Глава четвертая
ЧЕРНОЕ И КРАСНОЕ
Пожалуй, никто лучше Стендаля не обладал способностью видеть эпоху в цветовой гамме, различать основные краски своего времени (показательно в этом отношении заглавие исторического романа Анатолия Виноградова «Три цвета времени»). «Красное и черное»: тона революции и тона реакции, рядящейся в поповскую сутану. «Красное и белое»: революционное начало и знамя Бурбонов с белыми королевскими лилиями.
Черное и красное — преобладающие цвета Франции времен оккупации, одной из самых мрачных годин ее истории. Ночь иноземного владычества. Страна в трауре. Черные кресты на крыльях самолетов. Черный паук свастики на красных флагах. Черные формы эсэсовцев. Катафалки на улицах сел и городов. Вороны над полями. Время оккупации— «черные годы» (Франсуа Мориак). То был самый трагический период в жизни Франции.
Красное — цвет движения Сопротивления. Цвет крови преступной и безвинной. «История всегда пишется людской кровью» (Ф. Мориак). Красный цвет — цвет флага русской революции и ее армии. Лоис Массон писал, обращаясь к друзьям, заключенным в тюрьмы:
Вы палачей своих сильней, товарищи. Пусть враг
Старается разить сильней — ему не заглушить никак
Шаг Красной Армии — самой победы шаг.
(Перевод А. Эфрон)
Озаглавлено стихотворение кратко и выразительно: «Красное».
Первого сентября 1939 года немецкие самолеты сбросили бомбы на Варшаву. 3 сен тября во вторую мировую войну вступила Франция.
Война сразу же наложила свою печать на все: на жизнь человека, общества, страны и на ее литературу—она замолкла. Еще в августе был запрещен орган Французской компартии «Юманите». Перестало выходить свыше двухсот газет и журналов. И только к концу 1939 года, когда стало ясно, что «странная война», как тогда говорили, приняла позиционный характер, на литературном фронте началось робкое оживление. Были отпразднованы знаменательные даты: трехсотлетие со дня рождения Расина (1939), столетие со дня рождения Золя (1940) и Доде (1940). Даты эти отмечались весьма своеобразно. Дело не только в том, что классикам воздали более чем скромные почести. Характерно, что о Расине стали говорить как о военном корреспонденте (как известно, Расин и Буало были назначены историографами Людовика XIV). Правые газеты писали о Золя как о пораженце, дезорганизаторе тыла.
Гонкуровская премия за 1939 год была присуждена Филиппу Эриа за роман «Испорченные дети». Это в достаточной мере традиционное произведение о буржуазной семье, клане Буссарделей. Героиня романа Агнесса поднимает бунт против семейства, которое довело до самоубийства ее мужа Ксавье. В дальнейшем Агнесса — участница движения Сопротивления (роман «Золотая решетка», 1957).
В начале 1940 года вышел «Эпилог», заключительная часть «Семьи Тибо» Роже Мартен дю Тара. Предсмертные слова Антуана Тибо о том, что его племянник будет жить в мире, не знающем войн, прозвучали, увы, зловещей иронией. Книга стала как бы эпилогом французской литературы межвоенного времени.
«Странная война» закончилась 10 мая 1940 года: немецкая армия перешла в наступление. Военные действия развивались стремительно, как в развязке античной трагедии («Трагедия Франции» — заглавие известной книги Андре Моруа). 14 июня — без боя — был сдан Париж. Мимо Триумфальной арки промаршировали солдаты вермахта. 22 июня в Компьене, в том самом вагоне, где в 1918 году представители императора Вильгельма заключили перемирие, были поставлены подписи под актом о капитуляции.
Из всех политических партий за продолжение борьбы выступала только ФКП. 6 июня подпольный ЦК Французской коммунистической партии обратился к правительству с предложением организовать оборону Парижа. ЦК ФКП призвал соотечественников к сопротивлению захватчикам. В манифесте от 10 июля, подписанном Морисом Торезом и Жаком Дюкло, говорилось: «Народ— вот с кем связывается великая надежда на национадьное и социальное освобождение» 1.
