ПРОСТРАНСТВО БЫТИЯ
В беседе с поэтом Хоакином Каро Ромеро, рассуждая о себе, как обычно, в третьем лице, Хорхе Гильен заметил: "Запредельность", первое стихотворение в "Песнопении", могло бы обобщить всю его поэзию"326. Подобное строение книги вызывает аналогии с оперным симфонизмом Вагнера, который в увертюре задавал в сжатой форме весь интонационный комплекс - набор лейтмотивов. Большинство лейтмотивов "Песнопения" мы уже проанализировали, неоднократно обращаясь к тексту первого и программного стихотворения. Подводя итог, обратимся к его финалу:
Y con empuje henchido
Se ahínca en el sagrado
Presente perdurable
Toda la creación,
Que al despertarse un hombre
A un tumulto de acordes. 327
Все тот же лейтмотив, взаимосвязь человека и мира, приобретает в финале стиха новый, итоговый тон звучания: именно благодаря человеку, "приливам" его любви, симфония мира обретает воплощение, но именно благодаря объективности мира человек не одинок. Миг одиночества - в данном случае миг пробуждения - краток, вселенная (тварный мир) буквально "выбрасывает одиночество в сплетение аккордов". Человек оказывается в центре мирозданья, объективно существующего, реального, и таким образом избегает самого страшного одиночества, сполна известного творцам ХХ века, одиночества, которое подстерегает человека, проецирующего самого себя на мирозданье, превращая его в продолжение собственного "я":
Espacio, noche grande, más espacio...
Soledad? No se agota
ía. 328
Присутствие другого, "некое присутствие, никогда не хладное", - это формообразующий закон гильеновского пространства, где реальность мира столь очевидна, что утверждение "я существую" всегда подразумевает "мы". Мир как бы "стекается" к человеку (Hacia mi companía / La habitación converge329) , но существует независимо от него, поэтому мир так гармоничен и слажен, а человек уверен в себе и открыт бытию. "Песнопение" прежде всего воспевает сущностное братство. Тот, кому оно ведомо, никогда не будет обособленным индивидом"330, - писал сам поэт, а один из наиболее проницательных его критиков, Хиль де Биедма, анализируя статус человека в мире "Песнопения", сделал вывод, совпадающий с ходом наших рассуждений, что лирический герой Гильена - это не обычный герой, индивидуум (individuo) , подверженный страстям, а личность (persona) - то есть человек как субъект связей с миром.
Гильен переводит в иной план вечную дискуссию о позитивной или негативной сущности жизни - тему идеологии, религии и философии - его интересует прежде всего восприятие мира (во всей широте этого понятия, от овцы до вселенной) в свете определенной перспективы искусства, интенсивность переживания его субстанции. И на основе этой, изначально заданной, перспективы, строится - и воспринимается - картина бытия. Он не только возвещает подход к жизни, который в русском варианте был сформулирован Блоком ("Сотри случайные черты и ты увидишь, мир прекрасен"), но и методично, убежденно, вопреки всем препонам реальности и истории, производит эту работу, освобождая сущностное от несущественного, трансформируя картину мира и возвращая ее обратно в мир331.
"Свободное время" (Tiempo libre) - одно из стихотворений-поэм "Песнопения", выделяющихся и размером, и размахом затронутых тем - живописует панораму летней природы, звучащую, благоухающую, напоенную солнцем, но подчиненную строгому формообразующему закону: зигзаг рыбы, концентрические круги ("лягушка? - одно неизвестное"), танец стрекозы в параллель к горизонту... Музыкальный ритм, образы преображенной реальности следуют один за другим ("комары, тоже реальность", подтрунивает над своей страстью Гильен) - круг замыкается и возвращает нас к действительности:
Soy yo el espejo.
Vamos. Reflejar es amar332
Здесь есть реальность, увиденная с любовью: "Я зеркало... отражать, значит любить". Есть отражение мира в его "пережитом объеме" ("vívido volumen") , но нет места для видений, для "послеобеденного отдыха фавна" ("veo bien, no hay fantasmas,/ no hay tarde vaporosa para fauno"), это симфония реальности, символично отторгающая Малларме и Дебюсси, все облачно-призрачное, расплывчатое и обманчивое.
¡No! AsТ yo no me acepto.
