ТВОРЧЕСКИЙ ПУТЬ ХОРХЕ ГИЛЬЕНА В КОНТЕКСТЕ ПОКОЛЕНИЯ 27-ОГО ГОДА
В 1977 году Шведская Академия присудила Нобелевскую премию по литературе Висенте Алейсандре за "его значительное творческое наследие, укорененное в традициях испанской лирики и современных поэтических течений, которые освещают положение человека в его связи с космосом и с насущными проблемами нашего времени"61. Эта Нобелевская премия стала знаком мирового признания целой плеяды испанских поэтов, традиционно называемых поколением 1927-го года, недаром вручена она была в год 50-летия поколения, а приведенная выше "нобелевская формула" литературных заслуг применима к любому из поэтов 2 7-го года: Гарсиа Лорке, Хорхе Гильену, Рафаэлю Альберти, Педро Салинасу, Дамасо Алонсо, Луису Сернуде. До сих спор идут споры почему именно Алейсандре был избран в качестве нобелевского лауреата62, но в том, что премия была вручена прежде всего поколению, критики единодушны.
63, он оспорил утверждения о своей лидирующей роли среди современников: "Никоим образом. Все мы были равны"64, но до сих пор некоторые исследователи называют поколение 27-ого года "поколением Гильена-Лорки"65. В 1978 году премия Сервантеса будет вручена Дамасо Алонсо66, в 1979 - Херардо Диего, а в 1983 - Рафаэлю Альберти. Поколение 27-ого года, "самое последовательное и значительное объединение испанских писателей, обогатившее европейскую литературу"6768, в данной работе мы ограничимся общим обзором, необходимым для осмысления творческого пути Хорхе Гильена.
Торжества, организованные группой молодых поэтов в 1927-ом году в связи с 300-летием со дня рождения Гонгоры (которым поколение и обязано своим названием) послужили поводом для декларации новых эстетических идей, но ни одна из многочисленных публикаций того периода не приобрела статуса манифеста. Недаром долгое время исследователи вели споры о названии поколения, и хотя сейчас термин "поколение 27-ого года" можно считать общепринятым, список иных версий красноречиво характеризует эпоху: "поколение дружбы"69, "поколение поэтов-преподавателей"70, "поколение Гильен-Лорка", "поколение 1925-ого года", "поколение 24-25-ого года"71"поколение Диктатуры"72, "поколение Ревиста де Оксиденте"73, "внуки 98-ого года", "поколение 1920-36-ого годов"74, "поколение авангарда", "новая литература"75.
Эти терминологические споры еще раз подтверждают, что поколение 27-ого года не было литературным направлением, и речь идет именно о типологической близости авторов, отличающихся ярко выраженной индивидуальностью. "Вокруг стола они ощущают себя братьями, понимают друг друга, говорят на одном языке, на языке своего поколения, - рассуждает Гильен в эссе "Язык и поэзия" скрывшись под маской третьего лица, - но в момент истины, перед белым листом бумаги, перо каждого проявится по-своему"76.
"Нас сближают лишь общие тенденции, жажда создать такую поэзию, где тщательность мастерства объединится с порывом творчества. Вот почему мы всегда отвергали реализм и сентиментализм, и клеймили последний как худшую из непристойностей. Для нас поэзия не могла быть ни описанием, ни пылким излиянием... Напротив, мы стремились создать реальность заново, объединив ее с чувством, без которого не может быть поэзии"77"чувством, без которого нет поэзии", и есть та формула сочетания традиционного и авангардного, которая стала "истинной и уникальной"78 особенностью поколения 27-ого года.
Многие типологические особенности поэтики поколения (недаром называемого "поколением разрыва" и "поколением новизны"79) близки установкам европейского авангарда80"Мое поколение получило в наследство холодные заветы, технологический инструментарий", так оценил уроки авангарда Дамасо Алонсо, особо акцентируя творческую эволюцию ("созревание") своих собратьев по перу, которая отразилась в "повышении человеческой температуры"81. Поколение 27-ого года стало первым поколением испанской литературы, открытым наиболее радикальным течениям мирового искусства, и именно благодаря этому "испанская мысль перестала ощущать себя в сети гнетущих комплексов"82. Однако, по-мнению того же Дамасо Алонсо83, никто из поэтов 27-ого года не вдохновлялся бунтом против национальной литературной традиции, они исходили из нее и ей питались, разделяя "удивительный идеализм" по отношению к поэзии и ее роли. Хорхе Гильен, для которого "человеческая температура" была не результатом эволюции, а изначальной творческой установкой, всегда особо подчеркивал серьезный, сущностный, а не экспериментально-игровой характер современной литературы: "великие темы людские - любовь, мирозданье, судьба, смерть - переполняют лирические и драматические произведения этого поколения"84.
Быть может, именно потому, что Хорхе Гильен уже в первых своих стихотворениях объединяет формальную новизну с "серьезностью взгляда, верой в литературные ценности и желанием создавать серьезные произведения, а не однодневки"85"Никто не повлиял на молодых так явственно, как Хорхе Гильен (еще до выхода "Песнопения")", - это признание Дамасо Алонсо86 находит многочисленные подтверждения в воспоминаниях современников. Ограничимся свидетельством Хиль де Биедма: "Многие, прочтя его, испытывали такое потрясение, что начинали писать не по-испански, а "по-гильеновски”.87
Хорхе Гильен родился 18 января 1893 года в Вальядолиде, на улице Кальдерос88. Его семья89 - древний кастильский род происходила из селенья Монтеалегре (Веселая Гора), и в хрониках XIV века уже значились Гильены, идальго из Монтеалегре. Улица Кальдерос располагалась недалеко от вокзала и одним из первых воспоминаний Гильена были поезда. "Благодаря этим бегущим вагонам я детства чувствовал себя европейцем," - признается поэт90"Универсализация испанской души" (цель, сформулированная еще в 1892-ом году Рубеном Дарио) казалось бы, определяла всю его дальнейшую биографию. С 1909 по 1911 год Гильен учится в Швейцарии, затем продолжает занятия филологией в Мадриде, где живет в Студенческой Резиденции91, затем переезжает в Гранаду, где заканчивает образование и в 1913 году становится дипломированным филологом. Гильен преподает, путешествует по Италии (1910) и Германии (1914), а в 1917-ом году начинает преподавать испанский язык в Сорбонне. "Я приехал в Париж в состоянии полной душевной смуты. А уехал оттуда через шесть лет, уверенно встав на свой путь: поэт, преподаватель, муж, отец"92.
Именно во Франции Гильен впервые ощущает свое поэтическое призвание, и там возникает замысел книги стихов, цельной, как "Цветы зла" или "Листья травы". В 1919-ом году - поэт назовет его "annus mirabilis" - на бретонском курорте Трегастель происходят два ключевых для его судьбы события. Он знакомится с Жермен Каэн, парижанкой, которая вскоре станет его женой, и начинает писать стихи, которые постепенно сложатся в "Песнопение".
Первое эссеистическое произведение, "Человек и творение" (El hombre y la obra) , посвященное творчеству Сан Хуана де ла Крус, "самого краткого гения в истории мировой литературы", Гильен завершил уже в 1917-ом году и представил его в парижский Институт Испанских Исследований. Но работа эта оставалась неизданной до 80-х годов, так что "литературное крещение" Гильена-эссеиста совпало с рождением Гильена-поэта. В том же "чудесном году" он начинает писать литературно-критические очерки для газеты "Эль Норте де Кастилья", а затем становится литературным обозревателем газеты "Ла Либертад", публикуется в "Испаниа", "Индисе", "Ла Плума". Он знакомит Испанию с литературными новиками Франции и других европейских стран. Пройдут десятилетия, и размышляя о собственном творческом пути, поэт с благодарностью упомянет "читательскую дисциплину", следствие газетной работы. Тогда же Гильен увлекся литературным переводом, его переложение "Морского кладбища" Поля Валери считается классикой жанра. "Я обожаю себя по-испански"93, признавался ему Валери. Эти слова могли бы повторить Шекспир и Гельдерлин, Леопарди и Рильке, Йейтс и Пессоа94.
