Памяти моего отца
Мы вольны бороться со сном
памяти и сердца и побеждать
в самих нас страшную силу
забвения. Нам надлежит вос-
крешать мертвых и возвра-
щать жизнь пеплу и пыли, ко-
торые были горячей кровью и
любимой плотью.
Десятое декабря 1963 года.
Париж. Авеню Теофиля Готье, 38. С понятным волнением переступаю порог дома Франсуа Мориака. Дверь открывает старая служанка.
— Господин Мориак ожидает вас. Проходит всего несколько минут, и по деревянной скрипучей лестнице с антресолей спускается он сам. В темном костюме, при галстуке, правда, в мягких домашних туфлях. Высокий, худой, этот престарелый человек выглядит элегантно. Гостеприимным жестом приглашает в гостиную.
Комната выдержана в дымчатых, палевых тонах. Старинная мебель потертого бар-хата. Камин. На стенах — картины Виллона, Дюфи, Шагала. Хозяин усаживается в крес-ло, положив длинные руки на колени, Всмат-риваюсь в его лицо. Тонкий профиль мистика, высокий лоб интеллектуала. Из провала глазниц — напряженный взгляд Великого инквизитора. На ум приходят слова Дюамеля: «Такие лица охотно пишет на вечном блаженстве Эль Греко».
— В 1932 году у меня обнаружили рак горла. Пользовали отменные врачи, среди них были и советские. Я остался жив. Это чудо, сотворенное богородицей.
— Я стар, — говорит он. — Но пожилой возраст имеет свои преимущества. В двадцать лет я очень боялся старости. Теперь вижу, что все не так уж страшно. В молодости я любил развлечения, был не прочь выпить. Нынче стал благоразумным.
Романов больше не пишу и писать не буду, но литератором я остался. Я журналист, смею думать — хороший журналист. Веду политическую хронику в «Фигаро литтерер».
Сегодня с французским романом дела обстоят неважно. В роман все больше и больше вторгается философия. Писатели исходят из заданной концепции, будь до Сартр, будь то молодые. Я возлагал большие надежды на Филиппа Соллерса, но и он сбился с пути истинного. В авангард, в «новый роман» не верю — не может быть романа вещей.
— На смерть Роже Мартен дю Гара Вы откликнулись статьей «Наша религиозная война». Что Вы, собственно, имели в виду?
— Я человек верующий, а Мартен дю Гар был атеистом. Мы часто спорили друг с другом, равно как и с Андре Жидом. В окружении Жида насчитывается немало обращений в Христову веру. Мартен дю Гар все боялся, что мы добиваемся и его обращения.
— В той статье Вы, помнится, писали, что своими книгами этот сын крупной буржуазии предъявил безапелляционное обвинительное заключение собственному классу. Относится ли это и к Вам?
— Да. С той лишь разницей, что Мартен дю Гар обличал буржуазию сознательно, а я просто описывал знакомую с детства среду.
Кое-что в жизни я сумел сделать, но не все, что хотел. Рад, что «Тереза Дескейру» и «Клубок змей», как я слышал, пользуются популярностью в Вашей стране.
Неожиданно Мориак наклоняется ко мне и доверительным тоном говорит:
— Уж очень я люблю нашего вождя.
(Напомню читателю: в то время Мориак заканчивал книгу о генерале де Голле.)
Он выпрямляется и продолжает с прису- щими ему ораторскими интонациями:
— Я верю в генерала де Голля. В годы войны он сыграл историческую роль. По сути дела, Шарль де Голль проводит политику левых партий (я и сам был левым: в 30-е годы я выступал в защиту республиканской Испании). Разумеется, я не во всем с генералом согласен — скажем, в вопросе о представительстве Франции в ООН. Но скоро это может измениться. Страны французского языка объединятся вокруг Франции. Ну, а левые? Социалисты продолжали вести колониальные войны. Политические партии поражены склерозом, кадры у них старые.
— Позвольте Вам заметить, что сам генерал де Голль человек не молодой, да и кадры у него тоже не новые; скажем, Андре Мальро.
— Это тайна вечной Франции.
Короткая пауза. Мориак продолжает:
— Величие страны не в ее размерах, а в ее людях. Меня больше всего интересуют люди.
— Они Вам нравятся?
— Разумеется. Правда, психология у них простая. Каждый думает о своем маленьком благосостоянии. Это понятно, но огорчительно.
С Вашей страной я связан издавна. Моя дочь Клэр вышла замуж за князя Ивана Вяземского. Он был на войне, попал в германский плен, его освободили русские. Вместе с ними дрался против немцев.
В заключение Мориак сказал:
— Мне всегда была дорога русская культура. Мои любимые писатели — Толстой, Достоевский, Чехов.
Мориак достает с полки книгу в красном веленевом переплете. Это «Пустыня любви» 1954 года издания. Делает надпись:
«Ф. Наркирьеру в память о нашей встрече 10 декабря 1963 года с глубокой благодарностью за дружеские чувства, которые он проявляет к моим книгам».
Впервые наш читатель ознакомился с творчеством Франсуа Мориака в 1927 году, когда вышел в русском переводе его роман «Тереза Дескейру». За истекшие с того времени десятки лет произведения Мориака издавались в СССР неоднократно, тиражами куда большими, чем на его родине.
Цель этой книги — рассказать советскому читателю о жизненном и творческом пути писателя, ставшего классиком французской литературы XX века.