Домой, домой...
Из 2600 домов 2000 были стерты с лица земли
В начале 1945 года они с Сюзанной вернулись к себе - их квартиру гестаповцы не разорили, хотя явно там кто-то жил, - пропали только кое-какие книги и документы, тогда как у многих их друзей-художников забрали все: картины, одежду, книги, мебель. Париж, в который они вернулись, был «мрачным, безлюдным, с пустыми продуктовыми лавками», писал потом Беккет. И он заторопился в Ирландию - он не видел мать и брата шесть лет! Но надлежало проехать через Лондон: надо было выяснить, как обстоят дела с продажей тиража «Мерфи», получить, если повезет, гонорар и поговорить об издании нового романа. Напрасные надежды - ни о каком гонораре или издании его «Уотта» говорить не приходилось: война и литература были несовместимы, а человек, вернувшийся из оккупированной зоны с документами нейтрального государства, подвергался тщательной проверке. У Беккета конфисковали багаж, включая рукопись, и отправили в Военное министерство, где он обязан был отчитаться - что, где и когда он делал в годы войны во Франции. Прошло немало времени, прежде чем в секретных донесениях британской разведки нашли документы, подтверждающие, что Сэмюэль Беккет был активным членом группы «Глория». Получив разрешение на свободное передвижение по стране, Беккет немедленно пошел к редактору Т. М. Рэггу в Routledge, издавшему в 1938 году «Мерфи», с предложением опубликовать его новый роман.
В мае, уже из Ирландии, он отправил ему на рецензию рукопись, ответ не заставил себя долго ждать. «Буду откровенен, “Уотт”, по большей части, вещь сырая, непонятная; она обречена на провал, посему нам не представляется возможным в обозримом будущем принять ее к публикации. Мне жаль, что мы не прониклись тем же энтузиазмом, с каким мы приняли “Мерфи”. Но что поделать!» (Damned to Fame)
Снова началось хождение по мукам: агент Эй. П. Уотт (Беккета забавляло, что судьба «Уотта» в руках некоего господина Уотта) взялся представлять рукопись в английские и американские издательства. Отклоняя рукопись в октябре 1946 года, один издатель написал с издевкой: «Каламбуров тут много, но читать невыносимо тяжело. У автора мощный интеллектуальный запас, блистательный стиль. Не исключено, что, отвергая эту рукопись, мы губим потенциального Джеймса Джойса. Это Дублин дает миру таких писателей?» (Damned to Fame)
Впрочем, его насмешка оказалась пророческой: опубликованный лишь в 1953 году (следом за «Трилогией» и поставленной в парижском театре «Вавилон» пьесой «В ожидании Годо») роман принес писателю славу, закрепив за ним авторитет основоположника «новой прозы».
В Фоксроке он встретил мать - Мэй сильно сдала, ей было уже семьдесят четыре, болезнь Паркинсона неотвратимо прогрессировала. Она продала их фамильное имение в Кулдринахе, перебралась в маленький домик. Часами стояла у стеклянной двери, смотрела на прохожих и говорила: «Я здесь, как в тюрьме. Как же мне одиноко!» Сэмюэль теперь не спорил с матерью, да и она торопилась уступить ему во всем. Он даже ходил с ней к заутрене в ее любимую церковь в Туллоу, подпевал хрипловатым голосом хору, но молчал, когда прихожане читали Символ Веры.
Его брат Фрэнк стал бизнесменом с солидной репутацией, прилежным семьянином и прихожанином церкви Святой Троицы в Боллибрэке. У него росли семилетняя дочь и двухлетний сын. Как он обрадовался встрече с Сэмом! Вечерами напролет они вспоминали прошлое, мирное время, свои детские приключения, долгие прогулки с отцом в лес, на рыбалку. Спортивные соревнования. Хотелось поделиться многим, произошедшим за шесть лет их разлуки. Да, они стали очень разными, Сэм не уставал восхищаться переменами в старшем брате, но мостик в детство и юность объединил их. Наговорившись и наигравшись в шахматы (memento «Мерфи» и Руссийон!), они отправлялись в Клуб любителей гольфа. Сэмюэль заглядывал к старым друзьям, особенно был рад встрече с Томом Макгриви, бродил по окрестностям, вдыхая запах вереска и лавра, катался на велосипеде и гонял мяч с местными ребятишками. Но все чаще мыслями возвращался в Париж - голодный, хмурый, с разбитыми глазницами окон, с пустыми прилавками. Там ждали его Маня, вдова Перона, одна растившая мальчишек-близне-цов, Хайдены и Вельды, оставшиеся без крова, Сюзанна. Он решает вернуться. Но это оказалось не менее сложной затеей, чем приехать на родину из Европы, пережившей оккупацию. После войны французы очень неохотно пускали к себе иностранцев, а иметь в Париже квартиру иностранцу, нерезиденту, без вида на жительство и постоянной работы и вовсе запрещалось.
Наконец, старый друг Беккета Алан Томпсон подсказал ему: в Нормандии, в Сен-Ло Ирландский Красный Крест восстанавливает из руин госпиталь и набирает персонал. Беккет подал бумаги, его приняли на должность переводчика и кладовщика. Картина Сен-Ло, представшая глазам Беккета, когда 7 августа 1945 года они приехали туда с Томом, повергла его в ужас: во время битвы за Нормандию город был целиком разрушен.
