ФАБИАНЕЦ В ПРИХОДСКОМ УПРАВЛЕНИИ
В истории Фабианского общества и в жизни Шоу 1892 год — важная веха. В июле этого года Сидней Уэбб женился на Беатрисе Поттер. В летописи социальных реформ это единственное в своем роде достижение.
Из девяти детей миссис Поттер Беатриса была восьмым по счету ребенком. Отец унаследовал состояние, потерял его и сколотил новое. Он был директором Большой Западной железной дороги, президентом канадской «Гранд Транк Рейлуэй», директором «Компании Гудзонова залива» — жил в мире людей, которые ворочают миллионами и устраивают судьбы наций. Поттеры имели дома в Котсуолдсе, в Монмаутшире, в Уэстморленде, в Лондоне — ну, всюду, где им заблагорассудится провести день-другой. Они знались с видными политиками, учеными, экономистами, философами, теологами — всех и не перечислишь: кардинал Мэннинг, Чемберлен, Спенсер, Гексли, Тиндаль, епископы, банкиры и несметное число баронов.
В этом-то разнообразном обществе и воспитывалась Беатриса. От восемнадцати до двадцати четырех лет она вела жизнь, обычную для девицы ее круга: вкушала смертоносные развлечения «лондонского сезона» и разъезжала по модным курортам континента. После смерти матери Беатриса взяла хозяйство в свои руки, залезла даже в дела отца и каждое утро натощак изучала логику, философию и экономику. Многому выучил ее Герберт Спенсер. С нею спорил и, говорят, чуть не женился на ней Джозеф Чемберлен. Однако статистика волновала ее больше, чем мужчины, и «составить кому-то компанию» она поняла бы в том смысле, что пора поднимать кампанию за кооперацию. О кооперативном движении она напишет книгу, изучив систему эксплуатации по отчаянно смелому методу. Выдавая себя за пролетарку, Беатриса шла в кабалу к какому-нибудь эксплуататору. Ясная голова, однако, не давала ей засидеться в белошвейках, и эксперимент кончался всегда одинаково: в ней видели подходящую невесту для эксплуататорского наследника.
— так в 1890 году она встретила Сиднея Уэбба. Он тотчас набросал ей список книг, через несколько дней выслал фабианскую брошюру о процентной ставке — и завязалась переписка. В следующей посылке вместе с брошюрами прибыли стихи Россетти. Потом приглашение вместе отобедать — не терпелось обсудить социальные вопросы с кем-нибудь из окружения Чарльза Бутса1. Потом вместе поехали в Глазго на съезд кооператоров. Симпатия между ними крепла, чаще и пространней делались письма: они уже обсуждали положение в тред-юнионах.
Он хотел жениться на ней. Она еще толком не знала, чего ей хотелось. Отец, конечно, возражал бы против этого брака; к тому же, отец был болен, и это усиливало ее замешательство. Но весной 1891 года Беатриса переслала Уэббу гранки своей книги о кооперативном движении, и в мае они были тайно помолвлены.
Спустя два месяца Беатриса записывала в дневнике: «У нас обоих заурядные способности, но сочетались они на редкость удачно. Я исследователь, он исполнитель; перед нами открыто широкое поле разнообразной деятельности и разнообразного общения. К тому же о куске хлеба думать не приходится. Такие возможности выпадают не часто. Можно многое совершить, если добросовестно и настойчиво задавать работу союзу наших талантов».
В январе 1892 года отец умер; в июле Беатриса и Сидней поженились. Медовый месяц они провели в Ирландии, где развлекали себя обследованием местных профсоюзных обществ. Сидней бросил работу в Министерстве колоний, и молодые поселились на Гровнорроуд в доме № 41, живя на 1000 фунтов в год.
«приют английского социализма». Университетская молодежь встречалась здесь с приобретающими известность политиками; честолюбивая бедность прогуливалась рука об руку с благонамеренным богатством; никому не известные умники толковали с именитыми дураками. В доме № 41 сходились люди, разделенные классом, профессией, верой. Здесь выпестывались лидеры будущей Лейбористской партии.
