Никольский С.В.: История образа Швейка.
О чем Гашек не успел написать

Русские дороги Швейка.

Роман Гашека остался, как известно, незавершенным. Законченный текст - только часть задуманного автором гораздо более обширного повествования. Судя по всему, Гашек собирался написать еще довольно много. Кто не помнит того острого чувства сожаления, которое каждому довелось испытать при знакомстве с романом, когда в самый разгар действия оно вдруг обрывается и вам приходится расстаться с героями произведения, так и не узнав об их дальнейшей судьбе и новых похождениях Швейка?

Желание видеть роман завершенным было так велико, что соотечественник Гашека писатель Карел Ванек предпринял даже попытку заменить автора и дописать недостающую часть. Возникшая книга лишний раз подтвердила всю наивность и утопичность самой затеи. Был даже случай, когда некая дамочка, уверовавшая в магическую силу спиритизма, специально приезжала в Липнице, где Гашек провел последние полтора года своей жизни, и в присутствии директора одного из издательств пыталась вызвать дух писателя, чтобы он продиктовал недостающие части романа. О результатах, по-видимому, нет необходимости говорить.

И все-таки нельзя ли хотя бы в самых общих чертах восстановить замысел романа? Правда, Гашек не имел обыкновения записывать планы своих произведений - он предпочитал держать их в голове, всецело доверяясь своей феноменальной памяти. Как уже говорилось, не признавал он и черновиков или набросков - он все писал сразу набелр. Карел Ванек, занявшись завершением романа, недаром сетовал, что не осталось никаких следов замысла ненаписанных частей ¹ И все же сейчас можно утверждать, что некоторые сведения о них существуют. Они, правда, разрознены, и их надо собирать по крупицам. Но если их свести воедино, попытка восстановить общий план произведения выглядит не такой уж безнадежной.

Прежде всего напомним, что помимо завершенной части романа известно последнее звено в развитии действия. Гашек предпослал своей книге короткое предисловие, из которого видно, что Швейк вернулся в конце концов целым и невредимым в Прагу.

Все ценители Гашека, конечно же, помнят это начало: «Великой эпохе нужны великие люди. Но на свете существуют и непризнанные, скромные герои, не завоевавшие себе славы Наполеона. История ничего не говорит о них. Но при внимательном анализе их слава затмила бы даже славу Александра Македонского. В наше время вы можете встретить на пражских улицах бедно одетого человека, который и сам не подозревает, каково его значение в истории новой, великой эпохи. Он скромно идет своей дорогой, ни к кому не пристает, и к нему не пристают журналисты с просьбой об интервью. Если бы вы спросили, как его фамилия, он ответил бы просто и скромно: "Швейк"» (5, 225). Образ героя поднят здесь до уровня символа. Но это и судьба реального персонажа романа.

Какие же события должны были произойти, по мысли автора, после того, как мы расстались со Швейком в прифронтовой полосе, в окрестностях станции Золтанец, и до того, как Швейк снова появился на пражских улицах?

В общем виде ответ на этот вопрос оставил сам автор. Замысел романа зафиксирован в рекламных плакатах, которыми Гашек вместе со своими друзьями оповещал публику весной 1921 года о предстоящем появлении первых выпусков романа. Из рекламных афиш видно, что действие его должно было происходить не только в Австро-Венгрии, но и в России.

Тональность и тексты плакатов были разными, но повторялось одно и то же название книги. «Непревзойденный чешский юморист Ярослав Гашек, - читаем мы в одной из афиш, - вновь счастливо появляется на сцене после своего возвращения из России, чтобы доказать, что настоящий юмор живет и здравствует, но что он может быть также и добротным бичом. Гашек снова подтверждает это своим сенсационным сочинением:

"Похождения бравого солдата Швейка во время мировой и гражданской войны у нас и в России".

Первый выпуск только что вышел. Цена одного выпуска объемом в 32 страницы 2 кроны. Всего будет приблизительно 15 выпусков. Предварительная подписка с оплатой пересылки по почте - 3. 50 <...> Распространителям делается скидка» ².

Как мы видим, изображение событий, происходящих в России, должно было занимать в романе такое место, что автор счел нужным уделить им в афишах столько же внимания, как и действию, которое развертывается на родине писателя и в Австро-Венгрии.

Другая афиша выдержана в духе озорной шуточной рекламы. Но и в ней мы встречаем то же заглавие романа:

« Да здравствует император Франц Иосиф I! -воскликнул бравый солдат Швейк,

похождения которого во время мировой войны изображает

Ярослав Гашек в своей новой книге

"Похождения бравого солдата Швейка во время

мировой и гражданской войны у нас и в России".

на правах оригинала выходит

во Франции, Англии, Америке.

Первая чешская книга, переведенная на

мировые языки!» и т. д.³

Итак, Гашек намеревался перенести действие своего произведения из Австро-Венгрии в Россию. Обратившись к роману, легко убедиться, что автор и выполнял объявленный план. В послесловии к первой части своей книги он писал: «Заканчивая первую часть "Похождений бравого солдата Швейка" ("В тылу"), сообщаю читателям, что вскоре появятся две следующие части - "На фронте" и "В плену"» (5, 440). Таким образом, и Швейк, и многие другие герои романа должны были очутиться в русском плену.

Отметим, между прочим, - это нам пригодится в дальнейшем, - что Гашек извещал о предстоящем появлении не окончания книги, не завершающих, т. е. последних, а только «следующих» частей. Таким образом, мыслилось и дальнейшее продолжение романа. Но к этому мы еще вернемся. Пока что писателю предстояло изобразить события на фронте и в плену. Собственно говоря, однажды он уже и запечатлел такое развитие действия — запечатлел в повести «Бравый солдат Швейк в плену», которая была написана в первой половине 1917 года в России и во многом предвосхищала «Похождения бравого солдата Швейка». В некотором смысле это эскиз романа. Повесть предваряла его и основными очертаниями сюжета, и многими мотивами. Не вызывает сомнений, что уже тогда, в момент создания этой повести, у Гашека существовал и более обширный план. Сам изданный текст оставляет впечатление незаконченности: заглавие не соответствует содержанию. О пребывании Швейка в плену в книге, по сути, ничего не говорится. Автор обрывает повествование как раз в тот момент, когда Швейк только сдается в плен. Да и этому событию посвящена всего лишь одна, последняя страница. Тема, названная в заглавии, практически не освещена, а следовательно, должна была иметь продолжение. Впрочем, Гашек и сам говорил, что не успел дописать книгу. Брат жены писателя Йозеф Майер, находившийся еще с 1913 года в России, а во время войны также служивший в добровольческих частях, вспоминал, как ранней весной 1917 года ездил из Харькова в Киев, чтобы повидаться с Гашеком. Тот только что вышел из тюрьмы в военной крепости в Борисполе, где сидел за случайную ссору с русским офицером (по другим сведениям чехи поместили его туда, чтобы избавить и его и себя от неприятностей, связанных с публичной критикой им действий русского генерального штаба). В крепости Гашек и написал «Бравого солдата Швейка в плену». В разговоре с шурином он шутил: «Жаль, что там в Борисполе меня не продержали дольше, пока я дописал бы "Швейка". Я еще в Праге писал о нем. Называлось это "Идиот на действительной". И сейчас он сидит у меня в голове. Но теперь я сделаю иначе. Я его проведу в Россию. Помещу его к вам в Харьков. Вы там что-то сногсшибательное вытворяете. А вообще-то я, кажется, так и не допишу его. Австрия, когда мы вернемся, уже перестанет существовать, а наши ребята не дадут меня посадить»⁴ .

Повесть была адресована солдатам и офицерам чехословацких добровольческих частей. Автор явно преследовал определенные агитационные цели, стремясь пробудить у читателей патриотические чувства и ненависть к австро-венгерской монархии и военщине. Отсюда сильный публицистический акцент. Зденек Горжени говорит об этом: «Гашек написал "Бравого солдата Швейка в плену" по социальному заказу <...> во имя успеха вооруженного антиавстрийского сопротивления. Австрийская империя еще существовала, война еще не была ею проиграна, и среди вчерашних солдат чешской и словацкой национальности надо было вести большую разъяснительную работу. Нужно было рассеять какие бы то ни было проавстрийские иллюзии, привлечь в интересах войны с Австрией как можно больше добровольцев из рядов военнопленных. По этим политическим мотивам Гашек и взялся за свое самое острое оружие - антиавстрийскую сатиру. Поэтому и мобилизовал Швейка. Поэтому он сознательно строит свое произведение как осмеяние, как суд над ненавистной милитаризованной монархией, которая угнетала его родной народ и вовлекала его в несправедливую войну. Это был суд над бюрократическим Молохом, теперь уже пораженным тяжелым недугом, деградировавшим и находящимся в агонии» ^5.

После Февральской революции и падения русского царизма крах австро-венгерской монархии стал казаться особенно реальным и близким. Гашек всеми силами стремился способствовать борьбе с ней. В этой связи и могла возникнуть потребность скорее выпустить готовую часть книги.

Сосредоточенность автора на образе Швейка оказалась на этот раз даже более продолжительной и пристальной, чем в 1911 году, когда создавались рассказы. Если повесть значительно уступает по своим размерам р,оману, написанному позднее, то одновременно она почти в четыре раза превосходит по объему цикл рассказов о Швейке. Да и вообще это самое крупное произведение из всего написанного Гашеком в России (по крайней мере до нас не дошло более крупных произведений). Естественно, что, работая над большой повестью о Швейке, Гашек не мог не заглядывать вперед и не думать о его дальнейшей судьбе. Это подтверждают и новые замыслы, возникшие вскоре у него.

В августе 1917 года, всего через месяц-другой после выхода из печати повести «Бравый солдат Швейк в плену», Гашек прибыл в полк, размещавшийся в украинском селе Березна. Здесь он много общался со своим пражским другом, тоже писателем, Франтишеком Лангером. Еще до войны вместе с Лангером и другими друзьями Гашек сочинял пьесы для кабаре, которые потом ими же исполнялись. Лангер вспоминает, что и в полку устраивали музыкальные вечера и любительские театральные представления (для этой цели был даже приспособлен и оборудован амбар). В Березне Гашек предложил Лангеру написать сообща для любительской постановки в полку «пьесу о Швейке, как он готовится вступить в чехословацкое войско. Он (Гашек. - С. Н.) будет, мол, обдумывать ее»⁶.

Любопытно, что с этим замыслом хорошо согласуется и даже, пожалуй, перекликается одна подробность, мелькнувшая еще в концовке повести «Бравый солдат Швейк в плену». Там упомянуто, что, едва сдавшись в плен, Швейк встречается с чехословацкими добровольцами. Уже второй день своего пребывания в плену он проводит в добровольческой роте своих земляков. Почти наверняка уже и тогда будущая судьба Швейка была связана в сознании автора с этими воинскими соединениями.

Итак, очередным звеном и фрагментом в творческой истории интересующей нас темы была мысль изобразить Швейка в добровольческих чехословацких частях в России. Из военнопленного Швейк должен был превратиться в солдата этих частей.

Замысел произведения (или произведений) о Швейке разрастался по мере развития исторических событий. Автор как бы шел по их стопам. Гашек ставил своего героя в новые и новые исторические условия: мировая война и австрийская армия, плен, добровольческие части...

