Глава пятая
ПЕРЕД ЗАХОДОМ СОЛНЦА
Если выражение это и применимо к послевоенному творчеству Мориака, то заход солнца был блистательным. За двадцать пять лет Мориак опубликовал романы «Галигаи», «Агнец», «Подросток былых времен», повесть «Мартышка». Посмертно вышел незаконченный роман «Мальтаверн» (1972). В 1947 году была поставлена его драма «Бес попутал» (опубликована в 1948 г.), в 1950-м — «Огонь на земле» (опубликована в 1951 г.). Мориаку принадлежит киносценарий «Хлеб Господень» (1955). Он выступает как мемуарист, автор своеобразной дилогии — духовной исповеди «Внутренние воспоминания» (1959) и «Новые внутренние воспоминания» (1965), а также «Политических воспоминаний» (1967). Мемуары Мориака несут серьезное общественное и этическое содержание.1
Особо важное место в последнем периоде литературной деятельности Мориака принадлежит журналистике. Статьи и заметки Мориака, печатавшиеся на протяжении четверти века в «Фигаро», «Фигаро литтерер», «Экспресс», «Монд» (обычно под заглавием «Страницы из блокнота»), составили четыре тома статей, выходивших с 1957 по 1971 год. Свое пристрастие к публицистике Мориак объяснял — в 1963 году — следующим образом: «Вы и не представляете себе, как великолепно закончить жизнь журналистом... Благодаря журнализму я еще жив... Без журнализма я бы стоял, как столько людей моего возраста, на запасном пути... Я старый паровоз, но паровоз, который еще движется, тянет вагоны, гудит, а порой мне случается и раздавить кого-нибудь!»
— до конца дней — принимал самое деятельное участие. И делал это с непревзойденным мастерством. Он видел свое назначение в публицистике, как и в романах, в том, чтобы говорить правду. «Я не могу делать ничего иного, как чеканить медали с изображением истины» 2. Одна из особенностей Мориака-журналиста заключалась в том, что в каждую статью он вкладывал себя целиком: «Я всегда стремился придавать газетной статье такое же значение, как странице книги, и никогда не забывал, что я прежде всего писатель». Он был беспощаден в споре, поражал своего противника, в духе «Писем к провинциалу» Паскаля, сатирой, сарказмом, иронией. «После второй мировой войны Мориак стал выдающимся журналистом — лучшим журналистом своего времени и грозным полемистом» (Андре Моруа)3.
Когда баталии на полях сражений подошли к концу, то политические, идеологические стали разгораться. Одной из острейших проблем, ставших уже в конце 1944 года перед французами, была проблема возмездия коллаборационистам. ФКП требовала сурового наказания всем пособникам гитлеровцев. Остатки правых партий пытались коллаборационистов оправдать. Голос Франсуа Мориака был тогда особо весомым — его жаловал генерал де Голль, его сын Клод стал личным секретарем главы Временного правительства. Мориак всегда считал, что изменники должны понести заслуженную кару. Но он предостерегал: «Если решился ударить сильно, надо быть уверенным в том, что наносишь удар справедливо». Мориак вместе с тем считал в ряде случаев смертную казнь наказанием чрезмерным. Он добивается аудиенции у генерала де Голля и просит помиловать приговоренного к смерти Робера Бразийяка, редактора «Же сюи парту», того самого Бразийяка, который травил его начиная с 30-х годов. Мориак не на словах, а на деле поступил как христианин, забывший о зле, ему причиненном.
Сложно, противоречиво складывались отношения Мориака с Французской коммунистической партией. Первое время после окончания войны Мориак выступает за сохранение единства, достигнутого в общей борьбе с фашизмом. Вместе с коммунистами он продолжает принимать участие в работах Национального фронта Сопротивления. Но уже в середине 1945 года, когда противоречия между коммунистами и голлистами усиливаются, Мориак из рядов Национального фронта выходит. В послевоенные годы Мориаку случалось резко полемизировать с коммунистами, допускать порой выступления, выдержанные в духе «холодной войны». Вместе с тем он ясно отдавал себе отчет в исторической неизбежности коммунизма и никогда себя к антикоммунистам не причислял.
Большую политическую роль Мориак сыграл в ассоциации «Франция — Магриб», которую он возглавил в июне 1953 года. В ассоциацию вошли Альбер Камю, Жорж Дюамель, Жан Кейроль, ряд общественных деятелей. Мориак выступал со смелыми статьями, обличавшими кровавые дела султана Марокко. Статьи Мориака вызвали бешеные нападки на него сторонников колониальных порядков, против него раздаются прямые угрозы. Он способствовал тому, что в 1955 году была провозглашена независимость Ма- рокко.
Анри Аллега, писателя-коммуниста, которого пытали французские парашютисты. Нельзя обойти вниманием и такой факт: в 1953 году Мориак подал в отставку с поста члена Совета ордена Почетного легиона. Дело состояло в том, что Совет отказался лишить ордена французского военнослужащего, пытавшего ни в чем не повинного вьетнамца. К тому же времени относится выступление Мориака в защиту супругов Розенбергов, приговоренных американским судом к казни на электрическом стуле.
Политический идеал Мориака был в достаточной мере противоречивым. Он преклонялся перед Наполеоном, воплощавшим для него величие Франции. Так, в беседе с Николаем Тихоновым (беседа состоялась в Париже) Мориак сказал: «Видите ли, за последние полтораста лет не было человека, который так, как Наполеон, прославил бы Францию и вознес ее имя так, что оно стало жить в памяти народов. Никто не мог состязаться с ним в славе и популярности... Вот чем объясняется до сих пор интерес к нему и к его времени»4.
