В зените славы и в поисках образа
у меня онемела рука
у меня онемела речь
слов не найти
никаких даже
немых а как мне
нужно слово
1955-1969 годы стали для Беккета решающими - его пьесы ставили ведущие театры мира, его тексты переводили на разные языки, профессора и молодые филологи писали о нем статьи и книги, защищали диссертации. Ему вручали международные премии. Так, вместе с Хорхе Луисом Борхесом в 1961 году он получил премию Международной ассоциации издателей. А в 1969 году стал лауреатом Нобелевской премии, которой он удостоился «за новаторские произведения в прозе и драматургии, в которых трагизм современного человека становится его триумфом. Глубинный пессимизм Беккета содержит в себе такую любовь к человечеству, которая лишь возрастает по мере углубления в бездну мерзости и отчаяния, и, когда отчаяние кажется безграничным, выясняется, что сострадание не имеет границ».
Но международное признание не сделало его самодостаточным, уверенным в себе мастером, он продолжает поиски образа, адекватного человеку ХХ века, адекватного хаосу времени, - на сцене («Пьеса») и в прозе («Как же это»). Пишет dramaticulle (маленькие пьесы) для радио, а позднее - для телевидения. Во время долгих бесед с профессором французской и итальянской литературы колледжа в Дартмуре Лоуренсом Харви85 -автором нескольких исследований, посвященных мэтру, -Беккет старается объяснить собеседнику (и себе), что человек с его беспорядочными, бессмысленных движениями представляет собой антиномию системе, устоявшейся, упорядоченной форме. А язык - это система. Он признавал, конечно, что парадоксально отказываться от формы, то есть от материального, словесного выражения образа. Ибо слово - единственный инструмент писателя. В музыке и живописи художнику гораздо легче выразить это. Но «Давид» Микеланджело, по мнению Беккета, менее выразительный, чем его незаконченные скульптуры, то есть незаконченный, незавершенный образ несет гораздо больше, чем доведенный до «последней точки». А что может писатель? Как ему передать эти движения - тела, мысли, эмоции?! Задача искусства - «открыть двери человеку-беглецу, изгнаннику, немощному, страдающему, потерявшему дорогу в мире хаоса». Ибо все прочее - от творений Возрождения до литературы ХХ века - дань мифу, стереотипному идеалу...
Если что-то новое и способное вызвать в душе отклик и происходит в искусстве, так это попытка впустить такого человека в искусство. Никто из нас не может сказать: «Да, я именно такой. Или, нет, я совсем другой». Дьявол не в деталях, а в ситуациях. И если конкретный художник в конкретной ситуации проявил свою уникальность, то это тоже в силу общечеловеческого закона. (Remembering Beckett)
Беккет не претендовал на универсальность и уникальность своих мыслей, просто ощущал острее многих изолированность каждого, одиночество и потерю его современником возможности коммуникации (вспомним его позднюю повесть «Общение»). «Неправильно считать себя правым, говорить - это истинно. Мы даже не можем сказать, да, именно так и происходит в наше время. Мы ведь не знаем, как именно». Получалось, что логика его позиции вела его к молчанию, то есть к антиформе. Но как бы то ни было, он не мог не писать, не мог замолчать. Жесткая формула, выдвинутая Беккетом:
Искусство = силе, творчеству, личности, форме.
Человек = немощи, неглубоким иллюзиям, заблуждениям, словам, хаосу, никчемности.
Как же объединить их? (Beckett Remembering)
Выход один - поиск «синтаксиса, выражения немощи, никчемности». Беккету казалось, что он перепробовал все и что осталось надеяться на кого-то, кто придет в литературу и найдет этот синтаксис. Один из его любимых героев, Моллой, постоянно куда-то шел: сбивался с пути, его сбивали с ног, избивали, а он вставал и шел. В никуда. Как и герои «В ожидании Годо». Упорно отказываясь от автобиографических мотивов и линий в своем творчестве, Беккет признает, что сам процесс творчества был для него, как кислород, оно заменяло ему жизнь, вытесняло убогое существование.
Я приступил к Моллою, чтобы было чем дышать... Дети лепят снежную бабу, а я песчаного человечка. (Beckett Remembering)
очень внимательный наблюдатель.
