Приглашаем посетить сайт

Никольский С.В.: История образа Швейка.
По следам прототипа главного героя Гашека

По следам прототипа главного героя Гашека

Сенсация, не наделавшая шуму.

Основное творческое достижение Гашека - это, конечно, образ Швейка. Имя Швейка мгновенно возникает в памяти при одном упоминании о чешском писателе. Гашек обогатил сокровищницу литературы, создав новый литературный тип, сразу же вошедший в круг самых популярных мировых образов. В этой связи особый интерес представляет творческая история этого персонажа. Естественно не вызывает сомнений, что он многое впитал в себя от самой атмосферы, которая царила в Чехии в начале века и о которой уже была речь. Дух веселой «дискредитации смехом» пронизывал все поры общественной жизни и проникал даже в армию. Эта своеобразная атмосфера не сошла на нет и во время мировой войны, а в чем-то, пожалуй, даже сгустилась. Чехи никак не хотели сражаться за интересы империи. В армейской среде вместе с неприязнью к австрийским правящим верхам сказывалась, конечно, и просто тоска по веселому слову и шутке, потребность в юморе, которую стремились утолить огромные массы собранных вместе и связанных общей судьбой людей, не горевших желанием воевать и превращавших все в повод для пародии и смеха. Выразительные воспоминания о настроениях и поведении чешских солдат оставили многие современники Гашека. Пражский писатель Йозеф Копта рассказывал: «Чешский солдат, которому капитан-немец поручал перевести перед полком свою патриотическую речь (и без того полностью понятную всем чехам), делал это с показным рвением, с необыкновенно серьезным выражением лица и вместе с тем с немалой отвагой, так как подвергал себя риску жестокого наказания. Капитан говорил по-немецки: "Солдаты! Тяжелые тучи нависли над нашей родиной. Не забудьте о вашей славе (Ruhm). Пусть она будет с вами. Но если кто-нибудь покинет знамя, то он неминуемо изопьет потом всю чашу наказания, которую уготовила ему карающая рука Немезиды". Чех-переводчик не моргнув глазом и с невинным видом переводил: "Ребята, господин капитан говорит, что пойдет дождь и всем надо взять с собой ром.

А если кто убежит далеко от флага, пусть выпьет свою порцию у ефрейтора Немечка". Во время принятия присяги солдаты бормотали текст прямо противоположного смысла» 1.

реально существовавших лиц. И хотя Гашек далеко не склонен был связывать себя живописанием с натуры и имел обыкновение давать полную волю своему неистощимому воображению и темпераменту комика, его персонажи нередко ведут свою историю от конкретных живых людей. Ведь и «Похождения бравого солдата Швейка» буквально пестрят героями с реальными именами. Это и поручик Лукаш, и капитан Сагнер, и кадет Биглер, и старший писарь Ванек, и сапер Водичка и т. д.

Прототипами послужили главным образом однополчане писателя, оказавшиеся вместе с ним в одной воинской части австрийской армии во время Первой мировой войны. Пародийная история этой части - один из главных пластов его сатирического романа.

Все упомянутые лица здравствовали, кстати говоря, и в момент появления этой книги (1921-1923), а некоторые из них были живы еще и после Второй мировой войны. Уже в 50-х годах журналисты впервые побеседовали с бывшим кадетом Биглером, который проживал в это время в Дрездене и сообщил между прочим, что совсем недавно познакомился с романом Гашека и что он ему понравился. О собственной военной службе он самоотверженно заявил, что она правдиво обрисована в романе 2. В конце 50-х годов был еще жив Йозеф Водичка, довольно вероятный прототип сапера Водички в романе Гашека. Это был солдат, отличавшийся необычайно буйным нравом. За два года службы в австрийской армии, по его словам, он 153 раза подвергался дисциплинарным наказаниям. Русскому читателю, наверное, небезынтересно узнать, что с прототипом сапера Водички Гашек познакомился в России, в Тоцких лагерях для военнопленных близ Бузулука. Как и многие другие чешские пленные, он служил потом в чехословацких добровольческих частях в России и проделал путь от Ровно до Владивостока3. На одном из вечеров, посвященном Гашеку и проходившем в Доме советской науки и культуры в Праге весной 1983 года (тогда отмечалось столетие со дня рождения Гашека), присутствовал сын старшего писаря Ванека, унаследовавший от отца и его гражданскую профессию. Он служил в той же лавке москательных и аптекарских товаров в Кралупах под Прагой, которую вел его отец, о чем упоминается и в романе Гашека. Существовал якобы даже пастух-дурачок Пепик-Прыгни, которого в романе вербует в осведомители путимский вахмистр 4 даже биографии некоторых из них. В последние годы чешский историк Аугустин Кнесл, увлеченно собиравший неизвестные материалы о Гашеке, обнаружил, что имена реальных лиц нередко носят и второстепенные, эпизодические персонален романа Гашека. Фамилии его героев встречаются, например, в списках слушателей Высшей технической школы в Праге (где в юности у Гашека было много друзей и знакомых) 5. Короче говоря, от романа тянутся многие нити к реальным лицам. Тем более интересно узнать, является ли исключением главный герой Гашека?

Как известно, образ Йозефа Швейка впервые появился в рассказах Гашека в мае 1911 года. Некоторые современники писателя были убеждены, что имя для своего героя он позаимствовал у чешского землевладельца и консервативного политика, депутата имперского парламента от аграрной партии, человека верноподданнических, проавстрийских настроений Йозефа Швейка 6. По некоторым слухам этот Швейк был и начальником Гашека во время его недолгого пребывания на действительной военной службе в 1906 году (впрочем, сам факт службы документально пока не подтвержден). Гашек якобы хотел посмеяться над этим политиком, уподобив его своему герою, страдающему навязчивой манией «служить государю императору до последнего вздоха». Как мы уже знаем, Гашек с его веселым нравом довольно часто прибегал к подобному приему, приписывая своим комическим персонажам имена известных лиц и ставя тем самым последних в смешное положение. Вполне правдоподобно, что таким же образом он мог поступить и на этот раз.

Однако около трех десятилетий тому назад появилась другая версия происхождения имени главного героя Гашека. В одном из популярных чешских журналов был напечатан очерк или даже, пожалуй, беллетризованная статья малоизвестного автора Ярослава Веселого, сообщавшего почти сенсационные сведения 7 подобное с Гашеком случалось: он порой водил компании с совершенно разными людьми, не знакомя их друг с другом). Сам Йозеф Швейк после появления рассказов Гашека, а тем более романа с героем, носившим его имя, не хотел якобы привлекать к себе внимание и старался держаться в тени. Дело в том, что со временем он сделался если не преуспевающим, то во всяком случае вполне благополучным ремесленником и добропорядочным семьянином и не желал осложнять себе репутацию, хотя и продолжал дружбу с Гашеком, которого ценил и любил. Бели он оказывался при посторонних в обществе Гашека, то обычно выдавал себя за его родственника и не называл своего настоящего имени. Ярослав Веселый, видимо, уважая волю Швейка, также опубликовал свой очерк о нем уже спустя несколько лет после его смерти.

Познакомился Гашек со Швейком будто бы в мае 1911 года. Он случайно встретился и разговорился в трактире «У чаши» с отцом Швейка, и тот привел его к себе домой, где сын жил вместе с родителями. Квартира их находилась на той же улице Боиште, что и трактир «У чаши», ставший позднее знаменитым благодаря роману Гашека. В этом трактире завязывается сюжетное действие романа после убийства эрцгерцога Фердинанда, которое повлекло за собой объявление войны. Здесь же Швейк назначает свидание саперу Водичке «в шесть часов вечера после войны».

Знакомство Гашека с молодым пражским ремесленником якобы и дало толчок возникновению образа Швейка. Только что наслушавшийся в трактире рассказов чешских солдат-пройдох, отбывавших недавно службу в Боснии (она в 1908 году была захвачена Австрийской империей) и похвалявшихся своим искусством саботажа, Гашек якобы и сочинил на квартире у Швейка свой первый рассказ о «бравом солдате», дав ему имя своего нового знакомого, который тоже недавно был на действительной службе и сумел избавиться от нее. По версии Веселого, этот рассказ был даже и записан под диктовку рукой Швейка.

В то же время Веселый не считал образ Швейка просто зарисовкой с натуры. По его словам, и сам Швейк не склонен был обольщаться на этот счет и не покушался на лавры героя Гашека: «Когда в 1914 году меня призвали на службу в австрийскую армию, - вспоминал он, - я тут же оказался в числе саботажников и сачков и стал играть умного дурака по принципу "глупостью против военных глупостей". На фронте я прослыл титулованным идиотом. Разумеется, я не умел так гладко проскочить через все трудные ситуации и конфликты, как герой в романе Гашека. У меня не было такого запаса притворства, красноречия и хитрости, хотя и я всегда любил шутку и никогда не посрамил развлечения».

После первого знакомства Гашек и Швейк время от времени якобы встречались. Частично будто бы совпадали и пересекались их пути и в годы Первой мировой войны. Оба они оказались в русском плену и на какое-то время даже в одних и тех же лагерях для военнопленных - в Дарнице под Киевом, где Швейк заделался поваром: во время регистрации пленных он приписал себе эту специальность, здраво рассудив, что справится с немудреными обязанностями лагерного кашевара. Многие чехи-мужчины вообще умеют хорошо готовить. Швейк похвалялся, что со временем ему стали доверять даже приготовление блюд для лагерного начальства, и начальник лагеря в Дарнице полковник Грибоедов будто бы говорил, что никто не умеет делать шашлык лучше, чем Швейк.

австро-венгерских войск и позднее, уже в Чехословакии, дважды был награжден за это -первый раз в 1924 году, второй - в 1947 году.