Мориак полагал, что в наши дни величие его родины воплощает генерал де Голль. В статье «Первый из нас» («Фигаро», август 1944 г.) Мориак писал: «В самый тяжкий час нашей судьбы все упования Франции возлагались на одного человека, выражались голосом этого человека, одного этого человека». На протяжении всех последующих лет Мориак заявляет о себе как об убежденном и преданном стороннике де Голля. Эта поддержка могла дорого обойтись писателю весной 1958 года, в дни мятежа реакционных генералов в Алжире: оасовцы угрожали ему смертью.
В 1964 году Мориак опубликовал книгу «Де Голль». Здесь в полной мере раскрываются симпатии писателя к генералу, которым, он не переставал восхищаться. Он пишет о «невероятной силе воли этого старого человека», который противостоит своре политиканов. Отмечая одиночество де Голля, Мориак утверждает, что генерал стремился к общению с народом, с массой, что он «нуждается в непосредственном с ней контакте». Восторженное преклонение перед де Голлем накладывает на образ главного героя книги черты идеализации.
В послевоенные годы намечается определенная эволюция и в философских взглядах Мориака: он все явственнее склоняется к оптимистическим воззрениям. Во многом это связано с переоценкой им учения известного философа-теолога Тейяра де Шардена (этот вопрос обстоятельно рассматривается в книге публициста К. Ривьера «Тейяр, Клодель и Мориак», 1963). Долгое время Мориак, близкий янсенизму, не разделял «лирическую концепцию» иезуита Тейяра де Шардена, его оптимистический взгляд на научный и общественный прогресс. Во многом это объяснялось тем, что Мориак недостаточно хорошо знал его труды. В 1961 году Мориак ознакомился с письмами, которые Тейяр де Шарден писал из армии в 1914— 1919 годах (они были опубликованы в 1961г. книгоиздателем Грассе под заглавием «Становление мыслителя»). Мориак, пораженный тем, что этот «крик безумной надежды испущен из бездны отчаяния, да еще какой бездны», говорит: «Семя, брошенное сеятелем, взошло». Он подчеркивает, что «мысль Тейяра де Шардена оказала влияние на старого человека, придерживающегося противоположных взглядов, и заставила его вопрошать себя о вере в «божественное провидение». Мориак задается вопросом: достаточно ли веровать, что провидение воздействует на духовную жизнь каждого из нас, или «следует учиться усматривать его и поклоняться ему в самой эволюции материи и жизни» (слова Тейяра де Шардена. — Ф. Н.).
«проникновенный анализ человеческой души и художественное мастерство, с которым он истолковывал в форме романа жизнь людей».
В последний период творчества Мориака публицистика гармонично соседствует с изящной словесностью. В художественном творчестве, после преодоления кризисных моментов, намечается тенденция к созданию произведений широкого эпического дыхания. Именно в этот период — в своем последнем романе — создает Мориак сложные полнокровные реалистические образы, развивающиеся вне религиозных категорий.
После войны Мориак, занявшись журналистикой, некоторое время романы не писал. Сыграл свою роль и шумный успех экзистенциалистской литературы. Тогда, говорит Мориак, я «отвернулся от романа», ибо «тон некоторых моих младших современников показывал, что мне не приходится более рассчитывать на ту снисходительность, то понимание, которое я находил у своих читателей в период между двумя мировыми войнами».
Но уже в 1951 году вышла повесть Мориака «Мартышка»5, которую он считал самым завершенным из всех своих произведений.
«Мартышке», роднит Мориака со многими другими французскими писателями XX века — с Прустом, Аленом-Фурнье, Ларбо, Бернаносом. Наиболее устойчивой тема детства оказывается у писателей-католиков, противопоставляющих невинность ребенка искушениям зрелого возраста, а главное, сложности и враждебности «взрослого» мира. Потеряв ориентиры в меняющемся мире, они безнадежно цепляются за почти мистическую веру в детство. Мориак в начале своего творчества идеализировал детство. Так, верой в ребенка, казалось бы неисправимого, исполнен написанный с мягкой иронией рассказ «Шалый» (1933). Но в «Мартышке» Мориак уже далек от того, чтобы искать в детстве легких утешений. Постепенно в творчестве Мориака тема эта превращалась в тему жестокого и несправедливого страдания детей.
Вслед за Достоевским Мориак полагал, что «весь мир познания» не стоит слезы невинного ребенка. Вспоминается «Новая история Мушетты» (1937) Бернаноса, рассказ о трагической гибели девочки-подростка. Но особенно ужасной была судьба детей в годы фашистской оккупации.
Страшный эпизод приводится в «Письмах немецкому другу» (1943) Альбера Камю. Одиннадцать человек французов везут в грузовике на расстрел. Среди них шестнадцатилетний подросток. Немецкий священник говорит ему о боге. Мальчик, не слушая священника, выпрыгивает в щель между брезентом и бортом грузовика. «В эту секунду человек, посвятивший себя служению богу, должен решить, с палачами ли он или с мучениками—в соответствии со своим призванием. Но вот уже он застучал по перегородке, которая отделяет его от своих. Achtung! Поднята тревога». Мальчика приводят назад.
В 1944 году в Женеве увидела свет повесть Луи Парро «Черная солома хлевов». Случайно встретив на конспиративной квартире молоденькую девушку, еще ребенка, учитель литературы Эли Шамеан выслушивает страшную исповедь Катрин, которую фашисты сделали проституткой и осведомительницей. Исповедь очищает Катрин — быть может, наступит «воскресение». В финале повести утверждается гуманистическая мысль о неотвратимом возмездии тем, кто губит детей, втаптывает их в грязь, в «черную солому хлевов».