¿Cómo? Donde estoy: contigo,
Mundo, contigo. Sea tu absoluta
Compañía siempre. 333
Эту же тему реального мира и собственного отражения, Гильен продолжает, обращаясь к традиционному образу Нарцисса: "Не удерживай меня, хладное отражение / Я не Нарцисс" (No me retengas, reflejo tan frío. /No soy Narciso334 ). Эти литературные аллюзии, так редко встречающиеся в "Песнопении", напрямую аппелируют к традиции французской чистой поэзии. "Послеобеденный отдых Фавна" Малларме и "Фрагменты о Нарциссе" Валери, культовые произведения двух поэтов, наследие которых серьезно повлияло на формирование поэтики Гильена, возникают в данном контексте как отрицание субъективистского взгляда на мир. Гильену близка формальная строгость адептов чистой поэзии, он, как и Валери, убежден, что необходима сознательность и точность усилий, чтобы из шлака и примесей извлечь чистый стих, и что слово в поэзии математично, как математичны все его связи, ходы и фигуры. Но в чем Гильен никогда не мог согласиться с аббатом Бремоном335"окончательные формулы" от примеси реальности. Холодное отражение собственного "я" - лика Нарцисса - для Гильена неприемлемо, его поэтическое пространство постоянно соотносится с живой реальностью, а ритм слова - с ритмом дыхания:
Ritmo de aliento, ritmo de vocablo,
Tan hondo es el poder que asciende y canta.
- Porque de veras soy, de veras hablo: -
El aire se armoniza en mi garganta. 336
"воистину есть, воистину говорит", мир преображается в его слове - в "гортани обретает гармонию воздух". Сопоставим этот фрагмент, пафос которого в том, что человек вносит гармонию в воздух, то есть в мир, с другим, где обнаруживается противоположная картина: воздух окружает человека и подчиняет его своей творческой силе:
Con su creación el aire
Me cerca. ¡Divino cerco!
A una creación continua
- Soy del aire - me someto.
"Я есмь" говорит поэт, обыгрывая оба глагола, передающих этот смысл: я есть существо (soy) и я пребываю в пространстве и времени (estoy) . Человек вдыхает воздух реальности, и эта реальность "выдумывает" его. "Я легенда реальности", - говорит поэт, взамен привычного утверждения, что легенда реальности создана творцом:
Soy, más estoy. Respiro.
Lo profundo es el aire.
La resalidad me inventa,
Soy su leyenda. ¡Salve!337
"trabazЧn de unos vТnculos") , не может и не должна быть враждебной человеку. Враждебная? (јHostil?) - с нескрываемым удивлением спрашивает поэт:
Soñar, no: casi ver
La realidad. ¿Hostil?
Con toda su altivez
A quien busca es a mi338.
"При всем своем высокомерии" реальность ищет человека и именно его, поскольку лишь человек способен высказать реальность, дать ей имена, вычленить структуру ее пространства, "разглядеть сквозь туман" ее совершенство, благодарно оповестить, что все еще "держится стойко наш абсолютный мир":
¡Gran merced! A través
De mi niebla columbro
La perfección. En pie
Sigue un mundo absoluto.
то непрерывное взаимодействие, в котором находятся пространство реальное и пространство вымышленное, мир и его восприятие человеком. Та бытийная ясность и гармония, поистине уникальная для литературы XX века, которой отличается "Песнопение", является следствием этого взаимодействия: обращенности к реальности, преображения ее, проекции этой картины обратно на реальность, что позволяет видеть всю полноту ее бытия, прозревать ее внутреннюю, имманентную гармонию.
Противоположный подход, проекция на мир своего собственного "я", своих терзаний и тревоги, приводит к восприятию мирозданья как абсурда. Именно такой принцип взаимодействия с миром Жерар Женетт рассматривает как характерный для ХХ века: "Современный человек ощущает свою временную длительность как тревогу, свой внутренний мир как навязчивую заботу или тошноту, отданный во власть абсурда и терзаний, он успокаивается, проецируя свою мысль на вещи, конструируя планы и фигуры, черпая таким образом хоть немного устойчивости и стабильности из пространства геометрического... но гостеприимство этого пространства-укрытия само по себе весьма относительно и временно"339. Пространство-укрытие, о котором идет речь, есть следствие проекции мысли на вещи, конструирования абстракций, и поэтому оно ненадежно. Пространство "Песнопения", которое изобилует "планами и фигурами", также может быть названо пространством геометрическим, но его творец проецирует на вещи не мысль, а взгляд, не конструирует мир, а воспринимает его, претворяя, одновременно переживая - и принимая - формообразующее воздействие мира на себя самого:
Se desliza un mundo
Triunfante y su gracia
340
Именно в принципе построения пространства коренится отличие Гильена от французской школы чистой поэзии, от Поля Валери, с которым критики его неоднократно сравнивали, называя “испанским Валери"341. Если отдельные тексты Гильена (чаще их фрагменты) по формальной отточенности, по самой интонации звучания, несомненно имеют типологичекую близость со школой чистой поэзии (в некоторых случаях можно говорить и о прямом влиянии), то его общая концепция бытия диаметрально ей противоположна.