Однако самое поразительное в рассказе Швейка, переданном Я. Веселым, начиналось дальше. Когда Гашек ушел в Красную Армию, Швейк оставался в чехословацком корпусе. И вот удивительный случай якобы свел их при совершенно исключительных обстоятельствах, какие чаще встречаются в детективных романах. 8-го июня 1918 года войска чехословацкого корпуса заняли Самару. Командование 4-го полка выедало приказ об аресте чехов, служивших в Красной Армии, в том числе и политкомиссара Ярослава Гашека, обвиненного вместе с другими в государственной измене. В случае ареста Гашека ждал неминуемый расстрел, если не виселица. Соотечественники были тогда скоры и круты на расправу. Ко всему прочему в середине дня 8 июня пленный красноармеец будто бы выдал, что Гашек (не ушедший, как известно, с частями Красной Армии) скрывается в последнем доме Слободки, предместья Самары. По случайному совпадению в вооруженную команду, которой было приказано доставить Гашека «живым или мертвым», попал и Швейк. Кроме него на задание были посланы «члены разведки 1-го батальона» Балцар (командир), Троян и Худоба. На окраине Слободки патруль остановился в закутке под кленом вблизи большого дома. Швейк вызвался пойти вперед и разведать ситуацию, с тем чтобы другие остались пока на страже. Бал-цар согласился. Швейк с карабином в руках прошел через ворота. Во дворе мужик отбивал косу, а в окне Швейку сразу бросилась в глаза фигура Гашека. При виде Швейка он быстрым движением сунул руку в карман, по-видимому, хватаясь за пистолет. Но Швейк сказал ему, что он здесь не один и если Гашек немедленно не скроется, предупредив мужика, чтобы тот запирался и все отрицал, то будет арестован. Гашек успел скрыться. «До сих пор не пойму, - говорил впоследствии Швейк, - я ему спас жизнь или он оставил меня в живых».

Новая встреча Гашека со Швейком произошла якобы уже в Праге, после возвращения писателя на родину, в начале 1921 года. Они вновь сошлись на квартире у Швейка, который, однако, переселился к этому времени на Варшавскую улицу. 6 января 1923 года никому не известный Швейк якобы присутствовал на похоронах Гашека в Липнице - единственный из его пражских друзей (другие поздно узнали о смерти или не смогли приехать). Спустя три десятилетия, в 1955 году, Швейк будто бы побывал на открытии обновленного и ставшего теперь мемориальным трактира «У чаши».

Таково было содержание статьи Веселого. Ко всему прочему ее сопровождал целый набор фотографий Швейка, сделанных в разные периоды его жизни: перед уходом на действительную службу в начале 1911 года, в австрийской армии в 1914 году, перед отправкой на фронт в 1915 году, в чехословацких легионах в России в 1918 году; помещена была также последняя его фотография. Судя по фотоснимкам, в выражении лица Швейка в молодости было что-то вроде намека на двусмысленную и неопределенно дерзкую улыбку.

Известно, что Гашек любил отыскивать диковинные человеческие типы и характеры и водить дружбу с такими людьми, черпая из общения с ними импульсы для своего творчества, получая возможность как бы разрабатывать потенциал, заложенный в том или ином экзотическом индивиде. Встретив необыкновенный человеческий экземпляр, он уже не упускал его из виду. Ярмила вспоминала: «Найдя колоритный тип, он становился неутомимым муравьем - слушал, расспрашивал, располагал к себе, дразнил и ранил, чтобы узнать, как человек ведет себя в разных ситуациях. У него было мало настоящих друзей, но он знал сотни людей-типов и каждый такой человек считал его своим приятелем» 8 столько лет никто не знал о близком знакомом или даже друге Ярослава Гашека, носившем то же имя, что и его главный герой! Это казалось невероятным! К тому же и автор статьи, судя по всему, пожелал остаться в дальнейшем неизвестным и в последующие годы никак не дал знать о себе (даже во время столетнего юбилея Гашека в 1983 году, который отмечался в Чехословакии очень широко). Словно ожила атмосфера гашековских мистификаций, которых столько было связано с его именем еще при жизни писателя и начало которым положил он сам. Надо также сказать, что в статье встречались куски, которые явно не выдерживали критики и уже с первого взгляда выглядели малоубедительными. Автор, например, пытался представить себе мысли Гашека, которые бродили у него в голове при возникновении замысла рассказа о Швейке, и передавал их, словно они точно известны, даже брал в кавычки. Подобные «вживания в образ», разумеется, имеют мало общего с точной информацией. Столь же малоправдоподобно, будто Швейк при первой же встрече с Гашеком обратил внимание на сходство звуков в их фамилиях. Такое наблюдение скорее можно ожидать от филолога. Оно подозрительно смахивает на журналистскую «изюминку» автора статьи. Да и вообще статья, как уже говорилось, не лишена была беллетризации, появилась в журнале, не претендовавшем на научную строгость. Короче, ее встретили со скепсисом. И тем не менее, если вдуматься, для мистификации она была слишком богата точно указанными сведениями и датами, многие из которых легко поддаются проверке. Если исследователям удалось установить имена и местожительство предков Гашека начиная с XVI столетия, то уж, конечно, не требуется большого труда, чтобы выяснить, действительно ли на пражской улице, которую называет Веселый, несколько лет тому назад проживал человек по имени Йозеф Швейк, а возможно и поныне проживают его родственники. Впрочем, частично это уже было потом и выяснено. Р. Пытлик в своей книге о Гашеке, изданной в 1971 году, глухо упомянув вслед за Веселым, что Гашек, возможно, встречался с каким-то Швейком с улицы Боиште, вспомнил, что и сам Гашек в детстве одно время жил вместе с родителями на углу улиц Боиште и Сокольской, и допустил, что он мог быть знаком со Швейком-отцом.9 В свою очередь А. Кнесл подтвердил проживание Йозефа Швейка на улице Боиште, д. 453, по записям в метрических книгах. 10 Но дальше этого не пошло.

Солдат с личным номером 20899.

Автору этой книги показалось заманчивым проверить некоторые факты, сообщенные Я. Веселым и касавшиеся, в частности, пребывания Швейка в России. Начать было лучше всего со списка чехословацких легионеров, получивших, по утверждению Я. Веселого, в 1924 и 1947 гг. награды за участие в битве у Зборова (июнь 1917 года). Во-первых, этот материал казался более доступным, а, во-вторых, в случае удачи он давал возможность сразу получить подтверждение целой суммы фактов.

«Инвали-довне». Так называют пражане с размахом построенный еще в первой половине XVIII века огромный дом для инвалидов ратных сражений и их семей. Спустя много лет здесь разместился Военно-исторический архив, который сейчас заслуженно пользуется известностью лучшего хранилища материалов и о чехословацком корпусе в России. Правда, не вызывало сомнений, что материалы о Гашеке в этом архиве не раз уже тщательно обследовались историками и литературоведами. Но догадался ли кто-нибудь поискать и материалы о Швейке? Ведь о нем как о реальном лице до сих пор ничего не было известно.

Естественно, для начала надо было попросить наградные документы 1947 года. И через несколько минут на стол передо мной лег «Персональный вестник министерства национальной обороны» (он издавался типографским способом). В номере от 19 июля 1947 года в официальном сообщении, подписанном министром обороны Людвиком Свободой и озаглавленном «В память битвы у Зборова были награждены», содержался полный алфавитный список лиц, удостоенных награды «Зборовской памятной медалью». Черным по белому здесь была напечатана и фамилия Йозефа Швейка с указанием воинского звания: «ефрей(тор) зап(аса) Швейк Йозеф» 11. Этим документом сразу подтверждались и существование в австрийской армии чешского солдата по имени Йозеф Швейк, и его служба на восточном фронте во время Первой мировой войны, и его пребывание в русском плену (а следовательно, и в лагерях военнопленных), и служба в чехословацких добровольческих частях в России, и участие в битве у Зборова, в которой, между прочим, участвовал и Ярослав Гашек, награжденный за эти бои еще в октябре 1917 года серебряной Георгиевской медалью «За храбрость». Дальше выяснилось, что архив располагал и прекрасной «Картотекой легионеров», состоявшей из их личных дел. Среди них оказалось и дело Швейка - выцветшая и потемневшая от времени, некогда розовато-дымчатая папка, которой еще не касалась рука ни одного исследователя Гашека. А в папке целый набор документов о пребывании Швейка в России: регистрационная карта-анкета, послужные списки Швейка, документы о перемещениях, зачислениях, откомандированиях, медицинских освидетельствованиях. С особым чувством читаешь эти листы (некоторые из них даже не успели пожелтеть) и узнаешь, что в России Швейк ходил по улицам Киева, Ташкента, Самары, Челябинска, Тюмени, Иркутска, Владивостока...

Прежде всего, конечно, бросалась в глаза анкета Швейка. Такие карты-анкеты имелись в каждом деле. Они заполнялись в разное время, некоторые уже после Первой мировой войны, и периодически уточнялись. Это видно из отдельных добавлений, вписанных разными почерками и разными чернилами между строк или на обороте. Одна из таких карт-анкет, заполненная каллиграфическим почерком (скорее всего должностного лица), и лежала теперь передо мной. И под ней стояла личная подпись, сделанная черными чернилами, - полное имя и фамилия: Йозеф Швейк. Снова и снова хотелось вчитываться в строчки этой анкеты, вобравшие в себя судьбу человека, который дал имя всемирно известному литературному герою. Текст ее гласил (оригинал на чешском языке):

Личный номер 20899

Швейк

Имя Йозеф

православное - Александр*

Йозеф**

День, месяц и год рождения 22 ноября 1892 Дуби, Кладно

Место приписки

Полит, администр. район Новый Быджов

Место последнего пребывания на родине Прага, 11, Боиште, 463 Катержина

Швейкова

Номер полка в австрийской армии 36 п. п. (пехотный полк. - С. Н.)

ефрейтор

Профессия пекарь

Образование . мещ.(анская) школа

Женат или холост - (перечеркнуто косой линией слово «холост». - С. Н.)

Когда и где взят в плен 14. V. 15. Сенява

Место последнего пребывания в плену

Когда зачислен в чешское войско 25. VI. 1916

Номер полка 3 и роты 5 чешского войска и звание в нем рядовой

12

Никольский С.В.: История образа Швейка. По следам прототипа главного героя Гашека

Анкета Йозефа Швейка

Еще более подробные сведения о прохождении Швейком военной службы в чехословацких частях в первый год пребывания в них содержал послужной список, при этом записи в нем были подкреплены отсылками к приказам с указанием номера и параграфа. Из этого списка можно было узнать, что Швейк вступил в добровольческие части в Киеве 24 июня 1916 года и был зачислен сначала «в нестроевой состав запасной роты» первого стрелкового полка, 3G сентября «переведен из нестроевой роты» в третью, а затем 26 октября в одиннадцатую роту. Отмечено также, что 6 декабря 1916 года он принял православную веру и получил второе имя — Александр. Дальше сведения относились уже к 1917 году. В самом конце марта его перевели из первого в третий стрелковый полк и зачислили в пятую роту. Отмечено далее, что в апреле он дважды получил отпуск в Киев - сначала на две недели (с 11-го по 24), затем на 21 день (с 28 апреля). На записи о возвращении Швейка из второй поездки в Киев 21 мая 1917 года послужной список обрывался. Однако в деле имелся еще один послужной список, как бы продолжавший первый. В нем содержалась запись от 12 августа 1917 года: «Уволен по болезни в 3-х месячный отпуск и исключен из списков полка». Помету об этом же отпуске кто-то сделал и на обороте регистрационной карты: «Отпуск до 11. XI. 17 Киев Слободка дач. ул. 154». На память потомкам сохранился, как мы видим, и адрес, по которому Швейк числился в отпуске. При желании кто-то из украинских почитателей Гашека мог бы, пожалуй, установить по архивам и фамилию домовладельца на Дачной улице, привечавшего Швейка. Кто был его знакомым и хозяином этого дома? Хлебосольный украинец? Чех-колонист?