«Мартышку» Мориак начал писать в 1940 году, но тогда работа над повестью была прервана. С тех пор прошло десять лет, но на книгу по-прежнему падает мрачная тень оккупации.
«Мартышка» — трагедия. Повествование о судьбе маленького Гийу, прозванного за уродство Мартышкой, распадается на четыре драматических действия: I. Экспозиция — знакомство с семьей Гийу. Поль де Сернэ, мать ребенка, решает просить местного учителя Робера Бордаса давать Гийу уроки; И. Встреча Поль с Бордасом; III. Урок. IV. Письменный отказ Бордаса от занятий и самоубийство Гийу.
Разумеется, Гийу — ребенок, отмеченный печатью дурной наследственности. Но Гийу — отнюдь не дефективный мальчик, каким он рисуется матери. Гийу привлекает внимание Бордаса к словам Сайреса Смита, обращенным к Айртону, преступному персонажу «Таинственного острова» Жюля Верна: «Ты плачешь — значит, ты человек». Слеза здесь символ не страдания, а обретенной человечности. Сам того не желая, ученик дал учителю прекрасный урок, которым учитель не воспользовался.
Гийу — вместе со своим отцом Галеасом — кончает с собой. В округе решили, что Галеас бросился в воду, чтобы спасти сына, что мальчик ухватился ему за шею и увлек за собой отца. Что за трогательная картина: «Сын, уцепившись ручонками за отца, увлекает его за собой в бездну».
На самом деле все обстояло проще и страшнее. «Нет, не лесной царь скакал, догоняя сына в бешеной и последней его скачке, а сын сам увлекал развенчанного и опозоренного отца к стоячей воде шлюза, где летом купались голые мальчишки». Вот сейчас они достигнут сырых берегов царства, где мать, где жена не сможет их больше терзать. Сейчас они освободятся от Горгоны, сейчас они уснут».
Под словом «царство» подразумевается космогоническая стихия воды. Вода зачастую символизирует чистоту детства, и естественно — хотя вместе с тем глубоко противоестественно,— что мальчик вместе со своим впавшим в детство отцом находит отдохновение в волнах реки. Оплакивают отца и сына только сосны, у которых человеческого больше, чем у людей, только силы природы, силы другой космогонической стихии— земли. «И не было иных свидетелей, кроме великанов сосен, теснившихся у плотины. Они сгорели потом, через год, в августе. Сосны никто так и не удосужился срубить, и еще долго они, обугленные, протягивали обгоревшие руки (курсив мой. — Ф. Я.) к спящей воде. И долго еще вскидывали к небесам свои почерневшие главы».
Гийу, анализируя его характер и прежде всего особенности его мировосприятия. Писатель предстает здесь глубоким и не лишенным юмора психологом. С тонкой иронией изображает он процесс восприятия ребенком абстрактных понятий. Учитель Робер Бордас, который слывет в округе «красным», бунтовщиком, коммунистом, в воображении Гийу оказывается испачкан- ным бычьей кровью, действительно выкрашенным в красный цвет человеком. При этом Мориака интересует в романе не патологическая психология, а психология вполне нормального, но глубоко страдающего человеческого существа, каким является Гийу.
Эта повесть показывает, что если, в принципе, Мориак и является последователем Достоевского в области психологического анализа, то в изображении внутреннего мира своих персонажей он в гораздо меньшей степени, чем автор «Преступления и наказания)), тяготел к изображению пограничных психологических состояний. Мориаку ближе манера письма Толстого, в том числе и там, где речь идет об изображении человеческой психологии. Не случайно, называя во «Внутренних мемуарах» трех писателей, мир которых ему был особенно близок, книги которых ему доставляли наибольшее удовольствие, рядом с Бальзаком и Прустом он поставил Толстого.
Манера Мориака в «Мартышке», как и в большинстве других его произведений, напоминает именно Толстого. Внутренний монолог гармонично переходит в описания природы, органически связанные с внутренними переживаниями персонажей; история взаимоотношений персонажей, в свою очередь, почти незаметно сменяется живым диалогом. В наибольшей степени способность писателя к подобной естественной, непринужденной организации материала обнаруживается в тех отрывках, где фигурирует Поль де Сернэ.
Повесть не случайно начинается описанием ее переживаний и характеристикой ее взаимоотношений с остальными действующими лицами. И именно ее внутренний монолог оказывается наиболее убедительным в художественном отношении.
В конце несчастной, впустую прожитой жизни она агонизирует на больничной койке — ей не искупить своей вины. Она и палач и жертва, и мученица и преступница. От размышлений Поль о своей трагической судьбе, о своей вине писатель переходит к судьбам других персонажей. Это именно ее сознание совершает скачок в прошлое, чтобы дать писателю возможность рассказать предысторию вражды, закравшейся в семейство Сернэ. Враждебность духовенства, враждебность прислуги — все дается через восприятие Поль. Даже ландшафт и тот подчеркивает ее всеобъемлющую отчужденность.