Одновременно в сознании Гашека жили творческие планы, связанные с намерением изобразить какие-то стороны истории чехословацких добровольческих частей в России. Еще в лагере для военнопленных в Тоцком он заявлял, что собирается написать историю Первого чехословацкого полка имени Гуса.⁷ Ему хотелось показать (что он делал потом и в своих корреспонден-циях с фронта), как чешский и словацкий народ «сохранил твердый и непреклонный характер и не склонился перед Австрией» (XIII-XIV, 244), перейдя к вооруженной борьбе против нее. Позднее стали вырисовываться и юмористические ответвления таких замыслов, порожденные неудовлетворенностью писателя политикой руководства чехословацких общественно-политических и военных объединений в России. Особенно интересно в этом смысле построение памфлета Гашека «Клуб чешских Пиквиков» (конец апреля 1917 года), который облечен им в форму рассказа о намерении создать сатирический роман: «Решил я написать роман о Клубе сотрудников Союза *, чтобы научить читателей если не постичь загадку чешской политики, то по крайней мере почувствовать ее. Роман этот выйдет уже после войны, дабы на родине у нас каждый имел возможность насладиться зрелищем, как эти невинные души из застольного общества на Подвальной улице, Киев I, вознамерились вдруг ни с того, ни с сего взять власть в свои руки, чтобы руководить чешскими делами, и <...> начали действовать, проявляя прямо-таки изысканные умственные способности.

Пока познакомлю здешних читателей с отдельными действующими лицами романа, начиная фигуркой председателя Клуба чешских Пиквиков паном Халупой» (XIII-XIV, 167).

Восемь раз в фельетоне упоминается о будущем романе. Каждое новое действующее лицо вводится подобным упоминанием, например,

"Выдам также секрет, что одна из глав "Клуба чешских Пиквиков" будет иметь название "Председатель клуба Халупа на совещаниях в Петрограде у господина Б. Павлу, приятеля известного немецко-австрийского шпиона Шелкинга" (Там же, 169). Или: "Очень интересным героем романа является доктор Кудела" (170). Заключая фельетон, Гашек сообщает: "Я кончаю пока серию портретов из нового романа и подчеркиваю, что история Клуба чешских Пиквиков по охваченному материалу будет доведена до самого последнего времени и будет содержать самый богатый набор имен и течений всех оттенков..."» (XIII-XIV, 174).

Все это очень напоминает «Историю партии умеренного прогресса в рамках закона», написанную Гашеком еще в 1912 году и построенную в виде ансамбля юмористических шаржей на реальных лиц. Одновременно памфлет перекликается как с изначальным замыслом романа «Похождения бравого солдата Швейка» («Посмеюсь над всеми глупцами...» - говорил он, приступая к работе над романом ⁹ могла бы стать и «история» чехословацких добровольческих частей в России, точнее, изображение некоторых ее сторон, потому что в принципе отношение к этим частям, самой их идее, назначению, миссии, было у Гашека не только положительным, но даже восторженным.

«Клуб чешских Пиквиков» написан примерно в то же время, что и «Бравый солдат Швейк в плену». Таким образом разрабатывались одновременно две темы или два аспекта одной темы. Развивающийся замысел «швейкианы» и планы нового сатирического сочинения, возможно, существовали еще порознь, раздельно но, если и так, то очень скоро они сомкнутся.

Мы установили, что, побывав в австрийской армии и в плену, Швейк должен был оказаться затем в чехословацких добровольческих частях. А что должно было произойти дальше? Оказывается, и на этот вопрос можно ответить с достаточной определенностью. На помощь опять приходят рекламные плакаты, о которых уже была речь. Как мы помним, заглавие книги было сформулировано Гашеком в афишах следующим образом: «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой и гражданской войны у нас и в России». Разумеется, намерение показать Швейка в обстановке гражданской войны могло появиться у Гашека не раньше, чем началась эта война. Но этот план был продолжением уже существовавшего в сознании автора и постепенно развивавшегося замысла большого произведения или цепочки произведений о Швейке. Произошло дальнейшее «наращивание» замысла.

На чьей же стороне оказался бы Швейк в гражданской войне? Тут мы, к сожалению, можем опереться главным образом на воспоминания современников, а этот источник, как известно, не всегда надежен. Память нередко подводит. Однако в данном случае полностью совпадают свидетельства совершенно разных людей, никак не связанных между собой. Все они в один голос утверждают, что дальнейший путь Швейка лежал в Красную Армию. Неоднократно об этом заявлял сослуживец Гашека по политотделу Пятой армии Арношт Кольман, много общавшийся с ним в Сибири - в Красноярске, Иркутске. Важно к тому же, что делился он своими воспоминаниями по свежим следам, еще в 20-е годы. По словам Коль-мана, «Гашек часто говорил о плане большого военного романа, который должен описывать развитие австрийского солдата от "яблочка" ** до красноармейца» ¹⁰. Но особенно авторитетно свидетельство чешского писателя Ивана Ольбрахта. Он встречался с Гашеком в Праге в 1921 году — в разгар его работы над романом о Швейке. Однако об этом есть смысл сказать чуть позже.

«в стране большевиков». Такими сведениями поделился в свое время известный русский художник Ярослав Сергеевич Николаев, не раз выступавший в 60-е годы в ленинградском Доме художника с устными воспоминаниями о своих встречах с Гашеком. В 1967 году его воспоминания были записаны на магнитофонную пленку чешским корреспондентом Иржи Сейдлером и напечатаны в журнале «Свет совету».

Я. С. Николаев родился в 1899 году (как и Гашек - 30 апреля). Его детские и юношеские годы прошли в Сибири. Он учился в Томском художественном училище. Дальнейшая его судьба была связана с Восточносибирскими художественными мастерскими и с Иркутским университетом, где он поступил на исторический факультет. Он посещал «иркутское Общество художников», изучал в местных коллекциях «полотна Поленова, Левитана, Касаткина, Лансере, Сомова, Мане, Ренуара, сблизился с несколькими профессорами Мюнхенской академии художеств, заброшенными волей военной судьбы в далекий Иркутск. Эти военнопленные помогли Ярославу Николаеву в понимании западного изобразительного искусства, начиная академизмом и кончая импрессионизмом» ¹¹. После прихода в Иркутск Красной Армии он преподавал в художественной студии Пятой армии, а затем стал сотрудником агитационного отдела армии, где и познакомился с Гашеком. Общение их длилось несколько месяцев (лето-осень 1920 года). Гашек был в это время, как известно, начальником интернационального отделения политотдела Пятой армии и вел большую организационную и пропагандистскую работу. По словам Николаева, они и жили рядом.

Самое интересное в воспоминаниях Николаева - его утверждение, что в Иркутске он читал неизвестное в наши дни сочинение Гашека «Швейк в стране большевиков». Но, может быть, об этом лучше рассказать в виде своего рода отчета автора этой книги о поездке в Иркутск и о том, что удалось там узнать.

Иркутский дневник.

на расстоянии шестидесяти километров от Байкала приезжий постоянно думает о нем. Чем бы вы ни занимались, Байкал все время притягивает ваши мысли, словно магнит, и непрерывно присутствует в вашем сознании вместе с могучей Ангарой, которая вытекает из озера и на которой стоит этот город.

Но сведущего человека в Иркутске не покидают и мысли о Ярославе Гашеке. Многие места здесь хранят память о знаменитом чешском писателе, который провел когда-то в этом городе несколько месяцев. Бывал он и в окрестностях Байкала - например, на западном его побережье в городе Верхоленске (в верхнем течении реки Лены) и в Забайкалье - в городе Баргузине (на одноименной реке, давшей также название лучшему в мире соболю и воспетому в песнях знаменитому байкальскому ветру). Бывал в Верхнеудинске (нынешний Улан-Уде - центр Бурятской республики) и даже на границах Монголии, к югу от Байкала в районе Кяхты. Поездка состоялась, видимо, в сентябре или в первой половине октября 1920 года. 3. Штястны в своей книге сообщает, что, вернувшись в Иркутск, Гашек «с восторгом рассказывал» в штабе «о Бурят-Монголии. В этот край его сопровождала Александра Гавриловна. Они познакомились с местами возле озера Байкал <...> добрались до границ Монголии. В здешних степях узнали простых людей, ведущих кочевой образ жизни. Уже раньше он слышал в редакции (газеты "Ур". - С. Н.) от Тунуханова об этой удивительной земле, богатой различными травами и цветами, из которых местные жители приготовляют превосходные растительные лекарства против всех людских недугов. Так Гашек узнал степные места возле Улан-Уде, Баргузина и Кяхты. Но больше всего ему Понравилась езда на диких степных лошадях» ^12. Судя по тому, что длительных отлучек из Иркутска в сентябре-октябре у Гашека не было, по крайней мере часть пути они проделали поездом. Можно представить себе, как они ехали по железной дороге, огибающей с юга Байкал. В те времена она была чудом техники. Железнодорожный путь вился над озером по карнизу скал, поезд шел, то проносясь над пропастями, то срезая мысы в тоннелях и арках. Б. С. Санжиев упоминает, что Гашек выезжал также в Балабанск - город на Ангаре, на западном побережье Байкала, приблизительно на полпути между Иркутском и Братском ^13.

На какое-то время с Иркутском оказалась связанной судьба не только Гашека, но и человека, ставшего прототипом его главного героя. За год до Гашека, в 1919 году, здесь находился Йозеф Швейк. Он числился здесь в обозной роте при штабе чехословацкого войска, а на самом деле служил в разведке. В Иркутске же он был признан медицинской комиссией непригодным к несению военной службы, что и было изложено в соответствующих документах (в том числе на русском языке), которые хранятся теперь в пражском Военно-историческом архиве, в Картотеке легионеров, в папке «Йозеф Швейк». Летом 1919 года Швейк был демобилизован и отправлен из Иркутска во Владивосток, а оттуда морским транспортом «Эфрон» в Европу.

Все это невольно всплывает в памяти, когда бродишь по улицам Иркутска и по берегу Байкала. Особенно не выходили из головы воспоминания Николаева и его утверждение о том, что Гашек давал ему в Иркутске читать свое сочинение «Швейк в стране большевиков». Вот как выглядит фрагмент беседы чешского корреспондента с Николаевым (в обратном переводе с чешского):

«Николаев. В Иркутске он также написал своего "Швейка в стране большевиков".

Сейдлер . "Швейка в стране большевиков"? У нас не известно, что Гашек написал такое сочинение.

. Это было уже так давно, что я сам не помню подробностей. Но одно знаю точно - это был от руки написанный и с помощью примитивной техники размноженный текст, который я потом нигде больше не читал.**** Жаль, что я не спрятал его тогда. Один экземпляр был у меня. Особенно интересны были "Приключения кадета Биглера", которые я несколько раз с чувством перечитал.

Сейдлер . Это было написано по-русски?

Николаев

Сейдлер . Писал это по-русски Гашек сам, или кто-то перевел ему?

Николаев. Это я не берусь сказать. Но говорил он по-русски очень хорошо. Мы обо всем говорили с ним без труда. Запомнил я также, что кадет Биглер употреблял в этой книге некоторые очень неприличные выражения. Настолько неприличные, что меня это местами далее смущало.

Как вы расстались с этим экземпляром? Куда он мог подеваться?