18 июня по Лондонскому радио выступил генерал де Голль. Он, в частности, сказал: «Что бы ни произошло, пламя французского Сопротивления не должно погаснуть и не погаснет» 2.
Франция разделилась на два враждебных лагеря.
На одном полюсе — пособники врага, коллаборационисты. Поначалу это была сила в достаточной мере значительная. Имя главы так называемого Французского государства маршала Филиппа Петэна окружал ореол защитника Вердена. В нем видели человека, который спас часть Франции от оккупации. Популярности Петэна способствовала хитроумная тактика оккупантов, которые — первое время — соблюдали видршость законности, льстили национальным чувствам французов. Так, в Пантеон были перенесены останки «Орленка» — сына императора Наполеона.
Словом, с именем Петэна связывались кое-какие иллюзии, позже развеянные. Быть может, поэтому с оккупантами и сотрудничал ряд французских литераторов. Справедливость требует признать, что то были не одни безвестные ремесленники от пера. В стан коллаборационистов шли по разным причинам. Сильную власть, которая положит конец господству «франкмасонства и плутократии», увидели в гитлеровском «новом порядке» столь непохожие, казалось бы, писатели, как монархист Шарль, Моррас и ницшеанец Анри де Монтерлан. Для ревностного католика академика Анри Боннара немцы — защитники поруганной веры Христовой. Сторонник «интегрального пацифизма» Жан Жионо полагал, что гитлеровцы принесли Франции долгожданный мир. Жионо принадлежат печально известные слова: «Лучше живой трус, чем мертвый герой»; то был словно ответ на знаменитый девиз Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». На лавры вишистского дипломата польстился апологет космополитизма Поль Моран. Путешествие Луи-Фердинана Селина «на край ночи»3 закончилось публикацией антисемитской книжонки «Безделушки для погрома». Пьер Дриё ла Рошель захватил журнал «Нувель ревю франсез», который французы саркастически перекрестили в «Нувель ревю бош» 4. Как бы то ни было, писатели эти представляли совершенно определенную опасность, отражавшую некоторые общественные тенденции своего времени.
— Р. Роллан, А. Барбюс, Р. Доржелес, Ж. Ростан, П. Лоти, А. Моруа, А. Мальро. Среди зарубежных — Г. Гейне, Г. и Т. Манны, Г. Уэллс, К. Чапек, П. Неруда. Литературное премии или не присуждались, или ими увенчивались произведения, как правило, незначительные. Правда, в 1940 году Гонкуровской премией была отмечена книга Ф. Амбриера «Долгие каникулы», достоверный рассказ о пребывании автора в немецком лагере для военнопленных офицеров. В последующие годы эту премию получали посредственные романы второстепенных авторов. И только Гонкуровской премии за 1944 год, то есть после освобождения Парижа, был удостоен сборник рассказов Эльзы Триоле «За порчу сукна штраф 200 франков». Заглавие — объявление, которое во Франции вывешивается в биллиардных. Это кодированная фраза, переданная по Лондонскому радио и адресованная участникам Сопротивления — она извещала о высадке союзных войск в Нормандии и являлась приказом перейти к активным действиям. То была первая литературная премия, присужденная писателю, участнику движения Сопротивления, иностранцу, женщине. Гонкуровской премией за 1945 год был отмечен правдивый роман Жана-Луи Бори «Моя деревня при немцах».
Во Французской Академии антифашистски настроенные члены собрания тщетно голосовали за присуждение премий писателям, связанным с движением Сопротивления. То были Мориак, Дюамель, Валери (позднее к ним присоединился Клодель). Тогда это требовало немало мужества. Ведь в состав Академии входил Петэн, его приспешники Шарль Моррас, кардинал Бодрийяр; об атмосфере, царившей в Академии, свидетельствует такой факт: еще в 1935 году Луи Бертран приветствовал своих коллег возгласом «Хайль Гитлер!». У всех на памяти была смерть в 1941 году знаменитого философа академика Анри Бергсона с желтой звездой на груди.
