Я знавал одного сумасшедшего, который считал, что уже настал конец света. Художник. Очень я его любил.
Это было сорок пять лет назад. В то время в течение двух лет была референтом по англоязычной прессе в самой «крутой» газете - «Литературке», с семимиллионным тиражом, в которой работали зубры журналистики Ольга Чайковская, Анатолий Рубинов, Борис Галанов, Виталий Веселовский... Мне сказали: «Хочешь работать в отделе зарубежной культуры? Пиши статью о Беккете, поставим через номер, если справишься - возьмем в отдел».
Что бы это значило? Прочитать его романы, новеллы, пьесы, интервью, книги о нем было мне под силу (так я считала). За десять дней. Но ведь придется называть его постмодернистом, разоблачать его «упаднический» взгляд на мир, его ущербных героев, которые движутся в никуда. Упорство и бесшабашность молодости, помноженные на нестерпимое желание доказать свое филологическое умение, взяли верх. И появилась статья «Сэмюэль Беккет: мир без людей». Меня удержали на поверхности, позволили не утонуть в мутных разоблачениях интервью самого Беккета, книги о нем, особенно работа Мартина Эсслина «Театр абсурда». Поняла - в меру своего жизненного опыта - почему герои Беккета такие.
Я был однажды в онкологической клинике и услышал душераздирающий крик больного. Мое творчество - такой же крик...
Однажды в годы войны меня спросили: почему в моих пьесах столько горечи и страдания? Вас не любили отец и мать? Они били вас? - Я ответил: посмотрите на улицу, прочитайте плакаты. На них написано: Остановите массовое уничтожение людей! Остановите убийц! (Beckett Remembering1)
Он был участником Сопротивления - обрабатывал информацию, переводил беженцев через линию фронта, помогал партизанам.
Меня так возмущали нацисты, в особенности их обращение с евреями, что я не смог оставаться пассивным.
Де Голль наградил его Военным крестом и медалью французского правительства за участие в Сопротивлении. В 1969 году ему присудили Нобелевскую премию по литературе. В решении Нобелевского комитета говорилось: «Сэмюэль Беккет награжден премией за новаторские произведения в прозе и драматургии, в которых трагизм современного человека становится его триумфом. Глубинный пессимизм Беккета содержит в себе такую любовь к человечеству, которая лишь возрастает по мере углубления в бездну мерзости и отчаяния, и, когда отчаяние кажется безграничным, выясняется, что сострадание не имеет границ».
первая книжка пьес и рассказов «Изгнанник» была издана в библиотечке журнала «Иностранная литература», увы! только в год кончины писателя (в 1989 году), в нее были включены блистательные переводы Елены Суриц, Ларисы Беспаловой, Майи Кореневой. Ставились его пьесы: Алексей Левинский поставил «В ожидании Годо» на репетиционной сцене Театра Сатиры, потом - «Звук шагов» и «Игра», в театре «Около дома Станиславского» - «Эндшпиль» и «Последняя лента Крэппа». Его Беккета нельзя сравнить ни с чьими интерпретациями.
Ты сегодня со мной поговоришь - какой это будет счастливый день! Еще один счастливый день!.. Верно, Вилли, бывает ведь и так, что слов и тех не найдешь? Что делать, пока не найдешь слов? (Счастливые дни)
Я долгие годы ищу слова, чтобы рассказать тем, кто любит Беккета, и тем, кто его еще не знает, о нем -художнике и человеке.
___________________________________
«Искусство не бывает злободневным. Хотелось бы, но не выходит. Оно всегда создается по определенному поводу, о котором забывают потомки. Зато искусство бывает актуальным, то есть созвучным. Жизнь заставляет резонировать то произведение, которое ей подходит. Резонанс политики и искусства создает непредвиденный автором эффект. Сиюминутное рифмуется с вечным, вызывая дрожь. Это чисто физическое ощущение я испытал на спектакле “Счастливые дни” в зале маленького, но заслуженного театра
Cherry Lane в Нью-Йорке, вновь поставившего пьесу Бек-кета через 41 год после мировой премьеры, состоявшейся на этой сцене.
Но прежде чем говорить о спектакле, я хочу сказать о том, что сделало его своевременным, - о терроре.
В разгар холодной войны американское телевидение показало фильм “День спустя” - о последствиях ядерного сражения, уничтожившего жизнь на Земле. Сразу после фильма режиссер попросил Киссинджера прокомментировать увиденное. Тот спросил: “А кто у вас в кино победил?” Выяснилось, что авторы фильма не знают. Им это было не нужно, а Киссинджеру важно. Война, даже последняя, ведется по вечным законам. В бой вступают две стороны, а значит, в ней должны быть победители и побежденные. Если угодно, это - голос логики, а значи т- цивилизации, которая подразумевает правила. Все мы - дети холодной войны. Мы привыкли жить в тени атомной бомбы, но даже она не отменяла резона. Возможно, как раз поэтому мы и выжили.
