Любовная лирика экспрессионизма
Fremdes fühl, das ewig aus dir bricht,
Fernsten Sterns auf deinem Nachtgesicht. —
Чуждый отблеск звезд далеких
Вижу на ночном твоем лице.
Ф. Верфель1
Und doch hab ich von diesen Frau’n gesungen. —
И все же я этих женщин воспевал.
А. фон Хатцфельд2
«Есть ли в экспрессионизме любовная лирика? На этот вопрос следует, по всей видимости, ответить отрицательно. При этом, возможно, свою роль сыграл фактор, что культура периода с 1910 по 1920 год не разработала своего собственного эротического женского образа, как это сделали предыдущие декадентские литературные направления рубежа веков в образе «femme fatale», югендстиль — в образе женщины-ребенка, а последующая литература 1920-х годов — в образе женщины — Vamp или — Girl»3 .
Это цитата из широко известной работы по экспрессионистской лирике, используемой к тому же в качестве стандартного учебного пособия на филологических факультетах немецких университетов, в полной мере соответствует сложившемуся в экспрессионизмоведении стереотипному представлению о том, какой может и должна быть лирика экспрессионизма, если она желает таковой считаться. Экспрессиониста влюбленного или любящего — не только в отношении к женщине — быть не может, так как от этого рассыпается вся концепция мятежности, провокации, деструктивности и революционности. Сам поэт-экспрессионист эту мифологему подтверждает и подпитывает — его сочтут чудаком, оригиналом, чужаком, отправься он на поиски любви:
Daß ich zu Menschen gehe
und um eine Liebe ringe?
Man würde mich fremd ansehen,
als einen der Sonderlinge. 4
Но периодика этих лет, печатавшая лирику всех экспрессионистских ориентаций, убеждает в обратном: потребность в любви ничуть не иссякла. Ведущие экспрессионистские издания даже в период военных действий (1914—1918) демонстрируют множество примеров. Самый радикальный и политизированный из журналов «Акцион» в конце ноября 1914 года после сообщения о гибели Э. Штадлера на фронте и непосредственно за стихами В. Клемма из рубрики «Стихи с поля боя» печатает изумительное любовное стихотворение Гельдерлина, звучащее при данных обстоятельствах более чем символично и необычайно современно и своевременно:
Komm und besänftige mir, die du einst Elemente versöhntest,
Wonne der himmlischen Muse, das Chaos der Zeit!
Ordne den tobenden Kampf mit Friedenstöhnen des Himmels...
Kehr’ in die dürftigen Herzen des Volkes, lebendige Schönheit,
’ an den gastlichen Tisch, kehr’ in die Tempel zurück.
Denn Diotima lebt, wie die zarten Blüten im Winter... 5
На фоне постоянного подчеркивания своей исключительно высокой гражданской миссии печатание журналом классической и романтической любовной лирики говорит о многом.6 Экспрессионизм никогда не терял из вида образы «являющейся красоты» — «lebendige Schönheit», всегда томился в ожидании ее возвращения — «kehr’ in die Tempel zurück», всегда стремился к соединению разрозненного:
Was lang getrennt war, hoffte sich zu finden,
Und das Entzweite sah sich wieder ganz.7
Но и всегда знал, что воссоединить разъятое невозможно. Война же, как это ни парадоксально, многое прояснила и поставила на свое место. Это отчетливо высказано, например, в поэтическом сборнике Я. Пикарда «Потрясение». Одно из главных военных потрясений — ценность любви как внезапно открывшаяся истина:
Die Erde wankt vom eisernen Gewicht
Um mich, gezwängt in immer finstres Loch.
Die Wände triefen. Gas, das mich bekroch.
Nun denk ich an dich, wie ans heilige Licht.
Mir war der Sinn verstellt. Ich sah dich nicht.
O nun erleb ich deine Schönheit doch,
Einmal von fern dein ganzes Wesen noch,
Ehe mich vielleicht das Kriegerschicksal bricht.
Von manchem hat mich dieser Tag entsühnt,
Doch keins war so wie das verträumt,
Was Ohnmacht zweifelnd hat an dir versäumt.