Размах движения Сопротивления, участие в нем самых широких масс помогает понять высокий взлет свободной французской литературы в годы второй мировой войны. Душою с участниками Сопротивления был Ромен Роллан. Незадолго до смерти, в письме от 7 декабря 1944 года, он отмечал: «В испытаниях разгоралось пламя самопожертвования. И в подпольной литературе, как и в освобожденной прессе, уже раздались мощные голоса, по большей части молодые и волнующие. Я испытываю доверие» 5.
Верность своему народу сохранили и Роже Мартен дю Гар, и Поль Валери, и Пьер Эмманюэль. В движении Сопротивления встретились люди различных политических взглядов: коммунисты — Жак Декур, Поль Элюар, Арагон; сторонники генерала де Голля — Андре Мальро, Морис Дрюон; литераторы, от партий далекие, — Антуан де Сент-Экзюпери, Веркор. Разделяли писателей философские и религиозные убеждения. Но у всех была одна любовь — Франция, один враг — фашизм.
В годину немецкой оккупации перед каждым встал вопрос выбора. Особенно мучительным был этот вопрос для верующих, ибо на деле Датикан поддерживал оккупантов. Высшее французское духовенство в большинстве своем стремилось следовать начертаниям папы. В июле 1940 года примас Франции кардинал Жерлье провозгласил: «Сегодня Петэн — это Франция, а Франция— это Петэн». В Париже примасу Жерлье вторил кардинал Бодрийяр: он призывал к сплочению «вокруг вождя и отца, который сегодня воплощает Францию».
Иначе отнеслось к фашистской оккупации низшее духовенство, некоторые епископы. Значительная часть священников откликнулась на призыв коммунистов сотрудничать с ними в борьбе против общего врага. Еще более определенной была позиция рядовых католиков, которые — вместе с атеистами — участвовали в движении Сопротивления.
На приступ шагали бесстрашно вперед,
Одной надеждой горели
И тот, кто верил в небо, и тот,
Который в него не верил.
(Арагон. Роза и резеда.
Перевод М. Кудинова.)
«... хаос, охвативший Европу, нарекли особым именем: «Новый порядок». Этот «новый порядок» не что иное, как дьявольский лик, прозреваемый в свете бомбардировок» (запись от 2 июня 1941 г.)6. «Я как сейчас вижу,— вспоминает Андре Мальро, — лицо Бернаноса, когда я сказал ему о лагерях массового уничтожения: «Сатана снова объявился на земле» 7. Но сквозь мистическую пелену все отчетливее вырисовывается действительное положение вещей, реальное соотношение классовых сил. Известный философ-неотомист Жак Маритен писал в послании конгрессу Пен-клуба в 1941 году: «Пусть отдельные представители французской буржуазии прекрасно проявили себя, но как правящий класс буржуазия потеряла последнюю возможность восстановить единство с народом, объединившись с ним в начинающемся процессе национального пробуждения» 8.
Свой выбор, выбор бескомпромиссный, сделал и Франсуа Мориак. «Держаться вне схватки, над схваткой? Смотреть с высоты на пытки, которым подвергаются массы людей? Ну что ж, если с высоты, то пусть она окажется не выше креста. Надо пребывать на высоте виселицы или креста, а мы знаем, что крест, на котором Христос испустил дух, был совсем не высок — ведь собаки зачастую обгладывали ступни распятых рабов. И следовательно, вовсе не вопреки своей религии, но именно в силу своей религии христиане всех исповеданий и пребывают в гуще схватки» 9.
Любовь к родине помогала Мориаку в самые тяжелые минуты. Как христианские мученики, он пошел бы за свою веру на смерть. При всей своей сложности, противоречивости, он становился, когда этого требовали обстоятельства, прямолинейным, жестким, непреклонным. В годы войны Франсуа Мориак поднялся на высоту героя античной трагедии.
— под контролем. Но он, как всегда, остается верным самому себе. Франсуа Мориак берется за перо...