"Заметки о "Полифеме" Гонгоры"95, и через год получает место на кафедре испанской литературы в университете Мурсии. Он много печатается, входит в редакционную коллегию журнала "Версо и Проса". Именно этот журнал опубликовал специальный номер, посвященный 300-летию со дня рождения Гонгоры, и заслугу в этом Гильена трудно переоценить. Он принимал участие во всех торжествах, посвященных юбилею забытого классика, превращенного молодым поколением в символ истинного новаторства. Он восседал рядом с Лоркой и Херардо Диего на торжественном молебне в Мадриде, на который не явился никто из приглашенных маститых литераторов, и только молодые поэты занимали одну церковную скамью. Гильен участвовал в "поэтической экспедиции" в Севилью, его стихи вошли в юбилейную антологию96"Ревиста де Оксиденте" первый вариант "Песнопения". Второе издание появится в журнале "Крус и Райа"т в 1936-ом году. Есть своя символика в том, что это будет последний номер журнала97, где печатались почти все поэты поколения 1927-ого года. Два первых издания "Песнопения" зададут хронологические рамки "золотой поры" поколения.
Итак, первые 75 стихотворений "Песнопения" Гильен публикует в 1928 году, в том же году выходит "Цыганское романсеро" Гарсиа Лорки. Обе книги восторженно приняты, оба поэта становятся символами новой поэзии. Английский литературный обозреватель Эдвард Уилсон (Edward Wilson) , анализируя в 1931-ом году ситуацию в испанской литературе, отмечает, что лучшие поэты - это Мачадо и Хуан Рамон Хименес, но среди молодых наиболее интересны Лорка и Гильен98"Нас всегда упоминают рядом: Гильен и Лорка. Ты замечал? И мне всякий раз приятно. Мы с тобой - капитаны новой испанской поэзии и поведем свои корабли, как вели до сих пор, несмотря ни на какие абордажные крюки. К бою! У нас обоих, благодарение богу, есть характер, есть индивидуальность и еще что-то идущее изнутри, свой тембр"99.
Лорка называет Гильена в числе трех своих лучших друзей, посвящает ему (вместе с Салинасом и Мельчором Фернандесом Альмагро) свою первую изданную книгу "Песни"100, письма к Гильену он подписывает: "Твой верный друг и почитатель"101, а о встречах вспоминает с неизменным восторгом: "Гильен - чудо. С ним я провел незабываемые часы"102. Отзывы Гильена о Лорке не менее восторженны: "Рядом с ним вы переставали ощущать жару или холод, вы ощущали только одно - Федерико"103.
"Твой друг, почитатель и полюс, тебе противоположный"104. Тенденция противопоставлять Лорку и Гильена как два полюса испанской лирики (которая получит логическое завершение в книге Гонсалеса Муэла "Поэтический язык поколения Гильен-Лорка"105) возникает сразу после публикации их книг в 192 8-ом году. Хайме Торрес Боде (Jaime Torres Bodet) откликнулся на выход "Песнопения" эссе, построенным на сравнении двух поэтов: "В противоположность андалузскому ликованию у Гарсиа Лорки, чувственному и многокрасочному, творение Хорхе Гильена, задуманное среди холодных ветров кастильского плоскогорья, являет образы чистой геометрии, как капля дождя, которая скатывается по прозрачному стеклу, обретает двойной объем - вогнутый и выпуклый одновременно - рожденный двойным отражением стекла и воды"106. Причем главное различие двух поэтических миров Торрес Боде видит не столько в тематике, сколько в темпераменте их создателей: "Даже если Лорка прихорашивается, он кажется обнаженным - под стать тореро - а Хорхе Гильен превращает свою искренность в тунику, проницаемую лишь для взгляда посвященных"107.
Уже в 20-е годы, стараниями многочисленных критиков, Лорка стал символом фольклорного течения в поколении 27-ого года (Андалусия, экзотика, страсти, цыгане), Гильен - чистой поэзии (интеллектуализм, геометризм, сдержанность, точность). В какой-то мере их статус "полюсов поколения" верен, но им обоим придется бороться с прямолинейностью возникающих клише. "Цыгане только тема. И более ничего. С тем же успехом я мог бы стать поэтом швейных машинок или водокачек", - пожалуется Лорка в письме к Гильену108109.
Это письмо, написанное в Вальядолиде в Страстную Пятницу 1926-ого года, стало своеобразым манифестом Хорхе Гильена и до сих присутствует в большинстве антологий, заменяя критические пояснения. Гильен противопоставляет в нем два взгляда на чистую поэзию: аббата Бремона и Поля Валери. Теория Бремона "поэтический катехизис для воскресного утра... с фантомами метафизического и несказанного" - строится на рассуждениях о поэзии в поэте, об особом "чистом" поэтическом духе, о "непередаваемом состоянии", которое обречено погибнуть в миг воплощения. Для Гильена рассуждения такого рода недопустимы: "Нет другой поэзии кроме той, что воплотилась в стихе". Истинный смысл чистой поэзии, воспринятый молодыми поэтами, выражают слова Валери: "Чистая поэзия - это математика и химия, и ничего больше... это то, что осталось в стихе после удаления всего того, что поэзией не является". Для Гильена "чистота есть простота в самом прямом, химическом смысле", то есть отсутствие внепоэтических элементов, свойственных для той поэзии, которая "решает задачи сентиментальные, идеологические или моральные, поэзии ходового товара". Эти слова Гильена почти что дословно совпадают с рассуждениями Херардо Диего о поэзии как "чистой арифметике", в отличие от прочей литературы -"прикладной арифметики, арифметики торгово-бухгалтерской"110. Впрочем, Диего более категоричен, как в теории, так и на практике. Именно его креасьонистские произведения Гильен приводит как пример стихов, "состоящих исключительно из поэтических элементов, строжайше отобранных", но этой "чистой и простой" поэзии будущий автор "Песнопения" противопоставляет собственную, "составную". Финал письма, где Гильен формулирует собственные взгляды на поэзию, мы приведем целиком: "Итак, чистое я называю простым, сам же решительно склоняюсь к поэзии составной, сложной, к стиху, в котором есть поэзия и другие человеческие вещи. В общем, к "поэзии достаточно чистой", ma поп troppo, если брать как основу для сравнения понятие простоты в его предельно внечеловечном или сверхчеловечном, сугубо теоретическом понимании. На практике, по отношению к поэзии реалистической, той, что решает задачи сентиментальные, идеологические или моральные, поэзии ходового товара, моя "достаточно чистая поэзия" оказывается все еще - ах! - слишком внечеловечной, слишком безвоздушной и слишком скучной. Но она никогда не иссякнет".
В наших дальнейших рассуждениях о поэтике времени и пространства в "Песнопении" мы постараемся показать, как Гильен воплощает свой принцип сосуществования "чистых поэтических элементов" и "других человеческих вещей". Но в какой-то мере его определение поэзии как "достаточно чистой, ma non troppo", может рассматриваться как теоретическая установка поколения в целом. Для Дамасо Алонсо именно это свойство, дар гуманизировать современную поэтику, является отличием испанской поэзии от европейского авангарда: "Искусство, созданное человеком, всегда к человеку и возвращается, и именно в нем его главная (и неотложная) цель, его самая благородная и благодатная тема. Испанская поэзия - опережая литературы других европейских стран, которые в конце концов пошли по тому же пути все больше обращала свой взгляд на проблемы человека и человечности"111.
Символично, что в отличие от европейского авангарда, главным постулатом которого был разрыв с традицией, поколение 27-ого года выбирает отправной точкой для построения своей эстетики не tabula rasa нового искусства, а наследие Гонгоры, экспериментатора XVII века. "Современное искусство, начиная с романтизма, это все большая жажда преодоления. А Гонгора поставил перед собой цель - и во многом осуществил задуманное -разрушать преграды эстетической выразительности, - именно в этом коренится, по мнению Дамасо Алонсо, интерес поколения 27-ого года к Гонгоре, - он не был туманным и смутным112"113. Наследие Гонгоры сыграло различную роль в творчестве поэтов 27-ого года, например, для Херардо Диего оно долгое время оставалось источником вдохновения, для Лорки увлечение Гонгорой было мимолетным114, но главным поводом для восхищения и подражания "темному классику" был его изысканный метафоризм, созвучный авангардному культу метафоры115"Поэзия сегодня - это высшая алгебра метафор", так сформулировал веяние времени Ортега-и-Гассет116. Именно роль Гонгоры как предтечи современного метафоризма отмечает Лорка в лекции "Поэтический образ дона Луиса де Гонгоры": "Он первым среди испанцев находит новый способ лова и лепки метафор и втайне убежден, что долговечность стихотворения - результат отбора и спайки образов"117 сюрреализма, ошеломляющие, некоммуникативные образы, в испанской поэзии не прижились. Если Бретон рассуждает об иррациональном результате иррационального творчества, то, например, для Лорки, творчество рационально, подчинено "жесточайшей поэтической логике", а иррационален лишь результат, да и то в ином понимании. "Различие в отношении к культу метафоры между поколением 27-ого года и современными течениями (ультраизмом, креасьонизмом и т. д.) заключается в том, - утверждает испанский исследователь Висенте Кабрера (Vicente Cabrera) , - что для первых метафора предельно наполнена человеческим содержанием, а для вторых она зачастую пуста, и является исключительно плодом упражнения или прихоти разума и воображения"118.