Ich habe dich ja heute erst verdient,
Da ich vom Tod gelernt, was lieben heisst,
Und das um uns der Schöpfung Wille kreist. —8
«И я тебя сейчас лишь заслужил, / Когда мне смерть сама урок преподнесла. / В аду открылся смысл, зачем есть ты и я, / зачем Создатель жизнь мне сохранил».
В единственном на сегодняшний день систематическом исследовании любовной лирики экспрессионизма — книге Ю. Фрелиха — проанализированы стихи 12 авторов раннего, довоенного экспрессионизма, печатавшиеся в «Акцион» и «Штурме» с 1910 по 1914 год. 9 Автор исследования обнаружил в формах проявления любви по-экспрессионистски некий устойчивый канон общих для всех лириков элементов, которые признаны общими поэтическими критериями экспрессионистской лирики: симультанность и многослойность. Любовное переживание, по его мнению, более чем любая другая сфера бытия обнаруживает всю его комплексность и бездонность. По его наблюдениям, у Штадлера, Бенна, Гейма гетерогенные и противопоставленные жизненные пространства, к которым относится и любовь, пересекаются, сливаются воедино, но «любовь никогда не является центром, не составляет содержание стихотворения» 10, даже если под чисто экспрессионистскими внешними атрибутами и скрывается романтически интенсивное и подлинное чувство. Автор ни на минуту не забывает, что это лирика модернизма, поэтому носителями такой любви могут быть сумасшедшие, больные, проститутки, подростки и Пьеро, а сценой действия является технизированный и автоматизированный мир Большого города: вокзал, улица, ночное кафе, варьете. Как происходит встреча мужчины и женщины в экспрессионистском мире? Только мимолетно, походя, случайно, не затрагивая душевных глубин, на фоне грохота метрополии. В дружбе и любви всегда наблюдается налет антипатии, которая отдаляет одно живое существо от другого.
В. Паульсен в одной из своих ранних работ отмечал, что экспрессионистская любовь — это «постоянное желание большего: Immer-mehr-wollen — неистовство, безумие и отчаяние»11 . И никогда — исполнение любви. Однако такое утверждение относительно этого чувства следует считать, скорее, универсальным. Отношение к любви как непостижимой тайне свойственно любовной лирике вообще, и экспрессионистская лирика не является исключением:
Eine geheimnisvolle Liebe bleibt
Halb Weib, halb Stern,
Die in unsagbarer Zartheit über dem dunkelnden Herzen
Zittert wie ein Tropfen Ewigkeit... 12 .
«Любовь таинственна: / Звезда — наполовину, наполовину — женщина, / В невыразимой нежности над сердцем непроницаемым / Дрожит, как капля вечности».
Ю. Фрелих, безусловно, прав, вычленив и в любовной лирике некий канон: симультанность и многослойность. Однако в этих характеристиках совершенно не отражается ее трагическая сущность — упрямый и напрасный путь к сути, — которая именно в любовной лирике достигает высочайшего своего накала и метафорически принимает опасную для жизни форму «оголенного провода»13 . Строка из стихотворения Г. Казака «Проклятые», на наш взгляд, могла бы служить эпиграфом ко всей этой поэзии: «Wir lieben an den Frauen scheu vorbei» — «Мы робко любим мимо женщин»14 . Этот же поэт программно декларирует, что «Любовь — это Все». Но тут же оговаривается: «И все же Все течет. / А после — лишь одиночество» 15.