За все время войны — в четвертый период своего творчества — Мориак опубликовал только один роман — «Фарисейка» (1941)10. Это было одно из самых крупных явлений французской прозы тех лет. Напомним книги, увидевшие свет в легальной печати.
«Пассажиры империала» Арагона —роман о судьбах интеллигенции. Писатель развенчивает Пьера Меркадье, «пассажира империала», равнодушно взирающего на стремительный ход жизни. В январе 1940 года роман начал печататься на страницах «Нувель ревю франсез»; отдельное издание вышло в 1942 году с большими купюрами, сделанными немецкой цензурой. Жорж Дюамель опубликовал в 1941 году восьмую часть «Хроники Паскье» — роман «Сюзанна и молодые люди», парафраз библейской притчи о Сусанне и старцах. Повесть Альбера Камю «Посторонний» (1942) —мрачное свидетельство извечного отчуждения людей.
Итак, в оккупированной немцами Малагаре Мориак пишет роман о фарисействе.
— важно время создания книги. Мориак приступил к работе сразу же после поражения Франции. По этому вопросу мы располагаем исчерпывающими данными.
«Книге разума». «В 1940 году, после разгрома французской армии, он помечает: «Я начинаю писать роман». То была «Фарисейрса». Г-жа Мориак добавляет: «Кроме того, я вспоминаю эпизод романа, когда Жан Мирбель и Мишель поливают огород (в поместье Малагар под Бордо). Мой муж имел в виду день, когда огород поливали наш сын Жан и молоденькая беженка, которая объявилась у нас после «исхода» из Парижа» (цит. по письму Р. Серру Ф. Наркирьеру от 21 мая 1975 г.).
Во-вторых, в книге Клода Мориака «Веранда Малагара» говорится: «Отец заканчивает «Брижит Пиан» (запись от 26 декабря 1940 г.)11.
В-третьих — свидетельство самого Мориака: «Я задаюсь вопросом, почему в первые недели оккупации я смог с лихорадочной поспешностью написать «Фарисейку», как если бы я еще раз хотел выразить себя в романе до того, как меня захлестнет устремившаяся на нас волна грязи. Но раз книга закончена, в последующие мрачные годы мне даже не приходило в голову писать художественные произведения».
Немалый интерес представляют обстоятельства публикации «Фарисейки». В сентябре 1940 года книгоиздатель Бернар Грассе написал Мориаку, что тот должен явиться за разрешением в так называемый Немецкий институт. 27 февраля 1941 года состоялась встреча Мориака с директором института неким д-ром Эптингом (еще до встречи тот заявил, что не понимает, почему французы придают значение «декадентскому искусству» Мориака). По дороге в институт Мориак сказал своему спутнику: «Я никогда не признаю свои взгляды ошибочными из-за того, что мы потерпели временное поражение...» На столе Эптинга лежали номера газеты «Фигаро» со статьями Мориака против Франко. Эптинг вел себя крайне агрессивно, пытался поставить писателя в тупик. Все разглагольствования Эптинга во славу гитлеризма Мориак выслушал в совершенном молчании... С большим трудом книга была разрешена к печати.
«Вечное фарисействo, — вспоминает он, — вот что преследовало меня еще ребенком». Писатель вывел образы новоявленных тартюфов в «Асмодее» (Блез Кутюр), в «Судьбах» (Элизабет Горнак), в «Том, что было утрачено» (г-жа де Бленож). Он заклеймил их в «Жизни Иисуса».
«В каждом французском буржуа живет персонаж Греза, — говорил Мориак, — всякий раз, как тот достает из кармана монету, чтобы подать милостыню, он проливает слезы умиления над добродетелями человеческой природы вообще и своей собственной в частности».
В «Фарисейке», более чем в других романах Мориака, ханжество обнаружено, стыдливые покровы сняты. Животное, звериное начало буржуа выступает особенно отчетливо. Манера Мориака — хлесткая, беспощадная. Брижит Пиан «стояла на верхнем марше лестницы, облитая утренним светом, падавшим из окошка на крыше, неестественно прямая в своем халате аметистового цвета. Толщенная коса, похожая на змею с мордой, перевязанной красной ленточкой, свисала до пояса».