И сам дом и его атмосфера отвечали склонностям хозяев. Предельно просто обставленная гостиная — чтобы побольше вместилось людей. Простое угощение — выбора вам здесь не предложат: суп, рыба, барашек, молочный пудинг. Не нравится — сиди голодный. Пиво, виски. Вина не подавали.
Любителю светской болтовни приходилось нелегко — разговор на этих вечерах велся серьезный. Высказывались большие, поучительные мысли. На болтовню был наложен запрет, про погоду никто и не заикался.
Невысокого роста, облаченный в синий габардиновый костюм, Сидней Уэбб был говорящей энциклопедией. Он решительно не мог понять, почему все люди не знают так же много, как он. Беатриса, высокая, темноволосая, с блистающим взором, затянув свою стройную фигуру в роскошный туалет, диктовала программу действий министрам и правила поведения — всем желающим. Вместе они знали всё и могли переспорить кого угодно. Противник мог быть семи пядей во лбу, но устоять против холодного, ясного рассудка Беатрисы и гибкого, живого ума Сиднея никто бы не смог. К невыгоде оппонента оборачивались даже безмятежная самоуверенность Уэббов и их спокойная убежденность в своей правоте: ошибалась всегда противная сторона. Положение отнюдь не облегчалось и от того, что Уэббам была свойственна терпимость к оппозиции.
Всеведение раздражает, моральное превосходство бесит, и поэтому приемы полемики миссис Уэбб, холодное презрение, каким она обливала носителей общественных пороков, и нее строгость в вопросах пола порою настраивали против нее, особенно женщин — эти ее боялись. Правила поведения она исповедовала так же убежденно, как и свои передовые взгляды, а ее манера властно направлять общий разговор просто изводила окружающих. Далее снизойдя до сплетни, она тут же классифицировала скандалы, как привыкла классифицировать людей, профессии, доходы. Человеческие существа были в ее глазах типами, а не индивидуальностями. Она рассматривала их с холодной отрешенностью, мысленно относя каждого к какому-нибудь разряду. «Для нее люди были заводными манекенами», — говорил Герберт Уэллс. А многие потому ее недолюбливали, что была она «без сучка, без задоринки» — слабостей никаких. Она и Сидней работали не покладая рук, вели вдумчивые беседы, жили целомудренно, а невинные и процеженные радости вкушали полной мерой.
№ 41 и почти все праздники проводили с Уэббами в Суррее, Саффолке, Монмауте — в дачах недостатка не было. Но, вообще говоря, отдыхать в праздники все четверо не умели. По утрам работали, вечером занимались, читали, днем затевали изнурительные прогулки — пешком или на велосипедах.
Странно, как они уживались вместе: ведь Шоу был соткан из черт, которые Уэббы определенно не любили. Даже не знаешь, с какого края за него взяться: ни под какую из уэббовских категорий он не подходил.
Шоу взял свое самообразованием, он никогда не держал экзаменов, а Уэбб только и жил на стипендиях, срывая их, как маргаритки, — благодаря умению читать «по диагонали» и редкой памяти; потому-то Уэбб легко попал в высший разряд государственных служащих. Конечно, Уэббы были социалисты, в церковь не ходили, но они были стопроцентные англичане, респектабельные люди. А Шоу — ирландец, бродяга, богема, «ни холост, ни женат». К вопросам, их интересовавшим, он подходил всегда с неожиданной стороны, всегда врасплох. Он навязался к Уэббу в друзья, выслушав его десятиминутное выступление на собрании, и сразу определил ему роль вождя. И это спасло Шоу, когда годы спустя, руководимая такой же точно проницательностью, Беатриса выбрала из фабианцев самого умного и женила его на себе. Шоу ее не интересовал — скорее за черта пойдет замуж, и, уж конечно, она бы отвадила его от мужа, если бы не замечательное качество Шоу (к тому же и редкое по тому времени): он знал настоящую цену Сиднею. Пришлось примириться с этой обузой, а потом оказалось, что и польза есть от Шоу — и друг он верный, и пером владеет отменно. Не вносит в дом сумятицу, интересный собеседник и даже подладил цыганщине, бродившей в крови у Поттеров. (За Беатрисой не подозревали ничего подобного, зато это ярко проявилось в удивительной карьере ее сестры-артистки.)