Валери к самой идее объективного единства мира относится с глубокой иронией. В эссе, посвященном разбору "Эврики" Эдгара По, он противопоставляет логической картине мира, изложенной американским поэтом, картину хаоса. С точки зрения Валери, идея порядка возникает в силу того, что наблюдатель как субъект помещает себя в центр необъяснимого хаоса и вносит в него мифологическую идею единства, которая есть проекция на хаотический мир идеи нашего собственного единства как личности: "Мы создаем идол тотальности и идол ее происхождения, и в силу этого не можем отказать себе в умозаключении, согласно которому существует некое тело природы, чье единство соответствует нашему собственному единству, тому, в котором мы не сомневаемся. Такова примитивная и в каком-то смысле детская форма нашей идеи мироздания"342.
В "Песнопении" Гильен не только провозглашает иной взгляд на мир, но и формально, самой вещностью, структурностью, осязаемостью своего стиха, доказывает, что "тело природы" - не иллюзия, а реальность, что поэзия достигает совершенства не тогда, когда становится, по определению Валери, совершенным фрагментом несуществующего здания, а тогда, когда стремится раскрыть сущность мирозданья. Поэтому термин "сущностная поэзия" (poesТa esencialista) , предложенный испанским критиком Карлосом Боусоньо343 "чистой поэзии", кажется нам более точным. Этот термин точнее уже тем, что верно задает вектор движения: поэзия не очищенная от чего-то (отделение от мира), а направленная на поиск сущности (движение к миру) . К тому же "сущностность" - не просто абстрактный термин, а понятие, непрерывно употребляемое самим поэтом:
La ciudad, ofrecida en panorama,
Se engrandece ante mí.
Prometiendo su esencia... 344.
Типичный зачин гильеновского стиха. Сначала возникает город, его панорама увеличивается, будто приближаясь в объективе камеры, но он не просто появляется, а "обещает явить свою суть". И если то случайное, те детали, которые попадают в поле поэтического зрения, не способны потрясти поэта, то явление сущности вещей повторяется и акцентируется как неизменное, каждый раз ожидаемое и заново переживаемое чудо:
(La esencia siempre me será prodigio.)345
В сущностной поэзии Гильена заключен такой заряд объективизирующей энергии, что неудивительна следующая оценка французского критика Клода Виже: "Песнопение" привносит идеи, которые явственно не звучали в Европе, пожалуй, со времен Парменида"346. Действительно, учение Парменида, изложенное в философской поэме "О природе", где изменчивости природного многообразия противопоставляется единое, однородное, непрерывное, неподвижное и неизменное бытие, которое безначально и вечно, вызывает аналогии с сущностно ориентированной поэтикой "Песнопения". Для Гильена запредельное, "таинственное и наиреальнейшее" (mЗs alla misterioso y realisimo), то есть сама реальность бытия, познается вдумчивым взглядом347 ("глаза не видят - знают" /ojos no ven, saben") , который охватывает мир в его целостности:
ágil, humildemente
La materia apercibe
Gracia de la Aparición:
Esto es cal, eso es mimbre348.
Материя являет себя, торжественно и неторопливо: "это известь, это прутья ивы". Ей достаточно просто явиться, у материи и ее вещей нет трансцендентальных претензий - именно поэтому она "смиренна". Вещь совпадает со своим именем, обретает свою сущность (базовые термины собственной философии -сущность (esencia) и целостность (totalidad) - Гильен употребляет постоянно), но не для того, чтобы выделиться из массы прочей, неназванной материи, а чтобы вступить со всем миром в единение. Реальность "уступает и покоряется" человеку, становясь "покладистой, податливой, моей", как бесконечность моря, обретающего "очеловеченную форму":
Monótona, lenta, pl ana,
Qué bien me rinde y me allana,
Ductil, manejable, mía,
Lo inmenso del mar, en vía
Поиск очеловеченного пространства - это бесконечный круговорот, непрерывный процесс, но его успех априори заложен в поэтику книги. В стихотворении "Чтобы быть" (Para ser) запечатлена последовательность этого процесса, начиная с момента, когда "день во всей его полноте" (total se siente el dîa) располагается перед поэтом. "Я не ищу. Уступаю напору....", -так Гильен обыгрывает знаменитую фразу Пикассо: "Я не ищу, я нахожу", - и вот уже "подвижные связи" мирозданья ставят человека "лицом к лицу с сущностями":
No busco. Cedo al Ímpetu que guía
Varia salud - la sangre por la vena...
De cara a las esencias me coloca
ínculo móvil y yo gozo,
Profundamente afín, de estar en medio349.
Человек оказывается среди (в центре) сущностей, он "глубинно слит" с ними, и эта "осада бытия" заканчивается финальным призывом к возлюбленной, к ее устам: "ты нужна мне, любовь, в этой осаде".