себе представить. Нас разместили в замке XII века в четырех милях от города, тоже разбомбленного фашистами, в уцелевшем крыле. А потом перевезли в дом, в котором жил местный врач. У него нам пришлось спать втроем на одной кровати. Мы умоляли строителей закончить хоть какой-то домик, где можно будет жить, пусть без воды и прочих удобств, зато с крышей над головой. (Damned to Fame)
Местные жители, понятно, оставались без крова -жили в землянках, спали на матрасах, боролись с ветром, дождем, холодом, страдали от болезней, сами строили себе времянки. В госпиталь Ирландского Красного Креста начали завозить (правда, судя по письмам Беккета того времени, далеко не сразу!) медикаменты, даже пенициллин, приехала бригада опытных врачей и санитарок. Грузы сначала складировали на огромном складе конного завода неподалеку от Сен-Ло. Приступили к строительству двадцати пяти деревянных корпусов и одного операционного блока.
В мои обязанности входило обеспечивать доставку оборудования и лекарств. До сих пор помню, как на пристани лежали ящики и коробки для нашего госпиталя, очень много ящиков. Я должен был принять все и отвезти в госпиталь - ведь я был водителем и грузовика, и машин скорой помощи. Нелегко пришлось. У нас было шесть машин скорой помощи и грузовики. Я ездил в Дьепп за оборудованием и санитарами. (Damned to Fame)
стычки с местной администрацией и чиновниками в порту. Правда, манеру общения молчаливого, упорного Беккета с тупыми чиновниками нельзя было назвать стычками, он просто делал свое дело, не обращая внимания на их препирательства.
Хотели закончить строительство к середине ноября, но сильно сомневаюсь. Еще предстоит очень много работы, Французский Красный Крест нас дезинформировал. К тому же городские чиновники хотят набирать штат из местных медиков, им, похоже, мы вовсе не нужны... Как бы то ни было, скоро начнут работать поликлиника, венерическая клиника и лаборатория, послали запрос на двух врачей и фельдшеров. (Damned to Fame)
К Рождеству 1945 года были сданы все корпуса, укомплектован медперсонал, в госпиталь начали направлять пациентов. Официальное открытие состоялось 7 апреля 1946 года. К Беккету относились с уважением, даже с любовью. Один из врачей в сентябре того же года поехал по делам в Париж в сопровождении Беккета. Потом он написал: «Сэм - выпускник Тринити-колледж, увлекается литературой и сам пишет... Он незаменимый работник. Ответственный, болеет всей душой за будущее нашего госпиталя, любит играть в бридж, во всех отношениях приятный человек. Ему лет 38-40, не принадлежит ни к какой конфессии, вернее, я бы сказал, он человек широко мыслящий. Но купил в Нотр-Даме четки для своего помощника. Достойно похвалы.» (Damned to Fame)
Он сблизился с семьей Симоны Лефевр, за которой ухаживал хирург госпиталя Макки, тоже друживший с Сэмюэлем. Когда они пришли в первый раз к Лефеврам, Сэм тут же сел за чудом уцелевшее во время бомбежек пианино и стал играть по памяти Шопена и Моцарта. Макки вскоре сделал предложение Симоне, они уехали в Париж, но его дружба с Сэмюэлем длилась всю жизнь. Еще один врач, ставший другом Беккета, Артур Дарли, тоже выпускник Тринити-колледж, был замечательным скрипачом, он частенько играл для пациентов, а те, в свою очередь, норовили отблагодарить его кальвадосом. Тихий, убежденный, правоверный католик Артур после двух-трех рюмок становился невменяемым и под прикрытием ночи сбегал с сотоварищами в местный бордель. Он умер в тридцать пять лет спустя два года, и Беккет посвятил ему стихотворение - «Смерть А. Д.».
склоняясь к признанью умирающих времен
быть тем чем он был делать то что он сделал
со мной с моим другом умершим вчера глаз сияя
длинные зубы в бороде запыхались пожирая
умершим вчера тогда как я жил69...
Беккет исправно исполнял свои обязанности, хотя ему было нелегко быть переводчиком во время переговоров (это требовало изнуряющей концентрации внимания), сидеть часами за рулем (зрение у него было слишком слабое), проводить инвентаризацию, отпускать и принимать медицинское оборудование и лекарства (монотонный ритм выводил его из равновесия). Но он не сдавался, как он сам потом говорил, его спасало упрямство и нежелание отказываться от начатого дела, эти качества, присущие его натуре, помогали ему выполнять любую работу: физическую, механическую, помогали часами сидеть за письменным столом над своими текстами. «Эти же качества присущи и его героям, они придают им силы не сдаваться, сохраняя чувство собственного достоинства. Добавьте к этому юмор автора, и вы поймете, что спасает его прозу от беспросветного пессимизма», - пишет Джеймс Ноулсон. Но опыт, приобретенный в Сен-Ло, увиденное там: разрушенные дома, голодные, несчастные, больные люди, которыми набиты больничные палаты госпиталя, построенного на месте превращенного в месиво из грязи и стекла бывшего здания, - не могли оставить его равнодушным. В июне 1946 года на радио Ирландии прозвучал его текст - «Столица руин». Это название с тех пор так и закрепилось за Сен-Ло.
ближнему. Так было в Руссийоне, так было в Сен-Ло. «Многие особенности поздней прозы Беккета - следствие пережитого им лично: неприкаянность, потерянность, изгнание, голод, тоска, - продолжает Ноулсон. - Но спасают его юмор и стойкость духа». Откройте любую страницу «Трилогии», новелл «Изгнанник», «Первая любовь», «Конец». Или перечитайте диалоги пьес «В ожидании Годо», «Эндшпиль», «Про всех падающих». Да и диалоги персонажей пьес «Последняя лента Крэппа» и «Счастливые дни» - хотя они бесконечно трогательны своими щемящими воспоминаниями о счастливых мгновениях прошлой жизни, - и вы убедитесь в этом.
В 1946 году он возвращается в Париж. Наступает период настоящего творческого подъема: свои самые сильные произведения он создает в последовавшее десятилетие.
69. Пер. М. Дадяна.