Выводы IV части
Экспрессионистское мышление, которое по природе своей противится всяким жестким порядкам и структурам, в изображении хаоса деформированного мира, тем не менее, прибегает к таким порядкам (рифма, метр, ритм, жанр). Вместе с механизмами разрушения языка в духе манифестов Маринетти эта лирика «нового пафоса» имеет наготове и весь арсенал поэтических традиций. В их использовании поэтика экспрессионизма и вообще вся поэтическая практика наиболее далеки от своей же собственной программатики. Отрицая всякую традицию и преемственность, экспрессионисты развивают ее и следуют ей. Это проявляется в их столь обширном применении интертекстуальных связей на всех языковых уровнях.
В широком использовании этих связей, на наш взгляд, также проявляется комплементарность категории чуждого, а именно, в процессе и формах присвоения чуждого, в нашем случае — поэтического наследия предыдущих эпох и направлений. Такая перспектива уточняет общую картину лирики экспрессионизма, дополняя ее элементами традиционного, конвенционального характера, без которых она так же не мыслима, как и без деструктивного компонента. В таком ракурсе анализируется весь широкий спектр интертекстуальных связей, которые придают экспрессионизму диффузный, ускользающий от точных дефиниций облик и делают его границы нестрогими.
Отправным пунктом наших рассуждений становится лирика Ницше. Анализируются пути от его «экзистенциальной артистики» к поэтике экспрессионизма. «Zwischen dem Ähnlichsten gerade lügt der Schein am schönsten» — «Красивее всего лжет видимость сходства», — утверждает философ устами Заратустры, и экспрессионизм обращает этот эффектный тезис в эстетически значимую игру с традицией и разнообразные формы ее присвоения. Анализ путей освоения философского и лирического наследия Ницше в условиях субкультурной ситуации позволил сделать вывод, что многовековая поэтическая традиция в значительной степени вошла в поэтику лирика-экспрессиониста, словно преломившись через призму «перспективной оптики жизни» философа, и в самом своем характерном и привлекательном варианте предстала именно в тех случаях, когда явно или скрыто пользовалась арсеналом его поэтики.
Утверждения, что с Ницше начался «семантический ремонт языка» и что именно он задал «парадигму обновления языка», не вызывают возражений литературоведов или лингвистов. Следуя логике этих утверждений, мы выявляли составляющие этой «парадигмы обновления языка» у Ницше, а затем отслеживали продуктивность их усвоения и дальнейшее развитие в лирике экспрессионизма. Выявление структурных параллелей на фонетическом, морфологическом, лексико-семантическом и жанровом уровнях осуществлялось в контексте следования традиции или игры с нею как проявление «присвоения чуждого».
Все формальные стратегии поэта-экспрессиониста, будь то конструирование или деконструкция, стоят под знаком познания действительности через познание возможностей языка. На примере звукоживописи и морфологической игры был проиллюстрирован один из таких путей познания в экспрессионистской лирике.
«философии жизни» Ницше, ставших в поэзии «метафорами эпохи». Антитеза «жизнь — нежизнь» во всех ее метафорических воплощениях становится структурным элементом и несущей конструкцией стихотворения, от которой отстраиваются все его силовые линии и зависит общий нарративный характер. Ядро этого метафорического комплекса составляют все виды движения, активности, неспокойствия, роста, изменения, преодоления. Движение — центральная идея экспрессионизма, встроенная в его мотивную структуру странствия. Среди всех видов движения философ, а затем и экспрессионисты предпочитают танец, полет, парение, струение, пеший путь, ветер, пламя. Среди философем позитивного свойства и метафора войны, которую понимают как уничтожение всего застывшего и отжившего. На другом полюсе — обратная, теневая сторона жизни, представленная категориями авиталистического толкования мира: пустыня, болото, зима, осень, бо-лезнь.
Важным для понимания метафорического комплекса жизни является образ бога Диониса, в котором воплотились все стороны жизни, включая безобразие и страдание, так как жизнь реализуется не только в приятном качестве.
В Дионисовом, безобразном у экспрессионистского лирика тотальное отрицание стоит рядом с тотальным воспеванием, поскольку левое и правое, верх и низ, милитаристское и пацифистское, любовь и ненависть сосуществуют без всяких переходов и взаимозаменяются.
пришли к убеждению, что обращение к этому жанру — закономерность, а не отклонение от некой экспрессионистской нормы или один из парадоксов, курьезов этого литературного направления. Доля сонета в общем объеме экспрессионистской лирики так велика, что не считаться с ним невозможно. Такая странная любовь и приверженность к сонету коренится в недрах тех же антропологических универсальных категорий, о которых мы рассуждаем на протяжении всей работы. Сонет позволял поэту странно смеяться, однако служил последним пристанищем и опорой во всеобщем хаосе. В пристрастии к нему отчетливо проявились грани амбивалентного явления: тяга к гармонии прошедшей классической эпохи и невозможность противостоять натиску кардинально изменившейся жизни эры технического модернизма. Лирический жанр, который, как казалось, был чужд современному взгляду на мир и полон столь немодными страстями, не просто органично встроился в новое миропонимание, но оказался непременно необходимым ему и крайне продуктивным. Факт, безусловно, поразительный: с одной стороны, экспрессионизм, известный своей страстной приверженностью к разрушению всего старого, отжившего, застывшего; неприятием всяческих шаблонов, канонов и традиций. C другой стороны, это прокрустово ложе сонета. В сонете экспрессионизм открыл для себя плодотворное экспериментальное пространство. Сонет предоставлял широчайшие возможности для самой смелой формальной игры и «языковой артистики». Амбивалентная сущность сонета была для экспрессионизма родной и близкой стихией: в своей внутренней структуре и логике он так полярно устроен, что позволял выплеснуться юношеской бескомпромиссности; он так диалектично запрограммирован, что давал выход как положительным, так и отрицательным эмоциям, так как динамика сонета требовала непременного их сосуществования и развития