Утверждение, что экспрессионистская лирика не разработала своего собственного эротического образа женщины, кажется нам неправомерным, если не забывать, что архетипом этой поэзии является Чужак, Странник, Иной человек. 16 С восторгом наблюдает поэт, как пульсирует в женщине жизнь — непонятная и чуждая — и восклицает:» O, so empfand ich fremdes Leben nie!» 17 Территория любви оказывается пространством, на котором встречаются, сталкиваются непостижимые друг для друга «инородные, чуждые тела»: «Zwei fremde Körper trafen sich / und stießen sich im Raume»18 . Как толкует такие отношения ксенология, восприятие и трактовка любой инакости («Andersheit», «Alterität») как чужести базируются на приписывании явлениям, лицам или предметам тех свойств или качеств, которые рождаются из диалектических отношений между чуждым и нечуждым. На плоскость своего, родного, знакомого, известного проецируются признаки других лиц или предметов и на фоне своего собственного толкуются как чуждые — «чужими друг другу мы стали еще в раю». В таком пространстве и сосредоточилась вся романтическая сладкая и отважная горечь одиночества, не имеющая «возрождающего характера» — исполнения. В нем так же, как в ареале «родины— чужбины», мощными силовыми линиями пересеклись мыслительные категории мое/не мое, известное/неизвестное, дружественное/враждебное, комфортное/тревожное, надежное/опасное, близкое/далекое, присущее/чуждое, обычное/странное и т. п. Путь к женщине часто выглядит как истинный Fremdgang — лабиринтный, опасный, почти нелегальный. Такая перспектива обладает, как уже не раз отмечалось, не только критическим, но и огромным креативным потенциалом. Она раскрывают возможности совсем другого мира, другого миропорядка. В этой точке пересекаются важнейшие положения экспрессионистской эстетики, их специфической «оптики жизни», когда «существующий мир оказывается вдруг чужим именно потому, что раскрывается возможность подлинно родного мира». То, что видится как чуждое, может интерпретироваться амбивалентно: одновременно как нечто притягательное и волнующее, и как нечто угрожающее.
Такова женщина экспрессионизма — «aufgefaßte Andere», воспринятое иное, когда инакость проявляется как величина неконечная и неодносторонняя. Как в экзотическом варианте или профиле чужести, это чужое наделяется множеством позитивных качеств, ему приписывается особая притягательная сила. Все из чужой культуры находится в некотором загадочном ореоле, и сила притяжения такого иного тем сильнее, чем скуднее сведения о ней: «Fernfernes Mädchen, / nahgeliebtes»19 . И вновь в этом пространстве между двумя полюсами кроется весь потенциал мощного экспрессионистского любовного переживания: с одной стороны — «мне чужды женщины» — «Mir sind die Frauen fremd»20 — « тебя поет моя душа»: «Dich singt meine Seele: / Weib»21 .
Одно из ранних стихотворений М. Германа-Нейссе заключает в себе практически весь спектр инакости женщины. Женщина — загадка наделяется чертами этнической, расовой чужачки: она и негр, и японец, поэтому ее травят и гонят отовсюду. Она и социальная чужачка — пришла из циркового балагана. Она — и слон, и лама, и лев — причудлива, как экзотическое животное. Лик ее полон тайн — «fremdes Antlitz». И все же эта чужесть притягательна: экспрессионистская фигура полного разворота «und doch auch» обращает эту притягательную чужесть в полную противоположность, и женщина видится «и родиной и пищей, ребенком и женой, и вдохновением, и посохом, и целью, и ступенькой...»:
Du bist der Neger, nach dieser Kleinstadt verschlagen,
(Die noch in Deutschland stiere Insel ist,)
Du bist das fremde Antlitz im Zirkuswagen,
Das wie verwaschen und wüst vom Gewinsel ist,
Du bist der Japaner, den Gassenjungen jagen,
Du bist Elefanten und Lamas, nachts durch die Starßen gehetzt,
Du bist Pferde und Hunde, zu Kunststücken kläglich geschlagen,
Und bist in dem Löwen, den Peitsche und Degen zerfetzt.
Und bist doch auch die bunte Beete gebreitet
Um Dielen eines Dorfes, das verglüht
Im Mittagssonnenschein, wenn ein Wanderer schreitet,
Geil von Geusen und rotem Mohne umblüht,
Du bist ein Abendmahl, einem Mäher bereitet,
Der hungrig heimkehrt, und bist sein Weib und sein kärgliches Kind,
Und der Agitator, der ihn zu Streiken und Streiten verleitet,
Und in seinem Antlitz voll Kummer und Feindschaft ein schrecklicher Grind.