Николаев. Трудно сказать. Откровенно говоря, я совершенно не помню, взял ли его Гашек назад или же он остался в доме, где мы жили. Тогда уж время было такое. Мы переезжали с места на место и все оставляли. В 1917-1930 годах я несколько раз лишался всего, что у меня было»¹⁴

Речь шла, таким образом, о неизвестном до сих пор сочинении Ярослава Гашека. Подтвердится ли когда-нибудь его существование? Находки в архивах по прошествии семидесяти лет, по всей видимости, уже маловероятны, хотя и не исключены полностью. Оставалось лишь всесторонне обдумать сообщение Николаева, сопоставив его с другими фактами. Можно было также попытаться проверить, насколько достоверны и не лишены ли ошибок памяти его воспоминания в остальной их части.

«Сотрудники агитационного отделения, так же, как и командование, были размещены в гостинице "Модерн" или по соседству с ней. Гашек и я жили в домике пастора на углу Амурской и Большой улицы. Жили мы и работали в соседних комнатах. Это нас, естественно, еще больше сблизило. Я участвовал в пропаганде и агитации средствами изобразительного искусства. Гашек - прежде всего искусством слова, печатного и устного. Двери между нашими комнатами были постоянно открыты, так что мы часто разговаривали и во время работы».

Здание гостиницы «Модерн», превращенное позднее в «Дворец Труда», стоит в Иркутске и по сей день. Сейчас в нем размещены детский театр, некоторые учреждения и магазины. Своей фасадной стороной оно выходит на бывшую Большую, боковой - бывшую Амурскую. На фасаде после Второй мировой войны установлена мемориальная доска Гашека (улыбку вызывает, что она оказалась по соседству с вывеской парфюмерного магазина «Ландыш»). Если перевести взгляд с памятной доски на верхнюю часть трехэтажной центральной части здания, то на белом фронтоне и сейчас можно прочесть надпись «Дворец труда», сделанную характерным для 20-х годов шрифтом. Однако никакой церкви нигде поблизости не было и в помине. Между тем Я. С. Николаев набросал по памяти даже рисунок храма и жилища пастора рядом с ним, пометив стрелками окна комнат — своей и Гашека.

Еще предстояло заглянуть в библиотеку иркутского краеведческого музея и посмотреть старые планы города. Но едва оказавшись на углу бывшей Большой и Амурской, я не утерпел и стал спрашивать прохожих, выбирая тех, что постарше, не помнят ли они церковь, которая якобы стояла где-то здесь. Уже вторая или третья из женщин, ответила: «Как же, вот тут, где сквер, стояла лютеранская церковь. Как сейчас помню. Я еще девчонкой была...» Ага, значит, не православная церковь, а кирка... Вот почему Николаев и говорит о домике пастора, а не священника.

Мы беседовали неподалеку от «Дворца Труда», близ двухэтажного особняка с башенкой, увенчанной вытянутым вверх фигурным куполом. Судя по вывеске, сейчас этот дом занимала 2-я поликлиника Кировского района города Иркутска. Мне пришло в голову, что в регистратуре, наверное, сидит какая-нибудь пожилая женщина и у нее тоже можно что-то узнать. Так оно и оказалось. Чтобы завязать разговор, я обратился для начала с вопросом, как раньше назывались ближние улицы. Женщина ответила и добавила: «В6н~по=~ смотрите у нас фотографии над лестницей». Красивая, широкая мраморная лестница вела на площадку, а затем раздваивалась и симметричными маршами поднималась вдоль стен на второй этаж. По стенам висели крупные застекленные фотографии - виды центральных улиц Иркутска, и, как оказалось, не современные. Уже на второй фотографии я вдруг узнал церковь, нарисованную Николаевым. Вот он и домик пастора на небольшом удалении от церковного здания. При этом фотография сделана практически с той же точки, с которой по памяти рисовал кирку Николаев.

Не оставалось ничего другого, как тут же кинуться к заведующей поликлиникой за разрешением переснять фотографию. Но рабочий день уже кончился, и все, кто мог дать такое разрешение, ушли. Происходило это в пятницу, и теперь нужно было ждать до понедельника. К сожалению, это был уже последний день моего пребывания в Иркутске, а тем временем стало ясно, что и в библиотеку краеведческого музея, где также могли оказаться старые виды Иркутска, мне не удастся попасть: стояло лето, и фонды оказались временно закрытыми. Единственно, что удалось сделать за выходные дни, - заранее договориться в фотосалоне по соседству с поликлиникой о том, что у них для меня срочно изготовят копию фотографии, которую я принесу.

препятствие. «А как вы ее снимете?» -спросила сестра. Я попытался заверить, что у меня полная договоренность с фотосалоном. Оказалось, однако,, она имела в виду совсем другое. Мы поднялись на лестницу, и я убедился, что застекленные фотографии таинственным способом (по-видимому, с обратной стороны) были напрочно прикреплены - сразу по нескольку штук - к большим деревянным щитам, а те, в свою очередь, наглухо привинчены или приколочены к стене. Снять фотографии без риска повредить и снимки, и стены оказалось совершенно невозможным.

Снова пришлось отправиться в фотосалон, чтобы попросить мастера сделать пересъемку на месте. Однако, едва переступив порог ателье, я понял, что мастер никак не сможет отлучиться: его осаждала целая толпа бурятов, главным образом девушек. Они пришли сниматься на цветную пленку и по этому поводу были разряжены в ярких тонов зеленые и красные платья, которые очень шли к их черным до блеска волосам и бровям. Когда-то Ярослав Гашек для дедов и бабушек этих девчат печатал в армейской типографии на берегу Ангары бурятский букварь и грамматику, первую бурятскую газету. До этого своей письменности у них не существовало. Правда, уже в XIX веке православные миссионеры издавали на родном языке бурятов религиозные сочинения, используя русскую азбуку. Еще не так давно многие буряты вели кочевой образ жизни. Сейчас приятно было видеть, что девушки явно с образованием, скорее всего, студентки. Вспоминалась и первая картина Николаева, который в молодости был вдохновлен идеей развития народов Сибири. Она называлась «Бурят-Монголия». На ней были изображены и Байкал, и рыбаки, и овечьи отары, белеющие на склонах гор, и таежные охотники, промышляющие зверя, - целая живописная энциклопедия, не лишенная юношеской наивности и стремления изобразить все сразу.

Через некоторое время мне все же удалось прорваться к фотографу, и, стоя в полутемной комнате у штатива аппарата, накрытого черным покрывалом и освещенного нижним светом, я объяснил ситуацию. «Да, эти фотографии были отпечатаны к трехсотлетию Иркутска. Их делал мой сменщик, - задумчиво проговорил он и, помолчав, добавил: - Вот, кстати, одна из них». Я поднял глаза и увидел на стене ту самую церковь. Рано утром на следующий день, улетая в Москву, я увозил с собой негатив. Но до этого произошли еще два события.

Осматривая в очередной раз сквер и пытаясь представить себе, как была расположена кирка, я не мог отделаться от ощущения, что у меня все-таки не сходятся концы с концами. День был солнечный. Легко было определить страны света, но никак не получалось, чтобы церковное здание соответствовало фотографии и в то же время было ориентировано с запада на восток. А ведь храмы строятся. именно так. Не оставалось ничего другого, как снова расспрашивать прохожих. И тут мне снова повезло. На соседней улице я повстречал интеллигентную женщину, которая оказалась реставратором по специальности и знатоком Иркутска. Надежда Георгиевна Леус любезно прошла со мной на сквер и показала, что вход в ограду и в храм находился на самом углу сквера, на пересечении Большой и Амурской напротив башенной части здания поликлиники — через улицу от этого здания. Моя собеседница рассказала также, что вдоль храма в свое время были посажены ели и отдельные из них еще сохранились, хотя и затерялись среди позднее высаженных, но обогнавших их в росте лиственниц. Одна из этих елей, росшая влево от входа в храм (если стоять к нему лицом), до сих пор зеленеет в углу сквера и даже запечатлена, как я обнаружил позже, на некоторых фотографиях этого уголка Иркутска (на них видна и часть здания гостиницы «Модерн» с красивыми балконами в стиле сецессиона) ¹⁵. Симметрично ей, справа от входа росла будто бы другая ель. Они и «сторожили» вход в ограду. Две-три ели сохранились и в другом конце сквера. Правда, при Гашеке этих елей не было. Их посадили позднее, но по ним еще и сейчас можно восстановить по крайней мере часть контурных очертаний храма. В ответ на мой вопрос о странах света Надежда Георгиевна пояснила, что у лютеран допускается и иная ориентировка церковного здания.

магазин. Во дворе этого дома сохранилось небольшое каменное строение с закругленными в верхней части окнами и аркатурным поясом над ними (свисающие концы полукружий образуют в местах соединений нечто вроде крестообразного рисунка). По мнению Надежды Георгиевны, это было здание, связанное с погребальным обрядом. Она добавила, что строение некоторыми чертами напоминает архитектуру самого храма, выдержанного в стиле ранней готики. Красива была якобы и ограда из камня и металла, обрамлявшая кирку. Со временем евангелическая церковь была закрыта, а в здании храма разместили санэпидемстанцию. В середине 60-х годов, как удалось установить позднее, храм был снесен, так же, как на другой площади еще раньше были безжалостно снесены кафедральный собор и Тихвинская церковь, составлявшие вместе со Спасской церковью, Богоявленским собором и католическим костелом (к счастью уцелевшими) неповторимый силуэт центральной исторической части города. Между прочим, расположение и католического костела, и лютеранской церкви на самых видных местах в центре города (недаром на месте кирки был сооружен памятник Ленину, для чего она и была снесена) наводило на мысль, что неправославные религии не так уж притеснялись в старой России.

Некоторое время спустя по адресным книгам Иркутска удалось установить, что в 1915 году обитателем дома № 12 по Большой улице был пастор Георг Вольдемарович Сиббуль. Его сын Вольдемар Георгиевич Сиббуль также был священнослужителем (указан тот же адрес). Проживали ли они в доме при храме после прихода Красной Армии и находились ли вообще в это время в Иркутске, остались ли живы или погибли в урагане революции либо позднее, в годы репрессий против духовенства, сейчас уже трудно гадать. Н. Г. Леус сообщила мне позднее в письме, что домик возле кирки известен как жилище привратника церкви. Возможно, и в конце гражданской войны он назывался домиком пастора только по традиции.

Так удалось выяснить, где стоял дом, в котором жил в 1920 году Ярослав Гашек, занимая комнату по соседству с Николаевым. Отсюда он ходил в политотдел - в гостиницу «Модерн», до которой было две минуты ходьбы. Отсюда отправлялся на митинги на Александровский сквер (переименованный тогда в сквер Парижской коммуны) на берегу Ангары (пять минут ходьбы неторопливым шагом от домика пастора) и в типографию (семь минут ходьбы; сейчас дом 36 на берегу Ангары - на углу набережной и Тихвинской улицы). В этой типографии издавались газеты, которые редактировал Гашек, печатались листовки и воззвания. Здесь, по воспоминаниям сослуживцев, Гашек вел оживленные беседы с писателем Зазубриным. В этой же типографии, вероятно, было размножено на гектографе и сочинение Гашека «Швейк в стране большевиков», если оно действительно существовало.

