Отчего же сердце ведет себя так странно?
Я сблизился с француженкой, влюбился в нее без ума, она ко мне очень добра. Поскольку мы оба понимаем, что всему всегда приходит конец, никто не знает, надолго ли мы вместе
Герой романа «Мерфи», бывший студент-теолог из Ирландии, сбегает в Лондон.
Казалось, что он обладал свободой выбора! Но как раз вы-бора-то у него и не было, ибо находился он в своей комнатенке-клетушке в Тупике младенца Иисуса в Западном Бромптоне, где он вот уже полгода ел, пил, спал, надевал и снимал одежду... А скоро ему придется перебираться, потому как дом, в котором располагается его клетушка, обречен... Мерфи, голый, сидел в своем кресле-качалке...
Он был привязан к нему семью шарфами. Свобода движения была предельно ограничена, зато освобождался, как он полагал, разум: не надо было никуда торопиться, ничего решать, а только стараться не слышать шумы и звуки окружающего мира, к которому он не хотел принадлежать. Случайная встреча с Силией грозила ему женитьбой и ролью примерного семьянина. Она очень скоро поняла, что Мерфи сбежал из Дублина, никогда и нигде не работал, правда, он был уверен, что его ожидает великое будущее, а потому к прошлому в разговорах не возвращался. Вот портрет героя:
Мерфи в не очень отдаленном прошлом проходил в некотором роде обучение у человека из Корка по имени Ниери. В те времена этот человек мог останавливать собственное сердце в любой момент, когда ему заблагорассудится, и не запускать его снова столь долго (ну, естественно, в разумных пределах), сколь ему бы вздумалось. «Желудочки, - говорил он тогда, - остановитесь над Гаваоном, а вы, сердечные ушки, остановитесь над долиною Аиалон-скою»52. К этой редкой способности, которой он овладел после многих лет особых упражнений, проведенных где-то к северу от Нербудды, он прибегал достаточно редко и умеренно, стараясь не исчерпать ее и оставляя на те тяжкие случаи, когда неостановимо тянуло выпить, а раздобыть спиртное никак - по разным причинам - не удавалось, или когда он оказывался среди злобствующих кельтов и не было никакой возможности найти удобный повод, чтобы с ними тут же распрощаться, или же тогда, когда он испытывал мучительные приступы похоти, которые никак нельзя было удовлетворить.
Отправляясь на научение к Ниери, Мерфи вовсе не собирался освоить умение останавливать свое сердце (он полагал, что для человека его темперамента такое умение быстро обернулось бы фатальными последствиями); ему хотелось лишь немного приобщить душу свою к тому, что Ниери, как раз в те времена исповедовавший пифагорейское учение, называл апмонией. Душа Мерфи, которая у него ассоциировалась с его сердцем, вела себя самым непредсказуемым образом, и соответственно так же вело себя его сердце, и при обследованиях врачи никак не могли разобраться, отчего же сердце ведет себя так странно. Его сердце прослушивали, пальпировали, аускулировали, перкуссировали... пальпировали, аускулировали, перкуссировали - значение слов примерно одинаково: прослушивание сердца, но различными способами (простукиванием и т. п.), радиографировали и кардиографировали и ничего такого необычного не обнаруживали. Сердце как сердце. Все, фигурально выражаясь, застегнуто должным образом, все вроде бы исправно работает, а однако же что-то было вроде не в порядке. Сердце его выделывало номера на манер кукольного Петрушки. То трудилось с таким надрывом, что, казалось, вот-вот остановится, то вскипало какой-то непонятной страстью, что, казалось, еще немного и взорвется.
Роман начинается словами: «Светило солнце - а что еще ему оставалось делать? - и освещало обыденное». Читатель без труда вспомнит из Экклезиаста: «Суета сует... Что было, то будет... и нет ничего нового под солнцем». (1: 1-9) И верно. Нет ничего нового под солнцем. И спотыкающийся бой сердца, и безнадежная неспособность к поступку его хозяина. Все вроде бы понятно, правда, все - на грани фарса. Или печального юмора.
В странной комнате он живет, однако, - дверь перекосо-бочена, того и гляди с петель совсем сорвется, зато телефон имеется. До Мерфи эту комнату снимала увядшая блудница, давно отошедшая от блудных дел. Даже в те времена, когда она разгарно занималась своим ремеслом, телефон являлся, можно сказать, весьма важным инструментом, а уйдя на покой, она обнаружила, что телефон сделался для нее вещью вообще незаменимой и обходиться без него она совершенно не может. Дело в том, что ей удавалось заработать кой-какие гроши лишь тогда, когда кто-нибудь из ее давних клиентов вспоминал о ней и звонил по телефону. А когда клиент являлся, она получала небольшую компенсацию за то, что ее побеспокоили понапрасну.