Denn du bist alles, was meine Strophen stählte
Und meinem Leben Lichter und Lasten gab —
Was wär’ ich, wenn dein Wort mich nicht erwählte,
Du warst das Ziel, nach dem ich den Weg mir zählte.
Und nur durch dich wird sichtbar, was immer ich schau,
Wenn ich in Schöpferzweifel und Irrsein und Blindheit mich quälte,
Warst du mir immer Erlöserin,
Du voller Gnaden unsere liebe Frau!22
чужачки. С самых ранних публикаций, например антологии «Мистраль» 1913 года, поэт без устали восхищается этим ее качеством и отступает перед ним в полной растерянности. Таков лейтмотив стихотворения Г. Плотке «Утоление жажды»:
So still. So scheu. Der bleiche Regen
pocht hin wie Blut aus einer Wunde,
nun sollst Du Dich mit stillem Munde
zu einem Weibe niederlegen.
überäugen
wirst Du nach ihrem Rätselhain,
Dein weltverlorenes Einsamsein
zu ihrer großen Ferne beugen.
Denn ihre Fremdheit ist ein Schacht,
äume steigen
südliches Glück mit Quell und Feigen,
Wollust und Tod, die bunte Nacht.
Von ihrer Fremdheit angeweht
Sollst du den tiefsten Kelchtrank leeren:
ünglingstum hinaufzuklären
Zum Gott, der durch die Цde geht. —23
«Kак серна робко взор поднимешь к ее загадочным чертогам, / склонишься в одиночестве своем потерянном к ее / великой непостижимой дали. И пропастью / предстанет пред тобой вся чужесть женщины, откуда / повеет южным счастьем, ароматом фиг, желанием и смертью, ночью пестрой. / И этой чужестью овеян, приникнешь к ней как к кубку / бездонному, что должно осушить тебе, чтоб к Богу/ путь найти по пустоши безводной».
Практически одновременно два разных журнала в Германии и Австрии — «Флейта» и «Ренессанс» — печатают в двух различных переводах с французского стихотворение Анри Барбюсса «Отчуждение» («L’ Eloignement»)24 . В нем это «движение маятника» от святости и благости к чужести женщины зафиксировано как вполне органичное и естественное: «voll der Entfremdung und der sanften Helle» — в одном переводе и «Wo ich mit dir war, muß ich einsam gehen; / als Freund und fügsam komm ich zur Begegnung, / und seh dich sanft an mir vorüberwehen, / entfremdet und erfüllt von stiller Segnung» — в другом.
«неизбежно проходящая мимо», как Незнакомка Бенна из его стихотворения «Метро», прошелестевшая, прошумевшая, обдавшая облаком своих ароматов, такая желанная и такая чужая, такая близкая и совершенно недоступная — «Der Strumpf am Spann ist da. Doch wo er endet, / Ist weit von mir. Ich schluchze auf der Schwelle: / Laues Geblühe. Fremde Feuchtigkeiten» — это и есть воспеваемый экспрессионизмом эталон женщины.25 Любовь к такой женщине — родной и чужой одновременно — единственно приемлемая конфигурация любви в лирике этого поколения. Почему в экспрессионистской лирике она так часто бывает иностранкой, как, например, «Датчанка» Бенна? Почему стихотворение, посвященное любимой, Штадлер именует экзотическим «La Querida»? Литературоведы ни разу не задали себе этого вопроса. Все, на наш взгляд, лучшие стихотворения любовной лирики экспрессионизма построены, замешаны на этом противоречивом чувстве, женщина в них всегда остается «не в фокусе», всегда рассматривается через эту двойную оптику.
Таково стихотворение А. Вольфенштейна «Прощание», которое «Акцион» поместило в своем майском номере 1914 года. «Одно из моих самых странных расставаний. / И странною была любовь сама...»:
Die sonderbarste meiner Trennungen..
Wir hatten immer uns nur fremd geliebt,
Was nackten Stoff gab unsern Brennungen.