Тот факт, что мир Гильена буквально наполнен любовью, мы уже не раз отмечали. Но для поэта любовь - не только прекрасное чувство и повод для вдохновения, это сила, которая пронизывает и организует пространство. Сила любви выступает как своеобразный вектор, направляющий взгляд на мир, подчиняющий себе взаимодействие реальности и поэтического пространства. Бахтин писал об "объективной эстетической любви"350 как о принципе эстетического видения, и его слова в полной мере определяют и поэтику "Песнопения": "Ценностное многообразие бытия как человеческого (соотнесенного с человеком), может быть дано только любовному созерцанию, только любовь может удержать и закрепить это много- и разнообразие, не растеряв и не рассеяв его, не оставив только голый остов основных линий и смысловых энтов".
"объективной эстетической любви" объединяет у Гильена и явно эротическую лирику, и поэзию философской ориентации, точнее, между разными сферами бытия нет явственных границ, поскольку принцип взаимодействия поэта и мира един. Стихотворение, начавшись как анализ пути восприятия пространства, в чем мы только что убедились, может закончиться на эротической ноте, в то время как в любовном стихотворении "Губы" (Los labios) финалом станет чувство опьяненности "бессмертной реальностью":
Que nos embriagaráde inmortal realidad.
¡Tesón en la ternura, Оxtasis conquistado!351
Именно любовь позволяет Гильену "не растерять и не рассеять" чувство опьяненности миром, бессмертной реальностью и гармонией, но чувство это дается поэту не как нечто непреложное, а становится плодом постоянного творческого усилия. Круговорот восприятия и обратной проекции реальности требует не только непрерывности усилий, но и "набора оборотов", поэтому так часто повторяется в "Песнопении" наречие "más"-еще. "Más sol", "más realidad", "más vida"... все время больше и больше, казалось бы, вот она "вершина бытия", но поэт старается превозмочь и ее, стремясь к принципиально недостижимой, но непрерывно обретаемой гармонии.
В том же ритме crescendo построена композиция поэмы "Ночь рыцаря" (Noche de caballero) . Слова, заменяющие эпиграф - "Дон Кихот", I, 20", - сразу проясняют, о каком рыцаре идет речь. Личностная интерпретация вечного образа, данная Гильеном, во многом совпадает с рассуждениями Унамуно о романе Сервантеса. С точки зрения Унамуно главная особенность странствующего рыцаря его "экзистенциальное напряжение", способность слушать "биение сердца, а не возню чудовищ"352
El rumbo del vivir inmarcesible,
Afán de más fragancia de tomillo,
De relieve en el monte que la esparce
De amplitud en el viento allí más ancho353.
"Песнопения":
Se descubre ante un hombre
La excelsitud que le descubre a Оl,
Firme en la encruijada
Que le anuncia su clave354.
"Песнопения" всегда открыт для "потрясения" (asombro) , перед ним раскрывается "великолепие" мира, которое, в свою, очередь "раскрывает его самого". И как для Дон Кихота порождения его фантазии оказываются реальностью, так и Гильен, вопреки всему, остается верен своей концепции мироздания. "Не отступил и не отступлю" (ni cedo, ni cederé355), - совершенно по-донкихотовски восклицает он в финальном стихотворении "Песнопения".
Именно это желание - еще раз высказать, воплотить в новом контексте всю ту же концепцию бытия, каждый раз иначе, но с тем же настроем, с новыми оттенками, но с единым стержнем, заставляло Гильена фактически всю жизнь дополнять и достраивать один и тот же поэтический сборник - "Песнопение". В одном из писем русский художник Петров-Водкин заметил: "Таких художников, как Дегас, Гоген, Сезанн, чтоб их почувствовать верно и сильно, надо видеть в массе их работы, и тогда это так мощно действует - это единство направления души в их вещах, оно-то и дает общую сумму от религии данного автора"356.
Сказанное в полной мере относится к Гильену, лишь "Песнопение" как целостность, воплощающая единство направления души, способна со всей мощью выразить его религию. Лишь после четвертого издания книги Гильен ощутил, что общая сумма сложилась, что итог подведен, и только тогда счел возможным обратиться к новым темам, начать работу над новыми поэтическими сборниками.
"Человек - единственное существо в мире, которому в его наличном бытии открывается бытие... Поэтому он преступает пределы своего наличного бытия в мире, достигая их основ, стремясь туда, где он становится уверенным в своих истоках, как бы соучаствуя в творении. Он не защищен в истоках и не достигает цели. Он ищет в своей жизни вечное между истоками и целью"357"Песнопения": поиск вечного между истоками и целью, но всегда исходя из реальности собственного существования. Та вера, которая составляет основу "религии" книги также относится к области рационального, является следствием опыта и познания. "Веру никоим образом не следует воспринимать как нечто иррациональное... То, что дух сознательно остановился на иррациональном, было его концом... Признаком философской веры, веры мыслящего человека, служит всегда то, что она существует лишь в союзе со знанием. Она хочет знать то, что доступно знанию и понять самое себя"358.
