Приглашаем посетить сайт

Усманова А.Р.: Эко - парадоксы интерпретации
Диалектика мира и текста в средневековой философии

Диалектика мира и текста в средневековой философии

Хаос / порядок является, несомненно, одной из наиболее фун­даментальных и архаичных оппозиций любой космологической модели. Для древнегреческой культуры представление о миро­вом бытии в пространстве было связано прежде всего с идеей "порядка", или тождественного ему "космоса", которая полу­чила философское обоснование с помощью таких понятий, как "гармония", "причинность", "время", "тотальность", "единое", "иерархия". Средневековое сознание не просто усвоило, но возве­ло идею всеобъемлющей и осмысленной упорядоченности ве­щей в своего рода незыблемый принцип мироздания. В хрис­тианской религии функция упорядочивания мира перешла к абсолютно трансцендентальной инстанции — Богу. Понятие космоса претерпело существенные изменения, но удержало глав­ное значение — "порядок". Идеи "иерархического доктора" Псевдо-Дионисия Ареопагита способствовали развитию пред­ставлений о божественной и земной иерархии. Весь мир пред­ставал как иерархически организованное целое, устроенное Твор­цом таким образом, что место каждого существа определено степенью его совершенства. Постепенно иерархизируются и кос­мическое, и социальное, и идеологическое пространства1.

Идеи иерархии и порядка настолько органичны для концеп­ции Фомы Аквинского, что Эко называет его эстетическую кон­цепцию "философией космического порядка". Собственно об этом и шла речь в его докторской диссертации.

Мысль об Ordo — мироздании, установленном Богом, — лежала в основе средневекового мировоззрения как некий не­преложный закон. Это понятие определяло критерии совершен­ства всех творений, созданных Богом (Высшей Красотой). Фома Аквинский связывал эстетическую ценность с формальной при­чинностью: произведение искусства прекрасно, если оно пост­роено согласно правилам формальной гармонии и соответству­ет конечным целям. В томистской иерархии целей и средств ценность предмета устанавливается через их соотношение: вещь оценивается согласно сверхприродным целям, Красота, Благо и Истина взаимно обусловливают друг друга2. Красота предмета определяется цельностью (integritas), пропорциями, или созву­чием (consonantia) и ясностью (claritas), под которой понима­лось идеальное излучение самой идеи или формы3. Красота про­является по мере того, как множественные предметы (сложносоставность объекта является одним из условий Прекрасного) преодолевают свою многочастную сложность и проявляют в ней единство и цельность. Соответственно, безобразное выступает как недостаток должной красоты, цельности и пропорциональ­ности. Благо и Красота являются формой, и именно эта форма, будучи предметом желания в Благе, является предметом позна­ния в Красоте. В разрабатываемом Фомой Аквинским учении об универсальной иерархии, господствующей в мире небесном, земном и человеческом, все вещи расположены сообразно раз­личным степеням красоты и благородства, что является свиде­тельством нерушимости мирового порядка. Истину Аквинат, вслед за Аристотелем, определял как согласованность, сораз­мерность между разумом и вещью. То, что он называл истин­ным знанием вещи, представлялось ему адекватным интеллек­туальным выражением этой вещи в таком виде, в каком она является сама по себе.

Система Аквината, отвечавшая всем критериям совершен­ства — мера, сущность или особенность и порядок, — казалась его современникам образцом стройности и цельности, идеалом исчерпывающего знания о мире. "Порядок в томистской теоло­гической системе отражал архитектонический космос соборов, и оба являлись отражениями порядка в теократической импер­ской системе"4. Страсть к бесконечному упорядочиванию пре­вратилась в умственную привычку. Эрвин Панофский, анализи­руя внутреннее единство схоластики и готической архитекту­ры, отмечает, что схоластическая идеология обнаруживается практически в любом феномене средневековой культуры: будь то "трактат по медицине, справочник по классической мифоло­гии [...] листовка политической пропаганды, восхваление правителя, биография Овидия, Божественная комедия Данте, орга­низация архитектурных ансамблей или мензуральная нотация в музыке"5.

С точки зрения семиотических импликаций, Эко особенно интересует вопрос о том, каким образом схоластическая мето­дология повлияла на символическую практику Средневековья. Как в свое время писал Хейзинга, символизм установил в при­роде и истории "нерушимый порядок, архитектоническое чле­нение, иерархическую субординацию"6, ­щение любой ассоциации на основе какого бы то ни было сход­ства в представление о сущностной мистической связи. Мисти­ческая связь, свидетельствующая о специфичности соединения различных вещей на основе определенного упорядочивающего принципа, казалась "ядром бытия вещей". Символическое удво­ение действительности усложняло восприятие реального мира. Каждое явление предполагало наличие некоего тайного смыс­ла, который подлежал интерпретации, а между тем, помимо правил абстрактной логики, других критериев "верифицируемости", способных указать на погрешности в воображаемых клас­сификациях, не существовало. Символизм постепенно вырож­дался в болезнь ума, ищущего под зримой оболочкой еще и сущность, скрытую от физического взора, и нащупывающего первую попавшуюся связь между отдельными мыслями.