Und küßte meine Brust an deinen zwein,
Dein Mund an meinem von Gelüst und Geiste doppelte — :
Die Scham, daß sie so uneins sich verkoppelten,
ächer als die Lust, sich nichts zu sein.
Ach... Liebe.., dachten wir, umarmt.. und hinter Mauern,
Verworrner Wunsch, sich füreinander hinzutöten,
Der guten Grenzen plumpe Ьberschreiterin!
Und nun, als hätten wir uns doch betreten,
ß auch tief,.. erfaßt uns Trauern
är nicht der Zug da, dehnten wirs vielleicht noch ewig weiter hin. 26.
Отчаяние от понимания невозможности воссоединения, хотя «убить могли бы друг за друга», да, слава богу, «поезд подошел, не то бы вечно длилась эта мука расставанья». Другое его стихотворение — «Страстное желание», по настроению и развитию чувства созвучное с «Метро» Бенна, — насыщено многослойной экспрессионистской образностью и впечатляющими метафорами. Это неисполнимая мечта «остудить, упрятать в ее лесов крутом покое свою алчность, ненасытность» («Gier, Begierde»). Единственная мечта — "обогатить, пополнить ею бедность усомнившегося, / разоблачившего себя пред нею, пренебрегшего / и разумом, и чувством, и покоем. / Летящего на свет. Но этот свет — чернейший, запрещенный, самый дальний...». На что же наталкивается это страстное желание лирического Я? «Уничтожив все преграды, границы, сбросив все покровы приблизиться хочу. / Но ты / стоишь как горизонт, черна и далека, / как прежде непостижима и непонятна, лишь сама себе верна»:
Nicht weiter kann ich, du, als dir in deine Augen dringen,
Darin verfälscht, verfärbt, verdünnt verfliegt dein schweres Dunkel.
— Doch weiter muß ich meine Gier in dich hinunterbringen,
In deines Waldes steilste Ruh mein flackerndes Gefunkel.
Ich bin noch nicht hinein zur Welt, noch nicht herausgeboren,
Bevor aus mir heraus in dich hinein ich mich gewunden,
So lange hat mich mein und jener andern Eis gefroren:
— Der Weg zum Blick ins Licht der Welt, dies Sonne ist gefunden —
Die schwärzeste, verwehrteste, entfernteste der Lichte!
— Und ich entblöße mich von jedem Schleier meiner Glieder,
Ich reiße jeden Mantel meines Fühlens ab, vernichte
Die Mauer meiner Stirne, mach ganz mein Denken nieder — :
ß nur an mir mich nichts entferne, halte, schließe zu
— Und fliege auf dich los mit nichts als weißer schierer Gier,
Mit dir mich armen Zweiflern zu bereichern —
Aber du
Stehst ab wie Horizont, bleibst schwarz, bleibst unbekannt, bleibst dir. —27
«Города, ночи и люди» 1910 года, в котором поэт признается в полном бессилии постичь тайну женщины — «мечта, и сказка, и стихи, вся в ореоле то ли света, то ль дурмана, / привыкшая на мир смотреть как на игру. / Красавица — прибывшая из стран далеких, о которых / лишь грезить я могу. Покров из шелка / тонким ароматом чуть прикрывает / твою походку. Кто ж ты все же? ... — не ведаю»:
Du bist gewohnt die Welt als Spiel zu sehn.
öne Frau — Du kommst aus fernen Ländern,
Die ich nur ahne; Deine Glieder gehn
Im leisen Duft von seidenen Gewändern.
Und so verschlungen wie ein Mädchenhaar,
Und manchmal neigst Du Dich wie eine Rose,
Die leuchtend und voll Sonnenabend war.
Und was Du rührst wird tönend und voll Leben.
ärchen, ein Gedicht?
Du schöne Frau — Dir ist ein Glanz gegeben
Oder ein Rausch — ich weiß es nicht.28
И так, начиная с 1910 года и до полного успокоения этой экспрессионистской бури к концу 1920-х годов, ничего в человеческих отношениях вообще и в интимных с женщиной в частности не изменилось. Движение друг к другу не завершилось встречей, и «два полюса друг друга не нашли. / Дрожа и пробираясь ощупью в тумане след в след, крадутся наши души. / Не в силах туман густой невидимый рассеять / ни человек, ни ветер и ни свет»:
Wir kommen nie ganz zu einander.