В отношении к культу метафоры коренится еще одно принципиальное отличие Гильена от Лорки, разводящее их по полюсам поколения. Метафоризм, лежащий для Лорки в основе поэзии, воспетый в лекции о Гонгоре, ни привлекает Гильена. У него, конечно, можно найти оригинальные метафоры, построенные на ярких визуальных образах и сочетании несочетаемого, но для его поэтики метафоры вторичны, и главным является иной способ трансформации реальности. "Масштабность поэзии не определяется ни монументальностью тем, ни размерами вещи, ни вложенными в нее высокими чувствами. Можно написать эпическую поэму о восстании лейкоцитов в тюремном лабиринте вен и передать неизгладимое впечатление бесконечности формой и запахом одной-единственной розы", - это рассуждение Лорки из той же лекции о Гонгоре прекрасно характеризует "поэтические полюса". Для Гильена поиск бесконечности в самом простом образе является главной творческой установкой, он не столько конструирует эффектный образ, сколько заставляет простое слово обрести предельную степень выразительности.
Свое понимание особенностей поэтического языка Гильен излагает в статье "Язык и поэзия" (Lenguaje y PoesТa) , противопоставляя поэтику Сан Хуана де ла Крус, для которого слова всегда остаются лишь недостаточным средством для передачи невыразимого мистического опыта, и Гонгоры, который является предельным выражением культа "достаточного языка". "Всё его усилие сосредоточено на разработке бездонной шахты, нескончаемого запаса слов, скрытая мощь которых ожидает того, кто способен произнести их, как магическое заклинание в ритуале сотворения мира"119, - рассуждает Гильен о Гонгоре, формулируя принципы собственной поэтики. Такой подход к слову делает поэтический язык предельно отличным от языка прозаического, и именно "язык, построенный как загадочный объект"120, в котором выявлена его скрытая мощь, его лирическая основа, должен стать основой стиха. Художник смотрит на предмет, но ясно понимает, что мир, каким он вышел из рук Создателя, еще не тот мир, которому предстоит жить в его стихах, его не существует до тех пор, пока художник не назовет его, не определит, не присвоит. Как художник комбинирует цвета до тех пор, пока видимая реальность не приобретет реальность художественную, поэт должен сочетать слова пока не возведет ранее не существовавшую реальность. Рассуждения Гильена во многом совпадают с формулировками Херардо Диего или Уидобро, но автор "Песнопения" понимает под "новой реальностью" не метафорические конструкции, а "разработку бездонной шахты" языка и реальности. Это свойство поэтики Гильена отмечал уже Асорин в статье 192 9-ого года, посвященной выходу "Песнопения": "Другие поэты, его товарищи по поколению, иногда развлекаются, остроумно и элегантно, преображая метафорами поверхность вещей. Хорхе Гильен идет гораздо дальше и достигает больших глубин: не в метафорах новизна его поэзии, а в игре разными планами видимого мира. И невидимого тоже. "Песнопение" отмечает, с нашей точки зрения, целую эпоху в эволюции испанской лирики"121.
"Песнопение" - уникальна не только своей поэтикой, но и историей создания. Над этим стихотворным сборником поэт работал тридцать лет, постоянно дополняя, достраивая и оттачивая изначальный замысел. Полное и окончательное издание, четвертое по счету, выйдет в Буэнос Айресе в 1950-ом году, на титульном листе будут указаны даты начала и завершения работы: "Трегастель, Бретань, 1919 - 1950 Уэлесли, Массачусетс". Между этими двумя датами целая жизнь: безмятежные и творческие 2 0-е годы, война, гибель Лорки, тюрьма, изгнание, годы странствий по миру, но Гильен, вопреки всему, останется верен той же тональност, что была задана книге в первом издании 1928-ого года в "Ревиста де Оксиденте". В этом издании 75 стихотворений, прославляющих полноту бытия, гармонию мира, совершенство мироздания. "Уже с одной этой книгой он мог бы войти в историю как Хорхе Манрике, Сан Хуан де ла Крус или Фрай Луис"122, - утверждает критик Антонио Гомес Йебра (Antonio Gomez Yebra) , неспроста ссылаясь не только на Манрике123"Песнопению".
Во второе издание 1936-ого года вошло 125 стихотворений, оно было принято так же восторженно, как и первое, и критики писали об удачном развитии книги, которая, будучи разделенной на пять разделов, приобрела формальную завершенность. Но Гильен продолжает работу и в 1945-ом году, в Мексике, публикует все тот же сборник, разросшийся до 270-ти стихотворений. Именно это издание получает подзаголовок "Свидетельство о жизни" (Fé de vida), еще раз доказывающий, что изначальный замысел неизменен и даже мировая война на смогла повлиять на тон и настрой книги. Здесь интересно замечание Хиль де Биедма, который познакомился с "Песнопением" именно в издании 1945-ого года, испытав ни с чем не сравнимое потрясение от поэзии, способной вопреки всему воспевать торжествующую полноту и гармонию мира124.
В последнее издание 1950-ого года ("чудо равновесия и зрелости"125) Гильен включает 334 стихотворения, окончательно выверяет эпиграфы, посвящения, порядок текстов и ставит точку. Дело своей жизни он считает завершенным, ему под шестьдесят, книга дописана. "Великая жизнь - это замысел юности, осуществленный в зрелые годы", - так считал Альфред де Виньи, и творческий путь Гильена прекрасное тому подтверждение. Замысел, воплощенный в эмоциональном накале стихотворений, включенных в издание 28-ого года, достиг окончательного воплощения в философско-углубленной лирике 40-х и 50-х годов, но остался прежним. Педро Салинас, ближайший друг Гильена, сравнивал работу над "Песнопением" с "ростом дерева, которое, пребывая неподвижным, ширится, разрастается, крепнет, достигает высот своими ветвями, дает все больше тени, оживляет все больше пространства вокруг себя"126.
Хотя в последних изданиях "Песнопения" появляются отдельные отзвуки истории и боли (то, что Гильен назовет "светотени"), мир сборника до конца остается закрытым для проблем современности. Это происходило не потому, что поэт, подобно господину Тесту у Поля Валери, "отказался от мира", а потому, что чувствовал необходимость завершения своего дела -построения философской картины мироздания, где войны приходят и уходят, а камни и горы, деревья и птицы, воздух и любовь пребывают вечно. Для "Песнопения" является аксиомой, что "мир хорошо сделан", и именно эта строка Гильена, извлеченная из целостности книги, вызвала желчную отповедь Луиса Сернуды: "Читаешь эти слова и из души инстинктивно вырывается обратный возглас: "Нет, он не хорошо сделан"; но он мог бы стать лучше, не мешай ему постоянно этот буржуазный конформизм"127. "Этот мир людей плохо сделан"128, но в "Песнопении" речь шла о другом, и все необходимые объяснения содержались в тексте книги. Если для Сернуды, как и для Ортеги-и-Гассета, человек - это "я и мои обстоятельства", то для Гильена человек - это не только его обстоятельства, но и его помыслы, его намерения, его взгляд и интерпретация собственных деяний. Позиция Гильена по отношению к истории сответствовала знаменитому высказыванию Мачадо: "Труднее быть на высоте обстоятельств, чем над схваткой". Сернуда обвинил его в уходе от схватки с историей, Гильен всего лишь старался до конца удержаться на высоте обстоятельств, на той высоте, что была задана в первом "Песнопении" и не была подвластна грехопадениям мира.
В начале 30-х годов, когда еще ничто не предвещало грядущей войны, Гильен всецело посвящает себя педагогике, с 1929 по 1931 год преподает в Оксфорде, а затем на кафедре испанской литературы в Севилье. Один из его севильских учеников, поэт Хуан Руис Пенья (Juan Ruiz PeЦa) , так вспоминал учителя: "глаза пристальные и повелительные, несмотря на сероватую дымку близорукости, они придавали его лицу, будто точенному из слоновой кости, ореол чарующего благородства... "129. Его лекции были "произведением искусства, воплощением духа"130
"Невыносимо трудно было выдерживать те ночи, ведь убивать тогда было проще, чем не убивать. Для испанца убить другого испанца -дело патриотическое"131, - вспоминал Гильен в год вручения ему премии Сервантеса. Это "столкновение с историей", пусть и незначительное, оставило глубокий след в его памяти, и в позднейших сборниках он будет говорить о перипетиях века не только как мыслитель, но и как свидетель. В 1937-ом году, когда генерал Кейпо де Льяно занял Севилью, Гильен вынужден скрываться132, он оставляет севильскую кафедру, переезжает в Малагу и оттуда, год спустя, отправляется в эмиграцию. Для поэта отношение к диктатуре было вопросом не столько политическим, сколько физиологическим: "О диктатуре не думают, её или переваривают или нет: это вопрос пищеварения. Я сразу понял, что не могу остаться"133.
