Человек и мир
Die Menschen sind sehr dunkel in Ich und Du zerklüftet.
Die Fremdheit umschnürt sie geduckt mit zerquälendem Zahn!
Все человечество так странно на Я и Ты рассечено...
А. Абуш1
Поэтические строки, сделавшие Ф. Верфеля мгновенно знаменитым, сконцентрировали в себе трагическую проблематику этой лирики:
Selbst der Schlag des Herzens ist geliehen!
Fremde sind wir auf der Erde Alle,
Und es stirbt, womit wir uns verbinden.2
В переводе Б. Пастернака они звучат следующим образом:
Даже сердца судороги — ссуды!
На земле ведь чужеземцы все мы,
Смертно все, что прикрепляет к миру. 3
Декларирование чужести «всего всему» — пароль и знамя эпохи:
Meine Seele ist so fremd
allem, was als Welt sich preist,
allem, was das Leben heißt. —4
Как душа моя чужда всем,
Кто жизнь поет и славит,
и всему, что миром правит.
Весь экзистенциальный вокабуляр человека эпохи модернизма сосредоточен в комплексе проблематики его глобального отчуждения: одиночество, бездомность, потеря ориентации, страх. В стихотворении А. Эренштейна чувство одиночества продекларировано как всепронизывающее и свойственное не только человеку в его боли и в его наслаждении, но и природе, и неживой материи:
Auf den Dunkel strahlenden Erde
Sehn ich mich nur noch: zu wandern.
Frei von Menschen,
Ohne Heim, unbehaust.
Denn allein ist der Schmerz
Und allein ist die Lust
Und allein ist der Tod
Und allein ist das Meer... .5
Ничего не осталось ему на этой земле, «излучающей темень», кроме «тоски по странствию». Так и бредет, «от людей свободен, / без родины, в необжитости». Ощущение сиротства и вдовства столь безмерно, что притупляет даже любопытство к обычно привлекательным для путника неизведанным далям:
Ich habe viel Unglück genossen,
Einsamer treibt schon mein Schiff.
Mir stirbt selbst der Entfernte... .6
В поэтическом воплощении такого ощущения потерянности в мире и во времени А. Эренштейна принадлежат несколько поэтических строк, входящих в золотую сокровищницу экспрессионизма, на которые обратил внимание еще К. Пинтус в «Сумерках человечества»:
So schneit auf mich die tote Zeit.7
Поэт сформулировал модную в поколении позицию «усталого нигилиста» — уставшего как от жизни, так и от смерти:
Ich bin des Lebens und des Todes müde. 8
Он же поэтически закрепил в сознании тщету странствия и возвращения — «домой вернувшись, мы дома не находим»: «Heim kehr ich und finde nicht heim»9 . Подведенный им итог безрадостен: всякий странник на этом пути не просто чужак всем — он еще и никому неинтересен: «никто не питает ко мне любви и ненависти не питает...». Он растерян от этой новой беды — даже в странствии нет облегченья: «Kein neues Land schenkt mir der Wind». Чуждая воля — демон — лишила его всякой надежды даже на самое призрачное, «сумеречное сладкое счастье» и поставила вне жизни, вне судьбы. «Никто не питает ко мне любви...»:
Niemand liebt mich,
Niemand haßt mich.
Zu Häupten euch,
üßen mir
Rollen blinkend Sonne und Mond.
Ich bin die tote Macht,
Euch aber gebiert der Tag die gute Nacht.
Selbst den Schatten umscheint euch die Sonne!
Kein neues Land schenkt mir der Wind.
Ich seh nur von fern
Der Andern Abendstern:
Das Wangenwunder weiß und rot,
Der Männer Blindekuhspiel.
Außer jedes süße Geschick
Stellt mich ein Dämon,
Mir dämmert kein Glück,
Niemand liebt mich.10
Такая линия развития ощущения чужести на земле традиционно относится к разряду ведущих характеристик экспрессионистской лирики и вообще основных представлений о ней. Как правило, культивирование этого состояния приводит поэта и лирическое Я к чувству полного одиночества или формированию экспрессионистской мифологемы одинокого странника (einsamer Sreiter, Alleingeher):
Wir waren uns fremd.11
Niemand ist in dieser Welt
einem Einsamen Gefährte.12
Ich bin der Alleingeher. 13
При этом весь окружающий путника живой и неживой мир кажется ему одинаково чуждым, как это сформулировал А. Лихтенштейн в небольшом прозаическом фрагменте: « Ich fühle mich fremd bei allen Dingen. Sie drängen auf mich ein, als kennten sie mich nicht: die Straße und die Menschen und die Türen in den Häusern und die tausend Bewegungen. Wo ich hinschaue, werde ich verwirrt» — «Я чувствую себя чужим среди всех вещей. Они громоздятся на меня, толкают, теснят, словно и не знают меня вовсе: и улицы, и люди, и башни домов, и всякое движение. К чему бы я ни обратил взор свой, все стремится сбить меня с толку»14 .
«Одинокий путник» Ф. В. Вагнера испытывает абсолютно аналогичный страх перед непонятностью и непроницаемостью всякой вещи и боль от столкновения с нею, дословно совпадая в формулировании такого ощущения с А. Лихтенштейном:
In mir ist Angst vor den Dingen.
überwältigen mich.
So will mir nichts gelingen,
Alles verwirrt mich.
Mir ist als müßt ich sinken
Tief wie in ein Meer.
keine grünen Inseln winken
Mich zu sich her.15
На мгновение посетившее было душу чувство просветления и «желание петь... / так светло и свободно / и так далеко» тут же нивелируется, отрезвляется, и душа возвращается в свое обычное «гнетущее и темное состояние»:
Meine Seele ist schwach, sie stößt sich
An allen Dingen,
Und manchmal stöhnt sie dumpf auf,
Dann möchte ich singen...