Дальше в личном деле Швейка оказался пробел. Отсутствовали документы за год. Лишь позднее, когда в Военно-историческом архиве занялись систематизацией всех сведений о Швейке, выявили еще одну его анкету, которая заполнена была в России, а обнаружена в фонде генерального квартирмейстера чехословацкого войска. По содержанию она повторяла уже известные сведения и только в частностях дополняла их (указано, например, что у Швейка был ребенок, что в 36 пехотном полку в австрийской армии Швейк служил капралом). Особый интерес этой анкете придавало то обстоятельство, что все до единой записи в ней сделаны собственной рукой Швейка. Но самое важное - она содержала примечание: «В ноябре 1917 года в Киеве я был освобожден от военной службы». Директор Военно-исторического архива Иван Штёвичек сообщил также мне: «К сожалению, до сих пор не удалось выявить сведений о передвижениях Швейка в период между декабрем 1917 и 28 октября 1918 года, когда его имя появляется вновь в списке разведчиков так называемой Самарской контрразведки, как раз около этого времени распущенной (можно полагать, что она существовала с момента взятия Самары чехословацкими войсками 8 июня 1918 года). Правда, имя Швейка в этом документе искажено и воспроизводится как Ал. Швейд, но все остальные данные - о времени вступления в чехословацкое войско, о зачислениях, возрасте, как и православное имя Александр, — совпадают. В начале ноября 1918 года была проведена реорганизация тайной разведывательной службы в чехословацком войске, и с 1 ноября 1918 года мы находим имя Швейка (опять-таки в виде "Ал. Швейд") в списках тайного разведывательного отделения - сначала в функции "младшего наблюдателя" (по традиции употреблялось русское наименование. — С. Н). Отсюда Швейк был (17 ноября 1918 года) затребован в Челябинск в тайное разведывательное отделение штаба чехословацкого войска, куда и был послан 28 ноября. Можно предполагать, что он действительно выполнял разведывательную службу и только на до-вольствие был зачислен в транспортную роту»13

Дальнейший путь Швейка вновь можно было проследить по его личному делу в картотеке легионеров. Наибольший интерес представлял документ, озаглавленный «Прохождение службы» и составленный в Иркутске на чешском языке. Он состоял из нескольких пунктов. В первом из них можно было прочесть: «Прибыл в штаб чешского войска на Руси от тайного разведывательного отделения в Тюмени, зачислен в постоянный состав транспортной роты с прикомандированием к тайному разведывательному отделению штаба чехословацкого войска на Руси - 8 апреля 1919 года». Следующий пункт, помеченный датой 2 июля 1919 года, информировал, что Йозеф Швейк «медицинской военной комиссией, заседавшей 14-19 июня, признан временно неспособным к полевой службе и определен к эвакуации». Дальше сообщалось: «Эвакуирован на родину, исключен из списков транспортной роты при штабе». Стояла дата - 14 июля 1919. Наконец ниже, уже после подписей под документом, сделана приписка: «13 августа 1919 года. Эвакуирован на родину с транспортом № 8 пароходом "Эфрон"». Морские транспорты с чехословацкими легионграми отправлялись, как известно, из Владивостока и следовали в Европу через индийский океан.

В папке воооще хранился целый набор медицинских документов 1919 года, удостоверявших, что «Александр Юсефович Швейк, - как сказано в копии свидетельства о болезни (на русском языке), - "одержим" различными заболеваниями - "резким неврозом сердца", "упадком питания и малокровием", головокружениями, сильной тахикардией и "по изложенному увечью, не уступающему лечению", "признан подлежащим увольнению вовсе со службы как совершенно к ней неспособный. Носить оружие не может. Зачислению в ополчение второго разряда не подлежит. Следовать пешком может. В сопровождающем не нуждается». Трудно сказать, действительно ли Швейк тогда так сильно болел (похоже, что он лежал далее в госпитале) или же, стремясь скорее вернуться на родину, нашел способ преувеличить тяжесть своего состояния. Во всяком случае остается фактом, что потом он прожил еще без малого полсотни лет и скончался, когда ему шел восьмой десяток.

Никольский С.В.: История образа Швейка. По следам прототипа главного героя Гашека

Медицинское заключение о непригодности Швейка к военной службе (на чешском языке)

Больше всего поражало, что основные биографические сведения, зафиксированные в архивных документах, полностью совпадали с тем, что были известны из очерка Веселого. В нем, например, сообщалось, что Швейк умер в возрасте 73-х лет в мае 1965 года. В документах несколько раз приводится дата рождения Швейка - 22 ноября 1892 года. Следовательно, в 1965 году ему шел как раз 73-й год. Автор статьи утверждал, что перед Первой мировой войной Швейк проживал в Праге на улице Боиште. В анкете из архива указан точно тот же адрес: на вопрос «Место последнего пребывания на родине (родители, родственники)» дан ответ: «Прага, 11, Боиште, 463, Катержина Швейкова». Имя Катержины Швейковой - еще одно совпадение. В статье Веселого упомянуто, причем несколько раз, что мать Швейка звали Катержиной. Помещена даже ее фотография, на которой она снята с внучками Мартой и Индрой (дочери Йозефа Швейка). С другой стороны, в анкете не упомянут отец Швейка. В ответе на вопрос о совместно проживающих родителях и родственниках названа только мать. И это опять-таки хорошо согласуется со статьей. В ней сказано, что отец Швейка умер от гриппа в возрасте шестидесяти шести лет в январе 1914 года, т. е. за полгода до начала Первой мировой войны и мобилизации сына. Вместе с тем, оба источника одинаково указывают имя отца. Я. Веселый специально подчеркивает, что у Швейка-отца было то же имя, что и у сына, - Йозеф. В анкете Швейка-младшего тоже значится: «отчество — Йозеф».

Совпадения прослеживались и дальше. В статье говорилось, что Швейк попал в русский плен и прибыл в лагерь военнопленных в Дарнице под Киевом за четыре месяца до Гашека. Гашек сдался в плен 24 сентября 1915 года. Следовательно, у Швейка соответствующее событие должно было приходиться на май месяц. В графе анкеты с вопросом: «Где и когда взят в плен», записано: «14. V. 15. Сенява». Разница с Гашеком четыре месяца десять дней. Я. Веселый упоминал, что Гашек и Швейк в одном и том же, 1916-м году, стали воинами «заграничного чехословацкого войска». Архив подтверждал это. Наконец, статья Веселого показывала (да автор и подчеркивал это), что в отличие от Гашека Швейк не был в Красной Армии, а все время служил в чехословацком корпусе. Это же следовало и из архивных материалов.

признаков его знакомства с архивом и обращения к нему. Все говорило о том, что два эти источника совершенно независимы друг от друга. Веселый всецело исходил из воспоминаний самого Швейка, записанных им с его слов (некоторые куски приводятся даже как цитаты и взяты в кавычки), из рассказов его близких, а также из материалов, хранившихся в семье Швейков. В статье упоминаются, например, семейный альбом (из него, скорее всего, заимствованы фотографии), какие-то «памятные записки» отца Швейка. Вообще, совпадая в основных моментах, оба источника не покрывали, а дополняли друг друга. У Веселого содержался целый ряд сведений, которые отсутствуют в архивном деле Швейка, и наоборот. В архивной папке нет не только ни одной фотографии, но, например, и даты смерти Швейка, которую приводит Я. Веселый, указывая даже день и место панихиды (22 мая 1965 года, малый зал Страшницкого крематория в Праге). С другой стороны, в статье Веселого не сказано, в каких воинских частях служил Швейк, но эти сведения можно почерпнуть из архива. В архивных документах несколько раз встречается второе имя Швейка - Александр и объясняется, что он получил его в России, приняв православное вероисповедание. У Веселого на этот счет нет вообще никакой информации. В его статье отсутствуют сведения о пребывании Швейка во время плена в Ташкенте. Ничего не говорится о болезни Щвейка, о времени и маршруте его возвращения на родину. Но обо всем этом мы узнаем из архива.

Архив позволял узнать даже адреса Щвейка, по которым он проживал в разное время. Упоминалась, например, Липовая улица, д. 20. В другом случае на обороте карты-анкеты кто-то пометил: «Прага XII, Перунова 12 (1940)».

Сложнее обстояло дело с вопросом о роде занятий Швейка. Ярослав Веселый ничего конкретного об этом не сообщал. Запись в анкете звучит однозначно - пекарь. Но у Гашека ни малейшего намека на подобную специальность Швейка нигде нет. Может быть «пекарь» - это и есть обозначение той «кулинарной профессии», которую Швейк приписал себе и дополнительно освоил в России? Гашек, возможно, потому не упоминает о ней, что ни в повести, ни в романе до этого этапа в жизни Швейка попросту не дошел. С другой стороны, автор, конечно, волен наделить своего героя любой профессией. И то, что в рассказах Гашека Швейк назван столяром, а в повести сапожником, само по себе еще ни о чем не говорит. Однако похоже было, что по крайней мере к сапожному ремеслу Швейк действительно имел отношение. Во-первых, эта специальность упоминается не в одном, а в нескольких источниках. Во-вторых, Аугустин Кнесл нашел в городском пражском архиве запись, что после войны Швейк открыл педикюрный кабинет на Липовой улице в Праге 2 14 (адрес Швейка по Липовой ул., д. 20, указан и в приписке в одной из анкет его личного дела, заполненной, видимо, после войны). Если подумать, педикюр и торговля обувью не так уж несовместимы. При обувной лавке у предприимчивого хозяина вполне мог появиться и педикюрный салон. В целом разнобой сведений и мнений о профессии Швейка отчасти примиряло утверждение Веселого о том, что Швейк был мастер на все руки и владел целой «дюжиной ремесел», т. е. специальностей.