Сегодня мы живем в другое, еще более странное время. Каждый из нас, даже не зная этого, участвует в необъявленной войне. В ней нет тыла. Террор растворяет пространство, отменяя линию фронта. Московский театр, нью-йоркские небоскребы, иерусалимский автобус, дискотека на Бали - все это равно уязвимые цели. В этой войне нельзя отсидеться. Даже сдаться нельзя. Мы просто не можем сделать ничего такого, чтобы война обошла нас стороной. Ничего не зависит от нашего поведения, от наших убеждений, от наших добродетелей или пороков. Террору все равно. И этим он неотличим от смерти, смерти как таковой. Она ведь тоже у нас ничего не спрашивает. Такое называется теодицеей: оправданием Бога. Кто-то ведь должен отвечать. Но Бог молчит. И каждый толкует эту тишину по своей вере.
“за что?” Остается другой вопрос: как жить в мире, разрушившем каузальную связь между виной и наказанием?
Ничего нового в нем, конечно, нет. Он всегда стоял перед нами, но мы приучились о нем не думать, откладывая ответ до самого последнего момента. Волна террора, накрывшая наш, в общем-то, уютный мир с театрами, небоскребами, автобусами и дискотеками, актуализировала смерть, заставив всмотреться в неизбежное.
Пьеса Беккета как раз об этом: как жить, зная, что умрешь?
Я не знаю другого автора, с которым было бы так трудно жить и от которого было бы так сложно избавиться. Раз войдя в твою жизнь, он в ней остается навсегда. Я уже перестал сопротивляться. Его маленький портрет приклеен к моему компьютеру, большой висит на кухне. Других красных углов у меня и нет. Дело не только в том, что я люблю его книги, мне нравится он сам, и я без устали пытаюсь понять, как он дошел до такой жизни и как сумел ее вынести.
Лучше всего искать ответы в театре. Так ведь сделал и сам Беккет. Исчерпав прозу гениальной трилогией, он увел свою мысль на сцену. Драма помогает автору сказать то, чего он сам не знает. Раз актер вышел перед публикой, он что-то должен делать. Но если он ничего не делает, выходит манифест»2.
3 пишет, что Беккет категорически отказывался рассказывать ему о своей жизни, давать читать письма, собирать о нем материалы. «Под микроскопом можно рассматривать мои произведения, но не детали моей жизни», - сказал он ему еще в 1972 году, когда американское издательство предложило Ноулсону написать биографию Нобелевского лауреата. Раз его друг считал, что достоянием публики должны быть лишь результаты творчества, но никак не сюжеты, а часто и анекдоты, из частной жизни, Ноулсон строго соблюдал это суровое правило. И до 1989 года писал статьи и рецензии, посвященные творчеству Беккета. Но все-таки Ноулсон убедил его: творчество и жизнь неразрывно связаны, даже у такого «энигматичного», закрытого, закодированного писателя, как у автора «Годо» и «Мерфи». Он напомнил ему его же строки из повести «Общение»:
Ты один в саду. Мать на кухне, готовит угощение для миссис Кут. Чай. Бутербродики, тонкие, как бумага. Ты подглядываешь из-за куста, как идет миссис Кут. Маленькая, тощая, скучная. Мать ей отвечает: Он играет в саду. Ты взбираешься на самую верхушку огромной пихты, Отдыхаешь минутку, прислушиваешься. И - вниз. Полет дробят огромные ветки. Иглы. Ты минутку лежишь. Ничком. И - снова - дерево. Моя мать отвечает миссис Кут: Ужасно трудный ребенок <...> Юность. Ощути ее веяние. На спине, в темноте - вспоминай. Ах, вспоминай. Майский безоблачный день. У тебя с ней свиданья в беседке. Грубый шестигранник. Весь из бревен. Лиственницы, пихты. Два метра в диаметре. Три - от пола до маковки. Площадь -ровно три квадратных метра. Два пестрых оконца, одно против другого. Из разноцветных ромбиков. Под каждым приступка. Летом по воскресеньям твой отец любил сюда удаляться после полуденной трапезы с подушкой и «Панчем». Расслабив брючный ремень, он сидел на приступке, листая страницы. Ты устраивался напротив, болтая ногами. Он хмыкнет - и ты пытаешься хмыкать. Он перестанет - ты тоже. Твои попытки подражать его хмыканью так ему нравились, льстили, что иной раз он хмыкал, просто чтоб услышать, как ты хмыкнешь. Иногда ты отворачивался и смотрел сквозь густо-розовое стекло. Прижимал к нему свой маленький нос, и все розовело снаружи. Утекли годы. Ты снова в беседке, облитый радужным светом, ты всматриваешься в пустоту.