С этого момента в биографии Гильена сменяются лишь названия университетов, где он успешно преподает (Монреаль, Огайо, Гарвард134, Сан Диего, Мехико, Богота), и новых поэтических сборников. Разлука с родиной не была слишком длительной, уже в 1949-ом году он инкогнито проводит лето в Вальядолиде, навещая больного отца, в 1951-ом посещает Мадрид, а в 1955-ом получает в Севилье премию Латиноамериканской Академии Искусств135, обширной переписке, своеобразным средоточьем испанской культуры136.
Уже завершая "Песнопение", Гильен вынашивал замысел нового поэтического цикла "Вскрик" (Clamor) , который должен был придать полноту и цельность созданной картине мира. Гильен изначально вдохновлялся примером Данте, всеобъемлющей гармонией "Божественной комедии", но начал свое странствие с рая ("Песнопения"), чтобы, лишь познав и воспев полноту бытия, обратиться к земной юдоли. "Я рассказываю, а не пою"137, - так определит Гильен свою эволюцию в одном из стихотворений "Вскрика", и поставит подзаголовком к сборнику слова: "время истории" (tiempo de la historia) . Сама композиция новой книги отличается от разрастающейся, подобно райскому древу, композиции "Песнопения". "Вскрик" составят три отдельные книги:
- Маремагнум (Maremagnum) .
- И впадут они в море (Que van a dar en el mar) .
Три книги выходят с промежутком в три года, первая - в пятьдесят седьмом году, вторая - в шестидесятом и, завершающая, в шестьдесят третьем. Реакцию на новый этап в творчестве Гильена точно определил французский исследователь Пьер Дарманжеа: "Все говорили о переломе, о внезапном падении с поэтических небес на землю людей, об осознании проблемы или о плачевном компромиссе, каждый о своем"138. Сторонники марксистского подхода к литературе торжествовали, что Гильен перешел к поэзии "социально ангажированной", адепты чистой поэзии оплакивали потерю великого поэта, но при ближайшем рассмотрении большинство исследователей пришло в выводу, что говорить нужно не столько о переломе, сколько о возникновении новых тем, не отменяющих прежнего опыта. ""Вскрик", как и "Песнопение", посвящен сущностным проблемам и выявляет трансцендентальные ценности человеческой жизни. Только делает это, исходя из временной и исторической перспективы”139 , - это мнение Хоакина Касальдуэро ныне можно считать общепринятым.
Новая перспектива меняет саму интонацию книги, если "Песнопение" являлось "свидетельством о жизни", гимном мирозданию, то "время истории", восторжествовавшее во "Вскрике", заставляет ставить больше вопросов, обращаться к философским раздумьям о вечности и поэзии, о сути и целях человеческого бытия140"произведения рассматривались как связная система, как поэтическое единство, которое колеблется между двумя уровнями восприятия"141. Эти уровни (восторженное песнопение и болезненный вскрик) - две стороны одной монеты, две различные формы созерцания мира и его отображения. Многие темы, в той или иной мере затронутые во "Вскрике", продолжают или развивают темы первой книги, давая им иной, порой неожиданный, поворот. Например, "Маремагнум", как и каждая из частей "Песнопения", начинается со стихотворения о пробуждении и заканчивается картиной сна. Но пробуждение происходит теперь не среди "вещей и сущностей", а в поезде, под стук колес, лязг металла, где мелькание картин задает совершенно иной ритм и характер восприятия реальности. В финальном сонете "Общий сон" человек, засыпая, уходит из мира с его проблемами, ночь освобождает его от зла, и путь "в ничто" кажется временным облегчением:
Cuerpo tendido: todo en paz te mueres
Negando con tu noche tantos males,
Rumbo provisional hacia la nada. 142
"Пенопении", начинает казаться тяжким грузом, и само чудо жизни не столько радует, сколько удивляет, кажется существующим вопреки, а не благодаря естественным и непререкаемым законам: "Дышу, не агонизирую, живу себе и живу" ("Respiro, no agonizo, vivo y vivo"). Во "Вскрике" война вступает в спор с миром, Люцифер ополчается на Бога, рушатся от "рака прегрешений" стены Содома, воют санитарные машины, скрежещут тормоза полицейского фургона, авиация бомбит Роттердам, но воскресший на небесах Лазарь все равно тоскует по земле.
В третьей книге "Вскрика" - "На высоте обстоятельств" -Гильен, пережив и прочувствовав трагичность бытия, пытается смирить ураган истории, взглянуть на мир "с высоты обстоятельств", вернуться к созерцанию красоты мира. Зло есть, но признание этого не предполагает отрицания добра, недаром последнее стихотворение книги названо "Угасший крик" (Clamor estrellado) . Звучание целого ряда финальных стихотворений напоминает о "Песнопении", мир и его вещи вновь обращаются к человеку, но раньше они "окружали" поэта, "стекались" к нему, "пребывали" в пространстве, а теперь они надрывно "взывают":
Necesito,
Mundo, lo otro, mi pan,
Tantas cosas que ya están
í su grito143.
Гармония пространства нарушена, как и гармония времени, и если в "Песнопении" торжествовало "абсолютное настоящее", живая вечность, то во "Вскрике" бег времени разрушителен и неодолим: "Тот ребенок... Сейчас лишь облако воспоминаний" ("Aquel niЦo... Ahora solo nube de recuerdo"144), в предыдущей книге это вполне традиционное поэтическое сетование непредставимо. Порой волевым усилием Гильен заставляет себя вернуться к принципам "Песнопения", но то, что раньше было внутренним, формообразующим законом, теперь звучит декларативно. "Пока что я упорствую в моем настоящем/ И хотя знаю, то что знаю, мой порыв не смирю". Торжество "абсолютного настоящего" сменилось надрывным упорством вопреки всему:
Рог ahora me ahínco en mi presente,
Y aunque sé lo que sé, mi afán no taso"145.
"временем истории", более верным нам кажется взгляд Хайме Хиль де Биедма, оказавшегося в меньшинства: "Его стиль был создан для того, чтобы читатель принимал взгляд поэта, это стиль, который не описывает, а обозначает, который не служит для того, чтобы излагать действие, а чтобы включать нас в него... в тот самый миг, когда речевое деяние перестает удостоверять некую реальность, а начинает явственно иллюстрировать или провозглашать определенное видение мира, главный принцип гильеновской поэзии может считаться изжитым"146.
Во "Вскрике" Гильен именно "провозглашает определенное видение мира", и тот формообразующий накал, на котором держался мир "Песнопения", отступает перед желанием осветить новые темы, попробовать себя в различных поэтических жанрах. Для "Песнопения" главным было построение нового поэтического мира на основе мира реального, для "Вскрика" - осмысление мира реального. Ранее упомянутый принцип - "я рассказываю, а не пою" воплощает изменение подхода. Диалог из "Вскрика"( Какой костюм ты предпочтешь? - Нет, тюремный не надо... - Униформу? Ни за что!147 ) был бы невозможен в "Песнопении" не столько из-за своей политической темы, сколько из-за прозаичности языка. Единый формообразующий принцип "Песнопения" сменяется на интонационное и тематическое многообразие: от политических памфлетов до подражаний народной поэзии:
Каждый раз, как я просыпаюсь,
Мои губы возвращаются к твоему имени,
148.
Доведя до совершенства "Песнопение", дело своей жизни, Гильен, повинуясь зову времени и идее "дантовского" охвата реальности, отказался от строгого следования принципам, на которых строилась его главная книга (рассмотрению которых будут посвящены следующие главы). Если в творчестве его "полюса", Лорки, каждое новое произведение становилась очередной вершиной, Гильен до конца возвращался к "Песнопению", как "моряк в свой порт", и любые странствия среди новых тем и новых форм, оставались лишь дополнением, каким бы значительным оно ни было, к первому и главному "свидетельству о жизни".