«красного» учителя Робера Бордаса. Он социалист, в местечке его называют коммунистом (время действия «Мартышки» относится к годам, последовавшим за первой мировой войной, когда во Франции создавалась коммунистическая партия). Но, разумеется, Бордас никакой не коммунист: он остается в рамках прекраснодушных философствований. Судя по всему, учитель — прекрасный человек, отменный семьянин, любящий отец. Но абстрактно-гуманистические устремления Бордаса оборачиваются в реальной жизни бесчеловечностью. Близорукий догматик, он отказывается давать уроки сыну барона де Сернэ, ибо не желает иметь никаких отношений с замком: «Классовая борьба — это ведь не просто так, для учеников». В конечном счете он разделяет вину в гибели мальчика. Урок не прошел даром. «Может быть, на его пути встретятся еще такие, как Гийу. И ради ребенка, смерти которого он не предотвратил, он ни в чем не откажет тем, кто придет к нему». На душу Бордаса нисходит просветление, близкое божественной благодати. «Он возвратил его тьме, и тьма навеки поглотила ребенка. Но тьма ли это? Его взгляд скользит поверх книг, поверх стен, поверх черепичной крыши, Млечного Пути, созвездий зимнего неба и ищет, ищет царство духа, откуда, быть может, ребенок, обретший вечную жизнь, смотрит на него, Бордаса, видит, как по его щеке, поросшей черной щетиной, ползет слеза, которую он забыл вытереть».
«Мартышка» — одно из самых мрачных произведений Мориака. Роковая, предопределенная и плохой наследственностью, и стечением обстоятельств гибель Гийу создает гнетущую, безысходную, трагическую атмосферу.
Значение повести, вышедшей свыше тридцати лет тому назад, исключительно велико, во многом — непреходяще. В классической литературной форме Мориак осветил сознание ребенка, сознание, дающее возможность выявить истинные человеческие ценности.
Повесть Мориака опирается на прочные традиции, национальные и международные. Гийу — такой же «отверженный», как маленькая Козетта у Виктора Гюго или подкидыш Реми из повести Гектора Мало «Без семьи». Чем ближе подходит к концу XIX век, тем ближе и чаще, по верному замечанию критика Ю. Ф. Карякина, великие художники и мыслители пишут о детях и для детей. Недаром Лев Толстой назвал детство, отрочество и юность эпохами в становлении личности.
К Международному году ребенка (1979) французские писатели пришли с богатейшей литературой о детях 6.
«Вся жизнь впереди» Ромена Гари (он скрылся под именем Эмиля Ажара). О детях хорошо писали в своих романах Франсуаза Малле-Жорис («Аллегра»), Ги Крусси («Концессия Провидения»), Леклезио («Мондо и другие истории»). Сквозь призму детской психологии воспроизводится атмосфера, сама жизнь далеких или близких лет. Произведения эти подтверждают высказываемую в критической литературе мысль о том, что ребенок становится главным героем литературы XX века.
В 1952 году увидел свет роман Мориака «Галигаи». Два приятеля — Жиль (в нем угадываются некоторые черты молодого Мориака) и Никола — прозвали именем Элеоноры Галигаи, непреклонной наперсницы французской королевы Марии Медичи, учительницу Агату, женщину властную и суровую. С таким же основанием, по мнению самого автора, роман можно было бы озаглавить «Влечение и отвращение», ведь автор не выходит из узкого круга интимных отношений.
Книга, в которой не ставилось сколько- нибудь серьезных общественных или этических проблем, говорила о кризисных моментах, наметившихся в творчестве писателя в начале 50-х годов.
Религиозные мотивы, отсутствующие в «Мартышке», звучат в романе «Агнец» (1954)7. Автор предуведомляет читателя, что «Агнец» не продолжение и не эпилог «Фарисейки». Но преемственность — в темах, образах — налицо.
жена Мишель, он несет слово божие. Агнец, идущий на заклание, Ксавье своим примером, ценой собственной жизни изменяет жизнь других. Он вызволяет из рук супругов Мирбель мальчика Ролана (бездетная чета усыновила ребенка, но, в скором времени, возненавидев его, всячески тиранила мальчика). Ксавье завещает Ролану сто пятьдесят тысяч франков — все, что он имеет. Благодаря Ксавье в семье Мирбелей устанавливается мир. И в представлении Мориака это главное — атеист Жан обретает бога.
С самого начала читателю становится ясно: Ксавье — «безумец». С точки зрения буржуазного здравого смысла он, разумеется, безумец, ибо всегда действует на благо другим и во вред себе. Истинное призвание Ксавье — нести крест. Через весь роман проходит параллель между Ксавье и Иисусом Христом. Параллель эта как бы материализуется в эпизоде, когда Ксавье пытается ночью проникнуть в комнату на втором этаже, где заперли маленького Ролана. Босиком несет он на плечах тяжелую лестницу. И тут он понял: «Крест — это не отвергнутая любовь, не навязчивая привязанность, унижение, неудача, а совершенно реальный кусок дерева, давящий со страшной силой на больное плечо, камень и земля, что сдирают с ног кожу». В конце романа Ксавье, по всей видимости, симулируя несчастный случай, добровольно приемлет смерть. Он очистительная жертва, agnus Dei. И самым естественным образом возникает параллель с князем Мышкиным, героем романа Достоевского «Идиот».
Как в трагедии XVII века, в романах Мориака господствует рок. В «Агнце» идея рока наглядно выражена уже тем, что сама композиция железным обручем стягивает действие: финал известен с самого начала, и ничто, ничто не может изменить его. По точному замечанию критика Ю. А. Милёшина, действия в романе в привычном смысле нет; даже о развязке сообщает появляющийся на сцене вестник (рассказ Жана о смерти Ксавье). Роман «Агнец» делится на несколько актов и завершается уже известной читателю гибелью героя. Сам Мориак определял «Агнца» как «стремительно развивающуюся трагедию».
