безумие. Подобно мифическому герою Прометею, он хотел исцелить несчастных от этой болезни. Он любой ценой хотел отстоять для человечества Космос, хотел спасти людей от Хаоса, всегда грозившего вырваться из тисков разума.
Но — парадокс! — стремясь отстоять для человечества Космос, и Сократ и Платон сами не отказывались от Хаоса. Древние греки понимали Хаос как одну из мировых первопотенций, вечное творческое первоначало, всепорождающее и всеуничтожающее. Вот почему Платон никогда не отказывался от своих мифов и пророческих снов, а Сократ — от своего демона, таинственной и необъяснимой силы, всю жизнь, по его словам, руководившей им и отклонявшей его от неправильных побуждений.
— им казалось страшным и недопустимым отдать тайну в распоряжение толпы. И диалектику, и общие понятия Сократ создавал для толпы, его же сокровенное «я» жаждало смертной тайны Хаоса — того, что непостижимо разумом: эроса и мании (мания по-гречески означает одновременно вдохновение и безумие: вдохновение и есть безумие). Не случайно от Сократа произошли и научная теория доказательств Аристотеля, и философское безумие киников. Диогена Платон называл сумасшедшим Сократом — сумасшедшим мудрецом. А Антисфен, другой ученик Сократа, сказал как-то: лучше мне сойти с ума, чем испытать удовлетворение жизнью. Конечно, такая безумная фраза не появилась бы, если бы учитель не сказал ранее: философия есть упражнение в смерти. Для толпы Сократ был создателем науки об общих понятиях, которая и спасла её от безумия. А для самого себя Сократ был философом в этом его специфическом смысле — философом смерти. Экзотерически, для толпы он был философом разума, но эзотерически, для себя он был философом безумия. Здравомыслящими остались лишь Аниты и Мелиты, да и то благодаря Сократу, придумавшему для них доказательное знание. И это доказательное знание было ими использовано, чтобы осудить Сократа. Оружие, которое он дал людям во их спасение, было направлено против него самого. Обвинение без доказательства — безнравственно, этому их научил Сократ. Тогда ему было предъявлено доказательное обвинение. Виновность Сократа была доказана как дважды два — четыре. Разве можно было сомневаться? Сократ был раздавлен каменной стеной доказательного знания. «Чернь при помощи диалектики одержала победу», — оценил Ницше этот исторический фарс — суд над Сократом.
«не виновато», если на основании него мудрейший и достойнейший из афинян был приговорён к смерти демократами-соотечественниками. Но такая absurdité, как суд над Сократом, пожалуй, страшнее, чем атомный взрыв в Хиросиме, который, кстати, был тоже произведён на основании доказательного знания. Доказательное знание порождает и охраняет absurdité мира. Со времён Сократа, облечённое потом в святые ризы аристотелевой логики, оно стало той каменной стеной, на которой правила человеческого разума были возведены в вечные принципы. Освещая мир лукавым светом человеческой ограниченности и самодовольства, оно освещает бессмыслицу ложным светом абсолютного Смысла. Смерть принимается за жизнь, химера — за подлинное бытие. Сократ эзотерический подменяется Сократом экзотерическим.
И не будем упускать из вида, что на суде потерпел поражение только Сократ экзотерический — тот, который сохранился в памяти потомков как создатель диалектики, тот, учение которого не принимает философия абсурда. Этот Сократ потерпел двойное банкротство: сначала его осудило общественное мнение «свободных» афинских граждан, потом, спустя 24 столетия, — философия абсурда XX века. Альбер Камю, нигде не упомянув имени Сократа, своим учением об абсурде выступил против его учения о Добре и одержал победу. А Курт Гёдель (тоже, кажется, не упомянувший имени родоначальника доказательного знания) выступил против теории доказательного знания Сократа и тоже одержал победу. Продемонстрировав, что любая аксиоматика, лежащая в основе математического знания, неполна (и, следовательно, допускает неразрешимые утверждения), он тем самым уничтожил понятие доказательства. С Гёделем в 1931 г. по р. Х. кончился век доказательного знания, начавшийся в V веке до р. Х. с Сократом. Теперь разум даже формально не мог претендовать на доказательность. «Вечные принципы» разума были, наконец, развенчаны в его собственной цитадели.
— Сократ эзотерический, глубинный. Этот Сократ — сам философ абсурда. Этот Сократ сам не признает доказательного знания и верит демону. О существовании такого Сократа толпа не подозревает до сих пор. Этот Сократ не потерпел поражения — он сам выбрал поражение, но совсем иного рода. Он выбрал поражение, когда отказался бежать из своей страны под угрозой ареста; он выбрал поражение, когда отказался от побега из тюрьмы; выбрал поражение, когда выпил цикуту. Он всё время выбирает поражение, когда следует голосу своего демона, подсказывающего ему, что смерть — благо, что спасут его Хаос и Абсурд, а Космос и Гармония погубят. Этот Сократ восторжествовал над диалектикой толпы, его индуктивная диалектика была lucidité философа абсурда, она сокрушила в прах каменную стену доказательного знания.
Прометей был первым мифологическим героем абсурда, Сократ — первым историческим философом абсурда. Оба восстали на богов за человека, это восстание и породило абсурд.
космический закон Добра. Нынешний человек абсурда отверг Добро, а жизни вечной для него вообще не существует. Сократ выбрал смерть в полной уверенности, что для человека мудрого и праведного смерть в абсурдном мире — это дверь в истинную жизнь. Выслушав смертный приговор, он сказал афинянам: «Пора идти отсюда, мне — чтобы умереть, вам — чтобы жить, и лишь одному Богу известно, кто из нас идёт на лучшее». Но из всей его Апологии очевидно, что на лучшее идёт именно он и что он сам в этом ни на секунду не сомневается. «Мой демон, — сказал он, — ни разу не удержал меня, когда я решился умереть». По разумению Сократа, мир — это место не для джентльмена, истинный философ стремится уйти из мира, оставляя его Анитам и Мелитам. Он смотрит на абсурдный мир в точности так же, как и современный философ абсурда, например, Ж. -П. Сартр, считающий, что мир — это место для подонков. Разница лишь в том, что у Сократа было упование на жизнь вечную, а нынешний философ абсурда, лишенный упования, выбирает место среди подонков, как свою злую судьбу.
если бы мы у него спросили. Если бы он принял нас за людей толпы, он обязательно стал бы нас учить Миропорядку и обрушился бы на Хаос. Он бы не удостоил нас откровенности.