В 1967-ом году Гильен публикует в Милане сборник "Посвящение" (Homenaje) с подзаголовком "Собрание жизней" ("Reunión de vidas"). Эта своеобразная коллекция воспоминаний о людях и книгах, где "прошлое всегда пребывает в настоящем" ("el pasado siempre es presente") , разместилась на 63 6-ти страницах. Воспоминания порой ироничны, порой элегичны, но все объединены токами дружбы и любви, которым не препятствует время и расстояние. В стихотворении, посвященном Хуану Руису, Протопресвитеру Итскому, Гильен напишет: "Не перестану грустить, что не пришлось мне с Руисом посидеть за чашкой кофе"149. Дружба с Хуаном Руисом не менее реальна, чем с Педро Салинасом или Гарсиа Лоркой. В "Посвящении" поэт неустанно восхищается знакомыми и друзьями, книгами и пейзажами, настоящим и прошлым, и в этом видит одну из граней своего поэтического призвания:
Для чего родился я?
150.
Если в "Песнопении" главное действующее лицо - сам поэт, восторженно созерцающий мир, а во "Вскрике" его голос порой теряется в общем хоре, в "скрипе истории", то в "Посвящении" главным действующим лицом становятся персонажи, люди и книги, и воспоминания о них. Поэт является нам в новом качестве страстного и благодарного читателя. Он прошел через восторг перед тварным миром, он выдержал испытание историей, чтобы вновь пережить прилив счастья от встречи с человеческими творениями.
Заканчивает третью книгу Гильена стихотворение "Завершенный труд" (Obra completa):
Мы достигли финала и я открываю,
151
Завершение труда всей жизни ознаменовалось тем, что Гильен объединил три опубликованные книги под одним названием "Воздух наш" (Aire nuestro) и в 1968 году издал в Милане том в 1700 страниц, все свое поэтическое наследие. Эпиграф из Берсео, предпосланный книге, объясняет замысел: "Пусть книг будет три, но один вердикт" ("Que sean tres los libros e uno el dictado").
В год, когда был опубликован "Воздух наш", Гильену исполняется 75 лет. Он завершил грандиозный труд и ждет прихода смерти, вступления в силу неминуемого "закона мирозданья", о котором он писал еще в "Песнопении". Но смерть не наступает, и в 1973-ем году появляется новая книга, "И другие стихи" (Y otros poemas) , состоящая из пяти частей: Этюды, Сатиры, Глоссы, Эпиграммы и Прощания. В этой книге множество воспоминаний: о детстве, о путешествии в Севилью, о памплонской тюрьме, об эмиграции. Гильен посвящает стихи памяти жены и отца, своим детям и внукам, будто наверстывая то, что было недопустимо для "Песнопения" - автобиографичность, сюжетность, описательность. Поэт старается договорить все то, что не успел раньше, наряду с ностальгической, сжетной лирикой, все больше становится стихов-афоризмов, своеобразных философских сентенций, облеченных в поэтичекую форму. Книга напоминает коллаж, в ней возникают отзвуки трех предыдущих книг, и более, чем в любой из них, проявляется гильеновский дар сатирика и юмориста152.
Иронизирует поэт и над объемом своих сочинений - две тысячи двести страниц лирики - "самые изысканные друзья не могут простить мне этого"153. За пятьдесят пять лет из тонкой книжечки первого "Пеcнопения" вырос "Воздух наш", грандиозная композиция, подчиненная строгому закону внутренней симметрии (в расположении стихотворений, цитат, частей книги). Но "Прощания", которыми заканчиваются "Другие стихотворения", не стали последними, и накануне 90-летия, в 1982-ом году, Гильен публикует "Финал" (Final) . Композиция обрела полное совершенство: пять книг, каждая из которых (за исключением "Вскрика") состоит из пяти частей.
"Финал" тематически ориентирован на "Песнопение", что придает всему циклу "Воздух наш"154 кольцевую композицию, столь любимую поэтом. В "Финале" он вновь обращает слова благодарности и восторга к безграничному миру и чуду бытия, но уже сквозь призму пережитых лет. Трагедии века вызывают теперь не столько потрясение, сколько изумление155, а сама история кажется бессильной перед "землей и водой, огнем и воздухом"156. Чувства благодарности и счастья навевают раздумья о столь долгой жизни, в которой все пережитое обратилось в слова, именно благодаря тому, что было пережито:
Какие слова? Пережитые.
157.
Девяностолетие Хорхе Гильена, старейшего поэта поколения 27-ого года158, "последнего из могикан", было отмечено торжествами в Малаге и множеством юбилейных публикаций в Испании и Америке. К собственной славе Гильен относился с легкой иронией, тем более, что знаменит он был, прежде всего, в университетских кругах, оставаясь поэтом для меньшинства, хоть и известным каждому159:
"Это лучший поэт", - сказал кто-то.
Подумал с усмешкой:
Быть может, я лучший поэт моей улицы?
Столько адресов поменялось160.
Мемуары писать Гильен отказался: "Я не столь значим, чтобы фигурировать в первом лице. К тому же, все есть в моих стихах"161"Язык и поэзия", рассуждая о Гонгоре, о Берсео, о Габриэле Миро). Впрочем, своей поэзии Гильен посвятил три очерка, но в них он не столько интерпретирует или проясняет поэтические тексты, сколько акцентирует важные темы, постоянно цитируя собственные стихотворения. В первом очерке, "Сюжет произведения" (El argumento de la obra, 1961), речь идет о "Песнопении", больше половины текста занимают цитаты, и в финале Гильен аргументирует неизбежность такого подхода: "Это песнопение складывается в такую форму, где значение и звук неразделимы. Мысль и чувство, образ и ритм составляют единый блок, и только в этом единстве может существовать то, что мы ищем: поэзия"162. В том же стиле, после публикации трех первых книг, Гильен будет комментировать "Воздух наш" в очерке "Поэт перед своим произведением" (El poeta ante su obra, 1975) , а после завершения "Финала", закольцовывая не только свое поэтическое, но и критическое наследие, издаст "Сюжет произведения: Финал" (El argumento de la obra: Final, 1982) .
Рассуждения о "Финале" Гильен завершил грустными словами Лопе об опыте и мудрости, которые писатель обретает именно тогда, когда жизнь подходит к концу163. Но зрелая мудрость Гильена привела его к новому, проверенному и пережитому, подтверждению того, что открылось ему в юности: "У меня особое чутье к жизни, я слышу ее гармонию и сливаюсь с ней. Оттого иногда, в моменты полноты, я ощущаю музыку и она рождает во мне чувство слиянности. Именно поэтому - "Песнопение". Подтверждение жизни"164.
Примечания.
"Por su gran obra creadora, enraizada en la tradición de la lirica española y las modernas corrientes poeticas iluminadoras de la condicion del hombre en el cosmos y en las necesidades de la hora presente", цит. по Díez de Revenga F. J. Panorama crítico de la generación del 27. Castalia, Madrid, 1987, p. 67.
62. По свидетельству испанского критика Антонио Гомеса Йебра, один из наиболее авторитетных американских испанистов, издатель World Literature Today, Ивар Иваск (Ivar Ivask) воспринял "как личное оскорбление" тот факт, что Нобелевская премия не была присуждена Гильену (Gomez Yebra A. Introducción biográfica у crítica // Guillén J. Los grandes poemas de Aire Nuestro, Madrid, 1996, p. 35.).
63. Сейчас премию Сервантеса в Алкала де Энаресе (городе, где Сервантес родился) вручает Король Испании; в 1977 году, когда премия была основана, на вручение пригласили трех министров, но никто из них не приехал, посчитав, что Гильен, недавно вернувшийся из эмиграции, слишком "красный".
64. "De ninguna manera. Eramos todos iguales", Jorge Guillén (Homenaje Premio Cervantes), Barcelona, Antropos, 1987, p. 28
65. Первым это определение предложил Гонсалес Муэла в книге "Поэтический язык поколения Гильен-Лорка", González Muela J. El lenguaje poético de la generación Guillén-Lorca. Madrid, 1955.
"Поэтическое поколение" термин "поколение 27-ого года" получил широкое признание.
67. "el equipo mas coherente y valioso que nuestra literatura ha aportado a la europea", Mainer J. C. La Edad de Plata. Los libros de la frontera, Barcelona, 1975, p. 207
68. Подробный обзор критической литературы, посвященной поколению 27-ого года приведен в монографии Díez de Revenga F. J. Panorama crítico de la generación del 27. Castalia, Madrid, 1987
69. Поэты поколения 27-ого года были связаны узами дружбы, которые не прервала даже эмиграция, разлучившая многих из них на долгие годы. Хорхе Гильен считал своими ближайшими друзьями Гарсиа Лорку и Педро Салинаса. Последнему он посвятил "Песнопение", переписка Гиьена и Салинаса, документальное свидетельство "дружбы длиной в жизнь" опубликована в 2000-ом году в издательстве Insula.
70. Хорхе Гильен, Педро Салинас, Дамасо Алонсо были университетскими профессорами, в какой-то мере преподаванием занимались и остальные поэты 27-ого года.