Впрочем, Мориак находит внутреннее оправдание даже для такого человека. Это придает образу психологическую достоверность. Брижит Пиан отнюдь не обычная лицемерка. Она искренне верит, что служит делу добра, но приносит неисчислимые бедствия окружающим. На ее совести — смерть мужа несчастной Октавии Тронш, которой она в свое время покровительствовала. И когда в ее душе пробуждаются угрызения совести, когда она ночью бродит по дому, называя имена своих жертв, тогда кажется— разум ее помутился. Брижит Пиан напоминает леди Макбет в Донзинанском замке. Более того: можно утверждать, что для Мориака Брижит Пиан — воплощение дьявольского начала. Напомним, что в интервью по поводу своего романа «Подросток былых времен» писатель сказал: «Если веришь в ангелов, веришь и в то, что дьявол — конкретное реальное существо; есть люди, в которых я различал лукавого с совершенной ясностью» 12.
Мориак дал роману библейское заглавие «Фарисейка». Он не без основания связывал фарисейство с затхлым мирком французской провинции13 лицемерия. В годы войны в далекой Бразилии Бернанос писал, что Франция находится во власти фарисеев.
«Фарисейке» можно дать политическую интерпретацию, — говорит критик Жан Лакутюр. — Почему бы. не видеть, что в представлении Мориака Брижит Пиан — сознательно или бессознательно — это Виши? Властное фарисейство (велик бог, избравший нас последними праведниками!), что царит вокруг гостиницы у парка, «добрые бедняки», которым помогают, и такие, которых передают в руки полиции, пристрастие исповедовать других, а не исповедоваться самой, пугающая чистая совесть — вот из чего романист лепит образ мадам Брижит; этот материал мог бы послужить и для серьезного политического репортажа о правлении маршала»14. Иными словами: время «Фарисейки» было временем фарисейства.
«Фарисейка» — это и роман об истязаемых детях, и роман о благородном, бескорыстном церковнослужителе. Но в первую очередь это роман о буржуа. Ведь Брижит отнюдь не исключение. Прекрасная графиня де Мирбель, ничем, казалось бы, не похожая на Брижит, по сути, такая же лицемерка, что и она. Когда читаешь книгу, возникают ассоциации с известным романом Голсуорси «Остров фарисеев».
С обличением фарисейства вступает, казалось бы, в противоречие финал романа. Раскаяние в содеянном, страдания, связанные со смертью любимого человека, как бы очищают Брижит. Заключительные слова романа: «Ка закате своих дней Брижит Пиан наконец-то поняла, что не следует человеку быть лукавым рабом, старающимся пустить пыль в глаза хозяину своему и выплачивающим всю свою лепту до последнего обола, и что отец небесный не ждет от нас того, чтобы мы аккуратно вели мелочной счет своим заслугам. Отныне она знала, что валено лишь одно — любить, а заслуги уж как-нибудь накопятся сами». Складывается впечатление, что страдание очистило ее душу.
на пробуждение национального чувства у отдельного буржуа15. Как известно, действительность далеко не соответствовала надеждам писателя. Очевидно, он и сам со временем понял, что перерождение Брижит Пиан в финале «Фарисейки» было в значительной мере надуманным. Об этом свидетельствует трактовка этого образа в романе «Агнец» (1954).
В «Агнце» снова появляется Брижит, такая, какой она некогда была — не в дни падения и раскаяния, а в дни фарисейского величия. С глазами, прикрытыми огромными черными очками («лжеслепая», — замечает автор), с редкими прядками волос на голом черепе, она уже давно стала живым трупом. Но Брижит осталась верной до конца избранной ею роли — именем добра творить зло. Вся она — огромный сгусток ненависти.