«Агнца» Мориак пятнадцать лет с романами не выступает. В чем причина столь длительного перерыва? Мориак ответил на этот вопрос в беседе с П. -А. Симоном, относящейся к 1959 году и опубликованной в газете «Монд». Он сказал, что мог бы, разумеется, писать каждый год по роману, но большого в этом смысла не видит. «Тому, кто хоть сколько-нибудь внимательно следил за трагической историей нашего века, роман кажется пресным; похождения буржуа, владельцев ланд, их прегрешения, похоть и скупость не заслуживают того, чтобы о них говорили, — «всплески политики» более интересны». Но вот в 1969 году увидел свет роман «Подросток былых времен» 8, которому суждено было стать последним произведением Мориака.
его падение было предрешено в мае 1968 года. А когда этот, важнейший для писателя вопрос стал ясным, то и «всплески политики» стали его волновать куда меньше, чем раньше. Он выступает с романом, отнесенным в прошлое, созданным как бы в противовес бурной общественной жизни наших дней. Вместо мятежной молодежи мая 1968 года на авансцену выходит застенчивый подросток былых времен.
На первый взгляд все в романе прежнее — и обстановка; и персонажи. Первые годы нашего века. Действие развертывается в Бордо и его окрестностях, в семье состоятельных землевладельцев. Алчная мать, только и мечтающая выгодно женить сына. Юноша, мятущийся между верой Христовой и вожделениями плоти. Да, все, казалось бы, так, как и в других романах Мориака. Но впечатление это — обманчивое.
Что же принципиально нового в «Подростке былых времен»? На склоне лет Мориак все дальше отходит от заданности, некоторой прямолинейности психологических характеристик, свойственной ряду его произведений (как мы помним, это ставил ему в вину Сартр). Уже в «Агнце» поражает своей сложностью, загадочностью, недоговоренностью образ Жана Мирбеля. Не исключено, что Жан — убийца Ксавье. Еще дальше идет Мориак в СЕоем последнем романе.
В «Подростке былых времен» характеры, сохраняя конечную определенность, приобрели гибкость, подвижность, изменчивость. Мир, в котором живут герои Мориака, не менее мрачный, чем в его предшествующих романах. Но здесь нет чувства конечной безысходности, ощущения, что все жизненные пути перекрыты. Перед героем романа— дорога в столицу Франции. Усиливаются поиски положительного начала, нравственного идеала.
Ален Гажак, «подросток былых времен», становится на путь молодых героев Бальзака и Флобера: он хочет «начать с нуля, попытать счастья в этом вечно повторяющемся завоевании столицы юным провинциалом, без единого рекомендательного письма в кармане». Перед нами — предыстория Эжена Растиньяка или Фредерико Моро XX века, мориаковский вариант «романа воспитания».
Мориака особое место. История юноши — в центре первого романа Мориака — «Дитя под бременем цепей». В романах 40—50-х годов («Фарисейка», «Агнец», «Галигаи») действие вращается вокруг судеб молодых людей. И наконец в последнем романе, как и в первом, на авансцене — фигура подростка.
«Подросток былых времен», как и многие другие произведения Мориака, написан от первого лица. Но рассказчик обращается не прямо к читателю, а к своему старшему товарищу. Роман — это пять тетрадей, написанных Гажаком и предназначенных для семинариста Андре Донзака.
В критической литературе не раз отмечалась автобиографичность романа. Автор дал герою свой год рождения (1885); Ален уезжает из Бордо в Париж примерно в то же время, что и его создатель. Глубоко религиозный ребенок неожиданно испытывает увлечение язычеством: маленький Ален, как некогда юный Франсуа, поклоняется священному дубу, ослице. Более существенны, однако, расхождения в жизненных путях автора и его героя. В семье Мориака не было того культа денег, что царил в домах бордоских буржуа. И меньше всего была подвержена этому культу мать будущего писателя (в романе мать Алена — свирепая собственница).
Если в романе «Дитя под бременем цепей» Мориак покорно следовал за фактами своей биографии, то теперь эти же факты стали основой для создания типического образа.
Молодых героев Мориака преследует, с одной стороны, желание обособиться, утвердиться как личность, и, с другой, боязнь одиночества, страх перед обособлением, грозящим противопоставить его остальным, обществу. В «Агнце» влюбленная в Ксавье девушка говорит: «В конце концов, вы такой же, как все мальчики». Ксавье, который не похож на других, чего и страшится — обособление будет стоить ему жизни, — обрадованно повторяет эту фразу. Ален Гажак чувствует свою исключительность. Первая, ключевая фраза романа гласит: «Я не такой, как все мальчики». Рассуждения Алена эту мысль постоянно подтверждают: он не любитель охоты, как его старший брат, и т. д. Но первой фразе предшествует эпиграф из Кафки: «Я пишу иначе, чем говорю, говорю иначе, чем думаю, думаю иначе, чем должен думать, и так до самых темных глубин». Эпиграф, который говорит о бесконечной сложности человеческой психологии, заставляет читателя отнестись с настороженностью к самоанализу Алена Гажака.
фантазированию (в стремительном полете фантазии сказывается и дарование будущего писателя). В конце бурного диалога между Аленом и стариком из Лассю читатель узнает: все это неправда, все это выдумал рассказчик («Прямо настоящий роман!»). В конце концов юноша вынужден признать: «Ты жертва арабского сказочника, который живет в тебе и неустанно придумывает всякие истории, чтобы в стене, отгородившей тебя от мира, не было ни единого просвета».