В ХХ веке культура все больше принимает черты посюсторонней религиозности и осуществляет прорыв к утраченной или еще не обретенной первореальности. С философской точки зрения Гильен является агностиком, но агностиком христианского воспитания и христианской традиции. Он считает, что человеческий разум не должен вторгаться в запредельные сферы, пытаться познать Бога и его бытие, но ни в коей мере не отрицает существования мира горнего. "Как бы я обрадовался, если бы оказалось, что Бог есть"359, - эта фраза наилучшим образом характеризует агностическую религиозность Гильена. Религиозные вопросы почти что не затрагиваются в "Песнопении", но часто возникают подспудно, в подтексте стиха: Placer de hablar: amigos somos, Aunque los temas evitados Formen silencio en muchos tomos.
"Наслаждение разговора" всегда включает в себя "многотомное молчанье", те темы, которых намеренно избегают, не они при этом не перестают существовать и молчаливо обсуждаться. Эта гильеновская формула умолчания о некоторых, порой принципиально важных вопросах, таких как история и ее парадоксы или религия, также может рассматриваться как принцип пространственный. Подобно древним китайским каллиграфам, которые вовлекали весь лист бумаги в пространство картины, лишь несколько раз касаясь его кистью, Гильен позволяет себе оставлять целый тем ряд вне словесного воплощения, но в поле своего пространства. Именно в этом ключе Гильен анализирует творчество Сан Хуана де ла Крус, мистика, чье поэтическое видение явственно и материально, и не требует "аллегорических подпорок". "Уникальный опыт Сан Хуана, его единение с Абсолютом, приводит его к написанию прекраснейших стихов человеческой любви”360 , -отмечает Гильен. Причем последовательность обретения сущности мира в "Песнопении" аналогична трем этапам мистического опыта, описанным в трактатах Сан Хуана де ла Крус: тьма, просветление и единение (oscuridad, iluminaciЧn y uniЧn - soy, veo, soy en uniЧn). Категории мистического опыта Гильен не применяет, хотя внутренне следует им, для него мир познается не теологически, а психологически, если поэт прислушивается к "внутреннему голосу", то к голосу интуиции, понимая ее таким же образом, как и Декарт: "Под интуицией я разумею не веру в шаткое свидетельство чувств и не обманчивое суждение беспорядочного воображения, но понятие ясного и внимательного ума, настолько простое и отчетливое, что оно не оставляет никаких сомнений в том, что мы мыслим..."361.
Hacia mí se abalanza, me atropella362.
Ощущение правды бытия может быть столь сильным, что ее явление описывается при помощи весьма материальных терминов - правда "бросается навстречу и сбивает с ног", но всегда остается правдой бытия земного. Эпиграфом к "Морскому кладбищу" Валери, блестяще переведенному Гильеном, стоят слова Пиндара: "Дорогая душа, не спеши искать бессмертную жизнь, но проявляй свою творческую силу среди возможного"; в этом принципиальном подходе Гильен и Валери полностью совпадают.
Вспомним борхесовскую историю о Пьере Менаре, авторе Дон Кихота, который решил написать бессмертный роман заново, повторяя слово в слово сервантесовский текст, но оставаясь собой, человеком ХХ века, прочитавшим Ницше и пережившим весь опыт столетий, разделяющих его и классика Золотого века. В каком-то смысле Гильен поступает, как Пьер Менар, пытаясь достичь средневековой гармонии человека и мира, оставаясь собой, испытать религиозное чувство слаженности и осмысленности мирозданья, не выходя за границы человеческого, эмпирического измерения:
Una facilidad
Para lanzarse hacia
Lo divino sin bordes....
¿Lo infinito? No. Cesa
La angustia insostenible.
Se extasТa en sus límites.
