Глава третья
ПОСЛЕДНИЕ РОМАНЫ ФРАНСУА МОРИАКА
«Мне исполнилось шестнадцать лет,— вспоминает Жан Кейроль.— 3вонок по телефону. Отец говорит: «„Тебя спрашивает г-н Франсуа Мориак". Сердце похолодело, сами понимаете. Бросаюсь к телефону. Франсуа Мориак мне говорит: „Я слыхал о вас. Не могли бы вы зайти ко мне сегодня в десять часов вечера на улицу Роллана?" Этот вечер я запомнил на всю жизнь». Вместе с приятелем, как и он, «главным редактором» журнальчика «Пчелы и мысли», Кейроль приходит к уже известному тогда романисту. «Мы обсуждали наше „творчество". Это было поистине необычайно, потому что мой приятель и я написали примерно по пяти стихотворений и новелл каждый, а говорили о своем „творчестве" так, как Мориак мог бы говорить о своем... Совершенно очевидно, что поначалу я видел Бордо глазами Мориака; впоследствии я несколько отошел от этой точки зрения»1.
Из воспоминаний Кейроля явствует не только то, что Мориак отнесся всерьез к первым опытам одаренного юноши, но и то, что он стал крестным отцом начинающего литератора. И если творчество Кейроля в дальнейшем решительно разошлось с тем, что писал Мориак, то важные точки соприкосновения остались. Оба участвовали в движении Сопротивления, оба были всегда привержены гуманистической вере в человека. Мориаку принадлежит известное изречение: «Веровать — значит любить».
к Франсуа Мориаку.
В данной связи возникает вопрос о соотношении мировоззрения писателя и его художественного метода. Известные слова Энгельса о Бальзаке ошибочно было бы трактовать в том смысле, что автор «Человеческой комедии» писал вопреки своим философским и политическим взглядам. Советские исследователи справедливо указывают на глубокие противоречия мировоззрения Бальзака. С еще большим основанием можно говорить о противоречиях мировоззрения Франсуа Мориака, во многом определивших противоречия его творчества, его сильные и слабые стороны.
Писатель, который был убежденным сторонником существующих общественных порядков (о других он и не помышлял), удостоился в 1938 г. получившего громкую известность высказывания мэра Бордо, социалиста Адриена Марке: «Г-н Мориак, вы предаете свой класс!»2 Истово религиозный человек, убежденный, что творит своими книгами дело, угодное господу богу, подвергался травле со стороны правых католических кругов. К тому были, очевидно, должные основания. Андре Жид писал Мориаку, что его романы «не столько обращают грешников в веру Христову, сколько побуждают христиан верить не в одно только царствие небесное»3. Действительно, ратуя за искусство, тесно связанное с религией, Мориак был вместе с тем одним из выдающихся представителей критического реализма, обличавшего общество, религией освященное.
«над схваткой»:
«Держаться вне схватки, над схваткой? Смотреть с высоты на пытки, которым подвергаются массы людей? Ну что ж, если с высоты, то пусть она окажется не выше креста. Надо пребывать на высоте виселицы или креста, а мы знаем, что крест, на котором Христос испустил дух, был совсем не высок — ведь собаки зачастую обгладывали ступни распятых рабов.
И, следовательно, вовсе не вопреки своей религии, но именно в силу своей религии христиане всех вероисповеданий и пребывают в самой гуще схватки» 4.
Подобно многим крупным французским писателям XX в., Мориак испытал благотворное воздействие освободительной борьбы своего народа и в решающие моменты истории находился вместе с ним. Как большинство французских католиков, Мориак категорически отвергал фашизм. Если еще восемнадцатилетним юношей Мориак был противником «Аксьон франсез», то в середине 30-х годов он вместе с Бернаносом и Маритеном со всей решимостью выступил против Франко. Широко известна патриотическая позиция Мориака в годы воины, участие в антифашистском движении Сопротивления. Куда сложнее, противоречивее оказалась его позиция в послевоенные годы. Автор апологетической книги «Шарль де Голль» (1963), Мориак провозглашал свою верность генералу как одному из вдохновителей Сопротивления, тому, кто в его представлении воплощал величие Франции, ее национального духа. В том же 1963 г. 10 декабря в беседе с автором этих строк Мориак доверительно сказал: «Уж очень я люблю нашего вождя»5. Затем писатель стал развивать не раз высказывавшиеся им в печати мысли о том, что генерал де Голль, положив конец войне в Алжире, осуществил на деле то, что прокламировали на словах представители левых партий (имеются в виду лидеры социалистов) 6«Франция — Магриб» ратовал за независимость стран Арабского Запада.