Все вроде бы сходилось и совпадало. Смущало, однако, что был известен другой адрес Гашека в Иркутске. Еще в 1961 году его нашел сибирский историк В. П. Скороходов. В иркутском архиве им был обнаружен список чехов и словаков, в котором значилось: «Гашек Ярослав И. - Поарм 5 (т. е. Политотдел пятой армии. - С. Н.) — Дегтевская ул., №4»¹⁶. Скороходов сообщал также в своей публикации, что фотография дома по Дегтевской 4 (позднее она стала называться Российской улицей) была послана Александре Львовой в Чехословакию, и та подтвердила, что они жили с Гашеком в этом доме. Признаться, в рассказе Я. С. Николаева вообще несколько настораживало, что он ни словом не обмолвился о жене Гашека. Между тем в Иркутске она была с ним и даже, кажется, не одна, а вместе со своей матерью. (Во всяком случае И. Частка, опубликовавший воспоминания А. Г. Львовой, записал с ее слов: «В августе (1919 г. - С. Н.) мы с типографией переезжаем (из Уфы - С. Н.) в только что взятый Челябинск. Мамашу берем с собой, весь сибирский путь она проделала с нами. С ней нам обоим было хорошо»¹⁷ вроде рабочего кабинета, где он мог также отдыхать и в случае необходимости ночевать, а жена и теща жили постоянно в другом месте - там была семейная квартира? А может быть, Гашек вообще в разное время проживал в Иркутске по разным адресам? Глухое упоминание об этом есть вроде бы в книге Штястного: «В половине двадцатого года в Иркутске при губкоме РКП(б) во главе с Гашеком был создан Чешско-словацкий комитет пропаганды и агитации. Разместился он на одной из улиц в небольшом, впоследствии снесенном домике. Некоторое время проживал здесь и Гашек» ¹⁸. Явно имелся в виду не дом на Дегтевской улице, ибо тот - как раз «большой» (Скороходов употребляет именно это слово), двухэтажный в отличие от одноэтажного домика пастора ¹⁹.

Рыбалка на Чертовом озере.

Но так или иначе зарисовка Николаева и его воспоминания о домике пастора получили подтверждение. Вскоре затем подтвердились некоторые другие обстоятельства и реалии, связанные с общением Гашека и Николаева. Художник рассказывал: «Одним из наших общих развлечений была рыбалка. Удочки мы держали снаружи дома за наличниками - в доме они не умещались. Мы накапывали в садике у церкви червей, брали с собой старый чайник, варили вкрутую яйца, накладывали каши из пшенной крупы, которую выдавали тогда в любом количестве, а если представлялась счастливая возможность, то захватывали и "китайские" калачи, которые были очень дороги. Мы выменивали их на "Манчжурке" (т. е. на станции железной дороги. - С. Н.) на рубашки или кофе - в зависимости от того, что удавалось достать. С этими запасами около двух часов ночи мы отправлялись к Чертову озеру. В нем, правда, водились только караси, но нам здесь нравилось. Придя на место, - а к этому времени уже начинало светать, - мы раскладывали маленький костер и закидывали удочки. Гашек был малоразговорчив, только иногда мурлыкал чешские песни. (Теперь на минуточку прерву рассказ - вставляет корреспондент. - Это было волнующее мгновение: ненадолго замолчав, чтобы припомнить, Ярослав Сергеевич вдруг извлек из своей памяти мотив и слова - это было как чудо: растроганным голосом, русифицируя слова и напев, он начал петь мелодичную чешскую песню "Летела гу-сынька, летела высоко..." и первые слова давно забытой песни "Голубые очи, что ж вы плачете"...). Песню "Летела гусынька" Гашек напевал, когда у него было хорошее настроение, "Голубые очи", которая звучала как-то трагично, наоборот, если у него что-то не ладилось, особенно в личной жизни (? - С. Н.). «Чертово озеро» было второй моей заботой в Иркутске. С одной стороны, было интересно познакомиться со всеми местами, где Гашек бывал, а с другой, хотелось проверить память Николаева и на этом «сюжете». Сразу по приезде в город я стал расспрашивать о Чертовом озере старожилов, начиная с дежурных в гостинице. Но никто из встретившихся мне ничего о нем не знал. Иркутский знаток Гашека Б. С. Санжиев также не помнил. Да и на туристском плане, который удалось достать, озеро не было обозначено. Надежды на подробные карты города и его окрестностей, - а они, конечно, имелись в краеведческом музее, - рухнули после того, как стало ясно, что библиотечный фонд музея временно закрыт. И тут мне повезло в третий раз. Буквально в последний день, в самый последний момент удалось заглянуть в Научную библиотеку Иркутского университета, расположенную в так называемом Белом доме - бывшем дворце генерал-губернатора Восточной Сибири, украшающем набережную Ангары. Симпатичная заведующая Отделом редких книг и рукописей Надежда Васильевна Ку-ликаускене предупредила меня, что едва ли я что-нибудь успею прочесть, так как через полчаса библиотека закрывается, но услышав, с каким вопросом я пришел, вдруг воскликнула: «Так ведь я живу у Чертова озера!» Мы разговорились, выяснилось, что Надежда Васильевна также интересуется Чехословакией, писала статьи о чешских книгах в Иркутской библиотеке и публиковала их в пражском журнале «Чтенарж» («Читатель») и в «Федоровских чтениях» ²⁰. Довелось ей бывать и в Чехословакии — отдыхать в Карловых Варах. В домашней библиотеке у нее оказался даже русский четырехтомник Гашека, который я готовил к печати. Надежда Васильевна не только охотно рассказала все, что знала о Чертовом озере, но и пообещала в тот же день проверить свои сведения, побеседовав с краеведом Раисой Андреевной Архиповой (р. 1905), иркутской старожительницей, автором, двух книг по ботанике Восточной Сибири и незавершенных еще мемуаров. И сдержала слово.

с этими местами были связаны легенды о разбойниках. Но название озера происходит отнюдь не от слова «черт», а от слова «черта». Здесь проходила пограничная черта, разделявшая владения деревень Мельниково и Смоленщино. Позднее я обнаружил, что озеро все же обозначено и на некоторых туристических планах Иркутска — рядом с железнодорожной станцией Кая. Но сейчас оно обмелело и по-настоящему наполняется водой главным образом в сырую погоду.

Путь к озеру из центра города во времена Гашека мог быть только один. Чтобы попасть туда, надо было выйти к понтонному мосту (он находился почти на том же месте, где сейчас находится так называемый Старый мост), перейти по нему через полноводную Ангару и затем двигаться налево к речке Кая и дальше за нее. Дорога могла занимать, в зависимости от маршрута, приблизительно час времени или несколько больше. Значит, приходили они на место где-то после трех часов. Чуть позднее в летние месяцы как раз светает. Таким образом, Николаев довольно точно определил расстояние до озера от центра города.

Во времена Гашека левобережье Ангары еще не было застроено, кроме узкой кромки вдоль могучей реки, и район этот был излюбленным местом отдыха иркутян. Особенно живописны были как раз окрестности речки Кая, покрытые богатой и разнообразной растительностью. Много здесь было черемухи. Иркутские гимназисты еще в пушкинские времена писали сочинения об экскурсиях на речку Кая (в фонде редких книг научной библиотеки Иркутского университета хранится целый сборник гимназических сочинений тех лет ²¹, изданных ни больше ни меньше как в столице - в Санкт-Петербурге!).

Возвратившись в Москву, я вскоре убедился, что подробности о Чертовом озере можно было узнать и не выезжая в Иркутск. Достаточно было полнее познакомиться с литературой о Николаеве. Выяснилось, что рассказ художника о его общении с Гашеком, о чтении им сибирского «Швейка» был частично воспроизведен в одной из статей о Николаеве еще за семь лет до его интервью пражскому корреспонденту. Вот как описывались там походы на рыбалку: «Они поднимались в предрассветный час, захватив с собой чайник, яйца, калачи, переходили по понтонному мосту Ангару, поднимались в гору, поросшую мохнатым лесом (местность за Ангарой постепенно повышается. - С. Н.). Там лежало озеро, густо заросшее лилиями. Рыболовы забрасывали в темные "окна" удилища, разводили костер, варили уху, наслаждались общением с природой» ^22.

мысленно линию на запад, она пересечет всю Западную Европу, весь Атлантический океан, и ее конечная точка окажется на американском континенте, на территории Канады, где-то западнее Оттавы и севернее Великих озер...

Бывал ли Гашек нахмуренным?

Самой уязвимой в воспоминаниях Николаева была совершенно неожиданная психологическая характеристика Гашека, далеко не совпадавшая с тем, что было привычно слышать о нем. Венгерский писатель Мате Залка, встречавшийся с Гашеком в Пятой армии в Красноярске, вспоминал, как и многие другие, что вокруг Гашека всегда царил смех: «в присутствии Гашека мрачным оставаться было просто невозможно. Он рассказывал, а мы, кругом стоявшие, уявгбалиеьТсМе-ялись, хохотали или просто ржали, надрываясь от смеха. Разговор Гашека - сплошной поток остроумных высказываний» ²³. У Николаева осталось совсем другое впечатление: «По большей части утверждают, что Гашек был необыкновенно веселым человеком. Не хочу этого оспаривать, но я его таким не знал. На протяжении тех нескольких месяцев, когда я жил рядом с ним, он был прямой противоположностью такому представлению, ходил по большей части задумчивый, даже нахмуренный. Он был небрежен в одежде, как, впрочем, и большинство людей вокруг нас <...>

Никто в то время, разумеется, не обращал на это никакого внимания. Важнее были другие достоинства, прежде всего достоинства духа и воли. А ими Гашек бесспорно обладал. Он был неутомим в своей деятельности, писал воззвания, статьи, часто ездил выступать за пределы города. На собраниях и на митингах я его, правда, ни разу не слышал, потому что не любил их. Но от других знаю, что он всегда имел большой успех».

сказано в воспоминаниях жены писателя Шуры Львовой. Она буквально в тех же выражениях, что и Николаев, поведала о настроении Гашека в то время: «В Иркутске Ярослав впервые за много месяцев ходил нахмуренный. Вызвано это было сообщением, что он должен возвращаться домой» ²⁴.