üllt.
Es ist ein dichter unsichtbarer
Nebel, der unsre Seelen umhüllt-
Die tasten zitternd nacheinander
Wie zwei Pole und finden sich nicht.
ösen
Auch kein Wind und auch kein Licht.29
Этим безысходным признанием можно было бы и закончить тему «неисполнения любви» в экспрессионистской лирике, но сквозь этот «непроницаемый туман вокруг чуждых друг другу душ» мощно прорываются другие голоса с настроением « и все же, и все-таки». Таков голос молодого человека, обращающегося к женщинам в стихотворении «Подросток к женщинам» А. фон Хатцфельда, строку из которого мы вынесли в эпиграф — «и все ж я этих женщин воспевал»:
Sie nahmen mich, weil ich mich ausgeteilt,
Wohl mich in dunklen Nächten überschauert,
Doch keine die Zerrissenheit geheilt,
Und deshalb blüht in mir auch kein Vertrauen.
Ich weiß es, daß ich manchmal lügen muß,
ß
Sich selten löst von seiner Eitelkeit,
Und doch hab ich von diesen Frau’n gesungen,
Den Altvertrauten, den Erinnerungen
An eine frühere Gemeinsamkeit.
„Weshalb mein Gott, hast du am zweiten Tag
Aus meiner Rippe mir ein Weib gestaltet?
O wäre deine Schöpferkraft erkaltet,
Als ich allein vor deinen Händen lag.»
Die sich in mir, in der ich mich vollende.
O Herrin, komm und fasse meine Hände
Und schließ den Kreis der alten Harmonie.
«я недостаточно хорош, чтоб быть ей близким», — так и в несостоявшейся любви, поэт склонен усматривать свою вину: «Я знаю, что нередко лгать обязан, / так как я чужд себе. И в каждом поцелуе / не выплеснешь ни суеты и ни тщеславья, и не избавишься от них. / И все ж я этих женщин воспевал». А в завершении — как стон-проклятье: «О Господи, зачем, мир сотворяя, из моего ребра ее ты создал? Ну почему рука Твоя не замерла и сила творящая / вдруг не иссякла, изваяв меня? / И так навеки обречен я на тоску по Ней и поиск / Ее. Она — во мне, я — в ней ищу возможность завершенья. / Приди, о госпожа, и за руку возьми / и в круг гармонии, как прежде, заключи / и затвори его».
«Женатый Петрарка» М. Германн-Нейссе продолжал воспевать свою музу — супругу — и в 1930-е годы лондонской эмиграции, оставаясь верным этому еще в 1910-е годы заданному канону любовной лирики:
Wenn unsern Schlaf des fremden Meeres Chöre
jetzt mit Musik der Ewigkeit umwehn,
kann ich, solang ich diesen Atem höre,
des Heimwehs Leiden besser überstehn.
und das Befremdliche von Brauch und Laut:
wenn ich in Deine guten Augen sehe,
ist alles mir befreundet und vertraut.
Die Einsamkeit, die immer mich umwittert, ist leicht,
Dem Herzen, das vor meiner Zukunft zittert,
wird friedlich, weiß es sich mit Dir vereint.30
И вновь, как и многие из цитируемых стихотворений, это словно воссоздано из составляющих элементов всех четырех коннотативно-ассоциативных полей чужести: здесь и локальные параметры, и родственные, и критерии известного и нового, понимания и доверия, единения и разрозненности. Явно играя «видимостью сходства», поэт сталкивает «befremden — befreunden», столь близкие фонетически и столь далекие в своей семантике «производить странное, отталкивающее впечатление — подружиться, сблизиться». Но все же жгучее любопытство к женщине, как ко всему загадочному существу, наиболее часто артикулируется «в поле» со значением странного: «Das ist das dunkle Rätsel der verliebten Frauen / Und ihres Wesens unerforschte Seltsamkeit: / Bald biegt ihr Schlanksein in ein fremdes Wiegen» — «Темна загадка женщины влюбленной, / Непостижима суть странности ее: / Вдруг грация мгновенно изломом жутким обернется» .