В первые послевоенные годы Мориаку случалось находиться на антикоммунистических позициях, допускать выступления, выдержанные в духе «холодной воины». Вместе с тем он ясно отдавал себе отчет в исторической неизбежности коммунизма и никогда себя к антикоммунистам не причислял.
Еще более противоречивыми представляются нам философские воззрения Мориака. Но, закрывая глаза на недостатки, более того, на пороки церковной иерархии, Мориак клянется тем не менее в своей верности римскому престолу. Он противопоставляет «ужасному» современному миру «католическую церковь, древний корабль, нагруженный истиной, на которой за девятнадцать веков ничего но было утрачено» 7.
Ф. Мориак. Черная тетрадь. 1943 (подпольное издание)
В духе неотомизма, официальной философии католицизма, Мориак разделял учение о провиденциализме, божественном промысле, который управляет людьми, определяя жизнь всех и каждого. Здесь томизм совпадал с янсенизмом, к которому со всей очевидностью тяготел Мориак. В духе Янсения он поддерживает доктрины о предопределении, критически относится к разделявшемуся иезуитами учению о свободе воли (отсюда — детерминированность персонажей Мориака, детерминированность, которую ставил ему в упрек Жан-Поль Сартр). Мориаку близка янсенистская мысль о самоусовершенствовании человека под влиянием заложенной в нем идеи добра. В этом, как и во многих других вопросах, Мориак идет вслед за своим любимым философом Блезом Паскалем. Паскаль помог Мориаку критически осмыслить некоторые существенные положения янсенизма, в первую очередь — его безраздельный пессимизм. В предисловии к «Избранному» Паскаля писатель пытается истолковать янсенизм в конечном счете в оптимистическом духе. Комментируя слова Паскаля: «Радость, радость, радость, слезы радости», Мориак утверждает, что именно янсенизм «обращается к Создателю с тем, чтобы он утешал, ободрял свои создания. Паскалю нужна была радость, дабы не терять мужества, ибо он принадлежал к тем, кто шел к спасению со страхом и трепетом душевным» 8.
— отнюдь не конечный вывод мудрости Франсуа Мориака. Веря, как и Паскаль, в силу человеческого разума, автор «Подростка былых времен» мог бы подписаться под знаменитыми словами Паскаля: «Все наше достоинство состоит в разуме». Эта вера помогала Мориаку говорить вслед за Паскалем не только о слабости, но и о величин человека. На протяжении всего творческого пути Мориака общая пессимистическая направленность его произведении вступает в очевидное противоречие с оптимистическими тенденциями.
В последние годы жизни Мориак все явственнее склонялся к философскому оптимизму. Во многом это связано с переоценкой им учения известного теолога Тейяра де Шардена (этот вопрос обстоятельно рассматривается в книге Клода Ривьера «Тейяр, Клодель и Мориак»9). Долгое время Мориак, близкий янсенизму, не разделял «лирической концепции» иезуита Тейяра де Шардена, его оптимистический взгляд на научный и общественный прогресс. Во многом это объяснялось тем, что Мориак недостаточно хорошо знал его труды. В 1961 г. Мориак ознакомился с письмами, которые Тейяр де Шарден писал из армии в 1914—1919 гг. (они были опубликованы в 1961 г. книгоиздателем Грассе под заглавием «Становление мыслителя»). Мориак, пораженный тем, что этот «крик безумной надежды испущен из бездны отчаяния, да еще какой бездны», говорит: «Семя, брошенное этим сеятелем, взошло». Он подчеркивает, что «мысль Тейяра де Шардена оказала влияние на старого человека, придерживающегося противоположных взглядов, и заставила его вопрошать себя о своей вере в божественное провидение». Мориак задается вопросом: достаточно ли веровать, что божественное проведение воздействует на духовную жизнь каждого из нас, или «следует учиться усматривать его и поклоняться ему в самой эволюции материи и жизни» (слова Тейяра де Шардена.— Ф. Н. 10).