Была ли среди них торговля собаками, которая сделана в романе Гашека основным занятием Швейка «на гражданке»? Скорее всего, нет. Не только в рассказах 1911 года, но и в повести «Бравый солдат Швейк в плену» (1917), где впервые появляется эпизод с краденой собакой, ни об этом занятии Швейка, ни о его познаниях в «кинологии» нет ни малейших упоминаний. Все это появилось только в романе, как бы в дополнение к прежнему образу. Правда, фамилия некоего Швейка, разводившего собак или торговавшего ими, попадается и в некоторых воспоминаниях пражских авторов - в беллетризованной книге К. М. Куклы «По ночной Праге» 15 16, в газетной статье Максимилиана Гупперта (о ней речь впереди) и т. д. Однако доверие к этим воспоминаниям резко снижается тем обстоятельством, что написаны все они не раньше конца 20-х годов и могут содержать вольные или невольные заимствования из самого романа, который к тому времени у всех уже был на устах.

Особую ценность представляло упоминание в картах-анкетах Швейка номера полка, в котором он служил в австро-венгерской армии. Оно давало возможность составить представление о той среде, в которой прототип будущего героя Гашека начинал свой путь по дорогам мировой войны. Тридцать шестой (Младоболес-лавский) полк слыл одним из самых непослушных в империи Габсбургов. Чешские части австрийской армии вообще не отличались благонадежностью. Но 36-й полк выделялся даже на этом фоне. Он почти не уступал пальму первенства двадцать восьмому пехотному полку, который увенчал свою историю тем, что в апреле 1915 года перешел на сторону русских в полном составе, со всей амуницией и оркестром. Отзвуки этого события есть и в романе Гашека, где упоминается, что 3 апреля 1915 года на Дукельском перевале батальоны 28 полка под звуки полкового оркестра перешли на сторону русских. Командование долго не решалось потом обнародовать в войсках скорбный указ императора по этому поводу, над чем и потешался главный герой романа Гашека (6, 230-231). Что касается тридцать шестого полка, то уже в начале войны, перед отправкой на место дислокации, целые его батальоны распевали песню «Гей, славяне!», да еще вставляли в нее новые слова: «Русский с нами, а кто против, тех сметет француз». Если учесть, что Австро-Венгрия воевала против славян - сербов, русских, украинцев, как и против французов, станет очевидной вся степень дерзости такого поведения. Не прошло и трех месяцев с начала войны, как на русском фронте почти без сопротивления сдались в плен шесть рот этого полка 17. Но верхом всего стали майские события 1915 года. По официальному донесению командования 26-27 мая в боях под Сенявой полк потерял 10 человек убитыми, 69 ранеными и 1495 пропавшими без вести18 ! Императору ничего не оставалось после этого, как объявить полк расформированным. Однако Швейка среди пропавших не было. Он перебежал к русским еще за двенадцать дней до этого.

В архивном деле Швейка не нашлось прямых свидетельств о знакомстве Гашека со Швейком. Удалось установить лишь тождество Швейка, о котором пишет Веселый и который, по его словам, был знаком с Гашеком, и солдата с личным номером 20899, служившего в чехословацком корпусе в России. Конечно, подтверждение значительной части информации Веселого дублирующими сведениями, имеющими к тому же строго документальный характер, серьезно повышало вероятность достоверности и остальных фактов, сообщенных им. Кроме того оказалось, что из сопоставления статьи и архивных материалов можно извлечь веские косвенные доводы в пользу знакомства Гашека со Швейком.

Если реальный Швейк проживал на улице Боиште в Праге, неподалеку от трактира «У чаши», трудно признать случайностью, что и Гашек связал своего одноименного героя именно с этими местами. К тому же и сам Гашек, как мы помним, жил одно время в детстве вместе с родителями совсем рядом со Швейком-отцом (младшего Швейка тогда еще не было на свете). В 1887-1889 годах Гашеки снимали квартиру в доме 1459 на углу улиц Боиште и Сокольской, а год спустя - в соседнем доме по Сокольской улице 19 (да и позднее проживали неподалеку - например, на Пухмайеровой, Липовой, Штепанской улицах). Семья Швейков жила в доме № 463, отстоящем от угла улицы всего на каких-нибудь двести метров.***

Жилища Гашеков и Швейков разделяли всего семь довольно узких домов, к тому же стоящих вплотную друг к другу (так что их лицевая сторона образует нечто вроде сплошного общего фасада). В детстве Гашека каждый день можно было видеть бегающим по этой, довольно тихой тогда (да и до сих пор) и короткой улице. Отец Швейка действительно мог знать его и вспомнить потом при случайной встрече в трактире, о которой пишет Веселый. Больше того, Р. Пытлик сообщил (к сожалению без ссылки на источник), будто, по некоторым слухам, отец Швейка жил в 1888-1889 годах даже в том же самом угловом доме, что и Гашеки, и только потом переселился еще ближе к трактиру «У чаши», поступив туда дворником.

«У чаши». По почтовой нумерации сейчас это дома 10 и 12. Остановившись перед трактиром «У чаши», вы одновременно будете видеть справа от него и соседний пятиэтажный дом, имеющий по фасаду три окна и украшенный на уровне 3-го и 4-го этажей эркером (на карнизе которого видна трафаретная лепнина, изображающая двух медведей, бредущих навстречу друг другу). Вот почему в очерке Веселого Швейк-отец, приглашая Гашека из трактира к себе домой, говорит ему «Это рядом». Куда же, как не в трактир «У чаши», было и ходить Швейку, если этот трактир помещался в соседнем подъезде, до которого было немногим более трех десятков шагов? Гашеку ничего не нужно было тут придумывать.

Больше того, оказывается, и в романе названы те же места проживания Швейка, что и в архивных документах. Когда подпоручик в военной комендатуре на железнодорожной станции Табор обзывает Швейка дегенератом и спрашивает, знает ли он, что такое дегенерат, Швейк отвечает: «У нас на углу Боиште и Катер-жинской улицы, осмелюсь доложить, тоже жил один дегенерат. Отец его был польский граф, а мать повивальная бабка» (6, 24)**** . В романе даже сказано, что и с Водичкой Швейк познакомился на улице Боиште; по поводу нечаянной встречи Швейка и Водички в армии говорится: «Несколько лет тому назад Водичка жил в Праге, на Боиште, и по случаю такой встречи не оставалось ничего иного, как зайти в трактир» (6, 144). Недаром, видно, Швейк и Водичка и свидание «в шесть часов вечера после войны» тоже назначают в трактире «У чаши».

Правда, в повести «Бравый солдат Швейк в плену» (1917) автор несколько раз назвал своего героя Швейком «с Краловских Виноград» (XIII-XIV, 5, 73). Улица «Боиште», строго говоря, относится к району Праги, который называется «Нове Место», но она находится на пограничье с Виноградами. (Иногда происходила путаница даже в официальных обозначениях, следы которой можно видеть и до наших дней. Так, если все дома на улице Боиште имеют номерные таблички с обозначением «Нове Место. Прага 2», то на доме 616 и сейчас висит табличка с надписью «616. Винограды. Прага 2» ***** .)

Итак, совпали не только имя и фамилия героя Гашека с именем и фамилией реального Швейка, но и их местожительство: Прага, Боиште. Комментарии, по-видимому, излишни. Информация Веселого о знакомстве Гашека и Швейка получила более чем надежное подтверждение.

Данные архивов о маршруте передвижений Швейка в России, сначала в составе военнопленных, а затем чехословацких добровольческих частей, подтверждали и возможность его встреч с Гашеком в России, о которых говорится в статье Веселого, - в Дарнице, у Зборова и (якобы при столь необычных обстоятельствах) в Самаре. Оказалось очень вероятным и не упомянутое Веселым общение Гашека со Швейком в добровольческих частях на Украине летом и зимой 1916-1917 годов. В послужном списке Швейка указано, что он вступил в чехословацкие добровольческие части 24 июня 1916 года и был зачислен в нестроевой состав запасной роты первого полка. Спустя всего пять дней там же в Киеве проходил медицинскую комиссию и был зачислен в ту же роту и тоже (к его великому неудовольствию) в нестроевой состав Ярослав Гашек. «Все добровольцы в количестве 81 человека были 29 июня 1916 года определены в запасную роту, однако Гашек - в ее нестроевую часть»21 «Ярослав Гашек в революционной России» Я. Кржижек, основываясь на документах. Правда, в отличие от большинства добровольцев этой роты, оставленных на какое-то время в Киеве для прохождения военной подготовки, Гашек был направлен писарем в Штаб первого полка, располагавшийся в местечке Бережно (севернее станции Сарны). Но встречи его со Швейком могли происходить и позднее. Напомним, что с 30 сентября 1916 года до апреля 1917 года Швейк служил в строевых подразделениях своего полка. В том же полку этой осенью и зимой большую часть времени находился и Ярослав Гашек (хотя и с периодическими выездами в Киев - в редакцию журнала «Чехослован»): «Период с сентября 1916 года по февраль 1917 года Гашек по большей части проводил на фронте в 1-м полку, подразделения которого воевали в Пинских болотах в Белоруссии, в районе реки Стоход. О его пребывании там свидетельствует уже тот факт, что подавляющую часть его статей этого периода составляют корреспонденции с фронта.» 22 - сообщает Я. Кржижек. То же самое мы читаем и в книге Пытлика: «Большую часть времени он находился среди состава 1 полка, размещенного недалеко от станции Сарны» 23. Вероятность встреч Гашека и Швейка, оказавшихся однополчанами, по-видимому, достаточно велика. И кто знает, случайно ли именно в это время писатель возвратился к образу Швейка и стал работать над повестью «Бравый солдат Швейк в плену». Не напомнили ли о Швейке новые встречи с ним? В середине февраля 1917 года автор читал рукопись повести в редакции «Чехослована» в Киеве. Любопытно, что и начал он повесть с обращения к Швейку, оказавшемуся в России: «До чего же ты дошел, мой бравый солдат Швейк! В "Народной политике" и других официальных газетах твое имя появилось в соседстве с параграфами уголовного кодекса. Все, кто знал тебя, с удивлением прочитали: "В соответствии с §§ 183-194, статьей 1334, пункт "с", и § 327 Военного уголовного кодекса Императорский королевский уголовный земский суд в Праге, отделение IV, постановил конфисковать имущество Йозефа Швейка, сапожника, последнее место проживания на Краловских Виноградах, за преступление в виде перехода на сторону врага, государственной измены и подрыва военной мощи государства» (XIII-XIV, 5).

