БЛАГОДАТЬ
Attingitur inattingibile inattingibiliter4.
Ещё в XIII веке, раньше, чем разум и мораль потеряли божественные атрибуты в философии Просвещения, Дунс Скот заявил: общеобязательные разумные нормы и законы существуют только для человека, божественная воля от них свободна; Бог сотворил мир не по законам человеческого разума, а создал и сами эти законы, причём вовсе не потому, что не мог создать их иными, а потому, что хотел создать их такими. Не потому Бог любит Добро, что оно хорошо, а наоборот: добро хорошо потому и постольку, поскольку его принимает Бог. Так, жертва Христа была хороша потому, что Бог принял её. А Вильгельм Оккам потом даже прибавил (к полнейшему ужасу и католиков и протестантов), что воплощение Бога в человека отнюдь не было обязательным: Бог, если б захотел, мог бы принять природу осла, или камня, или дерева.
монастыря, вспомнив учение Дунс Скота и Оккама, вдруг с ужасом убедился, что сколько бы он ни умерщвлял свою плоть, какие бы тяжкие епитимьи ни налагал на себя, душа его ни на йоту не подвинется к спасению. Какие бы моральные подвиги мы на земле ни совершали, перед Богом всё будет тщетно. Бог спасает не по заслугам. Даже если мы жизнь свою положим за то, что считаем правдой и справедливостью, — окажется, что перед судом Бога это вовсе не правда, а ложь, не добро, а зло. Одолеть проклятие первородного греха — столь же недостижимая для человека цель, как вызвать к жизни небытие. Это дано только Богу. Спастись можно не делами, не подвигами, но только верой (sola fide), a вера, по существу своему, ни с нашим знанием, ни с нашими моральными чувствами ничего общего не имеет. Чтобы уверовать — нужно освободиться и от знаний, и от нравственных идеалов. Сделать же это человеку не дано, Бог требует от человека невозможного (Deus impossibilia jubet). И закон, требующий от человека невозможного, приводит нас к Богу. Здесь прямо утверждается, что уверовать — не в человеческих силах, спастись человеку своими силами невозможно. Если, таким образом, Лютеру удалось спастись, то не в силу его нравственных подвигов, а в силу благодати: не Лютер спас себя сам, а Бог избрал его к спасению. Мы ещё увидим, какие роковые выводы для человека вытекают отсюда. Бог избирает к спасению тех, кто отчаялся, у кого опустились руки, кто уже ничего не видит впереди, кроме тьмы и ужаса. Таков был опыт Лютера, познавшего бездонную греховность своей натуры и в подвигах праведности обретшего лишь убеждение, что он стал не лучше, не чище, а хуже и греховнее.
— значит отказаться от разума, стать сумасшедшим во имя Бога; растоптать себя, отказаться от своей воли, полностью отдать себя в волю Бога, ничего не желать, кроме того, что пожелает Бог; не стремиться даже искать Бога и узнавать его желания (ибо это недоступно). Остается полный произвол Бога, и этот произвол — мрак, сама неизвестность. Но Лютер не страшится этого божественного произвола, потому что он знает ещё более страшное — произвол человека; лишь бы только избегнуть этого произвола. Произвол человека, во всю историю человеческую творившего себе Бога, всегда создавал только призраков и чудовищ; именно эти человеческие поиски Бога рождали зло, и может ли что-либо быть хуже? По словам короля Лира, «от медведя ты побежишь, но, встретив на пути своём бушующее море, обернёшься и к пасти зверя пойдёшь назад». Так и Лютер побежал было от своих греховных страстей в августинский монастырь, но, встретив там католическое учение с его принципом: Бог есть Добро, и спасение даруется через дела праведности и воздержания, — обернулся и пошел к Тому, Кто, согласно Писанию, как лев сокрушит наши кости. Лучше уж отдаться полной неизвестности, чем здесь, в лоне церкви, стать заведомой добычей Сатаны.
— уверовать: только Бог в своей неизреченной милости и на неисповедимых путях своих мог сотворить с ним чудо — чудо обращения грешника в праведника. Но не таков был Альбер Камю. Его религиозный опыт был иным; так уверовать, как Лютер, он не мог, всякая же иная вера, как видим, тщетна. Что, собственно, было нужно Лютеру? Спасти свою душу. Как спастись другим — в этом вопросе великий реформатор не был столь мужествен, и когда дело дошло до практической религиозной реформации, он забыл всю свою принципиальность и все свои крайние и предельные заключения, стремясь, наоборот, приспособить своё учение к серединному образу мыслей паствы. А когда народ, вдохновленный радикализмом его идей, поднялся за эти идеи на великую религиозную войну, он проклял народ за этот ненужный радикализм и хладнокровно пожертвовал крайним религиозным радикалом Томасом Мюнцером. Спас ли Лютер свою душу — это, конечно, одному Богу (да ещё Сатане) известно, хотя, впрочем, небезынтересно было бы что-либо узнать и про душу Мюнцера.