Реймонд Федерман, двуязычный писатель и переводчик, прочитав дюжину страниц повести «Как же это», которую Беккет сам перевел на английский, восхитился музыкальностью, пластикой его фраз. Но Беккет, покачав головой, сказал: «Нет, Реймонд, это очень плохо. Я снова не справился. Английский сопротивляется мне». Спустя несколько лет Федерман пришел к нему в гости, и Беккет показал ему только что законченный им текст. «Я стал читать - вещь была небольшой, последние годы он писал все короче и короче, все точнее и точнее. Беккет хранил молчание. Я стал восхищаться, потом говорить, какой удивительный текст он написал, красивый, мощный, как он тронул меня. Он назывался “Общение”. Он ответил: “Oui, c’est pas mal, mais c’est pas 5a encore” - “Неплохо, но еще не то, что надо!” После стольких лет (ему уже было за семьдесят), после миллионов слов, написанных им по-английски и по-французски, он оставался недоволен собой...» (Beckett Remembering)
А ведь эта его последняя повесть была самой автобиографичной, в ней даже больше аллюзий с его детством, с прошлым, чем в «Мечтах о женщинах, красивых и так себе».
Маленьким мальчиком ты выходишь из лавки Конноли, держась за материнскую руку. Вы поворачиваете направо и молча бредете по шоссе к югу... Вы молча бредете, рука в руке, окруженные теплым, неподвижным воздухом лета...
Я надолго запомнил его совет, который он дал мне при нашей первой встрече. Я сказал ему, что хочу посвятить себя творчеству. А он ответил:
Что бы вы ни писали, никогда не идите на компромисс, не пытайтесь зарабатывать писательством деньги, лучше выберите себе другое занятие! (Beckett Remembering)
В последнем романе «Трилогии» - «Имени этому нет» Беккет снова упорно пытается дать ответ на мучительные вопросы:
Где сейчас? Кто сейчас? Когда сейчас? Вопросов не задавать. Я, предположим я. Ничего не предполагать. Вопросы, гипотезы, назовем их так. Только не останавливаться, двигаться дальше, назовем это движением, назовем это дальше... При этом я вынужден говорить. Молчать я не буду. Никогда... Одинок я не буду. Я, конечно же, одинок. Одинок. Преждевременно сказано. У меня будет общество. Вначале. Несколько кукол. Потом я их разбросаю. Развею по ветру, если сумею. И вещи... Где есть люди, там, как говорится, есть и вещи. Означает ли это, что принимая людей, следует принимать и вещи? Время покажет. Самое главное, не знаю почему, не иметь системы... Возможно, все кончится тем, что я задохнусь в толпе...
Вот бесхитростная, честная передача (пусть и в экстремальной форме) состояния человека, который не знает, не понимает, что его окружает, не знает, как это понять и принять. Как это назвать? Имени этому нет. Одиночество или толпа? Или одиночество в толпе? Самое главное не иметь системы, полагает его герой. Самое главное выбрать: слова или молчание...
Молчание, поговорим о молчании, прежде чем погружаться в него, был ли я уже в нем? не знаю, я там каждое мгновение, слушаю себя, как я говорю о молчании, я знал, что оно наступит, я появляюсь из него, чтобы поговорить о нем, я остаюсь в нем, чтобы поговорить о нем, если это говорю я, но это не я, а веду себя так, словно это я, иногда я веду себя так, словно это я, но недолго, а долго ли я там пребывал? долгое пребывание, я ничего не понимаю в длительности, не умею говорить об этом, о, я знаю, что говорю об этом, я не говорю никогда и говорю всегда, говорю о четырех временах года, о различных частях дня и ночи,у ночи нет частей, потому что по ночам спят, времена года, должно быть, очень похожи, вероятно, сейчас весна, они научили меня словам, не объяснив их значений, так я и научился рассуждать, я пользуюсь всеми словами, которые они мне показали, целые процессии слов, какое сияние, были целые списки слов, напротив каждого - картинка, я, наверное, забыл их, наверное, все перепутал, помню только картинки без слов и слова без картинок, эти окна следовало бы, вероятно, назвать дверьми, по крайней мере, каким-нибудь другим словом, слово «человек», возможно, не совсем подходит для того, что я вижу, когда слышу его, что же касается мгновения, часа и так далее, то, что можно обозначить «жизнь», как это может стать мне ясным, здесь, во мраке, я называю это мраком, а возможно, это небесная лазурь, пустые слова, но я пользуюсь ими, они постоянно возвращаются, те, которые мне показали, которые я помню, они нужны все, чтобы можно было продолжать, ложь, хватило бы и дюжины, опробованных и надежных, незабываемых, приятно разнообразных, получилась бы неплохая палитра.