Гашек решал тогда для себя очень нелегкую дилемму. Он должен был сделать выбор - либо возвращаться на родину, либо навсегда остаться в России. И решение нельзя было откладывать. Война кончилась. Стало также известно, что определенные партийные круги в Чехословакии настаивают на его приезде для партийной работы дома. Естественно, что перед своим соседом, который ко всему прочему был на шестнадцать лет моложе его, Гашек далеко не раскрывал ни всех своих дум и забот, ни своего прошлого, в котором была и богемная молодость, и связь с анархистским движением, и первый, распавшийся потом брак, от которого в Праге остался малолетний сын. Едва ли Гашек делился и опасениями за свое будущее - и на родине, и в России. Он отда-' вал себе отчет, что в случае возвращения его ждет весьма сложная ситуация, что потом и подтвердилось. Не просто было и остаться в России. Конечно, здесь его ценили. Конечно, он не мог предвидетънасех-беззаконий, которые обрушились вскоре на страну. Он не мог предполагать, что пройдет некоторое время и жертвами кровавых репрессий станут и командующий Пятой армией М. Н. Тухачевский (который и сам окажется далеко не без греха), и люди непосредственно из собственного близкого окружения Гашека: в 30-е годы в числе погибших будут и лучшие его друзья. Среди них Николай Кочкуров (Артем Веселый), которого он знал еще по Самаре и мать которого ходила к Гашеку на тайную квартиру, когда он скрывался под Самарой. Погибнет писатель В. Я. Зазубрин, сменивший Гашека на посту редактора «Красного стрелка». Это с ним Гашек «дискутировал о литературном творчестве» ²⁵ в типографии на углу набережной и Тихвинской улицы, переименованной тогда в улицу Красной Звезды - потом переулок Гашека. (Между прочим в архиве Зазубрина могли отыскаться и материалы, имеющие отношение к Гашеку. Но где этот архив, если сам писатель был расстрелян?) Пал жертвой сталинского террора и бурят Ар дан Маркизов, инструктор интернационального отделения, которого Гашек привлек для работы по созданию первой бурятской газеты. Это дочка Маркизова Энгельсина сидит на руках у Сталина на известной фотографии, сделанной в Кремле в 1936 году во время приема делегации трудящихся Бурят-Монголии. В ответ на вручение букета цветов Сталин подарил ей тогда патефон и часы с надписью, выгравированной на крышке «От вождя партии». Эта фотография, увеличенная до саженных размеров, еще висела на здании ТЮЗа в центре Москвы, иллюстрируя любовь великого кормчего к детям, когда отец девочки уже шел по этапу, а от вождя партии не последовало ни малейшей реакции на письмо несчастной девчурки из далекой степи, в котором она писала о несправедливом аресте отца и напоминала о встрече в Кремле. Отца расстреляли, а мать погибла в ссылке, где с ней находилась и дочь.²⁶ Но все это было позже, когда и Гашека уже не было в живых. Однако тревожные симптомы, особенно в деятельности советских карательных органов, уже давали знать о себе, и Гашек их чувствовал, начиная с 1918 года. Вспомним его рассказ «Перед революционным трибуналом Восточного фронта», в котором, несомненно, отразились его собственные впечатления. После четырехмесячного отсутствия в Красной Армии в 1918 году он сам, как уже упоминалось, прошел проверку ревтрибунала. Все обошлось в тот раз благополучно, но след в душе остался. Особенно выразителен в рассказе Гашека образ члена трибунала Агапова, который борется с «тенями прошлого», «видя в каждом возможного предателя», и считает, что в свидетелях и судебном разбирательстве вообще нет необходимости, а вполне достаточно обвинения, на основании которого можно и выносить приговор, вплоть до смертного. Гашеку он дважды бросает в лицо фразу: «Как волка ни корми, он все в лес смотрит. Гляди, брат, а то голова прочь» (4, 119—122). Было отчего задумываться.

И все же для Гашека в 1920 году даже труднее было вернуться на родину, чем остаться в России (хотя останься он здесь, финал был бы, скорее всего, печальным, как и у многих других иностранцев, оставшихся в России и погибших в годы репрессий). И решившись в конце концов на отъезд, он так и не был до конца убежден, что поступает правильно, а позднее иногда и сожалел о возвращении. Отсюда и колебания, и раздумья в Иркутске, и нахмуренность, о которой в один голос и совершенно независимо друг от друга говорят и Николаев, и Шура Львова.

писателя, конечно, не могла сложиться у него без тесного общения с Гашеком.

Таким образом, все, что удалось проверить в воспоминаниях русского художника, получило подтверждение. Это повышало вероятность достоверности и его свидетельства о существовании сочинения Гашека «Швейк в стране большевиков». Гашек, будучи в России, вообще ведь вынашивал планы сочинений о Швейке, а частично и осуществлял их. Была написана повесть «Бравый солдат Швейк в плену», замышлялась пьеса о вступлении Швейка в добровольческие части. Первая жена Гашека Ярмила Майерова вспоминала, что по возвращении на родину он делился с ней: «Пишу Швейка. Все эти годы эта тема не отпускала меня. На фронте. В России. Всюду» ^27. Известно также, что вернувшись в Прагу, он пообещал некоторым издателям будущие свои сочинения вроде: «Швейк в русском плену», «Бравый солдат Швейк в плену у большевиков», «Швейк в Бугульме» и даже якобы «Швейк в денщиках у Ленина» ²⁸. Обещания эти оказались розыгрышем, но уже заглавия говорят сами за себя. Да и начало работы Гашека над романом совпало по времени с возникновением так называемого бугульминского цикла его рассказов, в которых он с юмором рисует некоторые эпизоды своей службы в Красной Армии. Тематика этих рассказов и замысел романа не могли не соприкасаться в сознании автора, тем более, что речь идет далеко не о проходных произведениях. И по художественному уровню они не уступают его роману.

Кстати говоря, бугульминские рассказы позволяют предполагать, что и в романе Гашек, видимо, не склонен был бы идеализировать гражданскую войну, обстановку в Красной Армии и т. д. Скорее они свидетельствуют о его достаточно трезвом и критическом восприятии всего происходившего на его глазах -восприятии, чуждом какой бы то ни было патетики и приукрашивания. Вспомним не только образы членов революционного трибунала в упоминавшемся рассказе, но и образ красного командира Ерохимова, бесчинствующего и упрекающего Гашека в недостаточной жестокости. Казни и расстрелы в глазах Ерохимова своего рода положенная норма, отступление от которой карается и сверху. Если не расстрелять, то хотя бы сделать вид, что расстрелял! Перед приездом инспекции он сооружает ложные могилы якобы расстрелянных врагов революции (рассказ «Потемкинские деревни»). Столь типичный для творчества Гашека мотив розыгрыша и мистификации приобретает, несмотря на юмористический тон рассказа, зловеще инфернальный оттенок. Невольно возникают в памяти строки В. Хлебникова из его поэмы «Председатель чеки»:

За то, что смертных приговоров
В моей работе не нашли.

Герой Хлебникова признается, что чувствует себя «склеенным из Иисуса и Нерона» *****.

Сближение идеалов коммунизма с идеалами чешских таборитов, пытавшихся создать общины-коммуны и провозгласивших социальное равенство, уживались у Гашека с отвращением к жестокости (сходйым было восприятие гражданской войны и у его русских друзей - писателей Артема Веселого, автора романа «Россия, кровью умытая», и В. Я. Зазубрина, написавшего роман «Два мира»). Между прочим, в литературе о Гашеке стало уже общим местом утверждение, что за всю гражданскую войну он не произвел ни одного выстрела. С другой стороны, публицистические статьи и фельетоны Гашека, которые он печатал одновременно с романом, не позволяют полагать, что он и разочаровался в социалистических идеалах как таковых.

а потом он забылся. Вот что писал, например, в 1929 году обычно хорошо информированный о чешской литературной жизни критик Михаил Скачков (первую половину 20-х годов он жил в Чехословакии). Отметив в одной из своих статей, что тема участия чехов и словаков в боях Красной Армии очень мало разработана в литературе, он продолжал: «Единственный писатель Ярослав Гашек, принимавший участие в гражданской войне на нашей стороне и обещавший описать ее в продолжении своей эпопеи, которое должно было носить подзаголовок "Швейк при советах", умер, не успев выполнить своего намерения» ²⁹. В другой статье М. Скачкова мы читаем о Гашеке: «Если раньше он писал мелкие рассказы, то сейчас он берется за монументальную эпопею, которая должна была охватить огромный период: мировую войну, русский плен, самодержавие, наши Февральскую и Октябрьскую революции и гражданскую войну в Сибири. Ранняя смерть помешала ему выполнить все эти планы» ³⁰. Каждый, наверное, обратит внимание на то, что само название соответствующей части книги, которое приводит М. Скачков, так же, как и упомянутые названия предполагаемых рассказов, поразительно напоминает и по смыслу и по тону заглавие, названное Николаевым.

Добавим, вместе с тем, что не существует ни одного воспоминания, в котором сообщалось бы об иных вариантах развития темы Швейка и сюжета романа в творческих планах Гашека.

Нет ничего удивительного, что в контексте подобных замыслов могло родиться и сочинение или набросок сочинения «Швейк в стране большевиков». Тем не менее полностью прояснить этот вопрос позволили бы только новые архивные находки. Если их не будет, сообщение Николаева, по-видимому, так и останется еще одной вечной загадкой в биографии Гашека.

он написал свой знаменитый роман, хотя и не успел закончить его полностью. В начале 1923 года Гашек умер, не дожив каких-нибудь четырех-пяти лет до своей всемирной славы. Николаеву было суждено стать профессиональным художником, пережить Вторую мировую войну, перенести блокаду Ленинграда, во время которой он едва не погиб (был случай, когда его, обессилевшего от голода и теряющего сознание, подобрали на невском льду), а затем оставить и воспоминания о Гашеке.

Но и сказанным замысел романа Гашека, по-видимому, не исчерпывался.

Гашек и Китай.

Последнее звено в реконструкции контурного плана романа Гашека может показаться уже совсем фантастическим. Однако приходится считаться с фактами, а они заставляют коснуться еще одного предания, имеющего прямое отношение к творческой истории романа. Для этого надо снова вернуться к информации Ивана Ольбрахта. Ее обнародовал в свое время известный чешский собиратель материалов о Гашеке и инициатор издания большого собрания его сочинений, ныне уже покойный Здена Анчик. В 1951 году в предисловии к «Похождениям бравого солдата Швейка» он сообщил: «По свидетельству Ивана Ольбрахта, Швейк как боец из народа должен был в русском плену после Великой Октябрьской социалистической революции перейти на сторону народа и с народом участвовать также в освободительной борьбе в Китае (Гашек встречался с китайскими прогрессивными военными, когда служил в славной Пятой армии)»³¹

Несомненно, эти сведения были получены 3. Анчиком непосредственно от Ивана Ольбрахта, с которым на протяжении многих лет его связывали дружеские отношения. Еще в 1928 году Ольбрахт привлек Анчика к сотрудничеству в газете «Руде право» в качестве автора судебных очерков. В ЗО-е годы вместе с Ольбрахтом и В. Ванчурой Анчик даже ездил в Закарпатье. Они постоянно общались и после второй мировой войны, в частности, на работе. В 1945-1952 гг. оба они работали в Министерстве информации - Ольбрахт руководителем отдела радио, затем издательств, Анчик - в секретариате министра.

30 декабря 1952 года, роман Гашека со вступительной статьей Аничка вышел осенью 1951 г. В выходных данных указано: «набор - 21. IV, печать - 15. IX. 1951» ³². Таким образом, предисловие Анчика написано еще до апреля 1951 года -практически за два года до смерти Ольбрахта. Прижизненная публикация сведений, полученных от Ольбрахта, - довольно надежная гарантия точности их передачи.

Как замысел романа Гашека стал известен Ольбрахту? В научной литературе о Гашеке, изданной в Чехии, не существует упоминаний о каких-либо личных встречах Ольбрахта с Гашеком. Однако это чистейшая случайность. Еще более 30 лет тому назад чешский журналист Зденек Штястны установил факт такой встречи и описал ее в своей книге о Гашеке, вышедшей на русском языке в Башкирском издательстве в Уфе, отметив заодно и то обстоятельство, что о посещении Гашеком Ольбрахта еще «не знает общественность». Целая главка в книге Штястного так и называется «О визите Гашека Ивану Ольбрахту». Он состоялся в конце июля 1921 года. Гашек тогда жил у Франты Сауэра на Яронимской улице в Праге. «После выхода в июле полностью первого тома "Швейка" Сауэр, придя как-то домой, сообщил Гашеку интересную и отрадную новость: "Ты должен пойти в Крч (один из районов на окраине Праги. — С. Н.), к Ивану Ольбрахту. Он приглашает тебя на обед». Быть позванным на обед в Крч событие немалое. Ольбрахт жил там со своим отцом Анталом Сташеком (также писателем. - С. Н.) в полном уединении. Когда Гашек пришел в Крч, то был немало удивлен, что Ольбрахт встретил его как старого друга, хотя знал о нем лишь по рассказам Сауэра и Сука (с которыми разговаривал о Гашеке и накануне. - С. Н.) и Софьи Самойловны Гончарской (политработник Пятой армии, встречавшаяся в 1920 г. с Ольбрахтом в Москве и рассказавшая ему о работе Гашека в Красной Армии. - С. Н.). После обеда в домике на окраине Праги Гашек чувствовал себя в обществе Гелены Малиржовой (жена Ольбрахта, писательница. - С. Н.) и Антала Сташека настоящим писателем (в высших литературных кругах Гашека все еще недооценивали. - С. Н.). Наряду с другими вопросами обсуждался также состав гашековского «предприятия» (деятельность Гашека, Сауэра и Сука по изданию и распространению «Похождений бравого солдата Швейка». - С. Н.)»³³.