Мориак не следовал слепо теологическим доктринам. Он глядел дальше и неотомизма и янсенизма. Нельзя сбрасывать со счетов то обстоятельство, что в восемнадцатилетнем возрасте, т. е. в 1903 г., oн примкнул к религиозному модернизму, пошел за Марком Санье, основателем нашумевшего в свое время журнала «Сийон» («Борозда»). Последователь Ламмене, Санье был близок христианскому социализму, проповедовал возвращение к идеалам раннего христианства. Поначалу движение, возглавляемое им, ставило перед собой главным образом просветительские задачи, вписываясь в систему столь модных в начале века народных университетов, и было поначалу поддержано Ватиканом. Но социалистические устремления Санье, самые расплывчатые и неопределенные, показались тем не менее опасными Риму: в 1910 г. «Сийон» был осужден Пием X. 11.
Мориак, испытывавший порой серьезные религиозные колебания (от середины 20-х до середины 30-х годок особенно), до конца жизни остался верен некоторым положениям учения Марка Санье. В начале 60-х годов Мориак писал о Санье как о «вечно живом старом архангеле»12 не хотел да и не мог до конца отказаться от того духа протеста, который нес модернизм. В I960 г., т. е. за год до смерти, Мориак в беседе с корреспондентом «Монд» остановился на автобиографических моментах в романе «Подросток былых времен». Имея в виду образ Алена Гажака, писатель сказал: «Я и был этим маленьким модернистом, и глубоко верующим и глубоко мятежным. Политическое направление определилось, я был человеком, каким остался навсегда. Все решения, которые мне предстояло принять во время гражданской войны в Испании и впоследствии,— я их принял уже тогда. В восемнадцать лет я был сторонником журнала „Сийон"» 13.
С учетом всех этих моментов, характеризующих Мориака отнюдь не как правоверного католика, представляется закономерным вопрос: можно ли считать его католическим писателем?14 Мориак не раз говорил о том, сколь многим он обязан католицизму как художник. На основания подобного рода высказываний литературоведы теологического толка, как Гонзаг Трюк, спешат зачислить Мориака, правда с некоторыми оговорками, в разряд католических авторов. Более дальновидные исследователи, в первую очередь П. -А. Симон, решают вопрос иначе. Симон относит к католическим писателям авторов, которые, подобно Бурже, поставили свое творчество на службу апостолической церкви. Что касается Мориака, то Симон, ссылаясь на самого художника, называет его «католиком, пишущим романы» 15. Симон специально останавливается на чертах, характеризующих, по его мнению, католического писателя.
Главная особенность католического писателя - это создание нравоучительных романов с четким делением персонажей на положительных, т. е. благомыслящих, и отрицательных, т. е. всех прочих. Мориак, как известно, счастливо избежал этой опасности. После выхода в свет «Клубка змей» ему говорили: «Создавайте образы добродетельных персонажей!»- «Но, за редким исключением, образы добродетельных персонажем мне не удаются». На это ему отвечали: «Постарайтесь хоть немного поднять их моральный уровень». - «Но, как я ни старался, мои персонажи упорно отказывались и от намека на величие» 16«Агнце», не относятся к лучшим творениям Мориака. Симпатии автора на стороне грешников, мятущихся, страдающих, искупающих вину страданием. П. -А. Симон правильно замечает, что для Мориака грех - не столько нарушение морально-религиозного кодекса, сколько заблуждение любящего и страдающего сердца. Таков адвокат Луи из «Клубка змей» и, конечно же, отравительница Тереза Дескейру, с которой писатель готов себя отождествить («Тереза -это я»). Мориак говорит: «Я хотел бы, Тереза, чтобы страдания примели тебя к Богу, долго питал надежду, что ты будешь достойна имени святой Локусты».
Мориак не приемлет «мертвых душ»-- людей аморфных, не любящих и не ненавидящих, полагающих, что делают добро, а творящих зло (Бернар Дескейру, муж Терезы). Oн беспощаден к палачам детей — хладнокровным (граф де Мирбель в «Фарисейке») или беснующимся (Поль де Сернэ в «Мартышке»). И главное, Мориак не скрывает своей ненависти к святошам, прикрывающим черные дела именем божьим (фарисейка Брижит Пиан). Отрицательные персонажи Мориака — фигуры разного плана, они не похожи друг на друга. Но всех их объединяет страсть к собственности, которая, подобно кантовскому императиву, определяет их каждый шаг, их каждое слово. Нe означает ли это, что Мориак, писатель буржуазный, пошел в главном, решающем вопросе, а именно — в осуждении мира собственников наперекор своим общественным интересам? В 1958 г. Мориак откликнулся на смерть Роже Мартен дю Гара статьей «Наша религиозная война» («Фигаро литтерер», 30 августа 1958 г.). В статье Мориак расценивал «Семью Тибо» как «безапелляционное обвинительное заключение, предъявленное своему классу этим сыном крупной буржуазии». В беседе с Мориаком я задал ему вопрос, не могут ли быть отнесены эти слова к его собственному творчеству. Мориак ответил утвердительно. «С той лишь разницей,— добавил он,— что Мартен дю Гар обличал буржуазию совершенно сознательно, а я просто описывал знакомую с детства среду».