Но «заткнуть щели» оказывается решительно невозможно. Тем более что Ален ясно видит окружающую его ложь, несоответствие между проповедями настоятеля, словами матери и их поступками. Средством постижения истины он считает собственную интуицию. Но оказывается, что дар озарения, которым Ален так гордится, его на каждом шагу подводит. Достаточно сказать, что он глубоко ошибается в отношении трех существ, его беспредельно любивших: матери, в которой он видит всего лишь собственницу; Жаннеты Серис, о которой он думает с ненавистью и презрением; Мари, которую обвиняет во лжи. И Ален вынужден задаться вопросом: «Этот дар, которым я так кичился, не выдумал ли я его сам?» Оказывается, что никакой особой проницательностью он не обладает.
Ален убежден, что от других мальчиков его отличает глубокая религиозность. Он верит в бога, цепляется за спасительный образ Христа — юноше «нужен этот поплавок, чтобы удержаться на поверхности нашего страшного мира и не пойти ко дну». Как и другие молодые герои романов Мориака, Ален Гажак разрывается между Христом и Кибелой. Колебания между этими двумя полюсами помогают понять нерешительность, крайнюю непоследовательность Алена в его отношениях с Мари. Первоначальное, казалось бы, твердое решение жениться на Мари сменяется еще более определенным: порвать с нею и уехать в Париж. И дело здесь не только в спиритуалистических порывах молодого человека.
Ален много говорит о своем презрении к деньгам, отвращении к собственности («Собственность — абсолютное зло» ; «Пусть даже она воровство, на это мне плевать, но она развращает, бесчестит людей»). Но что бы он ни сказал, что бы он ни делал, к нему пришпилен невидимый ярлык: «Тысячи гектаров ланд, недвижимое имущество». Для Мари и для своего приятеля Симона Дюбера он всегда останется «богатым юношей», принадлежащим к иному, нежели они, миру. «Ты — собственность своей собственности»,— бросает ему в лицо Мари. Ален — истинный сын мадам Гажак и в решающую минуту окажется на ее стороне. Казалось бы, напрашивается вывод:
Ален — как все, как все дети состоятельных бордоских буржуа. Но такой вывод был бы опрометчивым.
то для Алена — это земной рай, где произошло его «падение» с Мари, это пристанище от всех скорбей, та земля, прикосновение к которой придает новые силы утомленному путнику. Формула Алена «Мальтаверн — это я» говорит о том, что поместье — один из источников его духовной жизни. Главная космогоническая сила в последнем романе Мориака — земля.
Богатая духовная жизнь Алена связана не только и не столько с религиозной верой, сколько с тем, что Ален — будущий писатель, творец. И сам роман «Подросток былых времен», представляющий собой дневник Алена Гажака, как бы является его первым художественным произведением. Уже здесь создает он поэтический образ родной усадьбы — «воображаемый Мальтаверн, столь же ирреальный, как Спящая Красавица, Дракон или Рике-с-хохолком». И естественно, что перу писателя Алена Гажака будет принадлежать роман под заглавием «Мальтаверн». Ален опубликует его в 1910 году, то есть уже через три года после приезда в Париж. В «Мальтаверне» прозвучала религиозная тема, что позволило благонамеренной критике связать с романом «начало спиритуалистического возрождения». Об этом читатель узнает из последнего, незаконченного романа Мориака, который тоже называется «Мальтаверн» (1972).
«Мальтаверн», книга, над которой Мориак продолжает работать до последних дней своей жизни, насчитывает всего несколько десятков страниц9. Судить о неоконченном романе, о его персонажах, конечно, трудно. Ограничимся несколькими замечаниями. Хронологически (с перерывом на три года) в «Мальтаверне» продолжается сюжетная линия «Подростка былых времен». Успех романа открывает Алену Гажаку двери великосветских и литературных салонов (молодой Мориак в них действительно вращался). На страницах книги мелькают имена Марселя Пруста, Анны де Ноай, Шарля Морраса. Ален выслушивает поучения многоопытного поэта Блазимона, вырывается из когтей влюбленной в него светской львицы. Телеграмма вызывает его к постели умирающей матери... Как и прежде, повествование ведется от первого лица, но разница здесь принципиальная: рассказчик уже не двадцатилетний юноша, который идет по горячим следам событий, а известный восьмидесятилетний писатель; уединившись в Мальтаверне, он снова, шаг за шагом, переживает свою молодость, свою жизнь. В последнем романе Мориака между писателем и читателем нет больше посредника в лице подростка. Мориак ведет с читателем прямой, обстоятельный, глубокий по мысли разговор...
В конце романа «Подросток былых времен» на первый план выступает конфликт между мадам Гажак и Мари, каждая из которых по-своему любит Алена. Герои эти нарисованы с той же точностью психологического анализа, что и подросток.
— известный по многим романам Мориака человек-собственник: «Ее не интересует ничто, кроме наших земель...» Мадам Гажак такая же фарисейка, что и Брижит Пиан. С годами «даже от ее религии, фарисейской, близкой фетишизму, оставалась только оболочка». Но рисуется мадам Гажак иначе, чем Брижит Пиан. Здесь нет ни сгущения красок, ни субъективного стремления автора разоблачать. Интонация Мориака — спокойная, эпическая. Он не торопится с выводами, ему важно без предвзятости разобраться в сущности своего героя. И тогда в однолинейном, казалось бы, портрете начинают проступать новые черты. Оказывается, мадам Гажак видела в Жаннете Серис, ребенке, лишенном материнской ласки, не просто выгодную партию для своего сына: «Старая женщина излила на девочку всю нежность, которая никому на свете не была нужна...» И землю любит она не ради земли: в своих мечтах она видела Алена и Жаннету хозяевами Мальтаверна; она же собиралась жить с ними и ради них.