Не лишено интереса, что формулировки состава преступлений даются Гашеком в точном соответствии с тем, как они зафиксированы в Военном уголовном кодексе Австрийской империи. Точно указаны и сами параграфы. Так, параграфы 183-194 этого кодекса касаются дезертирства, параграф 327 - сговора с военным противником. При сличении не удалось найти в кодексе только статью 1334. Учитывая, что в кодексе вообще нет четырехзначной нумерации, можно предположить в данном случае ошибку памяти, описку или типографскую опечатку. Скорее всего имелся в виду § 334, касающийся государственной измены, и соответственно пункт «с» этого параграфа.

Интересны сами тексты параграфов. Например, параграф 183 гласит: «Тот, кто в нарушение воинской присяги полк, корпус или служебное подразделение, к которому он принадлежит, или определенное ему место пребывания самовольно и с намерением навсегда уклониться от воинской службы покинет или с такими же намерениями прочь удалится, виновен в дезертирстве» 24«Дезертир, который принимает у противника военную службу или с таким намерением дезертирует, будучи задержан перед его переходом к противнику или доставлен позднее, приговаривается к смерти через повешение» 25. Оба параграфа полностью относились и к самому Гашеку и к Швейку: тот и другой «приняли военную службу» у противника. Гашек, по-видимому, наизусть знал эти параграфы Военного уголовного кодекса Австрийской империи, касавшиеся его лично и не сулившие ему ничего доброго. Может быть, как раз зловещий смысл параграфов и удерживал его от того, чтобы в повести назвать более точный пражский адрес Швейка, и побуждал говорить просто о Швейке с Краловских Виноград. (Во время войны австро-венгерские органы безопасности следили даже за «изменниками», действовавшими по ту сторону фронта. На Гашека за его антигабсбургские фельетоны в киевском журнале «Чехослован» завели даже в Вене целое дело.) А вот в романе, созданном уже после войны, Гашек, говоря о Швейке, упоминает, хотя и вскользь, и непосредственно улицу Боиште.

Теперь о самарском эпизоде, когда Швейк, по его словам, был послан в составе вооруженного патруля арестовывать Гашека. Установленный по архивам маршрут передвижений Швейка в России отнюдь не исключал и этой встречи. Через Самару как раз и двигались все чехословацкие воинские части, перемещавшиеся с Украины в Сибирь. Однако Швейк, судя по статье Веселого, не только побывал в Самаре проездом, но и находился там во время боев за этот город. Одна из фотографий, помещенных в статье Веселого, так и подписана: «Й. Швейк в России в 1918 году в период боев за Самару». Трудно гадать, сделана эта надпись просто со слов Швейка или на карточке имелось клеймо фирмы с названием города или лее существовала рукописная пометка на обороте фотографии, оставленная ее владельцем. Так или иначе, надпись звучит вполне уверенно. Не должно, по-видимому, смущать и то обстоятельство, что Швейк снят на этой фотографии в зимнем головном уборе - скорее это может свидетельствовать о длительности его пребывания в районе Самары, которая была взята чехословацкими частями 8 июня и оставлена 7 октября. Примерно в тех же временных границах существовала, как уже было сказано, и самарская разведка, в которой он служил.

Конечно, проверить в полном объеме рассказ Швейка об эпизоде с попыткой ареста Гашека в настоящее время вряд ли возможно (если, впрочем, не будет новых архивных находок). Однако образцовая картотека легионеров позволяла по крайней мере установить, находились ли тогда под Самарой упомянутые лица. Самару брал у красных 4-й полк при участии отдельных подразделений 1-го полка 26. Арестовывать Гашека, по словам Швейка, были посланы «члены разведки первого батальона» Балцар, Троян, Худоба и сам Швейк. Балцар был назначен начальником патруля. Сплошной просмотр карт-анкет на эти фамилии по всем полкам показал, что в 4-м полку действительно служили один Балцар, один Худоба и даже два Троя-на. Но один из них (Рудольф) погиб еще в мае 1918 года, т. е. до взятия Самары. Второго постигла та же участь несколько месяцев спустя. В августе 1918 года он не вернулся из разведки близ деревни с красивым названием Таволжанка, напоминающим о лете и о зарослях таволги с ее пахучими белыми цветами-метелками. Но во взятии Самары (июнь) он участвовал. Таким образом, брать Гашека «живым или мертвым» могли быть отряжены, кроме Швейка, Вацлав Балцар (1892 г. рождения, из Ртыне под Трутновом), Йозеф Троян (1894 г. рождения, из Высокой над Лабем) и Ярослав Худоба (1887 г. рождения, из Храста под Кутной Горой). Достаточно правдоподобно, что именно Балцар был назначен начальником патруля - он самый интеллигентный из всей четверки, по профессии художник, кроме того был контролером пограничной финансово-таможенной службы (Троян - рабочий, Худоба из крестьян). Может быть, и вправду Швейк ходил арестовывать Гашека и спас ему жизнь? Если это так, то он спас ему и бессмертие. Ведь роман еще не был написан, и одна единственная пуля могла сразить сразу всех его героев.

Итак, статья Веселого в целом оказалась достоверной. Однако возникали и вопросы. Автор словно что-то недоговаривал о действительной службе Швейка в 1911 году. Одна из фотографий в его статье сопровождается надписью: «Йозеф Швейк в начале 1911 года перед уходом на действительную службу, от которой спустя два месяца он собственными стараниями (букв.: собственными заслугами. - С. Н.) сумел избавиться». Однако в самом тексте статьи автор (Полностью обходит этот вопрос и о военной службе Швейка в 1911 году вообще молчит, хотя, казалось бы, она имеет самое прямое отношение к возникновению образа Швейка. Подробно рассказано о том, как Гашек встретился со Швейком-отцом, а потом познакомился и с сыном, как ночевал у него и прямо у него на квартире сочинил рассказ, как перед этим он наслушался в трактире «У чаши» разговоров искушенных вояк, хваставшихся своим искусством саботажа, но о военной службе Швейка и избавлении от нее -ни звука. Ко всему прочему, несколько позднее выяснилось, что в Австрийской империи призывным возрастом считался 21 год. Швейку же в 1911 году было всего девятнадцать лет. Получалось, что его тогда и не могли призвать. К тому же и в «Демобилизационном листке» Швейка, хранящемся в архиве и заполненном в 1921 году, в графе с вопросом «Когда призван (когда признан годным призывной комиссией)» указан 1913 год. И тем не менее под фотографией черным по белому написано: «Швейк в начале 1911 года перед уходом на действительную службу». Да и в повести Гашека «Бравый солдат Швейк в плену» упомянуто, что «война застала Швейка в постели (у него был ревматизм. — С. Н.) после четырех лет штатской жизни» (VTII, 9). Иными словами за четыре года до этого, т. е. в 1911 году, он был на военной службе. Конечно, повесть не документ, но все же... Гашек многое знал о Швейке.

И тут невольно пришлось вспомнить об одной мелочи в статье Веселого, мелочи, которая до этого казалась сущим пустяком. Веселый дважды упоминал о возрасте Швейка. В конце статьи можно было прочесть: «Йозеф Швейк умер 22 мая 1965 года в возрасте 73-х лет». Однако в начале статьи сказано другое: «Йозеф Швейк умер в мае 1965 года в возрасте 75 лет». Эта фраза в свете всего известного по архивному делу воспринималась вначале просто как опечатка или описка. Но теперь закрадывалось сомнение — а описка ли? Аугустин Кнесл на основании «метрических записей» (судя по всему, он смотрел метрические книги) также назвал годом рождения Швейка 1890-й год. 27 И это тоже казалось опиской, но теперь тоже настораживало. Может быть, Швейк, будучи призван на действительную службу, сумел затем каким-то образом занизить на два года свой возраст и получить освобождение? (И с тех пор в его личном воинском деле в качестве года рождения все время проходил уже 1892 год, хотя в метрических книгах оставался 1890-й?) Веселый, видимо, был посвящен в какую-то тайну, но не хотел ее выдать и лишь намекнул на нее противоречивыми сведениями и умолчаниями в своей статье. И хотя такое предположение остается всего лишь предположением (его надо бы еще раз проверить по метрическим записям в книгах регистрации), оно хорошо согласуется и с инфантильным образом Швейка в начальном рассказе гашековского цикла, где впервые появляется этот герой. Но об этом чуть позже.

Другая неувязка касалась самой истории возникновения первого рассказа о Швейке. Версия Веселого противоречила воспоминаниям вдовы писателя Ярмилы. Та утверждала, что созданию этого рассказа предшествовала запись темы, сделанная Гашеком однажды вечером. Придя как-то домой, он перед сном набросал на клочке бумаги несколько слов. Запись эта сохранилась до наших дней. Она гласит: «Идиот на действительной. Сам попросил, чтобы его освидетельствовали и признали, что он годен быть достойным солдатом...» 28. записывать замысел... Однако это воспоминание Майеровой небезупречно в смысле точности. Запись на обрывке бумаги и появление первого рассказа о Швейке она даже относила к осени 1911 года, и только публикатор ее записок Здена Анчик, а также сын Ярмилы Рихард Гашек, пересказавший ее воспоминания, уточнили, что речь должна идти о мае 1911 года 29. Но и майская дата не очень подходит. Ничего общего с записью на клочке бумаги в первом рассказе Гашека, опубликованном в мае 1911 года, нет. Сама тема медицинского освидетельствования появляется только в конце второго рассказа, написанного месяц спустя, а по-настоящему она зазвучала лишь в третьей новелле, где несколько иным стал и сам образ Швейка. Правда, уже и в первом рассказе присутствует тема «идиот на действительной» и Швейк выводит из терпения начальство: то он потерял штык, то нечаянно чуть не застрелил на полигоне полковника и т. п. Но все же пока это еще улыбчиво-меланхоличный солдат, насильно взятый в армию и совершенно не приспособленный к военной службе (или притворяющийся таким). С простодушием инфантильного недоросля или слабоумного он тихо заявляет: «Я ведь не собирался идти в армию и даже не знаю, что такое солдат» (2, 345). В остальных трех рассказах, наоборот, это скорее холерический тип, наделенный неуемной энергией и подвижностью. С одержимостью дурня и шута он рвется служить «государю императору до последнего вздоха». И во что бы то ни стало стремится остаться в армии. Для этого он и просит признать его «годным».

