«КРОВАВОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ» НА ТРАФАЛЬГАРСКОЙ ПЛОЩАДИ
Упадок торговли достиг своего апогея в 1886—1887 годы. Безработные вышли из повиновения. Демократическая федерация ковала пока горячо и в феврале 1886 года прошла с безработными от Трафальгарской площади в Гайд-парк через Полл-Молл 1. Полиция ожидала толпу в другом месте, эта ошибка стоила начальнику полиции его места. Богачи прилипли к окнам своих клубов — поглазеть на потеху. Безработным показалось, что из них делают посмешище, и они перебили окна, вешли в парк и открыли там митинг. Какие-то бродяги ограбили лавки и у статуи Ахиллеса остановили экипаж с дамой. Зачинщиками сочли Гайндмана, Джона Бернса и еще двоих. Они были арестованы. К счастью, старшина присяжных оказался видным христианским социалистом, который вертел в суде, как хотел, и четверых подсудимых оправдали.
Бунт нарастал, и в конечном счете уперся в вопрос о том, можно ли собирать митинги на Трафальгарской площади. Клич «Свобода слова!» привлек к социалистам всех рабочих.
На 13 ноября 1887 года — этот день впоследствии получил название «Кровавое воскресенье» — был назначен массовый митинг на Трафальгарской площади. Полиция наложила запрет, ссылаясь на постановление, вменявшее ей в обязанность «не допускать беспорядка» во время демонстраций. Шоу познакомился с этим постановлением (другие спокойно наплевали на него) и заявил, что обязанность «не допускать беспорядка» отнюдь не дает полиции права запрещать демонстрации, наоборот, подразумевает законное право на демонстрации. Значит, о запрете надо забыть и доказать свои кровные права. В Шоу пропадал юрист: вот и здесь он постарался, чтобы все было, как надо, по закону.
Разумеется, он шел со всеми на эту демонстрацию и выступал в числе других на Клеркенуэлл-Грин, где собрались для марша жители северной части города. Рядом с ним на трибуне стояли Уильям Моррис и Анни Безант, которую он тоже привел к фабианцам. Анни Безант безусловно была самым ярким публичным оратором в Лондоне, да, пожалуй, и во всей Европе. Ее не могла обескуражить или сбить никакая аудитория.
На Клеркенуэлл-Грин Шоу убеждал сохранять порядок и решимость в несокрушимых колоннах, направлявшихся к площади. Он еще за чистую монету принимал слова Шелли: «Вас много — их мало»2. Ну, впредь будет умнее.
Моррис отправился в голову демонстрации, Шоу остался, где стоял. Миссис Безант, глубоко привязанная к Шоу, напросилась идти рядом с ним. Шоу бурно возражал — возможно столкновение с полицией, и, если она будет настаивать, ей придется самой постоять за себя. Нелегко было погасить ее боевой задор, и они пошли рядом.
дубинок.
Вероятно, миссис Безант ожидала от Шоу героических поступков. Но единственное, что можно было сделать героического, — не бежать, как другие. «Выбирайтесь отсюда», — подал он ей совет. Она выбралась из толпы, держась направления к Трафальгарской площади. Больше он ее в тот день не видел. К нему с криком лез человек:
— Ведите нас, Шоу! Скажите: что делать?
— Ничего, — ответил Шоу. — Пусть каждый добирается до площади, как может.
Схватка привлекла любителей поглазеть. Протиснувшись сквозь их ряды, Шоу застал последний эпизод подавления бунта: пожилой еврей из средней буржуазии, простирая руки, убеждал в чем-то молоденького полицейского. Тот свалил его ударом дубинки. Так окончилось сражение в северной части города.
«Седлай!» Шоу подоспел на площадь как раз к появлению кавалерии. Всадники разъезжали по трое, и в первой тройке на средней лошади между военными ехал гражданский чин в сером костюме: это был член магистрата, обязанный отдать толпе приказ разойтись. В случае неповиновения войска откроют огонь. Но он был избавлен от «чтения Закона о мятеже»3: присутствие полиции решило все бесповоротно.
Весь день на площади маячили всадники и под надзором полиции, разбитой на группы по четыре человека, неторопливым шагом прогуливались бесстрашные граждане.