Примечания
[1] Mitternachtspruch // W. F. Das lyrische Werk. Frankfurt / Main, 1967. S. 173.
[2] Hatzfeld A. von. Der Jungling an die Frauen // H. . Gedichte. Leipzig, 1916. S. 39.
[3] Giese P. Ch. Interpretationshilfe. Lyrik des Expressionismus. Stuttgart, 1993. S. 123.
[4] Dietrich. üngsten. Dresden, 1919. Bd 8. S. 69
[5] Hölderlin F. Strophe // Die Aktion. 4. Jg. 1914. № 46—47. Sp. 873.
[6] Novalis // Die Aktion. 29. August 1914. Sp. 733; // Die Aktion. 24. Dezember 1914. Sp. 924.
[7] Blass E. Hoher Traum // B. E. Der offene Strom. Heidelberg, 1921. S. 23.
[8] Im schweren Feuer // P. J. Erschütterung. Gedichte. Heidelberg, 1920. S. 44.
[9] Froelich J. Liebe im Expressionismus. Eine Untersuchung der Lyrik in den Zeitschriften Die Aktion und Der Sturm vom 1910—1914. New York; Bern; Frankfurt / Main; Paris, 1990.
[11] Expressionismus und Aktivismus. Bern; Leipzig. 1935. S. 156.
[12] Klemm W. Betrachtungen // Menschheitsdämmerung... S. 184.
[13] Der offene Strom. Heidelberg, 1921.
[14] Kasack H. Die Verfluchten // K. H. Der Mensch. Verse. München, 1918. S. 24.
«Liebe ist Alles. — Doch alles rinnt.../ Immer später ist Einsamkeit.» Kasack H. Die Straßen. // Ibid. S. 39.
[16] Нет необходимости ссылаться на «великие любовные диалоги» экспрессионизма (Ласкер-Шюлер—Бенн или широко известные сонетные циклы, такие, как сонеты «женатого Петрарки»
— Германна-Нейссе), достаточно обратиться к поэзии П. Больдта, Э. Бласса, Г. Плотке, Р. Фукса или К. Адлера.
[17] Der Liebende und die Schläferin // Der Mistral. Eine lyrische Anthologie. Berlin, 1913. S. 8.
[18] Ehrenstein A. Erste Liebe // A. E. Werke. Bd 4/1: Gedichte, 1997. S. 37.
[19] Mürr G.
[20] Klabund.
[21] Heynicke K. Weib // Der Sturm. 8. Jg. 1918. 12. Heft. S. 186
[22] -Neiße) Du voller Gnaden unsre liebe Frau // Die Aktion. 4. Jg. 1914. Sp. 11.
[23] Plotke G. Der Trank // Der Mistral. Eine lyrische Anthologie. Berlin-Wilmersdorf, 1913. S. 49
[24] Entfremdung / Ьbersetzt Angermayer F. A. // Die Flöte. 4. Jg. 1921—1922. S. 191. Entfremdung / Übersetzt Kalmer J. // Renaissance. 1921. № 10.
[25] Benn G. Untergrundbahn // B. G. Gedichte in der Fassung der Erstdrucke. Frankfurt / Main, 1996. S. 57.
[26] Wolfenstein A.
[27] Wolfenstein A. Begierde // Die Aktion. Jg. 4. 1914. № 29. Sp. 641—642
[28] Hasenklever W. Gedichte. Dramen. Prosa. Reinbeck bei Hamburg, 1963. S. 90.
[29] Der Weg des Einsamen. Gedichte. München, 1912. S. 3.
[30] Hermann-ße M. Ich darf in Deine guten Augen sehen // Gesammelte Werke. Frankfurt / Main. 1986. Bd 2: Um uns die Fremde. S. 292.