Гашек, видимо, не сразу нашел оптимальный рисунок образа и обогащал его от рассказа к рассказу, открывая новые и новые возможности. Если это так, то мысль, записанная на клочке бумаги, могла родиться не в момент возникновения замысла, а в процессе его развития. Гашек мог взять на заметку пришедший ему в голову новый поворот темы, который и был затем реализован, хотя и в несколько ином виде (возможно, с учетом вероятных цензурных трудностей). В прямом и точном согласии с записью замысла образ был воплощен только в повести «Бравый солдат Швейк в плену», написанной Гашеком через несколько лет в России. В этом, уже бесцензурном, издании откровенно раскрыт и сам замысел: «Его преданность государю-императору была расценена как тяжкий психический недуг», «Здравомыслящим не дано было понять, почему они должны были жертвовать своей жизнью во имя империи», «не мргло начальство взять в толк, как можно быть в здравом уме и желать такого во имя императора» (XIII-XIV, 6, 29, 6).

Таким образом, если сдвинуть дату записи темы, все встает на свои места, и расхождение между сведениями Веселого и Ярмилы устраняется. Устраняется и другое противоречие. Швейк утверждал, что первый рассказ цикла был и записан его рукой под диктовку Гашека. Но то же самое говорила о себе и Ярмила30. Если следовать предположению, что Ярмиле изменила память и на самом деле речь должна идти не о первом, а о последующих рассказах, то опять-таки все получает объяснение. К сожалению, не сохранились рукописи рассказов Гашека о Швейке. Это не позволяет проверить оба утверждения по почерку. Конечно, неточности в воспоминаниях довольно обычная вещь. И та или иная ошибка памяти, будь то у Ярмилы или у Веселого, еще не означает, что недостоверно и все остальное.

зарисовка реального Швейка. Предпосылки возникновения этого образа существовали в творчестве Гашека уже давно - существовали в виде особого интереса писателя к стихии пародии, розыгрыша, мистификации, шутовства (рассказы о Швейке не случайно и родились в атмосфере буффонадной комической мистификации, - создания партии умеренного прогресса в рамках закона). Существовали предвестники Швейка и в виде образов плутоватых плебеев, находящих новые и новые способы дурачить и обманывать господ и их прихвостней и ставить власти в смешное положение. Правда, пока что Гашек ни разу не связывал образы таких героев с антивоенной темой, не изображал их в обстановке австрийской армии.

С другой стороны, и позже, уже после появления рассказов о Швейке его образ развивался, видоизменялся, обогащался, в том числе за счет новых впечатлений, накопившихся у автора.

Денщик поручика Лукаша.

По единодушному мнению исследователей 31 в творческой истории образа Швейка несомненно сыграло роль и знакомство Гашека с денщиком поручика Лукаша Франтишеком Страшлипкой (1890—1949), с которым Гашека свела судьба во время мировой войны. Они служили в одном, девяносто первом полку. Вместе со Страшлипкой Гашек и сдался в плен на русском фронте 24 сентября 1915 года, близ селения Хорупаны - в полуторастах километрах к северо-востоку от Львова, в районе Луцка и Дубно. При этом Страшлипка прихватил с собой и чемодан с провиантом поручика Лукаша. Может быть, как раз этот эпизод и подсказал Гашеку строки в его романе: «Если случалось, что офицер, чтобы не попасть в плен, спасался бегством, а денщик попадал в плен, то последний никогда не забывал захватить с собой и офицерские вещи, которые отныне становились его собственностью и которые он берег как зеницу ока» (6, 389).

настолько совестливыми, что сочли себя обязанными возместить ущерб, причиненный пану лейтенанту, и стали носить родителям Лукаша в Прагу молоко, которое в голодное военное время ценилось на вес золота32

Дальнейшая судьба Страшлипки сложилась иначе, чем у Гашека, и пути их разошлись. Страшлипка не служил подобно Гашеку в чехословацких добровольческих частях. Из лагерей военнопленных он попал на работы в деревню, состоял машинистом при молотилке, косил сено, заготовлял дрова. В апреле 1918 года он оказался среди тех австрийских солдат, которых обменяли на русских пленных (к лету 1918 г. в Австро-Венгрии насчитывалось свыше полумиллиона бывших военнопленных, вернувшихся домой в соответствии с условиями Брестского мира). Однако насладиться домашним уютом ему не пришлось: его вновь мобилизовали и отправили на фронт - теперь уже итальянский, где военные действия продолжались и после того, как Россия вышла из войны и заключила мир. Некоторое время он продержался истопником на «вшебойке», как называли тогда санитарные пункты, но затем после случайной ссоры с неким кадетом, которому он дал оплеуху, дезертировал и с немалыми приключениями, когда нужно было проявлять смекалку и изворотливость, добрался до Праги (раз он, например, прятался в уборной на станции, пока поезд не ушел, а затем сказал, что отстал от поезда и т. д.). Дома вместе с братом Яном они обзавелись фальшивыми документами и приняли поистине швейковское решение - пробираться на русскую границу, чтобы снова вернуться в плен. Им удалось благополучно достичь района Львова; там их задержали, но они сумели бежать, устроив пролом в помещении, куда их посадили. В конце концов братья действительно очутились где-то в пограничье и нанялись батрачить у местных крестьян "{Франтишек Страшлипка помогал по хозяйству некоей вдове, у которой была куча ребятишек). Так они дождались окончания войны. Только в ноябре 1918 года, после того, как Австро-Венгрия распалась и возникло самостоятельное чехословацкое государство, они возвратились домой. Позднее бывший однополчанин Гашека работал каменщиком (отец его тоже был рабочим в каменоломне), кочегаром паровоза, одно время содержал маленький трактир, но прогорел. В Гостивицах его до сих пор вспоминают добрым словом как одного из организаторов строительства Дома рабочих, открытого в 1927 году.

Все приведенные сведения почерпнуты от ближайших родственников Страшлипки и друзей его семьи, прежде всего от его сестры Барбары, которая в шутку называла себя «сестрой Швейка». Их рассказы были записаны Зденеком Матоушеком в июне 1966 года.

Родственники Страшлипки уверяли, что после Первой мировой войны он встречался в Праге с Лукашем, а в Кралупах под Прагой со старшим писарем Ванеком, который вернулся к своей прежней работе аптекаря. Встречался якобы и с Гашеком. Но насколько последнее достоверно, судить трудно.

Внешне Страшлипка отличался от того облика Швейка, к какому мы привыкли по роману Гашека и иллюстрациям Йозефа Лады. Он был высокого роста. У него отнюдь не лунообразная физиономия, но те же невинные синие глаза. Он не лишен был чувства юмора и замашек комика (после войны он даже играл в любительских спектаклях, в одном из представлений исполнял, например, роль немого кузнеца). Бросается в глаза проворство, с каким он умел выходить из трудных положений. Иными словами, кое в чем он был похож на Швейка. Сильным доводом в пользу того, что Гашек взял что-то от Страшлипки для образа своего главного героя, может служить то обстоятельство, что Страшлипка не фигурирует в романе, хотя изображено (по большей части с сохранением подлинных имен) все окружение Лукаша, включая не только офицеров, но и денщиков, и писаря, и телеграфиста, и повара и т. д. Создается впечатление, что какие-то черточки Страшлипки действительно вобрал в себя образ Швейка, благодаря чему и не было надобности изображать еще и самого Страшлипку (под его собственным или другим именем).

пополнить и обогатить этот образ. Впрочем, есть одна особенность не только образа Швейка, но и романа в целом, которая почти наверняка восходит именно к Страшлипке. Речь идет о рассказах Швейка «к слову.», которыми изобилует роман. Лукаш вспоминал, что Страшлипка имел обыкновение по всякому поводу рассказывать анекдоты, которые обычно он начинал словами: «Знал я одного...». У Гашека есть даже фронтовое стихотворение, в котором он также упоминает об этих анекдотах:

Но самый страшный бич резервной роты
Страшлипковы седые анекдоты

(пер. О. Малевича) (XIII-XIV, 138)

Как мы видим, побасенки Страшлипки не вызывали восторга у Гашека. По воспоминаниям современников, он вообще не любил анекдотов. Его интересовали прежде всего не «готовые» формы народной комики, бытующие в традиции и отлившиеся в клише, а само живое творчество, сама живая реакция на происходящее. В произведениях Гашека практически нет заимствований из расхожего фольклорного репертуара. Если он и использует «подслушанные» комические истории и остроты, то, как правило, свежие и незатертые, в которых бьется живая жилка творчества, которые представляют собой новые находки, а не повторение стереотипов. Но если ему и не нравились анекдоты Страшлипки, то сам тип солдата-балагура, который все время разглагольствует и комментирует происходящее рассказами о всевозможных историях, впоследствии очень пригодился ему. Очевидно, знакомство с таким типом не только помогло Гашеку найти один из принципов построения образа Швейка, но и подсказало одновременно способ введения в роман материала, не связанного с основным действием. Благодаря этому в роман хлынула целая полноводная река комики, неисчерпаемые запасы которой хранились в памяти Гашека. Характерно, что раньше этот способ не применялся Гашеком не только в его рассказах о Швейке, но и в повести «Бравый солдат Швейк в плену», несмотря на то, что она была написана им уже после знакомства со Страшлипкой. По-видимому, воспоминания о Страшлипке «сработали» позднее, когда Гашек взялся за роман. Не помогла ли тут и новая встреча со Страшлипкой, которая по утверждению родственников состоялась в Праге в январе или феврале 1921 года, т. е. как раз перед самым началом работы Гашека над «Похождениями бравого солдата Швейка»? (Конечно, и в данном случае речь идет об импульсе, а не о том, что Гашек рисовал с натуры.)

реальными людьми и прежде всего с Йозефом Швейком с улицы Боиште в Праге.******

Еще один Швейк?