Ниери (то есть Близкий, от английского «near») пристает к Мерфи:
Давай-ка попробуем определить... как бы это назвать поточнее... твое отношение к этой самой Кунихэн. Ну, Мерфи, как бы ты это сделал? - понукал Мерфи Ниери. - Ну, я бы сказал, пользуясь медицинской, так сказать, терминологией, что мое отношение к ней «предсердечное», а не сердечное, вялое, сдержанное, лишенное ярких эмоций, несколько порочное.
Мерфи упорно старается отделаться от Силии, «в поисках свободы». В результате Мерфи, чтобы избежать женитьбы, устраивается на работу в госпиталь для умалишенных, а Силия возвращается на панель. Там он начинает бесконечную партию шахмат с пациентом, который находится едва ли не в состоянии кататонического ступора, но Мерфи восхищается бессмысленностью этого занятия. Если физический побег Мерфи от преследований на бытовом и социальном уровне удается, то ментальное, интеллектуальное бегство персонажа от реальности приводит к трагическим последствиям. «Мерфи» является плодом большой и напряженной работы Беккета по оттачиванию собственного литературного стиля и повествовательного мастерства. В работе все еще сильно ощущается влияние Джойса, однако голос Беккета приобретает все более индивидуальные черты: тон повествования лишен серьёзности и морализаторских нот, а сам «Мерфи» представляет собой, помимо прочего, прекрасный образец фирменного беккетовско-го юмора. Балансируя на грани пародии при описании многочисленных странностей ненормального с точки зрения обывателя героя, Беккет, тем не менее, не ставит себе целью высмеять еще одного из бесконечного ряда бесталанных неудачников, прикрывающих свою лень и неприспособленность к практической жизни надуманными и взбалмошными теориями. Беккет одновременно и насмешлив, и предельно серьезен по отношению к своему персонажу, идейные поиски которого: попытка разрешить противоречие между душой и телом, стремлением к покою и необходимостью деятельности, попытка найти гармонию с собой, герметично отгородившись от мира, - составят сердцевину философских исканий самого писателя на протяжении всей жизни. При всей эксцентричности образа мыслей и поступков главного героя, в его рассуждениях и авторских описаниях прослеживаются неплохое знакомство, а также полемика с вполне респектабельными и признанными философскими теориями Спинозы53, Декарта и менее известного фламандского (бельгийского) мыслителя Арнольда Гойлинкса.
6 января 1938 года Беккет сам столкнулся с проявлением чудовищной житейской бессмыслицы: его тяжело ранил ножом некий парижский сутенер, едва не задев сердце. Друзья и родственники навещали его в больнице, отношения с матерью, казалось, наладились. Позже, когда Беккет спросил у него о причинах этого поступка, этот человек ответил: «Я не знаю, мсье. Простите». Писатель отозвал свое заявление из полиции. К нему часто приходила Сюзанна Дешево-Дюмениль, правда, в то время он был увлечен Пегги Гуггенхайм, заядлой собирательницей полотен модных художников54.
Пегги Гуггенхайм: «Я была без ума от странного создания, Сэмюэля Беккета. Он вошел в мою жизнь на следующий день после Рождества в 1937 году. До того мы были едва знакомы. Он приходил к нам домой на авеню Рей. Я знала, что он дружен с Джеймсом Джойсом, что он был помолвлен с его дочерью и что сделал ее глубоко несчастной. Беккет не был секретарем Джойса, о чем все любят судачить, хотя часто выполнял его поручения. У Джойса был секретарь, интеллигентный еврей с русскими корнями, Поль Леон, в годы войны его убили немцы. Беккет был высоким, худощавым ирландцем, приблизительно тридцати лет, с огромными серыми глазами, он никогда не смотрел вам в глаза. Носил очки, казалось, он витает где-то в облаках, решает какую-то свою интеллектуальную задачу; говорил очень мало, никогда не говорил глупости. Был исключительно вежлив, но очень неуклюж. Он вовсе не заботился о своем внешнем виде, носил тесную для него одежду. Он был фаталистом, похоже, считал, что не способен изменить хоть что-то. Он тогда был разочаровавшимся во всем писателем-неудач-ником, очень высоколобым. Однажды Джойс пригласил нас к “Фуке” на ужин, много расспрашивал меня о моей галерее в Лондоне, был, как всегда, душой общества. На нем был прелестный ирландский жилет, доставшийся ему от деда. А потом Беккет предложил меня проводить, к моему удивлению, мы пошли пешком до рю де Лиль. Когда