Естественно, не могла не зайти речь и о продолжении романа, тем более, что в послесловии к первому тому Гашек, как уже говорилось, затрагивал эту тему, оповестив читателей о предстоящем выходе очередных частей романа «На фронте» и «В плену». Ольбрахт вообще живо интересовался судьбой и творчеством Гашека. Еще в 1920 году во время своей поездки в Советскую Россию он усиленно расспрашивал о нем в Москве и привез в Прагу сведения о его политической работе в Красной Армии. Он был первым, кто высоко оценил роман Гашека в печати (в ноябре 1921 года). Естественно, он не мог не проявлять интереса и к замыслу продолжения романа. Таким образом, цепочка информации, идущей от Анчика и Ольбрахта, вновь нас привела к самому Гашеку. Круг замкнулся.

Конечно, версия о том, что Гашек собирался связать судьбу Швейка с освободительной борьбой китайского народа, может показаться непосвященным достаточно экзотичной. Однако надо реально представлять себе атмосферу и среду, в которой Гашек вращался в Сибири. Китай был рядом. Множество китайцев постоянно находилось и в традиционной столице Восточной Сибири — Иркутске. Отношения с Китаем, особенно с учетом перспектив освободительной борьбы там, вообще занимали тогда очень большое место в русском сознании и в революционных ожиданиях - тем более у сибиряков. Важное значение им придавало и руководство Советской России.

армии и по долгу службу руководил работой как с иностранцами и бывшими военнопленными (сотни тысяч которых скопились на пути следования Пятой армии), так и с национальными меньшинствами - бурятами, монголами, китайцами и корейцами, служившими в армии или жившими в зоне ее действий. Это непосредственно входило в его служебные обязанности. И занимался он этим с увлечением. Известно, например, что он организовал в Иркутске издание букваря и грамматики бурятского языка, а также первой газеты на этом языке (название этой газеты «Ур» - «Рассвет»). Он привлек для этого сотрудников-бурят, раздобыл шрифты и т. д. ****** Опыт создания газеты «Ур» имел некоторое значение и для возникновения монгольской газеты «Унэн». Гашек непосредственно встречался с монгольскими и китайскими руководителями и участниками революционного движения. Вообще с китайцами он общался давно, начиная с Самары, если не раньше. В середине октября 1918 года из Бугульмы, где Гашек был помощником коменданта города, телеграфировали в Реввоенсовет Пятой армии: «В Красную Армию вступило много добровольцев, в том числе бывшие военнопленные — сербы, хорваты, венгры, чехи, словаки и китайцы» ³⁴. Одним из лучших и самых близких друзей Гашека в России был инструктор интернационального отделения китаец Чжен-Чжан-хай, с которым он проделал значительную часть пути из Поволжья до Байкала, а возможно, встречался с ним и раньше, еще на Украине. Чжен-Чжан-хай или Ваня Чанг, как часто называли его, был и свидетелем на свадьбе Гашека. Якобы и расставались они в Иркутске со слезами на глазах. О нем всегда тепло говорила и Шура Львова ³⁵.

Гашек даже выучил несколько десятков китайских иероглифов³⁶ и, выступая перед китайцами, вставлял в свою речь китайские слова. Александра Львова вспоминала: «Немецким и венгерским языком Гашек владел в совершенстве. Но так как в своей работе он нуждался и в знании других языков, то он учил и их. Это был, например, китайский язык, из которого он знал приблизительно восемьдесят иероглифов <...> Уфа в те годы стала настоящим Вавилоном. У вокзала находилась большая казарма «Пункт», которая превращена была в лагерь для военнопленных. Среди них было много солдат-китайцев, и Гашек ходил к ним проводить митинги. В свои выступления и доклады на русском языке он вставлял и китайские слова, разговаривал с переводчиками и стал среди китайских солдат очень популярным. Каждый раз, когда ему нужно было объяснить причины революции, он произносил китайское изречение: "Снег падает на землю", которое означало подтверждение естественного хода вещей» ³⁷.

Известно, что летом 1920 г. Гашек выступал на митинге китайских граждан в Иркутске, где присутствовало две тысячи человек. Эти и другие факты, показывающие охотное общение Гашека с китайцами, не случайно привлекли внимание исследователей жижи Гашека - 3. Штястного³⁸³⁹, П. Гана.

В августе 1920 года Гашек даже записался на двухгодичные курсы восточных языков при Иркутском университете (правда, на японское отделение). Люди, знавшие Гашека (Йозеф Рипл и др.), вспоминают, что у него был и учебник китайского языка, который он вез даже с собой в Москву из Иркутска и был очень огорчен, когда в дороге у него этот учебник пропал. В упоминавшемся письме Салату (а также в одной из информации в иркутской газете «Власть труда») Гашек сам сообщал, что политотдел Пятой армии планировал поручить ему и издание корейско-китайского журнала.

Более того, Гашек даже использовал элементы китайского языка в своем художественном творчестве. Однажды он прослоил китайскими словами и выражениями целый большой рассказ: «Чжен-си, высшая правда». В нем повествуется о встречах Гашека с командиром китайского полка, прибывшего в Иркутск из Дальневосточной республики (она существовала в 1920-1922 годах, в рассказе Гашека называется Восточно-Сибирской республикой), а также с китайскими должностными лицами в Иркутске. Поэтика рассказа в значительной мере основана на дублировании китайских слов и выражений чешскими (а также на стилизации китайской учтивости). При этом рассказ написан Гашеком уже по возвращении в Прагу, в апреле 1921 года, спустя полгода после его отъезда из Сибири, когда его познания в китайском языке, казалось бы, должны были идти на убыль. Да и вообще можно было ожидать, что он ограничился чисто внешним подражанием китайскому языку, его звучанию. Однако известные московские филологи-китаисты, ознакомившись по моей просьбе с рассказом, не без удивления подтвердили совсем другое. За единичными исключениями (да и те, возможно, объясняются неточной транскрипцией) Гашек употреблял подлинные китайские слова и выражения. Член-корреспондент РАН Б. Л. Рифтин сообщил: «Гашек использовал в рассказе в большом количестве китайскую лексику: отдельные слова, целые фразы и даже пословицы (например, "Хао мин бу чу мэнь, э мин син цян ли" - "Добрая слава не выходит за ворота, а дурная уходит за тысячу верст"). Даже длинные фразы на странице 127 ******* ("Мо я ханши...") и те имеют подлинный китайский вид, означая: "Я пришел на заработки, я пришел торговать"». Аналогичное заключение дал и доктор филологических наук М. В. Софронов: "Китайская лексика, которой пользуется Гашек в рассказе "Чжен-си, высшая правда", представляет собой транскрипцию действительных слов китайского языка, большинство которых вполне поддаются расшифровке <...> Китайская лексика в указанном рассказе состоит из знаменательных слов, имен собственных, географических названий, административных и политических терминов. Судя по характеру их передачи в русском переводе, Я. Гашек располагал двумя источниками китайской лексики -прямое восприятие в речи китайцев <...>, а также письменные тексты в виде словаря или учебника китайского языка. Слова из рассказа Сун Фу о себе, вероятно, заимствованы из бесед с прототипом героя рассказа или с каким-нибудь другим собеседником такого рода. Географические реалии этого рассказа вроде ворот Шим-Чжи-мин (Сичжи-мэнь) в Пекине и исторические реалии вроде восьмой год правления Гуау-Цуя (Гуан-Сюя), которому соответствует 1882 год по европейскому летоисчислению, вполне точны и согласуются между собой. Судя по тем словам, которыми пользовался Гашек, он обладал некоторыми элементарными знаниями китайского разговорного языка. Он всегда точно указывает значения слов разговорного языка, хотя не всегда точен в переводе терминологии и слов из области культуры: гуань-фу - "мандарины" вместо "правительства", нэйгэ -"высший сенат судебного ведомства" вместо "императорский секретариат" и т. п.».

Самое, может быть, поразительное состоит в том, что Гашек, как показал М. В. Софронов, даже «играл» с китайской лексикой, создавая значащие имена своих героев. «Гашек пользуется литературным приемом значимых имен своих китайских персонажей. Так, китайский консул в Иркутске имеет фамилию Цзун-ли-иа-мин (Цзунли ямэнь), что означает "Министерство иностранных дел" в правительстве императорского Китая. Персонажи, не занимающие официальных постов, имеют имена Toy My - "Главарь", Лао По-цза (Лапоцзы) - "Старуха", Фа Дза (Фацзы) - "Способ, трюк", Лао-Бин (Лаобин) - "Блин", Хуан-хунь - "Сумерки"» ^40.

косвенным аргументом в пользу правдивости информации Ольбрахта о замыслах продолжения романа.

Свидетельство Ольбрахта позволяет даже высказать предположение о местах событий, которые происходили бы в задуманных, но не написанных частях романа. До границ Китая Швейк мог дойти только с чехословацким корпусом или с Пятой армией. В этой армии служил и сам Гашек. Похоже, что Швейк и некоторые другие герои романа, например, Марек (образ во многом автобиографичный), повторили бы тот же путь, что проделал сам писатель, - от Поволжья до Байкала. Нечто подобное, кстати говоря, мы наблюдали и в первых частях романа, герои которого, двигаясь к фронту, точно повторяли маршрут самого Гашека. Автор даже сверялся иногда с картой, когда диктовал текст (ошпарив руку, Гашек одно время не мог писать и вынужден был нанять писаря). Львовский исследователь Я. Гашека И. М. Лозинь-ский специально проверил, насколько описания в романе чешского писателя соответствуют топографии и топонимике Галиции, и лично побывал в тех местах, которые описывает Гашек. Оказалось, что за вычетом отдельных незначительных отклонений в названиях населенных пунктов (например, Золтанец и Жовтанцы), к тому же вызванных скорее всего расхождением в украинском, польском и австрийском их наименованиях и обозначениях на картах, Гашек предельно точен. Он последовательно воспроизводит маршрут своей воинской части. Существует даже безымянное озерко близ Фельштина (в момент публикации статьи Лозиньского - селение Скеливка Старосамборского района Львовской области) на левом берегу реки Стривигори, возле которого Швейк переодевался в обмундирование русского солдата ⁴¹. Точное соблюдение маршрута похода 91-го полка в романе Гашека подтверждает по архивным материалам и картам и Я. Кржижек ⁴². Естественно полагать, что Гашек и дальше придерживался бы знакомого ему пути, которым он прошел сам. Впрочем, это лишь попутные и дополнительные соображения.