«По-настоящему мы никогда и не ссорились, — признавался Шоу. — Все дело в том, что ирландец обязательно ищет смысла в своих действиях, а англичанин это занятие ненавидит. У меня была способность ясно и четко излагать свою мысль, не подслащивая ее моралью, как это делают англичане, и пока Уэббы так и эдак возились с каким-нибудь страховым полисом, я уже выводил недвусмысленную формулировку. Они тут же начинали пылко возражать: мол, совсем другое имелось в виду! Но изумление пройдет, тревоге будет дан отбой — и Уэббы мои объявят, что в итоге я прав, хотя правы-то были они сами — просто не решились высказаться без обиняков».
Для Шоу было неважно, где выступать: на малочисленном тайном сборище или на людной базарной площади. За первые двенадцать лет своего апостольства Шоу был выслушан на тысяче собраний. И Уэббы тоже наставляли: в гостиных, в клубах, в рабочих союзах — всюду, куда могли заглянуть два-три добровольца, желавших лучшей участи человечеству. За один-единственный год руководящие члены Фабианского общества прочли 700 лекций.
— он брался за все! Работает в комитете Либеральной ассоциации, навязывает ей известную в те дни Ньюкаслскую программу, составленную Уэббом. А то подгадает попасть на первое собрание Независимой рабочей партии и вовремя подсунет Кейру Харди главный пункт партийной программы: обложение налогом нетрудовых доходов. Или вызовет восторженные вопли бедняков, набившихся в убогом уайт-чейплском зале, заявлением, что ненавидит бедных, что бедность, как Палата лордов, с точки зрения Кромвеля, «ни к чему не годна, опасна и подлежит упразднению». А вот уже провоцирует оппозицию взять штурмом старый Сен-Джеймс Холл и провести там свое собрание, потом выступает на этом собрании и завораживает всех слушателей. Наконец, засыпает письмами членов Фабианского общества — что же взносы не платят?!
Вот письмо к Гранту Аллену:
«Вы что же, хотите, чтобы мы Вас вычеркнули? Отводил я от Вас эту кару, а теперь стыдно стало. Да к чертовой матери! Вы знаете, в какие Вы нас вводите расходы, почтовые и типографские! Брошюры-то наши получаете? Смекните-ка, сколько времени ухлопали на них наши публицисты, а ведь победнее Вас люди. А во сколько часов выливается еженедельная работа комитета, Вы себе представляете? Знаете, что нам пишут бедняки рабочие, просят их вычеркнуть: у них нет для нас и пары шиллингов — так не хотят, чтобы мы тратились на почтовые марки. Сегодня Вас опять помянули в неплательщиках, и исполнительный комитет разразился справедливым гневом. Секретарь решительно запретил вступать с Вами в переписку. Современный гедонизм — так прикажете Вас понимать? Где Ваша честь, совесть, остатки стыда? Я убедил комитет, и мы уломали секретаря подождать до следующей среды, а тем временем я доведу все до Вашего сведения. По крайней мере, у Вас есть время выйти из Общества. Опомнитесь! Потерявший терпение
Дж. Бернард Шоу».
Грант послал взнос, и Шоу подтвердил получение денег: «Получив взятку, фабианцы умеряют свое негодование, разыгранное с целью выжать денежку».