И хотя небеса избирают человека, чтобы устремить его навстречу "безграничному божественному", эта бесконечность, ограниченная в стихе вопросительными знаками, но ни взглядом, ни мыслью необъемлемая, - чревата "невыносимой тоской". Человек абсолютно несоизмерим с бесконечностью пространства, еще Паскаль, рано почувствовавший утрату гармонии мира, который сам стал казаться бесконечным пространством, лишенным значения, произнес ставшие лейтмотивом нового времени слова: "Меня пугает вечное молчание этих бескрайних пространств". ("Le silence éternel de ces espaces infinis m'effraie") . Гильен, избегая ловушек паскалевой бездны, предпочитает мир и любовь, пребывающую "в своих границах". "Тварный мир открывается пред нами таким образом, что может свидетельствовать о возможном пути к Творцу. Но пока что - вот она перед нами, земная явь. Ее восхвалением ограничивается "Песнопение". 363 При этом Гильен явственно ощущает, что границы человеческой жизни заданы извне, что "небосвод избран не нами", и не упускает случая воздать благодарность бытию, обращаясь к абстрактному адресату, но с неподдельной искренностью эмоции: Yo ajustado a mis límites: El ser que aquí yo soy, sobre esta cumbre, Bajo este firmamento No escojido por mí. ¡Gracias!364
Древние авторы, столь близкие и любимые Гильеном, преодолевали "абсолютное молчание звезд", вслушиваясь в гармонию мироздания, в возвышенные "аккорды" всевышнего музыканта, как призывал Блаженный Августин, или искали таинственные закономерности вселенной, как Пифагор или Платон. Оду, обращенную к Луису де Леону, поэту-монаху и почитателю Блаженного Августина, Гильен заканчивает картиной совершенных и соразмерных небес, ожидающих поэтов-провидцев. В выси этих небес пребывает Христос - "центр, но уже свободный от боли":
ías el acorde
Reservado a tu alma en el silencio
Total de las estrellas...
Todo es núЬmero, tácito o sonoro.
Entre sus concordancias te conducen
ágoras, Platón.
Y arriba, Cristo,
Centro, ya no doliente. 365
Перед собой Гильен ставит задачу преодолеть "абсолютное молчание" паскалевой бездны на земле, гармонизуя земное пространство, подобно тому, как Блаженный Августин гармонизировал небесное. Акцентируя центр, вводя в пространство геометрические, формообразующие категории, сферы, круги, четкие линии и "аккорды" музыкальной ритмичности, Гильен подспудно проецирует на мир земной категории "небесной механики" древних. Причем первое название сборника подтверждало эту параллель "Небесная механика" (МесЗшса celeste). Именно так планировал назвать Гильен свою предельно земную книгу, но затем отказался от этого варианта, чтобы не вносить сумбур в голову будущих читателей, ведь такой поэтический сборник можно было бы принять за теологический или астрономический трактат. Впрочем, "Песнопение" (CЗntico) также несет печать скрытой теологической ориентации, являясь сокращенным вариантом названия поэмы Сан Хуана де ла Крус "Духовное песнопение" (Cántico espiritual) . Задуманное удается Гильену сполна. "Песнопение" создает картину гармоничного, цельного и осмысленного мира, встреча с которым неизменно приводит к искреннему поэтическому восторгу. В его мировосприятии нет и следа того, что Флоренский удачно называет "дребезжащее ощущение бытия"366. Фрагменты мира не просто связаны, но слажены, пригнаны друг к другу, и каждый "явленный в воздухе" предмет, вне зависимости от своей объективной важности, весом и наделен смыслом.
Поэт "Песнопения" полностью свободен от гнета гордыни, почти что неизменного атрибута современных ему творцов. Он может быть искренне счастлив, ощущая собственную зависимость от балконного стекла ("Dependo en alegría de un cristal de balcón") или радоваться тому, что день одаривает его стульями ("Se ofrece, se extiende, / Cunde en torno el día / Tangible. De nuevo / Me regala sillas"). Чувство неизбывной благодарности миру за то, что он просто существует, что утро настало и жизнь продолжается, что день "расстилается" перед человеком, что бы ни ожидало его впереди, полностью соприродно христианскому мироощущению, оставаясь в рамках бытовых категорий:
¡Mil gracias!367
Этот диалог с миром: "Я проснулся. Здоров. Тысячу раз спасибо", - мог бы показаться несколько легковесным, если бы мироздание Гильена, о гармоничности и благостности которого мы постоянно рассуждаем, полностью исключало возможность "нездоровья" в самом широком его понимании. Но то, что сам поэт называл светотенями "Песнопения" ("los claroscuros de Cántico"), подспудно присутствует в книге: "Удары судьбы и смута, зло и боль, время и смерть ранят, выбивают из колеи. Все эти деформирующие или разрушающие влияния составляют хор "Песнопения", но хор слабый, вторичный по отношению к ведущему голосу”368. Этот, прекрасно сформулированный принцип, Гильен воплощает в целом ряде стихотворений, достигая особой ясности видения в "Большое спасибо, прощай" (Muchas gracias, adios), где поэт символично прощается с перенесенной болезнью и болью:
Не sufrido. No importa.
Ni amargura ni queja
Gire y zumbe el planeta...
