Часть IV.
ЭКСПРЕССИОНИСТСКАЯ ИГРА
С ТРАДИЦИЕЙ: ПРИСВОЕНИЕ ЧУЖДОГО
Zwischen dem Ähnlichsten gerade lügt der Schein am schönsten. —
Ф. Ницше 1
Присвоение чуждого современная ксенология определяет как антропологически детерминированный процесс, присущий индивидууму в процессе познания в качестве одного из его неотъемлемых свойств. Транспонирование этого явления из одного дискурса в другой привело антропологов и литературоведов к выводу, что одной из самых широко распространенных форм присвоения чуждого является интертекстуальность в ее маркированном и немаркированном вариантах. 2 Но и задолго до формирования такого понимания интертекстуальности в современной науке и вообще появления самого термина сущность этого процесса не вызывала сомнений. Уже Новалис в своих философских фрагментах обозначил такое явление как комплементарность чуждого и нечуждого и высказался следующим образом: «Den Geist reizt das Fremdartige. Verwandlung des Fremden in ein Eignes, Zueignung ist also das unaufhörliche Geschäft des Geistes. Eins soll kein Reitz und nichts Fremdes mehr seyn — der Geist soll sich fremd und Reitzend seyn, oder absichtlich machen können» — «Чуждое будоражит дух. Превращение чужого в свое, присвоение является, таким образом, непрерывным занятием духа. Когда-нибудь не должно быть более ничего волнующего и ничего чуждого — сам дух должен стать для себя чуждым и волнующим или намеренно делать себя таковым» 3.
Эта сторона «непрерывного занятия духа» экспрессиониста-лирика столь же интересна и значительна, как и вся его деятельность разрушительного и деструктивного характера. Без нее нет лирики экспрессионизма, и дальнейший разговор о ней пойдет в русле представленных в ней поэтических традиций и форм их присвоения. Любопытным, однако, следует признать тот факт, что многовековая поэтическая традиция в значительной степени вошла в поэтику лирика-экспрессиониста, словно с подачи его кумира Ницше. Она преломилась через призму его «перспективной оптики жизни» и в самом своем характерном и привлекательном варианте предстала именно в тех случаях, когда явно или скрыто пользовалась арсеналом его поэтики.
«семантический ремонт языка», не вызывает возражений ни со стороны литературоведов, ни со стороны философов или лингвистов. Также за аксиому принято утверждение, что Ницше задал «парадигму обновления языка». Если следовать логике этих утверждений, то правомерным представляется поиск составляющих этой парадигмы у Ницше, а затем анализ их продуктивного усвоения и развития в лирике экспрессионизма. Выявление структурных параллелей на всех языковых уровнях, включая целые литературные жанры, будет осуществляться в контексте следования традиции или игры с нею как проявление «присвоения чуждого».
Как мы уже подчеркивали, в наши намерения не входит выяснение степени понимания или непонимания экспрессионистами всей глубины философских идей Ницше. В центре наших интересов стоит система определенных поэтических приемов, свойственных философу и его последователям. Сосредоточив внимание на данном аспекте их лирики, мы исходим из того, что любые инновации не зарождаются в безвоздушном пространстве и степень их новизны весьма условна. По справедливому замечанию Г. Э. Якоба, рассуждавшего о природе лирики с 1910 года, «каждая волна в океане — это продукт силы двух предыдущих волн»4 .
По единодушному мнению исследователей экспрессионизма, гораздо более важным для этого поколения оказалось, что Ницше был «гениальным творцом языка», «ритором грандиозного калибра». Но когда литературоведы берутся определить его языковое значение для их творчества, то эти определения состоят из одних лишь превосходных степеней описательных категорий. К литературоведам присоединяются известные литераторы и сами экспрессионисты. Эти высказывания столь эмоциональны, что в их хвалебном хоре практически невозможно вычленить рациональное зерно. В 1921 году писавший об экспрессионистской прозе Макс Крелль заметил, что до Ницше «никогда прежде не писали столь лаконично и концентрированно. Никогда ни одно понятие не было так до краев насыщено разнообразием возможностей. Это эхо Ницше, с которого началась глубочайшая исконизация (Urbarmachung) слова»5 . Паульсен утверждает, что это был «величественный языковой жест уникального мистика, славящего Сверхчеловека», «Рихард Вагнер слова»6 . Более конкретен Т. Манн, который, как известно, был большим знатоком философа: «Ницше придал немецкому языку чувствительность, художественную легкость, красоту, остроту, музыкальность, акцентированность и страстность — неслыханные до него качества, оказывавшие неизбежное влияние на всякого, кто после него отваживался писать по-немецки» 7«новый лирический стиль не-мыслим без этого влияния, которое коренным образом преобразовало все языковые средства и повлекло за собою в течение всего нескольких лет совершенное языковое обновление» 8. По поводу языка драмы Кайзера «Граждане Кале» Паульсен заметил, что для нее «все языковые шлюзы были открыты Ницше, которому язык также служил орудием в борьбе за духовное господство» 9, так как он не только мыслитель огромного масштаба, но и поэт, хотя два эти его качества совершенно неделимы. Его влияние как лирика на экспрессионистов, возможно, гораздо более значительно, чем его философские и эстетические воззрения.
Обилие подобных высказываний убеждает в правомерности предположения, но не конкретизирует, в чем заключаются эти позаимствованные у Ницше «красота, острота, легкость, музыкальность, акцентированность» и прочие достоинства его лирической философии. Можно попытаться продолжить разговор о лирике экспрессионизма именно в таком ракурсе и наполнить эти характеристики конкретным языковым материалом. Отслеживание структурных параллелей на фонетическом, морфологическом, лексико-семантическом и жанровом уровнях значительно пополнит общую картину экспрессионистской лирики и представит ее с точки зрения традиционных элементов поэтики.
Примечания.
[1] Also sprach Zarathustra. Ein Buch für alle und Keinen. Stuttgart, 1997. S. 227.
[2] Такие выводы были сделаны, в частности, в русле межкультурной германистики в определении ее особых перспектив и стратегий. Об этом см.: Turk H. Intertextualität als Form der Aneignung des Fremden // Perspektiven und Verfahren intertextueller Germanistik. München, 1997; Intertextualität. Formen, Funktionen / Hrsg. Tübingen, 1985.
[3] Novalis Schriften. Die Werke. Das philosophische Werk I. Darmstadt, 1965. Bd 2. S. 646.
[4] Verse der Lebenden / Hrsg. Berlin, 1924. S. 13.
Krell M. Berlin, 1921. S. 10.
[6]
[7] Pütz P. Thomas Mann und Nietzsche // Nietzsche. Werk und Wirkung. Göttingen, 1974. S. 92.
[8] ünchen, 1983. S. 453.
[9] Paulsen W. Deutsche Literatur... S. 19 —20