"поэты 25-ого года" употреблял Луис Сернуда, критик Эндрю Дебиски предложил его расширенную версию "поколение 24-25 года", поскольку именно в эти годы произошел ряд событий, ключевых для формирования поколения: Бретон публикует "Манифест сюрреализма", выходит креасьонистский сборник Херардо Диего "Учебник пен", Гильен возглавляет кафедру испанской литературы в университете Мурсии, Рафаэль Альберти получает Национальную литературныю премию за "Моряка на земле" и "Человеческие стихи", Ортега публикует "Дегуманизацию искусства", а Гильермо де Торре - "Европейские литературы авангарда".
72 . Этот термин наиболее спорный, поскольку поэты этого поколения - за редкими исключениями - отличались демонстративной аполитичностью.
73. В журнале Ревиста де Оксиденте, основанном Ортегой-и-Гассетом, печатались все представители поколения 27-ого года.
75. Обзор версий названия поколения со ссылками на первоисточники см. Díez de Revenga F. J. Panorama crítico de la generación del 27. Castalia, Madrid, 1987, p. 16-18.
"Alrededor de una mesa se fraternizan, se comprenden, hablan el mismo idioma, el de su generacion. A la hora de la verdad, frente a la pagina blanca, cada uno va a revelarse con pluma destinta" // Guillén J. Lenguaje у poesía. Algunos casos españoles. Madrid, 1972, p. 193.
77. "Solo nos unen las tendencias comunes, la voluntad de elaborar una poesia que una al rigor del arte la intensidad de la creacion. He aquí por qué hemos rechazado siempre el realismo y el sentimentalismo, y hemos condenado este último como la peor de las obscenidades. Para nosotros la poesía no podía ser ni descripción ni efusión... Por el contrario, hemos tratado de crear de nuevo la realidad, uniéndola al sentimiento, sin el cual no puede haber poesía", Jorge Guillén (Homenaje Premio Cervantes), Barcelona, Antropos, 1987, p. 52.
78 ."Una combinacion de lo tradicional y lo vanguardista - gesto genuino y único de este grupo poético", Díez de Revenga F. J. Panorama crítico de la generación del 27. Castalia, Madrid, 1987, p. 30.
79. см. Ibid., p. 16-18
80. Висенте Гаос, один из авторитетных испанских критиков, (Gaos V., El grupo poetico del 1927// Claves de la literatura española, Madrid, 1971, p. 215-251) выделяет следующие характерные черты поколения 27-ого года, намеренно акцентируя его близость к европейскому авангарду: стремление к оригинальности; герметизм, установка на читательское меньшинство; самодостаточность литературы, чистая поэзия, свободная от всего человеческого (чувств, эмоций, сюжета, описаний); антиреализм и антиромантизм; отсутствие всяческой трансценденции (моральной, философской, социальной); преобладание метафоры; ориентация на подсознание; атомизация, распад традиционных схем и ограничений.
"La herencia, pues, que recibe mi generación es un frio legado, una especie de laboratorio técnico. Pero todo su desarrollo y maduración va a ser - por muchos caminos - un aumento de temperatura humana", Damaso Alonso, Poetas espanoles contemporáneos, Madrid, Gredos, 1965, p. 165.
82. "El pensamiento español deja de sentirse oprimido en la red de complejos asfixiantes". Cirre J. F. Forma y espíritu de una lírica española. México, 1950, p. 29.
83. Damaso Alonso, Poetas españoles contemporáneos, Madrid, Gredos, 1965, p. 172.
84. "Только одна великая тема отсутствует - религиозная", - так завершает Гильен свои рассуждения ("los grandes asuntos del hombre - amor, universo, destino, muerte - llenan las obras líricas y dramáticas de esta generación (solo un gran tema no abunda, el religioso)", Guillén J. Lenguaje y poesía. Madrid, 1972, p. 191.). Тема религия и поколение 27-ого года могла бы стать предметом отдельного исследования, заметим только, что Гильен называл себя христианином-агностиком. "Я христианин и научился быть христианином от моей матери... Но в моем случае речь идет о скромной земной перспективе, но открытой - а никак не закрытой - в сторону большей трансцендентальности" ("Yo soy cristiano y aprendí a ser cristiano de mi madre... En mi caso la perspectiva es modestamente terrestre, pero abierta, y no círrada, a la mayor trascendencia", Jorge Guillén (Homenaje Premio Cervantes), Barcelona, Antropos, 1987, p. 57)
85 ."Refleja la seriedad de miras de todo el grupo, la creencia en los valores literarios y el deseo de engendrar obras duraderas". Debicki A. P. La poesía de Jorge Guillén. Gredos, Madrid, 1973, p. 319.
"Ningun influjo sobre los mas jovenes es tan evidente como el de Jorge Guillen (aun antes de aparecer Cantico". Цит. по: Caro Romero J. Jorge Guillén, Madrid, 1974 p. 51.
87. "Muchos, al leerle se encontraban tan apasionados que empezaban a escribir "en guillén". Gil de Biedma J. Cántico: El mundo y la poesía de Jorge Guillén // Op. cit., 1980, p. 80.
88. Сейчас улица Кальдерос переименована в Монтеро Кальво, на доме номер 5 (раньше это был дом 11) нет мемориальной доски, но имя Гильена дано одной из центральных улиц города, а в городском парке установлен памятник: бронзовый поэт пускает кораблики в пруду, будто бы вспоминая о детстве, проведенном в Вальядолиде. В книге "Другие стихи" Гильен увековечил момент своего рождения: "Около четырех я родился / Январским утром / Все безмолвно мне говорило: / "Мир этот для тебя". / Этот мир я люблю до сих пор" ("Hacia las cuatro nací / Una mañana de enero./ Todo sin voz me decía: / "Mundo tienes para tí ”/ Es mundo lo que aún quiero". Guillén J. Y otros poemas. Valladolid, Centro de Creación y Estudios "Jorge Guillén", 1987, p. 487)
89. Отец Гильена, Хулио Гильен Саенс, был крупным предпринимателем, фирме "Дом Гильенов" принадлежало первое в Вальядолиде трамвайное депо, акции торговых предприятий и газет. Поначалу отец пытался приобщить старшего сына к семейному делу, но быстро убедился в его гуманитарной направленности и не препятствовал дальнейшему образованию. Отцу Гильен посвятит книгу "Другие стихи": "Моей памяти / Моему отцу / Огню / От которого я - искра" (En mi memoria / A mi padre / Fuego / Del que soy chispa) .
90. "Me sentia europeo desde la infancia, porque veía pasar esos vagones". Jorge Guillén (Homenaje Premio Cervantes), Barcelona, Antropos, 1987, p. 23. Из своего детства Гильен (который о себе рассуждать не любил и автобиографию писать отказался) вспоминает такую историю. Отец отправил его на одну из семейных фабрик, дабы приобщить к делам, там управляющий объяснял назначение каждого предмета, торжественно называя его: "Это бадья или черпак" ("Arcaduz o cangilón"). Быть может, в знаменитых перечислениях Гильена, о которых мы будем говорить во второй главе, есть отзвук детского потрясения звучанием неведомых слов.
Унамуно, Бенавенте, Асаньей, Валье-Инкланом, слушает лекции Ортеги-и-Гассета.
92. "Llegué a Paris verdaderamente desorientado. Y salí de allí, seis años después, ya por mi camino: poeta, profesor, casado, padre". Jorge Guillén (Homenaje Premio Cervantes), Barcelona, Antropos, 1987, p. 26
.
93. "Je m'adore en espaЦole", цит. по: Jorge Guillén (Homenaje Premio Cervantes), Barcelona, Antropos, 1987, p. 49.
94. В 1936-ом году Гильен издает "Песнь песней" в переложении Фрай Луиса, и в предисловии к этому изданию формулирует свой взгляд на перевод, "теорию вариаций", близкий к традициям русской переводческой школы: "Нужно представить стихотворение таким, каким оно есть или могло бы быть в своей глубине... перевод должен порождать парафразы" ("representar el poema tal como es o podria ser en profundidad... la traduccion da origen a la parafrasis").
97. С 1929 года вышло 39 номеров журнала "Крус и Райа".
98. см.: Pleak F. A. The Poetry of Jorge Guillén, Princeton University Press, Princeton, 1952, p. 23
99. Гарсиа Лорка Ф. Op. cit., с. 432
100. Часть книги Лорка посвятил Тересите, дочери Хорхе Гильена: "Тересите Гильен, когда она играет на своем рояле с шестью клавишами" (Гарсия Лорка Ф. Самая печальная радость..., с. 347), в письмах Лорка несколько раз упоминает и Жермен, жену Гильена: "Я стольким ей обязан" (Ibid, с. 342).