La luz, que nunca sufre
Me guía bien. Dependo,
Humilde, fiel, desnudo,
369
Это фрагмент так логично выстраивает последовательность мысли, что стоит начать с дословного перевода: "Я страдал. Не важно. / Ни горечи, ни жалобы / Меж здоровьем и любовью / Кружится и гудит планета... Свет, который никогда не страдает / Ведет меня. Завишу/ Смиренный, верный, голый/ От земли и от неба". Поэт, вместо того, чтобы абсолютизировать собственную боль, абсолютизирует цельность света, который никогда не страдает, или планеты, которая кружится меж здоровьем и любовью. Подобно тому, как Блаженный Августин осуществлял "феноменологическую редукцию" зла, утверждая, что оно не имеет собственной субстанции, а есть лишь отсутствие добра, как болезнь есть отсутствие здоровья, Гильен, осознавая дисгармоничности мира, "редуцирует" ее, создавая в "Песнопении" образ истинной, слаженной, ненарушенной субстанции бытия.
"Вот что я тебе скажу, - обращается Лорка к Гильену в письме от 1926 года,370 - я ненавижу орган, лиру, флейту. Я люблю человеческий голос. Одинокий человеческий голос, измученный любовью и вознесенный над гибельной землей... Голос - то есть стих. А расхристанный стих - еще не стих, как и кусок мрамора еще не статуя... Поэтому мне и нравятся твои стихи. Так, а не иначе я понимаю поэзию". Для Гильена создание совершенного и гармоничного стиха, статуи, рожденной из мрамора реальности, и есть залог того, что его человеческий голос, вопреки всему, сможет вознестись над гибельной землей. Но если Лорка немыслим без трагического надрыва, то цель Гильена -наделить свой мир "счастьем... пронзительной нормальности":
Tanto verano generoso lanza
De este sabor total...
En más placer la vida se nos muda,
Y de amigo a amigo
Rebota hacia la dicha que persigo:
371
Эта "пронзительная нормальность" бытия влечет за собой чувство обладания жизнью, и поэт, ощущая "сковывающую" его сладость, обращает свой вопрос мирозданью:
Posesión de la vida, qué dulzura
Tan fuerte me encadena
¿ Adonde se remonta el alma plena
372
Мы так и не узнаем, куда "возносится душа, переполненная созревшим вечером", но связанное с этим полетом души чувство "физического и метафизического ликования" составляет, по признанию самого Гильена, фундамент веры в реальность, важнейший бытийный принцип "Песнопения": "Никакой магии. Лишь реальность обогащения того, кто живет, прославляя свою жизнь. Тогда из самих недр жизненной силы с мощью фонтана вырывается физическое и метафизическое ликование, фундамент страстного убеждения, веры: веры в реальность, эту земную реальность". 373
Подзаголовок "Песнопения" - Fe de vida - чаще всего переводится и трактуется как "вера в жизнь". При этом упускается важный оттенок, который привносит употребление предлога "de" вместо логичного в этой ситуации "en" - "fe en la vida"374. Обратимся к толковому словарю, где конструкция "fe de vida" поясняется следующим образом: "свидетельство, отрицающее факт смерти и подтверждающее факт существования, выданное компетентным органом"375. Таким образом, подзаголовок сборника звучит не как "вера в жизнь", нечто абстрактное и весьма патетичное, а "свидетельство о жизни" - конкретное и зримое, воплощенное в сущностной реальности пространства "Песнопения".
"Песнопение" - благодарственный гимн мирозданию, славящий полноту бытия и чудо творения. Это мир, который существует здесь и сейчас, в виде "конкретных чудес", наделенных формой, объемом, вещественной осязаемостью. Это поэзия восторга перед стулом, стаканом воды, рекой или шестеренкой, которые - будучи реальностями стиха - окружают и создают поэта, так же, как он преображает и воссоздает мир.
Примечания.
326. "El titulado "Más allá" (primero de Cántico) resumiría toda su poesía" Caro Romero J. Jorge Guillén, Madrid, 1974, p. 67.
327. Cántico, Más allá, p. 24.
328. Cántico, A vista de hombre, p. 215.
ántico, Más allá, p. 21.
330. "Cántico es ante todo un cántico a la esencial companía. Quien la vive no es nunca un aislado individuo", Guillén J. Argumento de la obra, Obra en prosa, Barcelona, 1999, p. 748.
331. Гильена часто сравнивают с Уитменом; это сравнение оправдано, сам Гильен признавался, что Уитмен был одним из любимых его авторов в юности, но все же подход к реальности у них различен. Оба всей душой принимают мир, но Уитмен в эпическом порыве как бы собирает все, что попадется под руку, Гильен же отбирает саму субстанцию реальности, очищает ее до совершенства и только тогда выпускает обратно в мир, который "хорошо сделан".
332. Cántico, Tiempo libre, p. 163.
333. Ibid., p. 161-2.
ántico, Interior, p. 206.
335. Именно с аббатом Бремоном Гильен спорит в письме к Фернандо Веле, определяя свою поэзию, как "достаточно чистую", ma non troppo", Guillén J. Carta a Fernando Vela, Obra en prosa, Barcelona, 1999, p. 748.