С любопытной, хотя и далеко не подтвержденной гипотезой выступил живущий в Геттингене эмигрант из Чехословакии Павел Ган. Им высказано предположение, не собирался ли и сам Гашек вместе с Чжен-Чжан-хаем отправиться после России в Китай. Павел Ган вообще пробует построить собственную версию политических взглядов Гашека, полагая, например, что весной 1918 года он оказался близок к настроениям российских левых коммунистов и эсеров-максималистов, которые, с одной стороны, выступали против Брестского мира, за продолжение войны с Германией и Австро-Венгрией, а с другой, ориентировались «на демократическое развитие советской власти» в противовес линии Москвы на твердую диктатуру. Позиция Гашека «в этом конфликте между побеждающей "диктатурой пролетариата" коммунистов-ленинцев (представленной тогда в Симбирске Варейкисом, а в районе Казани Троцким) и насильственно подавленной демократией в советах (представленной в Самарской губернии Дорогойченко)» ⁴³ и т. п. Для такого предположения, видимо, есть известные основания, хотя далеко не со всем тут можно согласиться. Что касается попытки Гана объяснить интерес Гашека к Китаю его сочувственным отношением к анархистским течениям в общественно-политическом движении там, она фактически ничем не подтверждена и выглядит надуманной. Неизвестно даже, слышал ли Гашек что-нибудь об этих течениях, не говоря уже о том, что никаких анархистских симпатий в 1919-1920 годах у Гашека никем не отмечено. Но за исключением этой мотивировки предположение Гана достаточно правдоподобно.

Итак, Швейк побывал бы, видимо, и в Китае. На этом, судя по всему, и заканчивалась бы одиссея гашековского героя. Восстановить ее, как мы убедились, можно лишь в самом общем виде. Любые попытки представить что-то более конкретно с неизбежностью повлекли бы за собой своевольные додумывания и уже выходили бы за пределы правдоподобных гипотез.

Наперекор всему.

Дополнительный свет на характер замысла романа Гашека, на его общую направленность отчасти проливает более близкое знакомство с той обстановкой, в которой рождалось это произведение. Надо сказать, что сочинение Гашека во многом было неожиданным. Казалось бы, к созданию такой книги не располагали ни литературная атмосфера первых послевоенных лет, ни личные обстоятельства жизни Гашека. В пору, когда в Европе один за другим выходили романы писателей «потерянного поколения», запечатлевших весь трагизм и ужас только что пережитой войны, вдруг появляется роман, о котором первый же его рецензент, уже упоминавшийся чешский прозаик Иван Ольбрахт, написал: «Если хотите отменно посмеяться, читайте "Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны"» ^44. Военная эпопея Гашека оказалась произведением ярко выраженного комического жанра! И хотя в романе немало и трагических страниц (на это справедливо обращали внимание в своих работах СИ. Востокова и В. И. Шевчук), господствует в нем стихия заразительно веселого смеха. Ольбрахт не скрывал своего изумления: «Когда мы писали, всех нас война била дубиной по голове, она сидела у нас на загривке, заставляя пригибать голову, а если нам и удавалось иногда распрямиться, то делалось это с напряжением всех сил и воли. Гашеку не нужно было преодолевать войну. Он стоял над ней с самого начала. Он смеялся над ней, осмеивал ее в целом и в частностях, словно это была пьяная драка в жижковской корчме». Все это тем более поразительно, что и возникал роман в необыкновенно тяжелой для Гашека ситуации. Уже из России он уезжал, когда перспектива «мировой революции» и возникновения «красной Европы», захватившая и его, стала меркнуть и обнаруживать свою иллюзорность. Трудно было придумать и менее подходящее время для его возвращения на родину. Он появился в Праге как раз в момент разгрома революционного движения и разгона уличных демонстраций. Тринадцать человек было убито, около трех тысяч брошено в тюрьмы. За решеткой оказались и те партийные руководители, к которым он непосредственно должен был обратиться. Другие были наслышаны о нем только как о довоенном богемном гуляке и не доверяли ему. Одновременно ему угрожали судом за измену родине. Нависал и судебный процесс за двоеженство (его брак с Ярмилой, хотя они и разошлись, официально не был расторгнут). А новая встреча с первой женой и уже девятилетним сыном всколыхнула прежние чувства. Ко всему прочему не было средств к существованию и негде было жить.

сенсационных и экзотических рассказов о России. Есть свидетельства очевидцев, рисующих Гашека в состоянии, близком к отчаянию. Один из его знакомых вспоминал, как увидел его в театре во время репетиции и подарил ему книжку своих стихов. «Гашек не уделил стихам ни малейшего внимания. С отсутствующим видом он полистал тоненькую книжку. В его облике ощущалась какая-то напряженность, лицо было неподвижно. Положил книжку рядом с бутылкой содовой и сказал негромко, даже не взглянув в мою сторону: "Ага, стишки... хотят тут превратить меня в балаганного шута <...> - Он медленно провел рукой по лицу, словно стирая заблудшую капельку пота <...> - Сволочи!" <...> Когда я минут через двадцать проходил вновь мимо ложи, Гашек сидел там, опираясь локтями на барьер и закрыв лицо ладонями. Спал? Плакал? Не знаю. Но явно не хотел ничего ни видеть, ни слышать» ⁴⁵). В других случаях он взрывался от негодования, столкнувшись с вялой мещанской психологией, такой далекой от кипения страстей, какие бушевали в России.

Ничего не оставалось, как превозмочь себя и вновь прикрыться на какое-то время личиной странного чудака, о котором трудно сказать что-либо определенное. Можно понять, что он стал искать отрады и в алкоголе, к которому не притрагивался уже в течение нескольких лет.

Однако, продержавшись в самый критический момент, когда в Праге вновь привыкли к его присутствию, Гашек опять обретает активность. В запасе у него оставался талант сатирика и юмориста, оставалось сознание силы и власти смеха. Всего через несколько недель после его приезда, в психологически неимоверно трудных условиях начинается создание одного из самых веселых произведений нашего века, да и мировой литературы вообще. И такая тональность романа, конечно, не случайна. Работа над ним была не погружением в себя, как это иногда изображалось в литературе о Гашеке, и не обороной, а глубоко задуманным наступлением. «Посмеюсь над всеми глупцами, а заодно покажу, что такое наш (т. е. чешский. - С, Н.) характер и на что он способен» ⁴⁶ , - заявлял он, приступая к работе над романом. Как надо понимать эти слова? Вероятно, имелась в виду в числе прочего и борьба чешского народа за независимость против иноземного гнета, о которой он писал еще в своих корреспонденциях с фронта для журнала «Чехослован» в 1916-1917 годах: «Из тяжкого порабощения, из трехсотлетнего рабства рождается новый народ, отважный и смелый, с несгибаемым позвоночником, с героическим блеском в глазах, с душой пламенной и самоотверженной» (XIII-XIV, 41). Или: «Она (война. - С. Н.) была национальным жизненным испытанием, в котором чешский человек, когда ему грозили австрийские виселицы, сохранил твердый, непреклонный характер и не склонился перед Австрией» (XIII-XIV, 244). Какие-то стороны этой темы, несомненно, были бы затронуты и в соответствующих главах романа. По-видимому, имелось также в виду и противостояние чехов и простого народа вообще милитаризму и насилию, составляющее главный предмет изображения в сатирической эпопее. Наверное, проявлением стойкости характера было в глазах Гашека и собственное его намерение во что бы то ни стало заклеймить зло и покарать его смехом.

Гашек не прекращал работы над рассказами и фельетонами. О том и другом надо специально сказать, так как в жизнеописаниях Гашека, черпающих сведения из «живых свидетельств», нередко повторяются анекдоты о якобы некоей «лености» писателя, который будто бы недостаточно напряженно трудился над романом. Припоминают, что тогда-то и тогда-то он не сидел над рукописью, а бражничал с друзьями и задержал подготовку очередных кусков текста для издательства и т. д. Между тем удивляться следует не отдельным перерывам в работе, а тому, как много было сделано за такой короткий срок. На поверку выходит, что в 1921-1922 годах Гашек едва ли не самый плодовитый чешский писатель. И это при том, что неуклонно ухудшалось его здоровье, подорванное тяготами военной жизни и дважды перенесенным тифом. Сохранялась и сложность психологической ситуации. Даже в небольшом местечке, каким была Липнице, где он провел последние полтора года своей жизни, за ним продолжалась слежка. О нравственном уровне тайных осведомителей можно судить по их донесениям, в которых они с ликованием сообщали, что «состояние здоровья Г[ашека] отрадно ухудшается»,что «скоро всё кончится» и что «дело выиграно»⁴⁷

Работа над романом оборвалась, когда Гашек успел довести Швейка до прифронтовой полосы на театре военных действий с Россией. Впереди его герою предстояли тысячи и тысячи километров пути на восток. Благодаря сохранившимся сведениям мы представляем себе теперь в общих чертах этот путь - вплоть до Китая...

Цена славы (Швейк и Наполеон).

И вот финал. (Он известен, как уже говорилось, по вступительным строкам Гашека к роману). Швейк снова в Праге, бедно одетый и никому не известный. Но слава его, по словам автора, могла бы затмить славу самого Наполеона и Александра Великого. В каком же смысле?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно знать по крайней мере журнальную статью Гашека «Цена славы», написанную им в 1913 году (в русском переводе опубликована в четырехтомном собрании сочинений Гашека). Вступление к роману удивительным образом перекликается с этой статьей. Там и тут речь идет о воинской славе. Там и тут мелькают имена Александра Македонского, Наполеона и в соседстве с ними - Герострата. Вступление к роману выглядит как прямое продолжение этой статьи. Словно и не пролегло между ними целых семь долгих лет. Военные годы, видимо, лишь укрепили Гашека в мыслях и чувствах, которые владели им еще до войны, в пору его участия в антимилитаристском движении.

«Цена славы» возникла как отклик на картину с тем же названием французского художника Пьера Триттеля. Она вызвала бурю чувств в душе писателя, напомнив ему одновременно о живописи Верещагина, «этого великого мастера, запечатлевшего ужас и горе войны» (XII, 8). Картина Триттеля заставила Гашека еще глубже задуматься над тем, что «вся история человечества залита кровью» (XII, 7) и что в сущности совершенно несправедливо окружать ореолом славы имена завоевателей, повинных в гибели сотен тысяч людей. Он размышлял в статье о том, что и современные школьные учебники истории, как и уроки по этому предмету, сплошь и рядом превращаются в превознесение захватчиков и узурпаторов, тех, что «оставляли за собой горизонты, пылающие в красном половодье пожаров, и истоптанную, опустошенную землю <...> Это самая кровавая литература, какую только доводится читать, и, к сожалению, литература тем более ужасная, что все в ней - правда, что нет ничего вымышленного» (XII, 8).

Для Гашека в равной степени достойны не славы, а порицаний и позора и Рамзес II, и Александр Македонский, и Ганнибал, и Аттила, и Карл Великий, и Тамерлан, и Наполеон и другие. Вслед за Триттелем рисует он лаконичные, но жуткие портреты этих завоевателей, снимая с них традиционный нимб величия и обнажая всю реальность бесчисленных убийств. Вот как предстает в его изображении Александр Великий, который «повелел называть себя "сыном солнца". Это солнце сияло над полумиллионом обезображенных трупов, усеявших его путь во время военного похода из Греции через Сирию в Индию. Он развлекался тем, что подбрасывал младенцев в воздух и накалывал их на копье. Пленных он приказывал подвергать страшным мучениям. Тем, кого он оставлял в живых, отсекали, по его повелению, руки и выкалывали глаза. Так поступил он со всеми жителями персидского города Магдама. Друга молодости и самого верного своего приятеля, судя по всему, такого лее изверга, как и он сам, он собственноручно заколол в драке. Историки, словно желая сделать из Александра нежного и чувствительного человека, подчеркивают, что, проколов приятеля, он долго плакал над его трупом, подчеркивают также, что с тех пор он свирепствовал еще больше» (XII, 9-10). Гашек развенчивает Наполеона, в котором кое-кто склонен «видеть образец силы и энергии. А между тем в сердце каждого культурного человека воспоминание о миллионах семей, которые он уничтожил, о потоках крови, пожарах и страданиях сотен тысяч людей должно неизбежно вызывать глубокое сожаление о том, что вообще родился этот малорослый корсиканец. Я всегда с отвращением отворачивался от его портрета, от его надменной фигуры гнусного позера со скрещенными на груди руками» (XII, II).