В нашей литературной критике давно утвердилось положение о том, что Мориак — выдающийся представитель критического реализма. Сейчас нам важно подчеркнуть, что в последний период творчества Мориака, в военные и послевоенные годы, в его реализме наблюдаются определенные изменения, связанные с обострением общей критической направленности его творчества. Характерное тому свидетельство - роман «Фарисейка» (1941) 17.
Андре Моруа следующим образом характеризует эволюцию Мориака: «,,Херувим из ризницы" недолго воспевал, нежно и лирически, свои детские грезы; то, что он исполнял теперь на органах с мощным звучанием, походило скорее на похоронный марш, и звучал этот траурный марш для целой социальной группы, с которой автор был связан узами земли и плоти. Группа эта жила под бременем цепей, и самой тяжелой из них были деньги» 18.
Мориак издавна считал, что писатель должен сосредоточивать свое внимание на решении главных, вечных проблем, стоящих перед человеком, а именно: «Конфликт бога с человеком в религии, конфликт мужчины и женщины в любви и конфликт человека со своей совестью...» 19— кажущийся внеисторизм творчества Мориака. За редким исключением (например, в «Мартышке»), действие романов относится к одному и тому же времени — началу XX в., времени вступления в сознательную жизнь самого автора. Конкретные исторические события — за пределами внимания писателя: ведь речь идет о мире, до которого эти события доносились отдаленным эхом. Вместе с тем несомненно, что книги Мориака вобрали в себя тенденции времени. Времени, к которому относится действие, когда роман написан. Показателей в этом смысле роман «Фарисейка», вышедший в 1941 г., в самый разгар второй мировой войны.
Антагонистом фарисейки Брижит Пиан выступает «святой» аббат Калу, человек великого мужества и великой доброты. Образ аббата Калу, деревенского священника, неприхотливого, неказистого бедняка, решен в духе известной формулы Бернаноса: «Святость не возвышенна». Об одном из столкновений с Брижит Пиан аббат рассказывает: «... милейшая дама обрушилась на меня с упреками, что я, мол, отрицаю за церковью ее право на поучение; и я уже представляю себе письмо-донос, которое она способная настрочить в епархию! Мадам Брижит не так старается вникнуть в наши мысли, как запомнить из чужих речей то, что, по ее мнению, может скомпрометировать человека в глазах начальства, а при надобности и вообще погубить». Аббат оказался прав. Не только этот разговор, но и все поступки Калу становятся, благодаря Брижит Пиан, известными в епархии. «Дело аббата Калу пухнет с каждым днем».— говорит она с плохо скрываемым чувством радости. В результате доносов аббата лишили права служить мессу, «ему приказало без промедления оставить свой приход». Это «прямая опала и, пожалуй, даже больше, чем просто опала». Эпизод характерный не только для начала XX в., но и для времен оккупации, для обстановки непрерывных доносов и фабрикуемых дел на всех и вся, в том числе и на представителей духовенства.
Одна из важных тем романа - извечная для Мориака тема страданий детей, страданий, особенно страшных в годы войны. Роман открывается эпизодом гнусного издевательства полковника де Мирбеля над своим племянником Жаном. Под стать полковнику, Брижит измывается, только более ухищренно, над Жаном и над своей падчерицей Мишель. Еще более страшную роль в жизни Жана сыграет его любовница, местная аптекарша Гортензия Вyaйo: «... она сумела распознать в этом мальчике зверя, каким он, в сущности, и был, догадалась, что он уже весь во власти своего инстинкта, этого слепого, неотвратимого зова». Гортензия делает все, чтобы пробудить в мальчике зверя и во многом в этом преуспевает.
В «Фарисейке», более, чем в других романах Мориака, все обнажено, со всего сняты покровы. Показателен в этом смысле портрет Брижит Пиан: «Она стояла на верхнем марше лестницы, облитая утренним светом, падавшим из окошка на крышу, неестественно прямая в своем халате аметистового цвета. Толщенная коса, похожая на змею с перевязанной красной ленточкой мордой, свисала до пояса».