Антагонистом фарисейки выступает «святой» аббат Калу, человек великого мужества и великой доброты. Образ аббата Калу, деревенского священника, неприхотливого, неказистого бедняка, решен в духе известной формулы Бернаноса: «Святость не возвышенна». Об одном из столкновений с Брижит Пиан аббат рассказывает: «... милейшая дама обрушилась на меня с упреками, что я, мол, отрицаю за церковью ее право на поучение; и я уже представляю себе письмо-донос, которое она способна настрочить в епархию! Мадам Брижит не так старается вникнуть в наши мысли, как запомнить из чужих речей то, что, по ее мнению, может скомпрометировать человека в глазах начальства, а при надобности и вообще погубить». Аббат оказался прав. Не только этот разговор, но и все поступки Калу становятся, при посредстве Брижит Пиан, известными в епархии. «Дело аббата Калу пухнет с каждым днем», — говорит она с плохо скрываемым чувством радости. В результате доносов аббата лишили права служить мессу, «ему приказано без промедления оставить свой приход». Это «прямая опала и, пожалуй, даже больше, чем просто опала». Эпизод, характерный не столько для начала XX века, сколько для времен оккупации, для обстановки непрерывных доносов и фабрикуемых дел на всех и вся, в том числе и на представителей духовенства.
Одна из важных тем романа — извечная для Мориака тема страдания детей, страдания, особенно обостренного временем войны. Роман открывается эпизодом гнусного издевательства полковника де Мирбеля над своим племянником Жаном. Подобно полковнику, Брижит измывается, только более ухищренно, над Жаном и над своей падчерицей Мишель. Еще более страшную роль в жизни Жана сыграет его любовница, местная аптекарша Гортензия Вуайо: «Она сумела распознать в этом мальчике зверя, каким он, в сущности, и был, догадалась, что он уже весь во власти своего инстинкта, этого слепого, неотвратимого зова». Гортензия делает все, чтобы пробудить в мальчике зверя: с Жаном, со всеми оговорками на время действия романа, в какой-то мере происходит то, к чему стремились, а порой в чем и преуспевали нацисты.
«Фарисейка» — один из самых длинных и наиболее разветвленных романов Мориака. Внимание читателя часто переключается с судьбы главной героини Брижит Пиан на судьбы ее жертв, усложняя фабулу повествования. Усложненность фабулы является и достоинством и недостатком произведения. Из-за того, что читатель вынужден одновременно следить сразу за историями нескольких ведущих характеров, которые перекрещиваются и прерывают одна другую, утрачивается компактность и единство действия. Что касается техники, то стремление сделать повествование более правдоподобным благодаря упоминаниям о дневниках и письмах, где рассказывается о событиях, лично рассказчику неизвестных, порой не достигает цели и существенно утяжеляет стиль.
Коллаборационистская печать обливала автора «Фарисейки» потоками грязи16.
Тогда же Мориак впервые написал житие святого. «Святая Маргарита Кортонская» (1942; опубликовано в 1945 г.)—биография итальянки XVIII века, грешницы, обратившейся к богу и беатифрщированной Ватиканом.
«Я выразил, — писал впоследствии Мориак, — минуты отчаяния, которые мы тогда переживали. «Маргарита Кортонская» как бы увлекала меня из этого ужасного мира. Я следовал за этой беднягой; понимал ее любовь, разделял ее безумие. Порой я сердился на самого себя, что пишу книгу столь не актуальную. Мученическая смерть этой итальянки словно отвлекала меня от мученичества моей страны; я словно бы изменял этой земле, пропитанной кровью.
другой главы прекращалось, потому что наступало время радиопередачи «Французы обращаются к французам» или потому что потолок сотрясался от тяжелых немецких сапог или фанфары германского генерального штаба объявляли по радио о новой победе рейха...» 17
В годину оккупации, в четвертый период своего творчества, Мориак-романист уступает место Мориаку-публицисту, прогремевшему на всю порабощенную страну. Он провозглашает ненависть к войне. «Война — это то бедствие, в котором прежде всего следует винить самого человека».