Славу вот таких завоевателей и затмил для автора Швейк, сумевший своим поведением сбить и нарушить все их алчные планы, так что затеянная ими война обернулась совсем не теми результатами, на которые они рассчитывали, и погубила их самих. Пали династии. Рухнули империи. Мир до неузнаваемости изменился, но вовсе не так, как хотели прежние вершители его судеб. И сделал все это не желавший воевать и профанировавший все их тщеславные замыслы рядовой солдат, который вновь под именем Швейка, бедно одетый и никому не известный, ходит теперь по городским улицам. Стихийная сила жизни одержала невидимую победу над абсурдом своеволия. «Швейк - это маленький умный Давид, поражающий большого глупого Голиафа... Давид, вооруженный даже не пращей с камнем, а всего лишь только своим юмором...» ⁴⁸ - так сказал о Швейке русский писатель Леонид Ленч (Л. С. Попов).

Весь роман Гашека - сатирический протест против стремления повелевать другими, против насилия и войны. Швейк Гашека - своего рода антинаполеон. Конечно, и к этому общее содержание комической эпопеи чешского писателя не сводится. Оно простирается дальше. Автор вскрыл и покарал смехом абсурдность многих отношений в современном мире, их бесчеловечность и фальшь, выставил на осмеяние целую систему мифов и ложных символов, прикрывающих и маскирующих ненормальность этих отношений. И сделал это, как не сумел никто другой на свете.

* Союз чешских (позднее — чехословацких) обществ в России создан в начале Первой мировой войны. При Союзе существовал Клуб сотрудников из рядов военнопленных^{. 8}

**«Яблочком» чешские солдаты называли жестяную пуговицу с инициалами императора, которую в австро-венгерской армии носили на фуражке вместо кокарды. В солдатском жаргоне это слово употреблялось как синоним слова «солдат».

***Байкал - самое крупное хранилище пресной воды на нашей планете. В нем содержится пятая часть, ее мировых запасов. Только за триста дней непрерывного стока могли бы заполнить чашу. чтого озера все вместе взятые реки мира, не исключая таких исполинов, как Амазонка, Нил и Лена (которая, кстати, также берет гнои истоки в окрестностях Байкала). Байкал и самое глубокое озеро мира. Толщи воды, заполнившей обширный тектонический разлом, превышает местами 1(>0() метров, а средняя глубина его около 70(1 метров. Некоторые ученые считают Байкал зарождающимся океаном. Он лежат в рафтовой впадине, и здесь происходят те же процессы, что и в рифтовых разломах Атлантического океана или Мертвого и Красного морей; берега Байкала непрерывно раздвигаются - на два метра в столетие. Байкал - один из мировых центров интенсивного биологического видообразования. Здесь две с половиной тысячи видов животных и растений. И две трети из них не встречаются нигде больше в мире. Это так называемые эндемики. Сибирское озеро богаче ими, чем Новая Зеландия или Галапагосские острова. Словно кякая-то веведомнн сила действует здесь, пробуждая необыкновенную жизненную. чнергию. Возможно, сказываются особенности байкальской воды. Она самая чистая в мире, с самым высоким содержанием кислорода и самым низким минеральных солей. Полушутя говорят, что. чту воду можно заливать в автомобильные аккумуляторы вместо дистиллированной. По прозрачности она не уступает воде Сар-гассовн моря, рекордной в этом отношении (там и тут погруженный в пучину белый диск рпдеп до глубины (>Г) метров). Под стать воде и воздух: в прибайкальских кедрачах он порой не менее стерилен (в буквальном смысле), чем в операционных залах. Добавьте к атому необыкновенную красоту. чтих мест -изломанной береговой линии, причудливых скал, заливов, все время меняющихся красок воды, представьте себе волны, высота которых в бурю достигает пяти метров и более, — и станет понятным ни с чем несравнимое впечатление от ятого чуда природы.

****Присутствовавший во время беседы ленинградский богемист О. М. Малевич уточнял, что речь шла о копии, наготовленной на гектографе или жирографе (гектограф, кстати говоря, имелся в распоряжении интернационального отделения, которое возглавлял Гашек).

в 1935 году вместе с другими фильм о роботах «Гибель сенсации» - по мотивам пьесы К. Чапека «R. U. R.»)

******В этой связи с юмором рассказывают о находчивости Гашека. К переводу некоторых статей для газеты ему приходилось якобы привлекать монахов. Не будучи уверен в их благонадежности, он нашел способ контролировать точность перевода: сажал двух монахов в разные комнаты, и один из них переводил текст с русского на бурятский, а второй обратно - с бурятского на русский.

*******Русского издания.

1 К. Vanek. Za mrtvym humoristou // Rude pravo, 1924, c. 6. Pfiloha Delnicka besidka, 6. I, s. 1-2.

2 M. Honzlk. Praha 1921. Vzpominky. Fakta. Dokumenty. Praha, 1981, s. 115.

«Reklamni plakat na prvnf vydani Svejka».

4 Цит. по рукописному варианту, копия которого любезно предоставлена автору внуком писателя Рихардом Гашеком и Аугустином Кнеслом. Очень близкий текст был анонимно опубликован Й. Майером в начале 30-х годов: [J. Majer] Jak se stalo, 2e by byl Hasek malem nenapsal Svejka //Ceske slovo, 1933, 8. 1.

5 Z. Hofeni. Jaroslav Hasek novinaf. Praha, 1983, s. 110.

6 F. Langer. Byli a bylo. Praha, 1963, s. 71.

7 См., например: Я Pytlik. Doslov//J. Hasek. Spisy, XIII-XIV, s. 384.

9 [A G. Lvova-Haskovd]. Jaroslav Hasek. Vzpominky Suru Lvove Haskove. Pripr. Jin Castka//Pruboj, 1965, c. 33 (cast 23).

10 ЦИТ. ПО: К. Крейбих. Ярослав Гашек. Жизнь и творчество // Литература мировой революции, 1932, № 6, с. 103. Ср.: Н. П. Еланский. Ярослав Гашек в революционной России. М., 1960, с. 195-196.

11 Д. Славентатор. Поиски, вечные поиски//Нева, 1960, № 7, с. 159.

12 См.: 3. Штястны. Сражающийся Ярослав Гашек. Уфа, 1962, с. 92-93.

14 J. Seydler. Napsal Hasek Svejka v zemi bolseviku?// Svet sovetu, 1967, 23. 8, s. 14. Всюду дальше воспоминания Николаева цитируются по этому изданию без дополнительных отсылок.

15 См. книгу: Иркутск. Восточносибирское книжное издательство. Иркутск, 1986, с. 5-6 (цветная фотография на развороте).

16 В. П. Скороходов. Новое о пребывании Ярослава Гашека в Сибири//Исторический архив, 1961, № 2, с. 197-199.

17 [A. G. Lvova-Haskova]. Muj zivot s Jaroslavem Haskem. Pripr. Jiri Castka//Svet sovetu, 1965, c. 41. s. 14.

19 Фотографию дома № 4 по Дегтевской улице см. в кн.: Б. С. Санжиев. Ярослав Гашек в Восточной Сибири..., с. 35.

20. Н. В. Куликаускене. Книги переводчика и общественного деятеля Петровской эпохи Ф. Кралика в Иркутске // Федоровские чтения 1980. М., 1984, с. 149-184; Ее же: Чешская книга в Иркутске// Ctenar 1982, с. 10, s. 470-471.

21. Прозаические сочинения учеников Иркутской мужской гимназии, писанные под руководством старшего учителя российской словесности Ивана Поликсеньева. СПБ, 1836.

22. Д. Славентатор. Поиски, вечные поиски..., с. 159.

24. [A. G. Lvova-Haskova]. Muj zivot s Jaroslavem Haskem. Z vypraveni Alexandry Gavrilovny Lvove Haskove. Pripr. Jiri Castka // Svet sovetu, 1965, c. 40, s. 14.

25. 3. Штястны. Сражающийся Ярослав Гашек..., с. 65.

26. См. подробнее: А. Лазебников. Линия судьбы // Советская культура, 1988, 16. IV, с. 6; В. Петров. Портрет и судьба// Советская культура, 1988, 1. XII, с. 6.

27. Цит. по кн.: Lidsky profil Jaroslava Haska..., s. 266.

29. M. Скачков. Чешская литература о войне // Вестник иностранной литературы, 1929, № 4, с. 222.

30. М. Скачков. Современная литература Чехо-Словакии // Вестник иностранной литературы, 1930, № 6, с. 152.

31. Z. Ancik. Predmluva. Fakta o Jaroslavu Haskovi// J. Hasek. Osudy dobreho vojaka Svejka. Praha, 1951, s. 39.

32 Ibidem, s. 895.

34 Партархив Тат. ОК КПСС, ф. 36, д. 173, л. 31-32. Цит. по кн.: И. Ф. Римаиов. Встречи с Ярославом Гашеком. Чебоксары, 1974, с. 10.

35 Интересная статья о Чжен-Чжан-хае принадлежит Павлу Гану: P. Gan. Mit Hasek chinesischem Freund Chen-Chang-haj alias Vanja Ceng unterwegs zum Bajkal // Specimina Philologiae Slavicae. Supplementband 23. (Sprach- und Kulturkontakte im Polnischen). Gesammelte Aufsatze fur A. de Wincenz zum 65. Geburtstag. Miinchen, 1987, s. 437-450.

36 См. Письмo Я. Гашека Я. Салату-Петрлику // Lidsky profil Jaro-slava Haska.., s. 19. Русский перевод (с комментариями)//Новая и новейшая история, 1983, № 2, с. 145-147.

37 [A. G. Lvova-Haskova]. Jaroslav Hasek. Vzpominky Sury Lvove Haskove. Pripr. Jiri Castka // Pruboj, 1965, c. 33 (cast 23).

39 Б. С. Санжиев. Ярослав Гашек в Восточной Сибири..., с. 24, 29 и др.; См. также: Б. С. Санжиев. Ярослав Гашек в Сибири. Иркутск, 1993.

40 Письменные заключения Б. Л. Рифтина и М. В. Софронова хранятся у автора книги.

41 И. М. Лозинъский. Ярослав Гашек на Украшь'/ Жовтень, 1983, № 4, с. 119-121.

42 J. Krizek. Jaroslav Hasek v revolucnim Rusku. Praha, 1957, s. 38-41.

См., в частности, резюме - с. 131.

44 J. Olbracht. О umeni a spolecnosti. Praha, 1958, s. 178.

45 Цит. по кн.: Р. Пытлик. Гашек. М., 1977, с. 240.

48 [A. G. Lvova-Haskova]. Jaroslav Hasek..., с. 33 (cast 23).

47 J. Plachetka. Nas clovek na Lipnici // Kmen, 1988, 30. VI., s. 6-7.