_______________________________
О связи творчества Беккета в 70-е годы с символизмом и национальной английской традицией поэзии nonsense недавно писал в своем кратком комментарии к трем одноактным пьесам драматурга Григорий Кружков. «Первое, что впечатляет в этих вещах - даже больше, чем в “Годо” и “Последней ленте Крэппа”, - стремление к обобщению, избавлению от любых индивидуальных деталей <...> Обобщение у Беккета является не столько авангардистским приемом, сколько символистским стремлением ab realia ad realiora, “от реального к реальнейшему”. Вот это самое интересное: связь искусства Беккета с европейским символизмом конца XIX - начала XX века. Разумеется, ощущается и влияние английского нонсенса; загадочный сюжет пьесы “Come and Go” (“Приходят и уходят”) заставляет вспомнить о стихах Эдварда Лира и Кэрролла, в особенности, об “Охоте на Снарка”; но еще больше - о символистской драме, скажем, о “Жизни человека” Леонида Андреева. Я бы даже говорил о своего рода прививке нонсенса к символизму (или наоборот). Заметим, что в отличие от классического нонсенса комический элемент у Беккета, как правило, микшируется и уходит на второй план. Смешными его пьесы не назовешь»86.
Речь идет об одноактных пьесах «Приходят и уходят», «Занавес» и «Колыбельная». Вот вступительные ремарки и первые реплики пьесы «Приходят и уходят»:
ВИ: Когда мы втроем в последний раз встречались?
РУ: Давайте не разговаривать.
Тишина. ВИ уходит направо. Тишина.
ФЛО: Ру.
ФЛО: Что ты думаешь о Ви?
ФЛО пересаживается в центр, шепчет на ухо РУ. С ужасом. Ох!
(Они смотрят друг на друга. ФЛО прикладывает палец к губам). Разве она не понимает?
Входит ВИ. ФЛО и РУ поворачиваются вперед, принимая исходную позу. ВИ садится справа. Тишина. Просто сидим вместе, как раньше, на игровой площадке у мисс Вейд».
А вот вступление к «Колыбельной»:
Освещение: Приглушенное на кресле. Остальная часть сцены затемнена. Приглушенное пятно света на лице, постоянное на протяжении всей пьесы, остающееся и при последующих угасаниях. Либо достаточно широкое, чтобы показать точные границы раскачивания, либо сконцентрированное на лице во время статичного положения и в средней точке раскачивания. Затем на протяжении речи лицо слегка раскачивается, то попадая в луч света, то выходя из него. Начальное освещение: сначала пятно только на лице, длинная пауза, затем свет на кресле. Финальное затемнение: сначала кресло, длинная пауза с пятном света только на лице, голова медленно опускается, остается неподвижной, свет гаснет.
Ж: Преждевременно состарившаяся. Растрепанные седые волосы. Огромные глаза на бледном ничего не выражающем лице. Бледные руки, сжимающие концы подлокотников.
Костюм: Черное кружевное закрытое вечернее платье. Длинные рукава. Во время раскачивания блестки на платье сверкают. Нелепый хрупкий головной убор сидит криво, его экстравагантная отделка отражает свет во время раскачивания.
Поза: Абсолютно неподвижная до затемнения кресла. Затем в пятне света голова медленно опускается».
Действия, фабулы нет - только женщина в кресле, звучит ее записанный голос:
время остановиться
вперед-назад
все взгляды
во все стороны
вверх и вниз
другой живой души...