мы вошли в квартиру, которую я снимала, он сконфуженно попросил меня присесть рядом с ним на диван. Мы и не заметили, как очутились в постели и оставались там до следующего вечера. Не знаю с чего вдруг, я сказала, что мне хочется шампанского. Беккет выскочил из дома и вернулся с несколькими бутылками. А когда ему пришла пора уходить, он сказал просто, но обреченно, словно, мы расставались навсегда: “Спасибо. Это было замечательно, пока это было”. Очень скоро о нашем романе узнали все. Но когда я переехала к Мэри Рейнольдс, Беккет пропал. Однажды я совершенно случайно столкнулась с ним на бульваре Монпарнас, у меня возникло такое ощущение, что мы пришли друг к другу на заранее назначенное свидание. Мы не расставались потом двенадцать дней. Мы были счастливы только эти дни, а ведь я была безумно в него влюблена больше года...»55
Пегги готовила большую экспозицию в Лондоне, которой открывалась ее галерея56, а Беккет консультировал ее, у него было три кумира - Джеймс Джойс и художники - брат Уильяма Батлера Йейтса, лауреата Нобелевской премии по литературе 1923 года, Джек Йейтс57 и голландец Гер ван Вельде58 сообразил, что его живопись «не совпадает» с установками владелицы галереи, и отказался от ее предложения. А картины Гера Пегги выставила у себя, несколько купила, причем скрыла, что она их покупатель, чтобы доставить Беккету удовольствие, а потом Гер взял у нее пятьсот долларов - «потому как потратился на подготовку полотен к выставке».
Пегги Гуггенхайм: «Беккет был писателем, давал мне читать свои работы. У него, на мой взгляд, плохие стихотворения. Слишком ребяческие, наивные. Но роман “Мерфи”, который только что был опубликован, ни на что не похож, он потрясающий, а эссе о Прусте просто отличное. На него, мне кажется, оказывал большое влияние Джойс, но им владели мрачные, очень странные идеи, и ему был присущ сардонический юмор.
Я никогда не знала, пока мы были вместе, когда он придет - днем, утром или ночью. Его приходы невозможно было вычислить, я от этого была постоянно взвинчена. Он был вечно пьяным, частенько, сдается мне, бродил во сне. У меня было полно дел в галерее, к тому же я охотилась за Кокто59, которому была посвящена моя первая экспозиция. А Беккет никуда не отпускал меня, хотел, чтобы я была с ним в постели. Смешно, но мне пришлось по-новому строить свой график - ведь до него у меня не было личной жизни, только дела, а теперь появилась, так что надо было научиться чем-то жертвовать. Но на десятый день нашего круглосуточного романа он мне изменил с какой-то приятельницей из Дублина. Не помню, как я это обнаружила, но он признался в измене, просто сказал, что он пустил ее к себе, но заниматься сексом без любви все равно, что пить кофе без бренди. Из чего я заключила, что я для него как бренди, но пришла в ярость и сообщила, что между нами все кончено. Он звонил мне на следующий день, но я не стала с ним разговаривать. А через несколько минут какой-то маньяк на авеню д’Орлеан ударил его ножом в грудь, и его увезли в больницу. Я об этом узнала только, когда мне надо было лететь в Лондон, и я пошла к нему в отель попрощаться. Администратор рассказал мне о случившемся. Я обезумела. Оббежала все парижские больницы, но его нигде не было. Потом позвонила Норе Джойс, она мне сказала, где он. Я помчалась туда, передала ему цветы с запиской, в которой написала, что я его очень люблю и прощаю ему все. На следующий день к нему пошел Джеймс Джойс, и я навязалась. Джойс почти ничего не видел, долго ходил со своим секретарем по коридорам в поисках палаты Беккета. Но я интуитивно поняла, где он лежит. Он очень удивился при виде меня - думал, что я в Лондоне. Очень обрадовался. Я обещала вернуться как можно скорее.
“Рыцари Круглого стола”, потом нарисовал чернилами картинки в том же стиле, а на холсте запечатлел обнаженных Жана Маре60 "Страх придает крылья Мужеству". Кокто прикрыл им "срам" фиговыми листками, но это не спасло холст от скандала на британской таможне. Пришлось мне туда нестись, вырывать подарок Кокто из лап блюстителей нравственности, пришлось дать слово, что я не буду вешать холст на обозрение публики, а буду показывать его только близким друзьям. В результате я потом купила его у Кокто, хотя еще не думала становиться коллекционером. Но очень скоро я начала покупать после каждой экспозиции понравившиеся мне работы»61.