Поначалу Мориак сотрудничает в легальной прессе. Летом 1940 года Мориак, к Гитлеру непримиримый, все еще питал иллюзии в отношении Петэна. Очень скоро этим иллюзиям приходит конец. На страницах «Фигаро» Мориак пишет об «униженной Матери— Франции, которую, распятую на кресте, надлежит любить еще сильнее» (5 августа 1940 г.)18. Заголовок последней статьи, напечатанной в «Фигаро» (25 января 1941 г.),— «Честь писателей» («Честь поэтов» — так называлась знаменитая, вышедшая в подполье антология поэтов Сопротивления). В разгроме Франции, говорит Мориак, винят зачастую писателей. Какими бы писатели ни были, «они свидетельствуют о том, что французский поток не иссяк. Жироду — духовный сын Вольтера; Валери — через голову Малларме — протягивает руки Лафонтену и Расину; другие авторы вышли из Паскаля и Монтеня».
В последующие годы Мориак печатается за границей: в Швейцарии, в Португалии, в Балканских странах, в Латинской Америке.
«Газетт де Лозанн» он пишет об актуальности «Исповеди» Руссо, отмечает — в 1942 году — столетие со дня смерти Стендаля. Манифестом писателя-гуманиста стала статья «Вера в человека» (25 мая 1943 г.). «Несмотря ни на что, нельзя терять веру в человека. Признанием собственного банкротства было бы утратить нашу надежду на то, что человеческая природа способна к просвещению и самосовершенствованию».
Но скоро возможности печататься за рубежом оказываются исчерпанными. Остается одно — подпольная пресса.
В 1940 году Мориак устанавливает первые контакты с участниками движения Сопротивления. В эти «черные годы» они были для писателя воплощением всего, что было «во Франции героического и чистого»19. В следующем, 1941 году он вступает в Национальный комитет писателей. Имя Мориака— среди участников первого номера органа комитета газеты «Леттр франсез», подготовленного к печати Жаком Декуром. После расстрела Декура (материалы номера были уничтожены) его место занял Клод Морган. Газета увидела свет 20 сентября 1942 года. На первой странице напечатан манифест Национального фронта писателей, принадлежавший перу Жака Декура. В манифесте говорилось:
«Мы призываем всех французских писателей объединиться в Национальный фронт — во имя защиты и прославления французской литературы» 20.
— имя Франсуа Мориака.
В «Леттр франсез» (считая первый, невышедший номер) было напечатано четыре статьи Мориака. Наиболее значительная называлась «Просчеты Дриё» (апрель 1944 г.), в которой Мориак обличал коллаборациониста Дриё ла Рошеля.
Антифашистскую публицистику Мориака венчает его самое известное произведение — «Черная тетрадь» (напечатано в 1943 г. в подпольном «Полночном издательстве»). Заглавие напрашивалось само собой, «Мы были, — говорит писатель, — актерами и зрителями самой черной французской драмы». Это, пожалуй самое мрачное произведение Франсуа Мориака, начатое в июне 1940 года, не лишено вместе с тем подспудной надежды. Первоначальное заглавие гласило: «Письмо отчаявшемуся, чтобы он надеялся».
В годы войны писатели-католики по-прежнему испытывали сложные противоречия, связанные с христианской моралью всепрощения, с одной стороны, и необходимостью не прощать, а уничтожать зло, с другой. Но тогда противоречия эти разрешались, чаще всего, в пользу активного, целенаправленного действия. «Мы верим, — писал Франсуа Мориак, — что человек не подвластен закону взаимного истребления; и не просто ему не подвластен; все достоинство человека заключается в том сопротивлении, которое он, от всего сердца и всем своим разумом, это- му закону оказывает» 21.
На какие силы можно и должно возлагать надежды?
«Только рабочий класс в массе своей остался верен поруганной Франции» 22. Мориак рассуждает примерно так же, как Бернанос, утверждавший, в книге «Мы французы» (1939): «Я не испытываю ни малейшей неловкости, заявляя, что рабочий- коммунист, искренне убежденный в правоте своего дела, готовый ради него отдать всего себя, стоит гораздо ближе к царству божьему, чем буржуа, которые в прошлом веке заставляли работать на своих заводах десятилетних детей по двенадцать часов в сутки»23.