Брижит Пиан страшна тем, что она не обычная лицемерка. Она искренно верит, что служит делу добра, и приносит неисчислимые бедствия окружающим. На ее совести — смерть мужа несчастной Октавии Тронш, которой она и свое время покровительствовала. И когда в ее душе пробуждаются угрызения совести, когда она ночью бродит по дому, называя имена своих жертв, когда кажется - разум ее пошатнулся, Брижит Пиан напоминает леди Макбет в Донзианском замке. Более того, можно утверждать, что для писателя Брижит Пиан - воплощение дьявольского начала. В интервью по поводу своего романа «Подросток былых времен» писатель сказал: «Если веришь в ангелов, веришь и в то, что дьявол - конкретное реальное существо; есть люди, в которых я различал Лукавого с совершенной ясностью» 20«новый порядок» означал царство дьявола.
Мориак дал роману библейское заглавие — фарисейка. Он не без основания связывал фарисейство с затхлым миром французской провинции 21. Но в еще большой мере расцвет фарисейства был типичен для общественных порядков так называемого «Французского государства» маршала Петэна с его беззастенчивой демагогией и культом политического лицемерия.
«Фарисейка» - это и роман о терзаемых детях, и роман о благородном, бескорыстном церковнослужителе. Но в первую очередь —это роман о буржуа. Ведь Брижит отнюдь не исключение. Прекрасная графиня де Мирбель, ничем, казалось бы, не похожая на Брижит, - такая же лицемерка, что и она. Когда читаешь книгу, на ум приходит заглавие известного романа Голсуорси «Остров фарисеев». Именно в «Фарисейке» Мориак и вынес тот обвинительный приговор классу буржуазии, о котором он говорил сам. Известны беспощадные высказывания Мориака о французской буржуазии в «Черной тетради», писавшейся в 1941 г., т. е. в год выхода в свет «Фарисейки».
С обличением фарисейства вступает, казалось бы, в противоречие финал романа. Раскаяние в содеянном, страдания, связанные со смертью любимого человека, как бы очищают Брижит. Заключительные слова романа: «На закате своих дней Брижит Пиан наконец-то поняла, что не следует человеку быть лукавым рабом, старающимся пустить пыль в глаза хозяину своему и выплачивающим всю свою лепту до последнего обола, и что отец небесный не ждет от нас того, чтобы мы аккуратно вели мелочной счет своим заслугам. Отныне она знала, что важно лишь одно - любить, а заслуги уж как-нибудь накопятся сами».
на пробуждение национального чувства у отдельного буржуа22. Как известно, действительность далеко не всегда соответствовала благим надеждам писателя. Очевидно, он и сам со временем понял, что перерождение Брижит Пиан в финале «Фарисейки» было в значительной мере надуманным. Об этом свидетельствует трактовка образа Брижит в романе «Агнец».
Тринадцать лет отделяют «Фарисейку» от «Агнца», увидевшего свет в 1954 г. 23 Автор предуведомляет читателя, что «Агнец» - не продолжение и не эпилог «Фарисейки». Но преемственность — в темах, образах - налицо. В «Агнце» снова появляется Брижит, такая, какой она некогда была - не в дни падения и раскаяния, а в дни фарисейского величия. С глазами, прикрытыми огромными черными очками («лжеслепая», замечает автор), с редкими прядками волос на обнаженном черепе, она уже давно стала живым трупом. Но Брижит осталась верной до конца избранной ей роли - именем добра творить зло. Вся она - огромный сгусток ненависти.
На этот раз в центре романа - не фарисейка, а агнец божий, юный Ксавье Дартижелонг. В жестоком мире ханжей и лицемеров (Брижит Пиан) и бессердечных индивидуалистов, какими стали Жан де Мирбель к его жена Мишель, он несет слово божие. Агнец, идущий на заклание, Ксавье своим примером, ценой собственной жизни изменяет жизнь других. Он вызволяет из рук супругов Мирбель мальчика Ролана (бездетная чета усыновила ребенка, но, в скором времени возненавидев его, всячески тиранила мальчика). Ксавье завещает Ролану сто пятьдесят тысяч франков - все, что он имеет. Благодаря Ксавье, в семье Мирбелей устанавливается мир.