Успех галереи действительно был ошеломляющим, о ней писали все центральные европейские и американские газеты. Но дороже всех восторженных откликов для Пегги была краткая телеграмма, подписанная «Обломов». Так Пегги называла Беккета, она почти сразу после их знакомства заставила его прочитать роман Гончарова. Тот удивился его удивительной схожести с главным героем, таким инертным, ленивым, частенько не находившим в себе сил встать с постели. Любовная история, увы!, длилась недолго - они часто ссорились, Пегги уезжала по делам, Беккет ревновал ее, а она - его. Они перестали быть любовниками, но еще очень долго оставались друзьями: «... в его обществе я преображалась, мы часто бывали вместе, я с ним постоянно советовалась».
Беккет по-прежнему находится в процессе тревожного и по большей части безуспешного поиска себя в профессии и в жизни. Ни писательская карьера, ни карьера литературного критика и эссеиста не задается.
Ох мне стыдно
за неуклюжие потуги на искусство
стыдно за все кроме бесхитростных нитей
страдающих вчестную.
Глупец! Неужто ты надеешься распутать
Узел Божьей боли?62 -
«Ящик пралине для дочери распутного мандарина».
Джек Кахейн, владелец издательства Obelisk Press, предлагает ему перевести «120 дней Содома» маркиза де Сада. Беккет считал эту работу одной из самых важных книг XVIII века, но, приступив к переводу, убедился в ее безграничной безнравственности. «Ничего более порнографического мне никогда не доводилось читать», - писал он и, поняв, что этот перевод испортит его репутацию пусть и начинающего писателя, отказался от предложения. Он решается отправить письмо Сергею Эйзенштейну с просьбой принять его учиться в Государственный институт кинематографии (ответа не последовало), пытается получить место преподавателя в университете Кейптауна, попутно сочиняет поэму «Каскандо». Он пишет теперь практически все время -особенно стихи - по-французски.
Неожиданно для самого себя, он решает объединить свою судьбу с Сюзанной Дешево-Дюмениль, как оказалось, - на всю оставшуюся жизнь (пара официально зарегистрирует свой брак лишь в 1961 году). Он написал Макгриви:
Я сблизился с француженкой, влюбился в нее без ума, она ко мне очень добра. Поскольку мы оба понимаем, что всему всегда приходит конец, никто не знает, надолго ли мы вместе. (Damned to Fame)
стала его наставницей и защитницей на всю жизнь. Он пережил Сюзанну лишь на несколько месяцев.
Примечания.
52. «Стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим». (Иис. Н. X: 12-13)
53. Бенедикт Спиноза (1632-1677) - голландский философ, один из крупнейших рационалистов XVII в. Главными его произведениями являются «Богословско-политический трактат» и «Этика». Единственной книгой, изданной при жизни Спинозы и под его именем, был труд «Начала философии Рене Декарта, части I и II, доказанные геометрическим способом» (1663).
54. Пегги Гуггенхайм (1898-1979) - американская галеристка, меценат и коллекционер искусства XX в. Дочь богатого промышленника Бенджамина Гуггенхайма, погибшего 15 апреля 1912 г. на «Титанике». Ее дядя - американский промышленник и коллекционер Соломон Р. Гуггенхайм. Пегги Гуггенхайм была замужем за сюрреалистом Максом Эрнстом. Она покровительствовала творчеству Джексона Поллока.
56. Младшая Гуггенхайм (Guggenheim Jeune) - галерея в Лондоне. За два года существования галереи были организованы выставки Жана Кокто, Василия Кандинского, Ива Танги, современной скульптуры (включая работы Бранкузи, Арпа, Генри Мура, Певзнера, Кальдера), масок и других объектов Марии Васильевой, выставки Вольфганга Паалена и Гера ван Вельде и других современных художников. Совместно с соседней галереей Роланда Пенроуза была проведена выставка коллажей Пикассо, Гриса, Миро, Пикабиа, Брака.
57. Джек Батлер Йейтс (1871-1957) - ирландский художник, считающийся крупнейшим ирландским живописцем XX в.
Беккет отмечает: «Родился третьим из четырех детей 5 апреля 1898 года в Лисе, близ Лейдена. В 1911-м поступает учеником к маляру. Странствия по Голландии и Брабанту. Растирает краски, чтобы иметь возможность покупать их. С 1925 года в Париже. Верит, что художники должны заниматься своим делом, то есть цветом». // Беккет С. Осколки: Статьи о художниках / Пер. М. Дадяна. М.: Текст, 2009.
59. Жан Кокто (1889-1963) – известный французский писатель, поэт, драматург, критик, художник, режиссёр и сценарист, предвосхитивший появление сюрреализма и один из первых представителей этого течения в литературе.
61. Guggenheim P. Out of This Century...
62. Пер. М. Попцовой.