В «Мальтаверне» рассказывается о смерти мадам Галеак. Размышляя о том, каким человеком была его мать, Ален видит ее теперь в новом свете. Ален, не зеленый юнец, а умудренный жизнью писатель, мыслит более широкими категориями, нежели раньше: «Наш грех против справедливости. Мы не испытывали по ней голода и жажды. Нас не преследовали за нее, мы родились, мама и я, на стороне несправедливых, в каком-то смысле, по своему положению, и это-то извиняло маму, воспитанную в духе того, что забота и поддержание родового имения — ее наипервейший долг». Это значит: мать не была ни плохой, ни хорошей — она принадлежала к классу собственников.
старше его на восемь лет), материальное и общественное положение, она могла бы стать его женой. Иногда Алену кажется, что Мари именно этого и добивается. Что до мадам Гажак, то она твердо убеждена: сын попал в руки авантюристки, искательницы женихов. Тем более что некоторые поступки Мари подтверждают, казалось бы, ее подозрения. Но Мари важно не собственное благополучие (на себе она поставила крест), а счастье Алена; ей нужно не связать Алена, а добиться для него свободы. Этим и объясняется та грустная комедия, которую она разыгрывает. Она знает, что перед угрозой мезаль-янса мадам Гажак пойдет на все. Действительно: мать соглашается на отъезд сына в Париж. В финале романа четко обозначается жизненное поражение Мари, которая станет женой старого букиниста («В сущности, Мари выходит замуж за книжную лавку»). Но в одном она победила: добилась свободы для любимого человека.
Столь же сложным, неожиданно раскрывающимся с новой стороны, является образ Жаннеты Серис, «отвратительной десятилетней девчонки», прозванной «Вошка». Жаннета подсматривает за Аленом и Мари, когда они приезжают вместе в Мальтаверн, шпионит за ними. Казалось бы, для Алена нет существа более ненавистного. Но происходит катастрофа — гибель Жаннеты, сначала изнасилованной, потом — убитой. Перед несчастьем Ален, не узнав ее, смотрел, как она купается. Вид прекрасного юного существа — девочка превратилась в девушку — воспринимается им как чудо божие. Но таким же чудом стала и внутренняя метаморфоза Жаннеты. Ален и не подозревал, как велика была ее любовь к нему, ее преданность, детская и вместе с тем женская. И подсматривала она за Аленом отнюдь не по просьбе мадам Гажак: она ревновала любимого человека.
Смерть Жаннеты — сюжетная кульминация романа. В трагедийной атмосфере, заставляющей вспоминать «Новую историю Мушетты» Бернаноса, наступает катарсис, «очищение». Так, любовь к девочке «очищает» мадам Гажак, которая готова простить ненавистную Мари. Ален упрекает себя в жестокости, считает себя чуть ли не виновником смерти Жаннеты. Окончательно выкристаллизовывается его решение — уехать в Париж.
«Подросток былых времен», в отличие от «Агнца» и «Мартышки», не роман- трагедия. Это большое лиро-эпическое повествование, в котором трагедия занимает важное, но строго очерченное место. Эпическое начало оттеняется линеарной композицией, от которой Мориак зачастую раньше отходил (в частности, в «Агнце»). С этим связана строго хронологическая последовательность в развитии событий — речь идет о «романе воспитания», где важно проследить постепенное формирование личности в обстановке, точно локализованной по месту и во времени.
Время действия романа (1902—1907 гг.) приходится на период ожесточенной борьбы между клерикалами и радикалами, стоявшими тогда у власти. Именно в те годы произошло отделение церкви от государства, был запрещен ряд католических конгрегаций. События эти отражаются, как в капле воды, в борьбе за Симона Дюбера, сына управляющего мадам Гажак. Юный крестьянин, пересаженный на семинарскую почву, «неожиданно оказался, пусть в масштабах столицы кантона — ставкой в той борьбе, что завязалась во Франции между государством и церковью или, вернее, между франкмасонством и конгрегациями». В конечном счете побеждают силы религии: Дюбер, бросивший семинарию под влиянием мэра- франкмасона, снова в нее вернется.
Симон далек от новых веяний в католицизме; для него это слишком тонкая материя — ведь «раньше, чем приобщить его к модернизму, придется научить его пользоваться зубной щеткой». Но веяния эти — в атмосфере того времени. И не случайно, что одним из главных действующих лиц романа является модернист Андре Донзак, для которого и ведет свои дневниковые записи Ален. Он ни разу не появляется на страницах романа, но вся книга — огромный монолог Алена, к нему обращенный. Если по отношению к Симону Ален всегда выступает в роли учителя, то для Донзака он — ученик. Рассказывая о прототипе образа Донзака корреспонденту «Монд», Мориак заметил: «Это единственный человек, который оказал на меня влияние, когда я был подростком. У меня никогда не было учителя. Это — единственный... Его звали Лаказ. Всю свою жизнь он был мятежным священником, модернистом 10. Ко мне он относился со своего рода восхищением; вместе с тем, с полным к тому основанием, ставил себя выше меня»11. Желая, очевидно, создать вокруг этого образа ореол жертвенности, Мориак сообщает читателю в «Мальтаверне», что Донзак погиб на фронте в 1917 году.