С самого начала романа подчеркивается: Ксавье — «безумец». С точки зрения буржуазного здравого смысла он, разумеется, безумец, ибо всегда действует на благо другим и во вред себе. Истинное призвание Ксавье — нести крест. Через весь роман проходит параллель между Ксавье и Иисусом Христом. Параллель эта как бы материализуется в эпизоде, когда Ксавье пытается ночью проникнуть в комнату на втором этаже, где заперт маленький Ролан. Босиком несет он на плечах тяжелую лестницу. И тут он понял: «Крест — это не отвергнутая любовь, не навязчивая привязанность, унижение, неудача, а совершенно реальный кусок дерева, давящий со страшной силой на больное плечо, камень и земля, что сдирает с ног кожу». В конце романа Ксавье, симулируя несчастный случай, добровольно приемлет смерть. Он - очистительная жертва, agnus Dei.
В сознании читателя самым естественным образом возникает параллель с князем Мышкиным. И сразу же встает проблема: Мориак и Достоевский, Мориак и классическая русская литература.
Развиваясь в русле французской национальной традиции - Паскаль и Расин, Бальзак и Пруст,— Мориак, как и другие большие французские писатели XX в.— Ромен Роллан, Роже Мартен дю Гар, Андре Моруа,— многим обязан Толстому, Достоевскому, Чехову. В частности, он писал автору этих строк:
«Потребовался бы целый том, чтобы рассказать вам обо всем, чем я обязан Толстому и Достоевскому, разумеется, не в меньшей мере, чем Бальзаку. Что касается Чехова, которым я бесконечно восхищаюсь, то с его творчеством я познакомился значительно позднее. Особенно много думал я о нем, когда, лет около пятидесяти, обратился к театру. Моей заветной мечтой, мечтой несбывшейся, было проложить у нас дорогу в направлении к Чехову. Я и теперь думаю, что это под силу только романисту» (из письма от 19 декабря 1967 г.).
«Толстой, как и Бальзак, создал целый мир, но мир обетованный, мир. в который мы входим, из которого мы выходим, куда мы вновь и вновь возвращаемся в течение своей жизни... Добавлю, что по своим взглядам я являюсь христианином и католиком. Толстой всегда был для меня одним из голосов моей совести. Еще в дни моей молодости oн мне указал, что важно изменить человека, изменить самого себя, чтобы изменить мир» 24.
Особенно большое значение для Мориака, писателя и человека, имело творчество Достоевского 25. Мориак считал, что современный писатель не может придерживаться принципов французского психологического романа, где все заранее определено, рассчитано, подчинено предписаниям рассудка, как природа в садах Версаля. Он видел свою задачу в том, чтобы органически сочетать «французский порядок и русскую сложность»26, опыт Бальзака и уроки Достоевского. Великого русского писателя Мориак воспринимал совершенно органично: ведь в его представлении персонажи Достоевского - это типы, характерные не только для русской жизни прошлого столетия, но и для французской действительности нашего времени: «Они подобны нам — это живой хаос, личности до крайности противоречивые: не знаешь, что о них и подумать» 27.
В духе Достоевского он видел главную цель романа — познание человека: «Истинное предназначение романиста состоит в том, чтобы нарисовать человека целиком со всеми его противоречиями, со всеми приливами и отливами. В действительности не существует прекрасных душ в чистом виде; их можно найти только в романах, я хочу сказать - в плохих романах» («Бог и Маммона»).
писателей от Гюго и Ренара до Сент-Экзюпери и Бернаноса. Вставала перед Мориаком и мучительная проблема преступления и наказания (во французской критике не раз проводилась параллель между Раскольниковым и Терезой Дескейру). Еще более закономерно сопоставление Льва Николаевича Мышкина с Ксавье Дартижелонг. Но если Тереза Дескейру - великолепный реалистический образ, то образ Ксавье не стал художественной удачей Мориака. По-своему глубокий психологический анализ не связан с реальными общественными категориями, подчинен навязчивой религиозной схеме божественной благодати, которая рано или поздно нисходит на человека.
Автор назвал свой роман «стремительно развивающейся трагедией». Для этого были веские основания. Повышение роли драматического элемента, одна из характерных примет современного французского романа, выступает в творчестве Мориака особенно разительно. Трагическое восприятие мира, янсенизм, очевидное пристрастие к классицизму - все влекло его к опыту Жана Расина (перу Мориака принадлежит жизнеописание Расина). В «Романисте и его персонажах» (1933) Мориак утверждал, что человеческая правда постигается лучше всего в жанре классицистической трагедии. И роман Мориака, как верно отмечалось в критике,— это обычно «роман-трагедия».