So frei, so hell, so weit... und kann nicht...
Etwas liegt auf ihr... schwer,
Und drückt und drückt und immer
Dunkler wird es um sie her.16
Такой ход — шаг к сближению, попытка понять, вникнуть, проникнуть, объять, затем столкновение с препятствием, «чуждой волей» и откат, отход, отдаление, «сдача без боя» — обычное направление «движения к сути вещей» и разворот от нее:
Die Seele möchte alles umfassen,
Doch Dinge und Bilder sind zu viel.17
Самые радикальные строки, декларирующие глобальное отчуждение, рано или поздно «смягчаются» фигурой «и все же». И Ф. Верфель, прочитавший перед берлинской публикой «... на земле ведь чужеземцы все мы», в этой чужести все-таки уверен недостаточно, все-таки сомневается и на всякий случай не сжигает все мосты, восклицая:
Wie sind wir alle Fremde doch! —18
Как чужды мы друг другу все же!
«все же»? На что рассчитывает или надеется? За какие опоры пытается он ухватиться, «хватаясь за пустоту»?
«Путник» К. Бока полагает, что « далеко-далеко — где-нибудь — в кроне дерева тихо качает себя одинокая мелодия флейты Бога», и путь надо держать именно туда:
Weit — weit — irgendwo —
wiegt sich im Wipfeln
einsames Flötenlied des Gottes.19
Deine Heimat — wo?
Du — bist mein eigen?
außer uns?20
Как к Богу, так и к человеку взывает эта душа о любви и милости, разрываясь между любовью и ненавистью:
Ich gehe in den Tagen
Wie ein Dieb.
ört
Mein Herz zu sich klagen.
Habt, bitte, Erbarmen.
Habt mich lieb.
Ich hasse euch.
. 21
В полном разладе с самим собой, вдруг чудится человеку, что все же роднее самого себя и нет никого:
Zerrissen ist das Tiefste, das wir sind,
Und dennoch nur mit seinem Selbst vereint.22
И мир вещный внезапно приблизится и станет родным:
zutiefst verwandt.23
Но все это видимое родство тут же оборачивается самообманом:
Solch Leid hat keine Tränen... wie ein Kind,
Das am Ersticken ist, bevor es weint.
ße ist zu groß,
Die Weisheit sagt: Hoffnung ist hoffnungslos. —24
«B такой беде нет избавленья слез... как у ребенка, / что задыхается рыданьем, прежде чем заплачет. / Все низкое окажется ничем, великое — чрезмерным, / И истина гласит: надежда безнадежна».
И любовь сама пронизана этим же постоянным удалением — сближением, обретением и потерей. Единицами измерения любви становятся пространственные величины:
In jeder Nähe fühlst du ein Sichentfernenmüssen,
ühlst du, will sich dir nahe wissen;
von mir zu dir verdehnen und dunkeln sich die Flächen.
Ich habe nicht mehr Mut dich anzusprechen. —25
«И всякий раз, приблизившись, ты чувствуешь потребность отдалиться, / и знаешь также, что и в дали живет желанье сблизиться; пространство / между тобой и мной растянется, утратит очертанья. / Нет больше мужества во мне заговорить с тобою».
«Любовь обречена на вечное неисполненье, и никогда не подойдем друг к другу мы вплотную» — таков печальный вывод одинокого странника:
Unsere Liebe wird nie erfüllt.26
Любовная лирика экспрессионизма — блестящий пример амбивалентности в человеческих взаимоотношениях, представленных во всем богатстве своего спектра
Примечания.
[1] Abusch A.
[2] Werfel F. W. F. Das lyrische Werk. S 170.
[3] Цит. по: «Золотое сечение. Австрийская поэзия XIX—XX веков в русских переводах». М., 1988. С. 367.
[4] ühsam E. Gedichte. Berlin, 1983. S. 12.
[5] Ehrenstein A. Über dem roten Tollmond // E. A. Werke. O. O., Bd 1: Gedichte. 1997. S. 240.
[6] Verwaist // Ibid. S. 123.
[7] Ibid. S. 120.
[8] Ibid. S. 52.
[9] Ibid. S. 52.
[10] Der Fremde // E. A. Gedichte und Prosa. Neuwied am Rhein; Berlin, 1961. S. 91.
[11] Rubiner L. Das himmlische Licht. Gedichte. Leipzig, 1916. S. 11.
[12] -Neiße M. Frankfurt / Main, 1986. Bd 2: Um uns die Fremde. S. 300.
[13] Ehrenstein A. E. A.
[14] Lichtenstein A. Dichtungen. Zürich, 1989. S. 156.
[15] Wagner F. W. Der Weg der Einsamen. München, 1912. S. 23.
[17] Ibid. S. 34.
[18] Werfel F. Veni creator spiritus // W. F. Das lyrische Werk. S. 153.
[19] Wanderer // Strophen um Eros. Dichtung der Jüngsten. Dresden, 1919. Bd 9. S. 40.
[20] Bock K. Frühgruß // Ibid. S. 15.
[21] Lichtenstein A. ürich, 1989. S. 95.
[22] Drey A. Vernunft // A. D. Der unendliche Mensch. Gedichte. Der Jüngste Tag. Leipzig, 1919. № 68—69. S. 43.
[23] Rheiner W. Der Dichter in der Welt // W. R. Ich bin ein Mensch... S. 45.
[24]
[25] Fuchs R. Der Meteor. Lyrische Bibliothek. Heidelberg, 1913. Bd 4: o. S.
[26] Wagner F. W. ünchen, 1912. S. 3.