Шоу ходил в компании с шотландским философом и историком Стюартом Гленни, которого непочтительные фабианцы прозвали Великой Развалиной. Гленни кричал на всех перекрестках, что мир сбился с пути и шел к христианству уже в 6000 году до нашей эры: надобно, значит, все повернуть вспять, встать на путь разума, а потом уж думать о политических реформах. Шоу столкнулся с ближайшей четверкой полисменов, извинился и получил вежливый ответ. Вдруг возникла паника, кто-то побежал, и тут в Стюарте Гленни заговорил воинственный шотландский горец. «Стой, назад!» — рявкнул он, и пораженные беглецы застыли на месте. Инцидент был исчерпан.
До появления на площади Шоу события сделали там героем дня еще одного шотландца. Каннингем Грэам и Джон Берне (в будущем «человек под красным флагом») сумели одни добраться до площади и, будучи встречены превосходящими силами короны, решили пробиться с боем и держались с честью, покуда их не сломили. Высокому и живописному Грэаму так изрядно намяли бока, что свое полуторамесячное заключение он провел в комфорте тюремного лазарета. Берне не пострадал, он был низкого роста. При встрече Шоу поинтересуется, как ему удалось выйти сухим из воды. «Я совал кулаки направо и налево, — отвечал Джон, — ну, мне и не досталось палки». Не исключено, что полиция остереглась перестараться: Берне был очень популярный оратор, всеобщий любимец.
«На пути к демократии» Эдуард Карпентер — и тот переменился настолько, что позволил себе назвать полисменов «пресмыкающимися тварями», — его крепко побили в драке.
Лондонский рабочий класс воззвал о мщении. Неукротимая миссис Безант тоже не желала мириться с поражением. В следующее воскресенье они придут на площадь и, в свою очередь, докажут, что умеют пускать в ход палки. Не теряя времени даром, миссис Безант развернула такую деятельность, что мужчинам оставалось только стыдиться самих себя. Заручившись поддержкой газеты «Полл-Молл» и ее редактора Уильяма Т. Стэда, она выступала в защиту заключенных, врывалась в полицейские участки, бушевала на свидетельской скамье, закатывала речи перед судьями, наводя страх на полицейских, выпускала листок «Единение», служивший и копилкой и рупором.
А Шоу отмежевался от нее. Он первым делом написал Уильяму Моррису, прося его употребить все свое влияние и предупредить бесплодные уличные баталии. Моррис уже и сам опомнился, ибо своими глазами видел и первую атаку полиции и полное поражение демонстрантов — впредь он тоже не поддастся иллюзиям Шелли о «несокрушимой силе» безоружных, неорганизованных и недисциплинированных миллионов.
Вопрос о возвращении на Трафальгарскую площадь решался на митинге, который открыла миссис Безант. Она предложила принять резолюцию о войне до победного конца. После ее великолепной речи от шквала аплодисментов дрожало здание. Выступить против Безант казалось немыслимым делом.
Но вот поднялся Дж. -У. Фут — у него были старые счеты с Анни — и попросил внести уточнение. «Куда вас зовут? — возопил он. — Вас призывают прийти на площадь и посмотреть на полицию. А полиция, вы думаете, будет смотреть на вас?»
баррикады — в этом все убедились на собственном опыте. А баррикады сами не растут. Надо нагородить омнибусов, ломовых телег, натащить мебель из соседних домов и магазинов. Хотите вы этого, готовы вы к этому? И палить в вас будут уже не допотопные мушкеты, заряжаемые с дула, а новенькие пулеметы, выбрасывающие двести пятьдесят пуль в минуту.
Шоу тоже выслушали в тяжелом молчании. Публика его ненавидела, однако уже понимала, что оба трусливых пораженца правы. Голосование выявило, что в одиночестве осталась не кто-нибудь, а сама миссис Безант, ее покинул даже содокладчик.
Для собственного успокоения Шоу продолжал доказывать правительству законность действий демонстрантов. При расследовании дела Грэама и Бернса власти замяли упоминание о постановлении, по которому демонстрация была запрещена, и провели обоих подследственных по другому парламентскому акту. А потом оказалось, что на Трафальгарской площади и впрямь нельзя собираться, ибо она находится в ведении комиссара парков и лесов. И всем уже настолько опостылела эта тема, что даже за такую отговорку ухватились радостно.