102. Ibid, с. 338.
103. Ibid, с. 5, памяти Лорки Гильен посвятит биографический очерк "Федерико как он есть" ("Federico en persona"), опубликованный в Буэнос-Айресе в 1959-ом году.
04. Ibid, с. 358.
105. "Предпочитаю называть это поколение двумя самыми значительными именами, представляющими две самые важные тенденции современной поэзии" ("prefiero llamarla con los dos nombre mas significativos en las dos direcciones mas importantes de la poesia de la Оpoca"). González Muela J. El lenguaje poético de la generación Guillén-Lorca. Madrid, 1955, p. 10.
"Frente a la alegría andaluza, sensual y ricamente colorida de Garcia Lorca, la obra de Jorge Guillén, concebida toda en aires frios de altiplanicie, adelgaza un semblante geométrico, como la gota de lluvia que resbala en un cristal muy puro, un doble volumen - cóncavo y convexo a la vez - hecho del doble reflejo del vidrio y del agua" Torres Bodet J. Poetas nuevos de España: Jorge Guillén // Ciplijauskaité B., Op. cit., 1975, p. 112.
107. "En tanto que - gracia de torero - Garcia Lorca parece desnudarse hasta cuando se adorna, Jorge Guillén se hace de su propia sinceridad una túnica, sólo permeable a las miradas de los iniciados". Ibid, с. 113.
108. Гарсия Лорка Ф. Самая печальная радость... с. 375
109. Оригинальный текст письма (Carta a Fernando Vela, по изднию: Guillén J. Obra en prosa. Barcelona, 1999, p. 741-42) и наш перевод приводятся в приложении к данной диссертации.
110. "Aritmética pura... aritmética aplicada, aritmética mercantil, contabilidad". Цит. по: Gaos V. Clave s de literatura española. Madrid, 1971, p. 225.
"El arte, creado por el hombre, vuelve al hombre siempre, y tiene en él su objetivo más importante (y apremiante), su tema más noble y más rico. La poesia española - adelantandose a la de otros paises europeos, que a la postre han seguido este camino - ha ido volviendo los ojos <...> a los problemas del hombre y de la humanidad", Damaso Alonso. Poetas espanoles contemporáneos, Madrid, Gredos, 1965, p. 165.
112. Это замечание не только является аргументом в споре с традиционным взглядом на Гонгору как на темного и запутанного автора, но и напоминает о символистской моде на Гонгору, возникшей в конце XIX века. Верлен не знал испанского, но эпиграфом к одному из своих стихотворений ставит слова Гонгоры "a batallas de amor, campo de pluma", Мореас приветствовал Рубена Дарио торжественно сканируя: "Да здравствует дон Луис Гонгора и Арготе", упоминания забытого испанского классика, славящегося темнотой стиля, неоднократно встречаются в символистскх текстах. Поколение 27-го года оспаривает свои права на наследие Гонгоры, доказывая, что темнота коренится не в нем, а в головах читателей, в то время как Гонгора есть образец структурной ясности.
113. "el arte moderno, a partir del romanticismo, con velocidad creciente, es un anhelo de superación. Gongora se propuso, y en buena parte consiguio, derribar los lindes de la expresión estética... no era vago e impreciso; correspondía su arte a un afán de nitidez estructural como el que preocupaba entonces a mi generacion y como el que había llevado en pintura a los analisis de formas, del cubismo". Damaso Alonso. Poetas espanoles contemporáneos, Madrid, Gredos, 1965, p. 165.
114. "Гонгоризму" в испанской литературе посвящено исследование Эльзы Дээннин (Dehennin E. La resurgence de Góngora et la generation poétique de 1927. Didier, Paris, 1962).
115. Подробнее об этом см. Пигарева Т. И. Образ-метафора и проблема поэтического языка поколения 27-ого года // Слово в контексте литературной эволюции. М., 1989, с. 35-41.
"Образ" (1918): "Образ есть чистое создание разума. Родиться он может не из сравнения, но лишь из сближения двух более или менее удаленных друг от друга реальностей. Чем более удаленными и верными будут отношения между сближаемыми реальностями, тем могущественнее окажется образ".
117. Цит. по Гарсия Лорка Ф. Самая печальная радость... с. 236
118. "La diferencia entre el culto a la metáfora de la Generacion del 27 y el de estas correintes (ultraisma, creacionismo etc) es que en la primera la metafora esta cargada de harta substancia humana y en las segundas la metafora esta frecuentemente vacia, lo que responde, casi exclusivamente, a un mero deporte o capricho de la inteligencia e imaginacion" Cabrera V. Tres poetas a la luz de la metЗfora: Salinas, Aleixandre y GuillОn. Gredos, Madrid, 1975, p. 2 9.
119. "Todo el esfuerzo se concentrará en la explotación de una mina inextinguible, las palabras, cuya potencia está esperando a quien sabrá proferir esas palabras, semejantes a un talismán que mágicamente, como en un rito, va a promover la creación de un mundo". Guillén J. Lenguaje y poesía. Algunos casos españoles. Madrid, 1972, p. 33.
120. "Lenguaje construido como objeto enigmático" . Ibid., p. 37.
"Otros poetas, compañero suyos de generación, se entretienen a veces, graciosa y elegantamente, en modificar, principalmente con metáforas, la superficie de las cosas. Jorge Guillén va más hondo, llega más adentro: no es la metáora lo nuevo en su poesía: es todo el juego de planos del mundo visible. Y del invisible. Cántico marca, a nuestro parecer, una época en la evolución de la lírica española". Azorin. La lírica española: epoca // Ciplijauskaité B. Op. cit.,1975, p. 109.
122. цит. по Jorge Guillén (Homenaje Premio Cervantes), Barcelona, Antropos, 1987, p. 13.
123. В историю испанской литературы Хорхе Манрике вошел как автор одной книги - "Строф на смерть отца", тема диалога Гильена с Манрике будет затронута в третьей главе диссертации.
124. Gil de Biedma J. Cántico: El mundo y la poesíТa de Jorge Guillén // El pie de la letra, ensayos 1955-1979. Barcelona, 1980, p. 80.
125. "Prodigio de equilibrio y madurez". Gullón R. El Cuarto Cántico de J. G., Insula, 66, p. 3.
"Crecer del arbol que sin moverse de lo que es se aumenta, se complica, se robustece, llega a más alto con sus ramas, da más sombra, alegra a más espacios del aire". Salinas P. Literatura española. siglo XX, México, 1949, p. 175.
127. "El mundo está bien hecho, escribe Jorge Guillén; e instintivamente, al leer tales palabras, nos brota el grito contrario: "No, no está bien hecho; pero pudiera estarlo mejor, si no lo impidiera siempre, precisamente, ese conformismo burgués". Cernuda L. Estudios sobre poesía española contemporánea, Madrid, 1957, p. 193.
128. Эта фраза, одновременно и антитеза, и подтверждение сказанного в "Песнопении" появится в следующей поэтической книге "Вскрик" ("Este mundo del hombre está mal hecho"). В более позднем сборнике "Посвящения" (Homenaje) Гильен доведет эту мысль до логического конца: "Никогда не будет хорошо сделан человеческий мир" ("Nunca estará bien hecho el mundo humano").
129. "Los ojos escrutadores e imperiosos, no obstante de su grisácea miopia, los que aureolaban de una simpática nobleza al rostro marfileño", цит. по Caro Romero J. Jorge Guillén, Madrid, 1974, p. 20. Еще один интересный портрет Гильена оставил пуэрториканский поэт Дионисио Ридруэхо (Dionisio Ridruejo): "В профиль он чем-то напоминает шахматную лошадку. В фас - задумчивую птицу" ("Visto de perfil tiene algo de caballito de ajedrez. De frente, algo de ave meditabunda").
130. "Aquella clase era una obra de arte.... toda espiritu". цит. по Caro Romero J. Jorge Guillén, Madrid, 1974, p. 20.
"Cada noche que pasaba era muy dificil soportarla, porque era más facil matar a no matar... Que un español mate a otro español es un acto patriotico". Jorge Guillén (Homenaje Premio Cervantes), Barcelona, Antropos, 1987, p. 30.
132. Гильен никогда не занимался политикой, но друг Лорки и Асаньи, первого президента республики, априори считался "красным". "Я не одиночка. Я солист, это совсем другое... Я либеральный демократ, в какой-то мере склоняющийся к социализму", - так определил Гильен свои политические убеждения в начале 8 0-х. ("Tampoco soy un solitario. Soy un solista, que es distinto... Soy un demócrata liberal que deriva hacia un cierto socialismo" . Jorge Guillén (Homenaje Premio Cervantes), Barcelona, Antropos, 1987, p. 57).