Чем удивительны эти драматикюль? Отсутствием сюжета, характеров? Невнятными монологами? Скорее всего, приглашением автора - додумать, привнести в пьесу в силу своего воображения свое. Ведь известно, что читатель, зритель любого текста, прежде всего - соучастник. Может, именно в этом - секрет растущей популярности Беккета? В 1959 году он получил престижную награду - Prix Italia за радиопьесу «Зола». И в том же году Тринити-колледж вручил ему диплом доктора литературы. Это было его первое официальное признание в родной стране. «Трилогия» была удостоена премии Formentor. К 1960 году Беккет завершил роман «Как же это», ставший предпоследним его обращением к жанру крупной прозы.
.
Между тем, известность писателя все росла: заговорили о влиянии Беккета на Аррабаля8788 и Гарольда Пинтера89; а некая итальянская актриса объявила голодовку из-за того, что роль в пьесе «Счастливые дни» доверили другой исполнительнице...
Анатолий Рясов, один из биографов Беккета, писал: «В 1964 году Беккет отправился в Нью-Йорк на съемки кинокартины “Фильм” по своему сценарию. Символично, что Америку, уже объятую волной индустрии кино и грохотом рок-н-ролла, Беккет посетил лишь один раз - для создания немого фильма. Он остался доволен как процессом съемок, так и результатом (картина получила несколько премий), но повторных попыток сотрудничества с кинематографом не предпринимал. Однако возможности камеры, несомненно, его увлекли: он начал писать телепьесы, и первая из них 'А, Джо?” одновременно стала началом многолетнего опыта самостоятельного режиссирования. Предпочтение телепьес кинофильмам, по-видимому, было продиктовано тем, что телевизионный жанр в сравнении с кинематографом показался Бек-кету куда менее зависимым от всевозможных трюков и эффектов.
Когда Беккет получил известие о присуждении ему Нобелевской премии по литературе, Сюзанна назвала это событие “катастрофой”. На церемонии вручения его представлял издатель, и, кажется, Беккет согласился принять премию лишь по той причине, что отказ в еще большей степени привлек бы общественное внимание к его персоне (как это несколькими годами ранее произошло с Сартром). Большую часть денег Беккет перечислил на поддержку молодых авторов и передал библиотеке Тринити-колледжа. На просьбу издателей предоставить ранее не публиковавшиеся тексты Беккет принял решение опубликовать роман “Мерсье и Камье”, написанный двумя десятилетиями ранее.
“C похорон на похороны”, - эта фраза из написанной десятилетием позднее пьесы точно характеризовала внутреннее состояние драматурга в 60-х-70-х годах. При этом сам Беккет, переживший многих своих знакомых, никогда не отличался крепким здоровьем: начиная с 30-х годов, он перенес огромное количество миниопераций, а конец 60-х годов стал рекордным по количеству травм: перелом двух ребер, абсцесс легкого и близость к слепоте. Именно этот период был примечателен недолгим отказом писателя от употребления сигарет и виски. Свободное время Беккет посвящал музицированию на фортепиано, шахматам и чтению»90.
К этому времени книги Беккета уже были переведены на десятки языков, количество текстов о его произведениях росло с колоссальной скоростью, рецензентами выступали Батай91, Барт92, Бланшо, Роб-Грийе93.
Спустя много лет Иосиф Бродский вспоминал в эссе «Памяти Стивена Спендера»: «Лондон. Cafe Royal, куда я обязательно приглашаю его и Наташу пообедать всякий раз, когда там бываю. В честь их воспоминаний - и моих собственных. С нами Исайя Берлин и еще - моя жена, не сводящая юных глаз с лица Стивена. И вправду, с этой снежно-белой гривой волос, сверкающими серо-голубыми глазами и извиняющейся улыбкой, венчающими шестифутовую сутулую фигуру, в свои восемьдесят с лишним лет он напоминает некую аллегорию благожелательной зимы, навещающей остальные времена года... Вдобавок на дворе - лето. (“Что хорошо в здешнем лете, - говорит он, открывая в саду бутылку, - так это что не нужно охлаждать вино”). Мы составляем список “великих писателей века”: Пруст, Джойс, Кафка, Музиль, Фолкнер, Беккет. “Но это всё - до пятидесятых, - говорит Стивен и поворачивается ко мне. - А сейчас есть кто-нибудь такого уровня?” - “Может быть, Джон Кутзее, - отвечаю я. - Из Южной Африки. Только он и имеет право писать прозу после Беккета”»94.