Окончательная развязка привела Шоу в восторг. Выбираясь из зала (теперь это Новая галерея) после выступления на фабианском собрании с лекцией, Шоу оказался близко от Каниингема Грэама. Кто-то спросил Грэама: «А кто он, собственно говоря, этот Бернард Шоу? Чем прославился?» Не моргнув глазом, Грэам отвечал: «Он первым сбежал с Трафальгарской площади в «Кровавое воскресенье». Шоу передавал эту новость всем, кроме, естественно, самого Грэама, добавляя: «Он мне польстил: у меня даже на это не хватило ума».
Некоторые пылкие товарищи напоминали ему, что не всегда толпы народа рассыпались в страхе — в истории есть свидетельства их побед. Французская революция, хотя бы. В таких случаях Шоу доказывал, что французская монархия не справилась с революцией по собственной глупости: карточные долги Марии-Антуанетты она ставила выше жалованья солдатам. Те подождали четыре года и начали брататься с народом. Лондонскому полицейскому констеблю платили в 1887 году всего 24 шиллинга, зато выплачивали их исправно и пенсией не обходили. В сущности, констебли — такие же пролетарии, но брататься с народом им не расчет, вот они и пускают в ход кулаки и усердствуют в суде. Правда, говорил он, отступление часто оказывалось началом: разгром и унижение рождали в душе восставшего народа холодную ярость, и, если его сильно раздразнить, он бесстрашно сеял смерть и разрушение. Шоу в себе самом порою чувствовал эти задатки. Но какая польза людям от разрушения? Перебей они полицию — кто будет охранять их же безопасность? Или пойдут жечь дома и, конечно, начнут с дворцов и палат, хотя прежде надо бы спалить дотла свои лачуги и трущобы. Ну, разнесут Букингемский дворец и Парламент, истребят королевскую семью и всех парламентариев — что дальше? Их потом голыми руками возьмет первый же толковый и честолюбивый авантюрист, который под маркой спасителя отечества соберет достаточно денег, наберет армию, обучит ее, оденет и исправно будет платить ей жалованье. Возьмите Кромвеля, Наполеона, да кого угодно. Нет! Убереги, господи, народ от самого себя!
«Кровавого воскресенья» Шоу был остановлен на улице человеком, слушавшим его речь на Клеркенуэлл-Грин. Тот высказал Шоу горький упрек: зачем он довел людей до беды, заведомо не зная, как из нее выбраться? Шоу ничего не нашелся сказать в свое оправдание. Он никогда не видел себя в роли вожака, не знал за собой прав на это положение. Подобно любому демократу XIX столетия, он полагал, что народ может распорядиться собой самостоятельно, что у народа хватит инициативы и политической мудрости, а его задача скромная: быть рупором социалистических идей.
Но, вспоминая, как в разгаре беспорядков к нему подбежал человек и закричал: «Ведите нас, Шоу! Скажите: что делать?» — он чувствовал, что этими словами говорила беспомощность, слабость толпы. Нерадостное открытие, но оно отрезвило Шоу. Он немедленно забраковал формулу Линкольна: управление народом силами народа и в интересах народа4. Управление народом в интересах народа — это прекрасно, это демократия, а Шоу, что ни говорите, — демократ. Но — «силами народа»?! Ни в коем случае! Пусть прежде научатся писать о самих себе пьесы. Правительство — это не проходной двор: здесь требуется высокое умение. Он бы назвал себя демократом-тори, если бы это звание не отхватил только что лорд Рэндолф Черчилль, человек весьма далекий от социализма. А Шоу считал, что демократия без социализма — пустой звук. Он был глубоко убежден, что людям нельзя доверить выбор своих руководителей: «Они всегда выбирают что-нибудь второсортное». Позднее он обдумает проект о демократических выборах с обязательной проверкой компетенции избирателей. Полицейские дубинки на Трафальгарской площади научили его на многое смотреть строже.
Примечания.
— район фешенебельных клубов.
«Маска анархии».
3 Согласно этому закону, принятому еще в начале XVIII в., мятежниками считалась группа лиц (числом больше двенадцати человек), в течение часа отказавшаяся разойтись по требованию мирового судьи, шерифа или мэра. «Чтением Закона о мятеже» называется тот момент, когда к собранию предъявляется это требование.
4 Слоза из речи А. Линкольна (1809—1865), произнесенной 19 ноября 1863 г