Были закончены уже все поиски, связанные со статьей Веселого и документами Швейка в пражском архиве легионеров. Все вроде прояснилось. И вдруг на глаза попало упоминание еще об одной совершенно неизвестной статье о прототипе Швейка. Она практически выпала из поля зрения исследователей Гашека и не значилась даже в подробной библиографии, изданной в Праге в 1983 году к столетию со дня его рождения. К счастью, еще в 1930 году на нее обратил внимание и коротко пересказал ее в одном из наших журналов известный критик Михаил Скачков 34. Принадлежала статья, на которую ссылался Скачков, Максимилиану Гупперту и была напечатана в 1929 году в газете «Прагер Прессе», выходившей в столице Чехословакии на немецком языке (у нас газета нашлась в Библиотеке Академии наук в Санкт-Петербурге. Она есть также во Львове).

Заглавие звучало многообещающе: «Исторически достоверно о Швейке. Человек, который знал бравого солдата Швейка» 35«У чаши» Фердинанда Юриса (реальное лицо)********", который тихо доживал свой век в Праге, после того как прогорел и продал свое заведение некоему Грегору. Новый владелец приспособил помещение под склад муки для мацы, и трактир надолго прекратил свое существование.

В статье Гупперта, как и в очерке Я. Веселого, утверждалось, что существовал реальный Швейк, послуживший прототипом героя Гашека. Но увы, это не был уже знакомый нам Швейк. И звали его не Йозеф, а Франтишек. По рассказам Юриса это был сапожник-выпивоха, промышлявший также продажей краденых собак, но чаще всего проводивший время в трактире «У чаши», где он развлекал посетителей всевозможными россказнями, а также военными песнями, за что ему перепадало хмельное угощение и от слушателей и от хозяина пивной. Родился он будто бы 24 июля 1875 года и детство провел в деревне близ Хрудима. Действительную службу проходил в 11-м пехотном полку в городе Писек. Во время мировой войны оказался в русском плену, а по возвращении был послан служить в 102-й полк в Южный Тироль, но затем каким-то образом снова отправился в Россию и оттуда будто бы уже не вернулся.

Что это — до неузнаваемости измененный и искаженный образ того самого Швейка, с которым беседовал Веселый, или кто-то другой? По мере размышлений над этим вопросом начало таять доверие к самой статье из «Прагер прессе». Во-первых4, Юрис, а вслед за ним и Гупперт, без тени сомнения называли в качестве одного из своих главных источников сам роман Гашека и оперировали эпизодами из него как достоверными фактами. Во-вторых, смущал уже возраст Швейка. Получалось, что на войну он был мобилизован в 40 лет - с героем Гашека это как-то не вязалось (да и в рассказах, написанных за три года до войны, он был изображен новобранцем, то есть молодым). Постепенно стало вырисовываться, что Франтишек Швейк вообще слеплен в статье из разных лиц. Служба на итальянском фронте после возвращения из русского плена и попытка снова вернуться в Россию подозрительно напоминали факты из биографии Франтишека Страшлипки. Совпадало к тому же и имя (сведения о том, что Страшлипка был прототипом Швейка, уже просочились к концу 20-х годов в печать - газета «Ческе слово» поведала об этом еще в 1924 году 36). С другой стороны, возраст больше подходил, скажем, для отца Швейка с улицы Боиште, хотя не совпадал полностью и в этом случае. И совсем уж повергало в смятение «вещественное доказательство», которое описывал Гупперт в подтверждение правдивости рассказа Юриса: «Человек, который знал Швейка (т. е. Ф. Юрис. -С. Н.), обладал также одной бесценной памятной вещью. Это картина на стальном листе с изображением бравого солдата Швейка, держащего ружье, словно зонтик, под мышкой и сосущего короткий черенок курительной трубки, какие курят каменщики. Картина, по свидетельству владельца, нарисована художником по имени Людвиг, который будто бы был собутыльником Швейка. Размеры ее метр на восемьдесят сантиметров. И висела она над постоянным местом Швейка» (потом реликвия якобы перешла в собственность Грегора). По иронии обстоятельств это «вещественное доказательство» не только не подтверждало рассказа Юриса, но и опровергало его. Дело в том, что приведенный отрывок - точное описание рисунка на обложке первого издания «Похождений бравого солдата Швейка», когда роман выходил еще отдельными тетрадями-выпусками. Рисунок этот был выполнен другом Гашека Йозефом Ладой. Если и существовала «картина на стальном листе» (гравюра?), то она была копией рисунка Лады, - и повешена была в трактире, конечно, в рекламных целях, для привлечения посетителей. Что касается самого Йозефа Швейка, то, судя по статье Веселого, после появления романа Гашека он в трактире «У чаши» уже не появлялся или по меньшей мере не раскрывал там своего имени. Да и жил он теперь уже в другом месте - на Варшавской или Липовой улице.

Никольский С.В.: История образа Швейка. По следам прототипа главного героя Гашека

Обложка первого издания «Похождений бравого солдата Швейка» (художник Й. Лада)

«гибридной» версии Юриса объясняется, по-видимому, довольно просто — после выхода романа, действие которого начинается в трактире «У чаши», там, конечно, не было недостатка в разговорах о Швейке и его прототипах. При этом слухи и реминисценции из романа, несомненно, обрастали легендами и вымыслами, перемешивались, переплетались. Все это, вероятно, и вобрал в себя рассказ Юриса, тем более, что его общение со Швейком (если оно на самом деле было) относилось еще к довоенной поре и потом успело стереться в памяти. Ведь до войны и особого повода запоминать Швейка не было. Главы романа Гашека стали появляться только в 1921 году, а рассказы о Швейке 1911 года такой известностью не пользовались, да и к трактиру «У чаши» не имели никакого отношения - он впервые упомянут в романе. Весьма сомнительно, чтобы кто-то помнил и место, где сиживал Швейк. Оно скорее всего опять-таки было выдумано позднее ради рекламы. Таким образом, «вещественное доказательство» снова возвращало к Йозефу Швейку, известному по статье Веселого и по личному делу в картотеке легионеров.

Надо добавить, что сама фамилия «Швейк» относится к числу очень редких. В пражском телефонном справочнике последнего времени числятся только две такие фамилии - обе принадлежат женщинам. Исследователи смогли обнаружить всего пять-шесть человек с этой фамилией и во времена Гашека. К тому же, кажется, все они связаны с двумя упомянутыми семьями (Швейка-землевладельца и Швейка с улицы Боиште), да и родословные этих семей приводят в конце концов к общим предкам. Единственным Швейком, обстоятельства жизни которого во многом напоминают судьбу героя Гашека, остается как раз Йозеф Швейк, живший рядом с трактиром «У чаши». Он и дал основной импульс для возникновения знаменитого образа. Но только импульс, хотя и очень важный. Дальше уже простиралась необозримая и бурная работа гениального творческого воображения Гашека.

Три стадии в развитии образа.

На первый взгляд структура образа Швейка удивительно проста. На самом деле она вобрала в себя множество весьма своеобразных элементов. Образ Швейка в его конечном виде - плод длительной эволюции и постепенного обогащения его новыми и новыми художественными подходами и находками. Отчетливо прослеживаются по крайней мере три стадии в его развитии. Первая из них связана с неоднократно уже упоминавшимся циклом, состоящим из пяти рассказов и увидевшим свет в 1911 году. Решающее значение для его возникновения имели антимилитаристские настроения Гашека, во многом отражавшие и общее состояние умов в Чехии того времени и атмосферу в непосредственном окружении писателя. Некоторые из его друзей (Властимил Борек) были даже посажены в тюрьму за участие в антивоенном движении, да и самого Гашека допрашивали в этой связи. Конкретный импульс к созданию рассказов дала встреча со Швейком.

Ирония, лежащая в основе этих рассказов, заключается главным образом в том, что за естественную и как бы само собой разумеющуюся норму молчаливо принимается нежелание чехов служить в армии Австро-Венгерской империи, а читателю демонстрируется психическая аномалия - идиотское рвение наивного солдата «служить государю-императору до последнего вздоха». При этом его усердие постоянно оборачивается медвежьими услугами, и в то же время от него невозможно отделаться и избавиться. Его признают непригодным к военной службе, а он «дезертирует», чтобы отбывать за это наказание и остаться таким образом в армии (наказание за уклонение от службы отбывали в армии же). Его лечат в госпитале от кретинизма, завертывая в течение нескольких дней в мокрые простыни и обкладывая льдом, посылают нести службу на пироксилиновый склад, где происходит гигантский взрыв, приписывают в воздушный флот, где он неизменно попадает в катастрофы. Но удачливый солдат каждый раз остается цел и невредим и вновь рвется служить государю-императору. Он одержим «экзальтацией мученичества», как определяет автор. До абсурда доведенный верноподданнический экстаз героя позволяет писателю создать веселую гротесковую пародию на официальный идеал солдата.

друзьями перед Первой мировой войной. Однако нельзя сказать, чтобы пьесы в чем-то дополнили и обогатили его.

Вторая фаза в творческой истории образа Швейка относится уже к периоду создания повести «Бравый солдат Швейк в плену», написанной в феврале 1917 года на Украине и там же выпущенной (практически в незавершенном виде) отдельным изданием на чешском языке. Сюжет и образ главного героя имеют теперь уже гораздо больше общего с возникшим позднее романом. Это своего рода эскиз к нему. Образ Швейка освобожден уже от явных сказочно-гиперболических черт, какими он был наделен в новеллах, где удачливость героя доходила до того, что он оставался жив при совершенно невероятных обстоятельствах (взрыв пироксилинового склада, падение самолета). Образ Швейка уже соединился с темой мировой войны и историей 91-го полка, что впоследствии позволило автору ввести в роман своего рода комическую историю этой воинской части. В повести уже наметились многие узловые мотивы, которые потом станут важнейшими звеньями сюжета в романе: появление Швейка в инвалидной коляске на пражских улицах в день объявления войны, психиатрическая лечебница, военный суд, история с вручением любовного письма мадам Каконь, эпизод с кражей собаки и др. В повести появились некоторые персонажи, которых мы встретим затем в романе: капитан Сагнер, майор Венцель, обер-лейтенант Лукаш, кадет Биглер, хотя пока что это чисто эпизодические герои и Швейк еще служит в денщиках не у Лукаша, а у прапорщика Дауэрлинга (своеобразный эквивалент будущему образу поручика Дуба).

Однако в художественном отношении повесть значительно уступает роману. Она во многом носит обнаженно агитационный характер. Думается, есть просчеты и в общем ее построении. В ней не вполне органично сочетаются жанр публицистического памфлета и повествование о Швейке. Выдержанный в стиле публицистического эссе, памфлет на полицейский режим Австро-Венгерской империи, на военщину и политику национального гнета местами оттесняет сюжет, отвлекая внимание от него. В романе тоже есть элементы подобного памфлета, но там они больше связаны с общим развитием действия и соразмерны с ним, органично переливаются в события романа.