Рассуждая о пределах интерпретации как проблеме совре­менной критики, Эко неоднократно подчеркивает преемствен­ность современных теорий гиперинтерпретации с символичес­кими практиками Средневековья и Ренессанса, отмечая, что противоядие было предложено еще схоластами, которые по­пытались установить правила, способствующие контекстуаль­ному сужению чрезмерно широко интерпретируемых смыслов, полагаемых символами. Текст является местом, где несводи­мая полисемия смыслов по сути редуцирована, поскольку в тексте символы привязаны к их контексту. Многие современ­ные теории, по мнению Эко, не способны признать, что сим­волы прагматически открыты бесконечным значениям, но син­тагматически, или текстуально, открыты лишь для неопреде-

( у источника пропущен лист текста)

ли настоящую энциклопедию человеческого знания. За исклю­чением медицины и математики, в них содержалось все, что имело первостепенное значение: логика, физика, астрономия, метафизика, психология, этика, политика, риторика. Аристо­теля обсуждали, изучали, комментировали. Умберто Эко об­ращает внимание на то, что традиция Книги со времен Авгус­тина обязывала истолкователя доказывать нечто Иное не толь­ко in verbis (на словах), но также и in factis (с помощью фактов). Предполагалось, что истолкователь должен знать физику, гео­графию, минералогию и другие науки. В этом плане аристотелизм был прежде всего позитивным знанием, а не философией. Христианизированный с помощью Фомы Аквинского, Арис­тотель стал главной фигурой университетского образования средневековой Европы. Таким образом, христианская циви­лизация средневекового Запада ввела интерпретативный цикл и впоследствии усовершенствовала все знание классического мира в форме синкретичной энциклопедии. И при этом беско­нечная цепь зависимостей событий и их создателей (Создате­ля) поддерживалась предложенным схоластической филосо­фией каркасом Порядка.

Для средневекового мыслителя объекты и события были хотя и ограниченными, но весьма многочисленными. Их упо­рядочивание требовало определенных правил. Энциклопеди­ческий подход опирался на технику инвентаризации, переч­ня, каталога или, в классической терминологии, enumeratio. Так, с целью описания места события или факта ранние по­эты латинского Средневековья первым делом обеспечивали подробный перечень всех деталей.

­гулировались законами "авторитарного режима") могла разви­ваться главным образом в форме комментария к текстам дру­гих авторов. Правила "хорошей интерпретации" обеспечивались "сторожами" ортодоксии. Кажется несколько парадоксальным, что в конечном счете авторитет сам оказывался порождением интерпретации, как отмечает Эко. Способ выражения автором собственных мыслей при помощи цитат, заимствований, форму­ляров, клише, являвшихся общепринятыми приемами высказы­вания, ссылок на авторитеты и использования топосов, с одной стороны, существенно ограничивал, подавлял индивидуальность автора, но, с другой стороны, некоторым образом "открывал" текст: контрабанда Иного вводилась посредством тех же топо­сов ссылок на авторитеты ("Как говорил Аристотель..."), ком­ментариев12. "Открытость" схоластического текста означала спо­собность "перехитрить" заведенный порядок вещей.

Закрытая единая концепция произведения была призвана отразить представление о космосе как иерархии фиксирован­ных предписанных порядков. Произведение как моноцентричес­кий инструмент, основанный на жестком образце модели раз­мера и рифмы, отражало силлогическую систему, логику необ­ходимости, дедуктивное сознание13. Ввиду специфичности кар­тины мира, требовавшей наделять каждую видимую целостность аллегорическим значением, творения Бога описывались не со­гласно их эмпирическим качествам, а в соответствии с теми свой­ствами, которые они должны были репрезентировать. В этих условиях был необходим способ контроля свободных интерпрета­ций — аллегорический код, — который обеспечивала традици­онная теория четырех уровней экзегезы (буквальный, аллегори­ческий, моральный и анагогический уровни)14. Эта проблема раз­рабатывалась, в частности, Августином, Эриугеной, Бонавентурой, Гуго и Ришаром Сен-Викторскими и др. Именно это требование заключало в себе возможность "открытия" текста. Ролан Барт полагал, что теория четырех смыслов свидетель­ствует о том, что свобода интерпретации в Средневековье была не только узаконена, но и в известном смысле кодировалась15­ние и каждый троп множеством значений, в том числе и неизве­стных, нетривиальных. Конечно, этот тип "открытости" далек от понятия неограниченной интерпретации, бесконечных возможностей формы и полной свободы восприятия, ибо все-таки он был подчинен "поэтике необходимости"16.

Примечания.

1 См.: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 64.

2 Eco U. The Aesthetics of Chaosmos. The Middle Ages of James Joyce (Harvard University Press, 1989). Р. 3.

3 См.: Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. М., 1978. С. 151.

5 Панофский Э. Готическая архитектура и схоластика // Богословие в культуре Средневековья. Киев, 1992. С. 66—67.

6 Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. С. 225.

12 Eco U. The Aesthetics of Chaosmos. The Middle Ages of James Joyce (Harvard University Press, 1989). Р. 10.

15 Барт Р. Критика и истина // Зарубежная эстетика и теория литера­туры XIX—XX вв. М., 1987. С. 370.

16 Eco U. The Open Work. Р. 5-6.