133. "Una dictadura no se piensa, una dictadura se traga o no se traga: es cuestión de tragaderas. Decidí de inmediato que no me podía quedar". Jorge Guillén (Homenaje Premio Cervantes), Barcelona, Antropos, 1987, p. 57.
134. В Америке Гильен до сих пор остается своеобразным литературным мифом, и его американская известность превосходит европейскую. "В литературных кругах Соединенных Штатов невозможно говорить по-испански, не думая о Хорхе Гильене", - утверждают составители сборника статей, выпущенного к 85-летию поэта. ("No se puede hablar español en los circulos literarios de Estados Unidos sin pensar en Jorge Guillén". Homenaje a Jorge Guillén. Wellesley College, Massachusetts, 1978 p. 9). Знаком признания заслуг Гильена было его назначение главой кафедры Чарльз Элиот Нортон в Гарварде, за всю длительную историю университета это место никогда не занимал иностранец. Лекции, прочитанные в Гарварде (Гильен всегда переживал из-за несовершенства своего английского, писал лекции по-испански и лишь затем переводил) составили основу наиболее известной эссеистической книги Гильена "Язык и поэзия".
135. В 50-е годы в Испании начинают издавать и подборки стихов Гильена. Здесь не обошлось без курьезов, франкистская цензура запретила его стихотворение, посвященное Кеведо за подозрительное название "Маха и дон Франсиско", не приняв во внимание то, что не только Франко, но и Кеведо звали дон Франсиско.
én y su encanto"// Boletín de la Real Academia Española. LXIV, Madrid, 1984, p. 81.
"Yo cuento, y yo no canto". Clamor, "El encanto de las sirenas", p.
138. "Se ha hablado de ruptura: brusco pasar del cielo poético a la tierra de los hombres, toma de conciencia, o lamentable compromiso, una u otra cosa segun cada cual". Darmangeat P. Antonio Machado. Pedro Salinas. Jorge Guillén. Insula, Madrid, 1969, p. 381
139. "Clamor, igual que Cantico, trata asuntos esenciales y subraya el valor trascendente de la vida humana. Lo hace, sin embargo, desde una perspectiva mas temporal e historica". Casalduero J. "Cantico" de Jorge Guillén y "Aire nuestro". Gredos, Madrid, 1974, p. 228.
140. Сравнение этих двух книг не раз становилось предметом исследования испанских и американских литературоведов (см. Casalduero J. "Cantico" de Jorge Guillén y "Aire nuestro". Gredos, Madrid, 1974, Prat I. "Aire nuestro" de Jorge Guillén. Planeta, Barcelona, 1974, Weber R. De Cántico a Clamor // Revista Hispánica Moderna, Nueva York, 29, 1963, p. 109-119 и др. ) Мы остановимся лишь на отдельных деталях, принципиальных для нашего исследования.
"Quisiera que se considerase mi obra como un conjunto coherente, como una unidad poética que oscila entre dos niveles". Цит. по: Couffon С Dos encuentros con Jorge Guillén, Paris, 1963, p. 18
142. Guillén J. Aire nuestro. Clamor. Madrid, Anaya, 1993, Sueño comûn, p. 191.
143. Ibid., Enlace, p. 456.
144. Ibid., Aquellas ropas chapadas, p. 220.
145. Ibid., Del transcurso, p. 219.
"Es el suyo un estilo inventado para que el lector asuma la mirada del protagonista, un estilo que no describe, sino que denota, que no sirve para narrar la acciЧn, sino para introducirnos en ella... en el instante mismo en que la accion del discurso no se encamina a la verificacion de una situacion de hecho, sino que explicitamente se emplea a ilustrar y defender una determinada vision del mundo, el supuesto esencial de la poesia guilleniana puede considerarse caducado". Gil de Biedma J. Cántico: El mundo y la poesía de Jorge Guillén // Op. cit., 1980, p. 188.
147. "-јQué traje te gusta más? / - Este, de celda, no. Pero.../ Este, de cuartel, jamás". Guillén J. Aire nuestro. Clamor. Tréboles, p. 470.
148. "Cada vez que me despierto/ Mi boca vuelve a tu nombre/ Como el marino a su puerto". Ibid., p. 296.
149. "No me consolaré de nunca haber tomado con aquel Ruiz café". GuillОn J. Aire nuestro. Homenaje. Madrid, Anaya, 1993, p. 127.
150. јY para qué nacТ yo?/ Para combinar palabras./јUn juego? Del mundo en pro". Ibid., p. 243.
"Hemos llegado al fin y yo inauguro, / Triste, mi paz: la obra está completa". Ibid., p 589.
152. Сам тон "Песнопения" исключал возможность иронии. В позднейших книгах Гильен много работал в жанре сатиры и эпиграммы, и по мнению Каро Ромеро был "лучшим испанским сатирическим поэтом ХХ-ого века" ("Guillén es el primer poeta satírico español del siglo XX". Caro Romero J. Jorge Guillén, Madrid, 1974, p. 63). Как образчик жанра приведем поэтический ответ Гильена на рассуждения о том, кто он, прежде всего, поэт или преподаватель: "- јEs poeta o profesor? - /Preguntaba el malicioso,/Transparente de candor. /- ЅSoy el gitano y el oso!" (Guillén J. Aire nuestro. Clamor. Tréboles, p. 114).
153. "Los amigos más exquisitos del autor no se lo perdonan". Цит. по Gibbons R. y Geist A., Edición de El poeta ante su obra de Jorge Guillèn, HiperiЧn, Madrid, 1980, p. 80.
154. В итоге Гильен объединяет под этим названием не только три первые книги ("Песнопение", "Вскрик" и "Другие стихотворения"), но и две последние: "Посвящения" и "Финал".
155. Недаром, комментируя "Финал", Гильен цитирует своего знакомого археолога, который называ современные политические беспорядки: "последними пережитками неолита" ("Ce sont les dernieres consequuences du néolitique". Guillén J. Obra en prosa, Barcelona, 1999, p. 825.)
"Ese alrededor que los sostiene: / La tierra más el agua, fuego y aire". Guillén J. Aire nuestro. Final. Madrid, Anaya, 1993. p. 52.
157. "јQué palabras? Las vividas. /Son el oro, No soy Midas". Ibid., Yo no quiero ser tan rico, p. 59.
159. Литературные заслуги Гильена были отмечены целым рядом литературных премий. К наградам поэт относился спокойно, никогда не предпринимал никаких усилий для утверждения собственной значимости. "Почести? Их не ищешь, но и не отвергаешь. Премия? Внезапно падает с неба, но не как добыча охоты" ("јAlgún honor? /Ni se busca ni se rechaza. /јPremio? De pronto /Cae del cielo, no en la caza"). Первая премия была присуждена Гильену в 1955 году Американской Академией Искусств в Севилье, за ней последовали: 1957 год - Премия Флоренции, 1959 -Поэтическая Премия Этна-Таормина (Италия), 1961 - Большой Международный Поэтический Приз (Монс, Бельгия), 1964 - Премия Сан Лука (Флоренция), 1976 - Премия Джозеф Беннетт (Нью-Йорк), 1977 - Премия Сервантеса и Премия Римской Академии, 1982 - Премия Оллин Йолизтли, (Мексика).
160. "Es el mejor poeta", dijo alguno. /Pensó con ironía: /јCómo saberlo ahora? Vano afán. /јSeré el primer poeta de mi calle? /No es seguro tampoco. /ЅCambio de domicilio tantas veces!" Guillén J. Y otros poemas. Valladolid, Centro de Creación y Estudios "Jorge Guillén", 1987, p. 64..
"No soy tan importante como para estar en primera persona. Además todo esté en mí poesia" Jorge Guillén (Homenaje Premio Cervantes), Barcelona, 1987, p. 64.
162. "Y el cántico se resuelve en una forma cuyo sentido y sonido son indivisibles. Pensamiento y sentimiento, imágen y cadencia deben asentar un bloque, y solo en este bloque puede existir lo que se busca: poesía". Guillén J. Obra en prosa, Barcelona, 1999, p. 773.
163. Хорхе Гильен умер в 1984-ом году, через год после торжеств, посвященных его 90-летию. Он похоронен в Малаге на Английском кладбище.
164. "Yo tengo un especial oído para la vida, escucho su armonía y me adhiero a ella. Por eso a veces en un momento de plenitud percibo esa mЬsica y me promueve un sentimiento de adhesión. Por eso CЗntico. Fé de vida". Jorge Guillén (Homenaje Premio Cervantes), Barcelona, Antropos, 1987, p. 56.