В июне 1941 года гестаповцы произвели обыск в Малагаре. В Париже читается публичная лекция «Агент разъединения — Франсуа Мориак». Особенно усердствовали молодчики из коллаборационистского листка Робера Бразийяка «Же сюи парту». Характерный эпизод произошел в январе 1942 года. Два сотрудника «Же сюи парту» подошли на улице к Мориаку, один из них сказал: «Вы за войну, вы защитник евреев, вы печатали в «Пари суар» непростительные статьи. Вам нет места в Париже. Отправляйтесь в свое поместье». Мориак ответил, что он парижанин и останется в столице столько, сколько ему заблагорассудится. Ему пригрозили: «Это мы еще посмотрим». Мориак назвал их подлецами и пошел своей дорогой.
Душевную твердость писателя укрепляли успехи движения Сопротивления. Мориак решительно выступал за совместные действия с коммунистической партией — «партией расстрелянных, партией мучеников»24. С очевидным пониманием ссылается он на слова Мориса Тореза о том, что возрождение Франции — дело всей нации.
«Они накрылись». В Малагаре семья Мориаков склоняется над картой Восточного фронта. В конце войны Мориак писал: «Красная Армия, красная от всей крови, которую она пролила за Европу, и спасла тех, кому внушала страх, выкована общественным строем, оправданием и славой которого она останется навсегда» 25.
Долгожданный день наступил в августе 1944 года.
Париж, освободивший сам себя.
(Арагон. Париж.
Примечания
1. Цит. по кн.: М. Торез. Сын народа. М., I960, с. 163.
2. Ш. де Голль. Военные мемуары, т. 1. М., 1957, с. 332.
3.«Путешествие на край ночи» — заглавие известного романа Селина.
— презрительная кличка немцев.
5. «Cahiers Romain Rolland. Un beau visage à toits sens». Cahier 17. P., 1967, p. 382.
6. Цит. по кн.: «С Францией в сердце. Французские писатели и антифашистское Сопротивление. 1939—1945». М., 1973, с. 462.
7. A. Malraux. Les chênes qu'on abat. P., 1951, p. 58.
8. «С Францией в сердце», с. 509.
«С Францией в сердце», с. 119.
10. Ф. Мориак. Тереза Дескейру. Фарисейка. Мартышка. Подросток былых времен. М., 1971.
11. С. Mauriac. La terrasse de Malagar. P., 1977, p. 43.
12. «Le Monde», 1969, 15 mars.
13. «Провинция — фарисейка», — писал Ф. Мориак в книге «Провинция» (1926).
çois Mauriac, p. 369.
15. «Мы верим в человека, мы верим со всеми нашими моралистами, что людей можно убедить, можно внушить высокие чувства даже этим буржуа, которые зарывают свои кубышки в клумбы с цветущими бегониями, даже этим посредникам по продаже съестных, припасов, да, мы верим, что на площади Согласия они закрывают глаза и, быть может, сжимают кулаки, увидев флаги на статуях французских городов (я никогда не мог смотреть на них без слез, застилавших глаза), ибо на этих флагах чернеет теперь свастика, похожая на сытого паука, раздувшегося от крови своих жертв» («Черная тетрадь»).— «С Францией в сердце», с. 117.
16. «Булавочная головка под треуголкой, развинченная фигура лицеиста под зеленым мундиром академика — это и есть Франсуа Мориак, который порочит отцов кармелитов, поддерживает красных в Испании и сотрудничает в «Фигаро» (газета «Женесс»).
17. Цит. по: J. Lacouture. François Mauriac, p. 368.
18. Об одной из статей Мориака того времени генерал де Голль писал, что она вызывала «у многих слезы на глазах». — Ш. де Голль. Военные мемуары, т. 1. М, 1957, с. 114.
ètes, t. IX, P., 1952, p. 951.
20. «Писатели Франции о литературе», с. 238.
21. F. Mauriac. Le bâillon dénoué. P., 1945, p. 29.
22. «С Францией в сердце», с. 116.
23. Bernanos. Nous autres Français. P., 1939, p. J8.
âillon dénoué. P., 1945, p. 236.
25. Ibid., p. 144.