в Парламенте. Претензии Шоу в этом случае проливают некоторый свет на то, какую работу приходилось в 80 —90-е годы проделывать ему самому на благо «британского социализма»: «Меня, положим, знают с самой плохой стороны: запятнан компромиссами, развращен оппортунизмом, говорю только о выгоде, весь перемазался в чернилах, истраченных на словотворчество для газет тори и либералов, весь вывалян в грязи городских советов и избирательных кампаний в Баттерси; в политических махинациях растерял принципиальность — гнию на корню. И поделом: уж двадцать пять лет бьюсь — здесь выгадать шажок, там не уступить ни шагу... Джо просто обязан стерпеть пятнышко-другое на своем чистом имени ради миллионов бедняков, которые не имеют вовсе никакого имени, ибо у них нет заступников в Парламенте. Уж эти моралисты-денди! Духовные франты! Незаурядные личности! Чем он лучше нас, этот Джо, что не может иной раз покривить душой?»
Шоу неоднократно предлагали выдвинуть свою кандидатуру в Парламент, но он отнекивался — будет больше пользы, если останется сам себе хозяин: «Лучше быть запевалой фабианцев, чем подпевалой в Парламенте».
Да при его откровенности нечего было и надеяться собрать нужное число голосов. Холбрук Джексон посоветовал ему как-то выставить свою кандидатуру от одного округа, предупредив, что с избирателями придется хорошо понянчиться. Шоу отвечал, что он плохая нянька: чего доброго, округ еще разревется.
До преобразования в муниципальные советы приходские управления старого Лондона неизменно переизбирали себя в прежнем составе. Их члены сами проводили у себя ревизию, а должности раздавали сыновьям и младшим братьям. В приходском управлении Сент-Панкраса у Шоу было двое друзей, договорившихся с противниками из числа антипрогрессистов: «своих» брать без проволочек. Шоу был таким протеже — законного избрания ему бы никогда не добиться, и вскоре этому будет подтверждение. С мая 1897 года он состоял в приходском управлении, а 8 ноября 1900 года стал муниципальным советником и целых шесть лет проработал в разных комитетах, высиживая в ратуше когда два, а когда и четыре часа кряду. На удивление своим коллегам Шоу обнаружил деловую хватку, здравый смысл и развил такую бурную деятельность, что, хотя и не любил работать за других, вдруг оказался вовлеченным в комитет здравоохранения, в парламентский комитет, в комиссию по электроэнергии, в комитет жилищного строительства и, наконец, в водопроводный комитет. Ох и попортил же он крови тем, кто сидел с ним в этих самых комитетах!
В ту пору в Сент-Панкрасе проживало 250000 человек, книжной лее лавки не было ни одной. Имелось три крупных вокзала, окруженных отелями («борделями, если вникнуть»). Этот железнодорожный парк безжалостно оттеснил людей, загнал их в жалкие лачуги. Условия жизни здесь были просто страшными — в ужасе отступала даже санитарная инспекция. Подобно большинству районов, в Сент-Панкрасе господствовала политическая коррупция: в положенные руки передавался чек на 1000 фунтов, и жертвователь усаживался в приходское управление или муниципальный совет. Отныне он видел свою задачу в снижении местных налогов, а это значило, что любой проект по улучшению условий жизни отклонялся. Шоу объединился с молодым методистским священником Энсором Уотерсом. Их целью стало: повысить местные налоги, но сократить смертность населения. Соратники Шоу и Уотерса были потрясены этим союзом бога и дьявола (раз Джи-Би-Эс социалист, решили они, значит — он атеист), и приятелей наших водили за кос самым бессовестным образом.
«Мне только на пользу такая каторжная работа. После дурацкой показухи театрального мира и вечной погони за модой мне по душе реальность управления, его мусорные тачки и ораторы-кокни». Однако это была работа потяжелее и поскучнее многих, и от некоторых обязанностей он с большим удовольствием все же уклонился бы. Например, комитет здравоохранения проводил обследование заболевшего туберкулезом крупного рогатого скота, а уж кому другому, да только не вегетарианцу пристало заботиться о мясе для своего прихода.