95 завершил свою инаугурационную лекцию в Коллеж де Франс пространной цитатой из «Имени этому нет»:
... пока в состоянии говорить, говоришь о них до, говоришь о них после, снова ложь, наступит молчание, без длительности, не надо слушать, не надо ждать, когда оно нарушится, когда его нарушит голос, возможно, другого нет, не знаю, оно не нужно, это все, что я знаю, это не я, это все, что я знаю, оно не мое, оно единственное, что у меня было, ложь,у меня, должно быть, было и другое, то, которое длится, но оно не длилось, не понимаю, то есть оно длилось, оно все еще длится, я по-прежнему в нем, я оставил себя в нем, я жду себя там, нет, там не ждешь, не слушаешь, не знаю, возможно, это сон, все сон, меня бы это удивило, я проснусь, в молчании, и никогда больше не усну, это буду я, или сон, опять сон, сон о молчании, о сонном молчании, полном шепота, не знаю, все это слова, никогда не просыпаться, слова, ничего больше нет, надо держаться, это все, что я знаю, они прекратятся, я хорошо это знаю, чувствую, они покинут меня, наступит молчание, на мгновение, на много мгновений, это будет мое молчание, длящееся молчание, то не длится, то все еще длится, это буду я, необходимо продолжать, я буду продолжать, необходимо говорить слова, пока есть слова, пока они меня не найдут, пока не скажут мне, странная боль, странный грех, необходимо продолжать, возможно, все уже кончено, возможно, они уже сказали мне, возможно, они донесли меня до порога моей истории, поднесли к двери, которая откроется навстречу моей истории, меня бы это удивило, если она откроется, это буду я, наступит молчание, где я, не знаю, никогда не узнаю, в молчании не знаешь, необходимо продолжать, я буду продолжать.
Примечания.
85. Лоуренс Харви (1925-1988) - В 60-е гг. сблизился с Беккетом, во время работы над биографией: «Сэмюэль Беккет: поэт и критик», 1970.
87. Фернандо Аррабаль (р. 1932) - испанский сценарист, драматург, кинорежиссёр, актёр, прозаик и поэт. Аррабаль режиссёр семи полнометражных фильмов; опубликовал более 100 пьес, 14 романов, 800 стихов, несколько эссе и знаменитое «Письмо генералу Франко».
88. Эдвард Олби (р. 1928). Творчество Олби говорит об одиночестве людей и их неспособности к взаимопониманию. В остроумных, живых диалогах писатель изображает человеческое общение как борьбу за самоутверждение. Наиболее ярко она воплощена в пьесе «Кто боится Вирджинии Вулф?» (1962).
89. Гарольд Пинтер (1930-2008) – английский драматург, поэт, режиссёр, актёр, общественный деятель; лауреат Нобелевской премии по литературе 2005. Один из самых влиятельных британских драматургов своего времени. Литературная карьера Пинтера продолжалась более 50 лет и включила в себя 29 пьес, 27 сценариев, большое количество скетчей, радио- и теле-постановок, стихов, один роман, рассказы, эссе, речи, письма, фарсы.
– французский философ и писатель левых убеждений, который занимался исследованием и осмыслением иррациональных сторон общественной жизни.
92. Ролан Барт (1915-1980) – французский семиотик, критик, эссеист. Барт один из лидеров французского структурализма, теоретик семиотики; он применял структурно-семиотический метод для анализа массовой бытовой культуры (Мифологии, 1957), моды (Система моды, 1967), художественной литературы (О Расине). Новый период его творчества связан с разработ-кой постструктуралистских моделей культуры.
93. Ален Роб-Грийе (1922-2008) – французский прозаик, сценарист и кинорежиссёр, основной идеолог «нового романа», член Французской академии (с 2004 г.). Настоящий успех писателя связан с выходом в свет в 1953 г. романа «Соглядатай».
94. Бродский И. Памяти Стивена Спендера / Пер. Д. Чекалова // Знамя. 1998. №12.
95. Мишель Фуко (1926-1984) - французский философ, теоретик культуры и историк. Является одним из наиболее известных представителей антипсихиатрии. Книги Фуко о социальных науках, медицине, тюрьмах, проблеме безумия и сексуальности сделали его одним из самых влиятельных мыслителей XX в.