336. Cántico, Vada extrema, p. 392.
337 . Cántico, Más allá p. 19.
338. Cántico, Luz diferida, p. 70.
340. Cántico, Música, sólo música, p. 93.
последователем. Более детально взаимоотношения двух поэтов и двух поэтик разобраны в статьях: VigОe C. Jorge GuillОn y la tradiciЧn simbolista francesa // Ciplijauskaité B. Jorge Guillén, El Escritor y la crítica. Taurus, Madrid, 1975 p. 79-92 и Ciplijauskaité B. Jorge Guillén y Paul Valéry al despertar // Papeles de Son Armadans. XCIX, Palma de Mallorca, 1964, pp. 267-294.
342. Валери П. Об искусстве. Искусство, М., 1993, стр. 132.
343. Bousoño C. Nueva interpretación de Cántico de Jorge Guillén // Homenaje a Jorge Guillén. Wellesley College, Massachusetts, 1978, pp. 74.
ántico, A vista de hombre, p. 212.
346 Vigée С Jorge Guillén y la tradición simbolista francesa // Ciplijauskaité B., 1975, p. 91.
47. Здесь можно вспомнить о том, что именно Парменид первым отождествил мышление и бытие ("ведь мыслить - то же самое, что быть"). Споря с чувственной диалектикой Гераклита, Парменид доказывал, что только мышление дает истинное, тождественное бытию познание, и что именно мысль является подтверждением бытия.
348. Cántico, Más allá, p. 22.
ántico, Para ser, p. 272.
350. Бахтин М. Литературно-критические статьи. М. , 1986, стр. 510.
351 Cántico, Los labios, p. 308.
352. "La tension existencial que escucha los latidos del corazón, no el alboroto del monstruo", Unamuno M. Obras en prosa. Madrid. 1972, p. 34.
ántico, Noche de caballero, p. 426.
355. Cántico, Cara a cara, p. 520.
356. Петров-Водкин, Письма, Статьи. М., 1991, стр. 113.
358. Ibid., стр. 422-23.
"¡Cuanto me alegrarТa que hubiera Dios!", Guillén J. Homenaje Cervantes, p. 123.
360."La extraordinaria aventura de San Juan - su identificación con lo Absoluto - le conduce a escribir... algunos de los más hermosos poemas de amor humano", Guillén J. Lenguaje y poesíТa. Algunos casos españoles. Madrid, 1972, p. 108.
362 Cántico, Más verdad, p. 354.
363. "La Creación se revela de tal modo que puede postular una vía posible hacia un Creador. Por de pronto, henos ante la presencia terrestre. A su exaltacióЧn se limita Cántico Guillén J. Argumento de la obra, Obra en prosa, Barcelona, 1999, p. 758.
én J. Fray Luis de León. / Guillén J. Aire nuestro. Homenaje. Madrid, Anaya, 1993, p. 86.
366. Флоренский П. Гамлет // Литературная учеба. М., 1989. №5. c. 147.
367. Подобный зачин повторяется в нескольких стихах Гильена, демонстрируя, что подобная утренняя благодарность бытию есть норма его мироощущения: ¡SТ! Luz. Renazco.¡Gracias! Un silbido..., Cántico, Buenos días, p. 287.
368. "El azar y el desorden, el mal y el dolor, el tiempo y la muerte dañan, trastornan. Todas esas influencias deformadoras é anuladoras constituyen el coro de Cantico, coro menor de voces, secundarias respecto a la voz cantante". Guillén J. Argumento de la obra, Obra en prosa, Barcelona, 1999, p. 766.
ántico, Muchas gracias, adiós, p. 71.
370. Гарсиа Лорка Ф. Op. cit., стр. 362-63.
371. Cántico, Mesa y sobremesa, p. 136.
372. Ibid.., p. 137
".. . Ninguna magia. Sí el enriquecimiento de quien vive exaltando su vivir. En estas ocasiones prorrumpe de las entrañas mismas de la vitalidad, y con toda su fuerza de surtidor, un júbilo físico y metafísico, ya fundamento de una convicción entusiasta, de una fe: la fe en realidad, esta realidad terrestre", Guillén J. Argumento de la obra, Obra en prosa, Barcelona, 1999, p. 751.
"Песнопение", пишет о вере в жизнь (fe en la vida) , а цитируя назван ие, восстанавливает конструкцию Гильена, как если бы никакой разницы между ними не было: "Cántico que... celebra la "fe en la vida" terrestre: Cántico. Fe de vida, tal será el título completo" Vigée С Jorge Guillén y la tradición simbolista francesa // Ciplijauskaité B. Op. cit., 1975, p. 83.
375. "Certificación negativa de defunción y afirmativa de existencia, dada por la autoridad competente". Diccionario General Ilustrado de la Lengua Española, 1953, p. 377.