В повести еще не столь «отработаны» и сами образы, отдельные сцены. Если в романе, например, рассказ каждого заключенного в тюрьме при полицейском управлении об истории своего ареста представляет собой яркую находку автора и выглядит как острая комическая миниатюра, то в повести подобные истории далеко не так остроумны. Правда, и тут встречаются отдельные колоритные эпизоды, которых нет в романе. До некоторых из них Гашек, видимо, попросту не дошел по ходу действия в написанных частях романа (оно обрывается несколько раньше, чем в повести). Это прежде всего сцена на фронте, когда перетрусивший Дауэр-линг отводит Швейка в сторону и просит его выстрелить ему в предплечье, чтобы можно было симулировать боевое ранение и избавиться от фронта. Швейк решительно отказывается, ссылаясь на дисциплину, тогда прапорщик отдает приказ произвести выстрел, что Швейк и делает, зажмурив от страху глаза, после чего Дауэрлинг остается неподвижно лежать на месте (по всей видимости, в романе этот выстрел предназначался бы поручику Дубу).

В целом повесть отражает более раннюю стадию работы над темой, отдельными эпизодами и образами, чем роман. Есть существенные отличия по сравнению с романом и в самом образе Швейка. Во-первых, он пока что как бы конспективен, и мотивы сюжета не развернуты. Во-вторых, он обрисован по преимуществу через действия, поступки - вроде кражи собаки, выстрела в прапорщика и т. д. В повести, как и в рассказах, Швейк далеко еще не так словоохотлив. Только в романе, как уже было сказано, Гашек развязал ему язык, и он становится рассказывающим героем, вербальным типом. Он без конца теперь говорит и вспоминает всевозможные истории. М. Янкович полагает даже, что в романе «творческая активность Швейка проявляется гораздо полнее в его речи, чем в его действиях. Внешняя гротескная маска в "Похождениях бравого солдата Швейка" настолько обогащена активностью речи, что она выглядит уже только как фон для этого средства» 37 пласт романа. Изымите его, и роман приобретет совсем иной вид. Обилие таких «вставных новелл», как уже говорилось, даже придает ему сходство с народными или полународными повествованиями типа сказаний о Ходже Насреддине, Тиле Уленшпигеле, «Тысячи и одной ночи», «Декамерона» Боккаччо и т. п. Образно говоря, Швейк в чем-то уподобился теперь Шахерезаде... Более того, в монологах и диалогах Швейка часто нанизаны теперь друг на друга, иногда прямо-таки целыми гирляндами, еще более короткие истории, случаи, происшествия, нередко переданные всего дву-мя-тремя фразами. Все это образует перспективу бесконечного эпического пространства. При этом бесчисленные «включения» такого рода, казалось бы, часто нагроможденные Швейком без ладу и складу, тесно связаны со всем массивом романа функциональной связью. В разных плоскостях они пронизаны взаимоотражениями, порождающими гротесково-комический эффект (некоторые из таких взаимоотражений проанализированы М. Янковичем, Р. Пытликом, 3. Матгаузером, Л. Мергаутом). Вместе взятые, они впитали в себя тот неприкрашенный жизненный опыт простонародья и плебса, который и противостоит в комической эпопее Гашека идеальной и «чистой», во многом официальной картине мира. Столкновение и интерференция двух этих начал и является одним из основных источников комического эффекта в романе, его бурлескной атмосферы.

Ну и, наконец в романе, последовательно усилена двусмысленность поведения Швейка. В рассказах и повести она выражена гораздо слабее. В первом случае, возможно, мешали цензурные соображения, во втором - установка на прямое обличение отнюдь еще не побежденной австрийской военщины и полицейского режима. Так или иначе, в рассказах и повести на первый план выступала верноподданническая одержимость героя: «... речь идет о гротескной фигуре, об обыкновенном идиоте, о слабоумном... Чем серьезнее он воспринимает свои обязанности, тем последовательнее высмеивает и дискредитирует армию» 38. В романе сама эта одержимость гораздо больше, чем прежде, начинает смахивать на мистификацию. Образ еще раз «перевернут». Да, психологическая аномалия, но и аномалия-то поддельная, притворная, своего рода спектакль. Приобрело законченный вид построение образа по принципу комической загадки, мистификации читателя. Но об этом уже подробно было рассказано.

Примечания.

* В России Швейк принял православие. - С. Н.

*** Русскому читателю покажется странным, как могут оказаться поблизости друг от друга дома v. такой бгшьшой разницей в порядковых числах, не говоря уже о том, что вызовут удивление и сами эти числа. Если бы на московской улице встретился дом с номером 1459, то это означало бы, что улица насчитывает около полутора тысяч домов. Но объясняется все очень просто. До XVIII века в городах империи Габсбургов вообще не существовало нумерации жилищ (как не существовало ее некогда и на Руси). В чешских городах дома имели своего рода названия: «На перекрестке», «У колодца», «У трех дубов» и т. д. (сходного происхождения и название трактира «У чаши». Так был назван этот дом потому, что при рытье котлована под него в земле была найдена чаша 20). В царствование императрицы Марии Терезии впервые была введена нумерация домов, причем единая для каждого населенного пункта. Но номера присваивались не в последовательности расположения зданий, а по мере их регистрации владельцами. Соседними могли оказаться совершенно далекие числа. На улице Боиште, например, за домом 1459 сразу следует дом 1469. Далее мы видим номера 1732, 1733 и вдруг врывается дом 463 и т. д. Правда, позднее была введена так называемая почтовая нумерация - отдельный счет домов для каждой улицы в последовательности расположения зданий (с четным и нечетным исчислением на противоположных сторонах улицы). Но до сих пор на многих пражских зданиях можно видеть две квадратные таблички - тёмнокрасную с городским номером и синюю с почтовым.

****Улица Катержинска сходится под утлом с улицей Боиштк напротив дома 1459, где в днетстве жил одно время Гашек. Сейчас, ггравда, новая застройка по улице Боиште несколько изменили вид перекрестка.

*****В 101 1 году. этот дом имел номер 15 16. см.: Kralovske hlavni rnesto. Ukazatel dornu v Pruzc. Prabi 1911

А. Мештян в статье о реалиях и псевдореалиях в романе Гашека33).

********В некоторых источниках ппаче воспроизводится имя Юриса.

1 J. Kopta. О ceskem vsivactvi //Pfitomnost, 1926, с. 1, s. 9-11.

2 М. Tomanovd. Kadet Biegler//Literarni noviny, 1955, c. 41, s. 2, 8,10.

3 CK. - Je Josef VodicSka saper Vodicba? //Strai lidu, 1957, 24. 12, s. 7.

5 См., например, интервью А. Кнесла в газете «Праце», сообщившего о предварительных результатах своих поисков: Neuprosny nepfi-tel mest'aku // Prace, 1982, 24. 4, s. 9.

6 См.: A. Knesl. Josef Svejk a ti druzi // Vecerni Praha, 1983, 28. 3, 29. 3, 30. 3, 31. 3, s. 4; R. Pytlik. Jaroslav Hasek (Kapitoly z prakti-cke svejkologie)//Dikobraz, 1983, 11. 5, s. 6.

7 J. R. Vesely. Haskuv pntel Josef gvejk// Kvety, 1968, 7. 9, c. 35, s. 22-28. (Всюду дальше статья Веселого цитируется по этому изданию без дополнительных отсылок.)

8 J. HaSkova. Haskova pravda (написано в 1927 г. - С. H.)ll J. Haskova. Drobne pft'behy. Havlickuv Brod, 1960, s. 134.

10 A. Knesl. Josef Svejk a ti druzi... // Vecerni Praha, 1983, 31. 3, s. 4.

11 Vojensky historicky archiv. Praha. Osobni vestnik Ministerstva narodni obrany, 1947, 6. 54, s. 455.

12 Vojensky historicky archiv. Praha. Kartoteka legionafu. Josef Svejk. (Дальше документы из личного дела Швейка цитируются без дополнительных отсылок.)

13 Письмо (на чешском языке) от 8 июня 1992 года (№ 9662/92) за подписью директора Военно-исторического архива в Праге Ивана Штёвичека. Хранится у автора книги.

15 К. М. Kukla. Nocni Prahou. Praha, 1927. Ср.: J. Knesl. Josef SVejk a ti druzi...; R. Pytlik. Jaroslav Hasek. Kapitoly z prakticke svejkologie// Dikobraz, 1983, 18. 2, s. 6.

16 [J. Majer.] Jak se stalo, ze by byl Hasek malem nenapsal Svejka//Ceskeslovo, 1933, 8. 1.

17 М. Salabova. 36. pesi pluk a jeho Cinnost za 1. svetove valky// Mladoboleslavica, 68. Mlada Boleslav, 1969, s. 135-136.

20 Z. Ancik. Hospoda «U kalicha»// Ceskoslovenska armada, 1955, c. 25, obalka, s. 3.

21 J. Kfizek. Jaroslav Hasek v revolucnim Rusku..., s. 64.

23 R. Pytlik. Toulave house..., s. 276.

25 Ibidem, s. 149.

27 A. Knesl. Svejk a ti druzi... // Vecerni Praha, 1983, 13. 3, s. 4.

28 См., например: R. РуШк. Kniha о Svejkovi..., s. 130, 138.

31 Ср.: R. Pytlik. Toulave house..., s. 258; Z. Horeni. Jaroslav Hasek novi-naf. Praha, 1983, s. 76.

32 Z. Matousek. Putovani za Svejkem//Svoboda, 1966, c. 141-145, 12. 6-10. 7, s. 3-4.

33 A. Meet'an. Realien und pseudorealien in Haseks Svejk// Jaroslav Hasek. 1883-1983; Proceedings of the International Hasek Symposium. -Bamberg. June 24-27, 1983. Frankfurt am Main, 1983, S. 234-265.

35 Maximilian Huppert. Historisches vom Svejk. Der Mann, der den guten Soldaten Svejk gekannt//Prager Presse. 6. December 1929, S. 4-5.

36 Z. Matousek. Putovani za Svejkem... Ср.: F. Sauer, J. Suk II In memo-riam Jaroslava Haska. Praha, 1924, s. 97.

37 M. Jankovic. Hra s vypravenim. // Struktura a smysl literarniho dila. Praha, 1966, s. 180.