«Демократия»». Столь же велико было влияние священника Лаказа на Мориака. В интервью корреспонденту «Монд» Мориак подчеркнул, что он сохранил на всю жизнь верность мятежному духу церковного модернизма. И если в такой вещи, как «Агнец», Мориак близок католической доктрине, то в «Подростке былых времен» чувствуется вольное дыхание человека, который мыслит куда шире религиозных догматов. Сказался и тот поворот к философскому оптимизму, который наметился во взглядах Мориака в начале 60-х годов. Хотя «Подросток былых времен», подобно «Агнцу» и «Мартышке», заканчивается трагически, здесь нет пессимизма этих книг. Форма романа открытая: роковое кольцо предопределения не замыкается. Последний роман восьмидесятилетнего писателя стал его наиболее светлым произведением.
«Подросток былых времен» был встречен критикой — во Франции и за ее пределами — как высокая победа художника. Этой победы Мориак достиг на широких путях реалистического искусства. Он был последователен в отстаивании принципов реализма, подчеркивал, что «прекрасное было всегда правдивым» 12. Исходя из самой сути вопроса, он показывал антигуманистическую направленность так называемой алитературы: «... я изобличаю алитераторов в том, что они допускают принципиальную ошибку в подходе к человеку. До чего показательна их ненависть к психологии!.. Их стремление видеть в человеке только самое элементарное и самое потаенное ставит под сомнение человеческую личность, какой она дана в опыте, в моем опыте».
Последний роман Франсуа Мориака является, по нашему мнению, его самым значительным — и по мысли, и по ее эстетическому воплощению — произведением. Творчество Мориака — на протяжении шестидесяти лет — развивалось по восходящей. Писатель выполнил свой долг перед родиной, перед читателями, перед литературой.
* * *
Вечером 31 августа 1970 года я бродил по улицам Бордо. Пройдя Пассаж — там некогда помещалась книжная лавка, где торговала Мари, любовница Алена Гажака,— я свернул с ярко освещенной улицы Сент- Катрин, центральной, и оказался в районе, который называют кварталом «буржуазии винной пробки». Еще не поздно, но на темных улицах стояла полная тишина. Не было видно ни души. Можно подумать, что город вымер, если бы не узкие полоски света, пробивавшиеся сквозь плотно закрытые ставни. Забранные решетками окна, опущенные жалюзи, ставни, ставни без конца. За такими же вот ставнями вел дневник старый адвокат из романа «Клубок змей», задыхалась Тереза Дескейру. Отсюда лежат «Дороги к морю».
«В Бордо, — сказал Эскарпи, — мы повседневно чувствуем присутствие Мориака, последнего великого романиста поколения, сходящего со сцены».
Слова эти перекликаются с мыслью И. А. Бунина, высказанной много лет тому назад: «Франсуа Мориак — один из самых замечательных — и едва ли не самый замечательный из современных французских писателей...» 13
Примечакния.
1. Писательница Наталия Ильина рассказывает: «К мемуарам Мориака (опять-таки принесли друзья) я отнеслась без энтузиазма. Виду не показала, поблагодарила, про себя же подумала: «Да не буду я этого читать, и зачем притащили?» Ибо беглого перелистывания (а его ищешь в больнице!) я тут не найду, книга требует размышлений, а значит — напряжения. Тут мемуары особого рода: не рассказ о своей жизни (этим бы еще можно развлечься), а мысли по поводу прочитанных книг, рассуждения о романе психологическом, о так называемом «новом романе», и остальное в этом же роде... Я не отказываюсь, когда-нибудь соберусь с силами и одолею, но здесь-то, в больнице-то, к чему напрягаться?
Опять ошиблась! Не предвидела, что читать буду именно теперь, именно здесь, к этой книге прибегну скоро, снова в тех же поисках поддержки и утешения. И в поисках ответа» (Н. Ильина. В кругу чтения. — «Вопросы литературы», 1981, № 4, с. 201).
çois Mauriac, p. 497.
3. A. Mоруа. Литературные портреты. М, 1970, с. 332.
4. «Вопросы литературы», 1980, № 7, с. 220.
5. Ф. Мориак. Тереза Дескейру. Фарисейка. Мартышка. Подросток былых времен. М., 1971.
6. См.: «Современная художественная литература за рубежом», 1980, № 1, с. 108.
«Хлеб Господень» (1955). Сам Мориак признавал, что «Хлеб Господень» — единственное его произведение, где он стремится доказать истинность религиозных догм. Фильм не имел успеха ни у верующих, ни тем более у атеистов. Очевидно, права в своем суровом отзыве И. Д. Шкунаева, утверждавшая, что сценарий принадлежит «скорее к жанру рекламной кинопублицистики». Верующая студентка Тереза раскрывает перед влюбленным в нее неверующим студентом Вальми таинство католической мессы и обращает его в веру, после чего молодые люди счастливо сочетаются законным браком.
» (И. Д. Шкунаева. Современная французская литература. М., 1961, с. 315).
8. См.: Ф. Мориак. Тереза Дескейру. Фарисейка. Мартышка. Подросток былых времен. М. г 1971.
9. «В конце своей жизни он грустно и доверительно говорил мне: «Как это долго — написать книгу» (из письма Жанны Мориак Ф. Наркирьеру от 14 ноября 1975 г.).
10. По словам самого Лаказа, он стал священником, чтобы взгчзвзть церковь изнутри.
émoires intérieurs. P., 1965, p. 207.
12. F. Mauriac. Mémoires intérieurs, p. 215.
13. И. А. Бунин. Собр. соч. в 9-ти томах, т. 9. М. г. 1967, с. 469,