Само собой разумеется, что о своем праве жаловаться знали лишь люди, достаточно просвещенные и не особенно даже нуждавшиеся в попечении. Вот и получалось, что для бедняков ничего не делалось; редко-редко какое-нибудь незаинтересованное лицо поднимет скандал, тогда и власти заинтересуются. При обсуждении насущных вопросов общественной жизни Шоу частенько оставался в одиночестве. Однажды его упрекнули в непристойности: он высказал мысль, что женщин надо уравнять в правах с мужчинами и освободить от платы за пользование общественными уборными. «Встал важный член управления и ужаснулся: зачем я при людях говорю такие вещи?» Шоу нашел поддержку в лице единственной женщины в управлении. Ее тоже застыдили. Вопрос был замят. Женщины и по сей день платят за «соблюдение общественных приличий на улице».
— разбору всех этих вопросов ведущий драматург своего времени отдавал ум и энергию. Срок полномочий Шоу истекал в октябре 1903 года. Прогрессисты выставили его кандидатом от округа Сент-Панкрас в Лондонский совет графства. Шоу начал с того, что настроил против себя своих обычных союзников-нонконформистов, выступив в поддержку мероприятий по улучшению работы церковных школ. В ту пору нонконформисты с весьма нехристианским рвением атаковали все, что укрепляло англиканскую церковь. Один из них заявил Шоу, что и фартинга не даст на школы государственной религии. «Как будто вы не знаете, что своими налогами поддерживаете католичество на острове Мальта и книготорговцев, что сбывают Библию в Британской Индии и в Северной Африке!» — оборвал его Шоу. Нонконформист этого не знал, да и не желал знать: просто он ненавидел церковь. Шоу убеждал: половина детей в стране поставлена перед выбором — или церковная школа, или никакой.
Других «прогрессистов» из общества трезвости он отпугнул тем, что выступил за муниципализацию торговли спиртным. Те хотели вовсе прикрыть ее, а Шоу — хоть и трезвенник — высказывался за национализацию, чтобы был единый учет и прибылям и убыткам.
Кроме того, он наотрез отказался выложить тысячу фунтов и заручиться поддержкой нужных особ. Дальше — хуже: известил все сектантские церкви, что его религиозные воззрения совокупно с их убеждениями представляют ту самую систему взглядов, которую столетие назад проповедовал Вольтер. Свою исповедь веры он изложил в опубликованной тогда же работе, и этого было достаточно, чтобы поднять против себя все до единой секты. «Моя религия проста: я непоколебимый протестант. Верую в святую католическую церковь, верую в святую Троицу — Отца, Сына (согласен на Мать с Дочерью) и Святого Духа. В тайную вечерю, в загробную жизнь, в непорочное зачатие — всему верю. И что бог всегда рядом и что Царствие Небесное настанет. Еще верю, что спасение придет, когда освободятся от веры в чудеса. Про святого Афанасия думаю, что он неверующий дурак, то есть, в буквальном смысле слова, «проклятый дурак». Мне жаль несчастного невротика, сказавшего: «Человек, рожденный женою, имеет короткую жизнь и пресыщен страданиями»2— мне жаль его за эти пьяные слезы. Настоящая религия сегодняшнего дня существует благодаря материалистам-физикам и проповедникам атеизма. Это они наконец прочистили нам мозги и выгребли оттуда невежественные и вредные предрассудки, которыми нас перекормили в беспомощном младенчестве».
— все потекли 5 марта 1904 года к избирательным урнам с намерением прокатить Шоу и избрать какого-нибудь ростовщика.
«Муниципальную торговлю в свете здравого смысла». Из этого произведения видно, кем мог стать «умнейший из мужей своей эпохи», если бы судьба не распорядилась уже сделать его «способнейшим драматургом».
Примечания.
1 Чарлз Бутс (1840—1916) — одним из первых в Англии с помощью статистики начал систематическое изучение условий и образа жизни рабочего класса. Беатриса Поттер некоторое время была его помощницей.