Да, все это из детства, - особняк Кулдринах, построенный по чертежам друга отца, известного архитектора Фредерика Уикса, и большой тенистый сад с лиственницами, вербеной и терновником, с кустами ежевики и клумбами цветов - мама Сэма очень любила цветы.
Первый опубликованный роман, «Мерфи», назван по имени главного героя, попавшего в сумасшедший дом; на протяжении всего повествования он играл там нескончаемую партию в шахматы с пациентом, пребывающем в ступоре. И это уходит в реальное прошлое Беккета, но, как многое в его творчестве, претерпело метаморфозу. Зажиточная семья католиков Мерфи стала причиной первого отчаянного разочарования отца Сэмюэля - Уильяма. Он, протестант, влюбился в дочь Мерфи Еву. «Если посмеешь выйти за него замуж, вон из моего дома! Я знать тебя не желаю!» - разгневался ее отец. Сердце Билли (так все звали Уильяма) было разбито, он попал в клинику Аделаиды4
Позднее дочь Евы вспоминала, как однажды, спустя несколько лет (деда уже не было в живых), Билл заехал за ней и мамой и пригласил покататься. Когда они проезжали мимо поместья Рэтгар, Ева сказала: «Вот здесь произошло убийство». - «О чем ты, ма?» - «Это был дом Уильяма Мартина Мерфи. Здесь Мартин убил нашу любовь. Верно, Билл?»
Ноулсон привел много неслучайных совпадений: порой - дословные фразы близких Сэму людей, перекочевавшие в его тексты, порой имена и события, порой поступки героев. Впрочем, дело было не в совпадениях, а в его стремлении открыть феномен прозы Беккета - последовательно и упорно стремившегося к минимализму, к молчанию. Почему?
В конце концов, Беккет дал согласие на авторизованную биографию, но, увы! с условием, что она будет опубликована только после их с женой смерти.
_________________________________
в котором собраны письма с 1941 по 1956 годы. На этот период приходится участие Беккета в рядах членов Сопротивления, а с 1945 года наступает самое важное для него десятилетие: написаны лучшие пьесы, прежде всего «В ожидании Годо», «Эндшпиль» и «Счастливые дни», романы «Моллой», «Мэлон умирает» и «Имени этому нет». Из почти никому не известного автора Беккет превращается в фигуру международного масштаба.
Хочу поблагодарить замечательных ученых Е. Ю. Гениеву, Д. В. Затонского, И. Б. Дюшена, М. М. Кореневу, переводчиков Беккета Е. А. Суриц, Марка Дадяна и Л. Г. Беспалову, актера и режиссера А. А. Левинского, писателя А. Гениса, открывших мне его мир - суровый, незамутненный тенями и соблазнами преходящих ценностей, бесконечно поэтичный...
Примечания.
& Memories of Those Who Knew Him. Edited by James and Elizabeth Knowlson. London. Bloomsbury. 2006. – Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, перевод и примечания автора. Также см. Приложения.
2. А. Генис. Беккет: поэтика невыносимого // Знамя. 2003. № 3.
– исследователь творчества Беккета. Почетный профессор университета Рединга, в 2011 г. награжден званием офицера ордена Академических пальм «За значительный вклад в изучение и освещение истории европейского театра, прежде всего за его многочисленные труды, посвященные жизни и творчеству лауреата Нобелевской премии Сэмюэля Беккета». Учредитель Фонда Сэмюэля Беккета. Автор единственной авторизованной биографии «Обреченный на славу: жизнь Сэмюэля Беккета» (Damned to Fame: The Life of Samuel Beckett. New York. Grove Press, 1996), подготовил вместе с супругой Элизабет Ноулсон к столетию писателя книгу «Беккет вспоминает / вспоминая Беккета. Интервью с Сэмюэлем Беккетом и воспоминания тех, кто был с ним знаком» (Beckett Remembering / Remembering Beckett).
4. Клиника Аделаиды (названа в честь супруги Вильгельма IV) была открыта в 1839 г. Главное правило врача клиники: отношение к больному важнее медицины. Мотивация важнее методов лечения. Характер важнее интеллекта. А самое главное – сердце врача.