Как в трагедии XVII в., совсем в духе янсенизма, в романах Мориака господствует рок. В «Агнце» идея рока наглядно выражена уже тем, что сама композиция железным обручем стягивает действие: финал известен с самого начала, и ничто, ничто не может измениться. По точному замечанию Ю. А. Милешина, в романе действия в собственном смысле нет, о нем сообщает появляющийся на сцене вестник (рассказ Жана о смерти Ксавье). Роман «Агнец» делится на несколько актов и завершается гибелью героя. К Мориаку может быть с полным основанием отнесено замечание Вячеслава Иванова о Достоевском: «Роман Достоевского есть роман катастрофический, потому что все его развитие спешит к трагической катастрофе» 28.
Такая же трагедия, что и «Агнец»,— роман «Мартышка» (1951) 29. Повествование о судьбе маленького Гийу, прозванного за уродство «Мартышкой», распадается на четыре драматических действия: I. Экспозиция — знакомство с семьей Гийу. Поль де Сернэ, мать ребенка, решает просить местного учителя Робера Бордаса давать Гийу уроки; II. Встреча Поль с Бордасом; III. Урок; IV. Письменный отказ Бордаса от занятий и самоубийство Гийу. Первые же строки романа — Поль избивает сына — возвращают нас к Достоевскому, к мысли о том, что самый страшный грех — пролить слезу безвинного ребенка. Эта общечеловеческая тема получает под пером Мориака конкретно-историческое толкование. Мориак начал писать роман в 1940 г., во времена оккупации, принесшей неисчислимые страдания всем французам и в первую очередь детям. Тема страданий безвинных — одна из ключевых в литературе Сопротивления (Поль Элюар, Альбер Камю, Луи Парро и др.). Как известно, роман в сороковом году написан нe был. Когда же Мориак, более десяти лет спустя, вернулся к первоначальному замыслу, то сосредоточил все внимание на фигуре страдающего ребенка. разумеется, Гийу — ребенок, отмеченный печатью дурной наследственности. Но Гийу - отнюдь не дефективный мальчик, каким он рисуется матери. Он привлекает внимание Бордаса к словам Сайреса Смита, обращенным к преступному персонажу «Таинственного острова» Жюля Верна, Айртону: «Ты плачешь - значит, ты человек». Слеза здесь - символ не страдания, а обретенной человечности. Сам того не желая, ученик дал учителю прекрасный урок гуманизма, урок, которым учитель не воспользовался.
— ей не искупить своей вины. Она — и палач и жертва, и мученица и преступница.
Сложен и противоречив образ «красного» учителя Робера Бордаса. Он социалист, в местечке его называют коммунистом (время действия «Мартышки» относится к годам, последовавшим за первой мировой войной, когда во Франции создавалась коммунистическая партия). Разумеется, Бордас никакой не коммунист: он остается в рамках прекраснодушных философствований. Судя по всему, учитель — прекрасный человек, отменный семьянин, любящий отец. Но абстрактно-гуманистические устремления Бордаса оборачиваются в реальной жизни бесчеловечностью. Близорукий догматик, он отказывается давать уроки сыну барона де Сернэ, ибо не желает иметь никаких отношений с замком: «Классовая борьба - это ведь не просто так, для учеников». В конечном счете он разделяет вину в гибели ребенка.
Роман вызывает чувство не только жалости, но и преклонения перед мужеством мальчика, уведшего и отца из этого ужасного мира. Сострадание так велико, что оно просветляет душу читателя.
В 1952 г. увидел свет роман Мориака «Галигай»30. Два приятеля, Жиль и Никола, прозвали по имени Элеоноры Галигай, непреклонной наперсницы Марии Медичи, учительницу Агату, женщину властную и суровую. С таким же основанием, по мнению самого автора, роман можно было бы озаглавить «Влечение и отвращение», ибо в нем речь идет о «психологическом исследовании одного из аспектов взаимоотношений полов».
писателя в начале 50-х годов. На пятнадцать лет Мориак от жанра романа отказывается.
Первый раз Мориак прекратил писать романы после выхода в свет «Фарисейки» в 1941 г.: во время войны романист не считал возможным продолжать рассказ о судьбах бордоских буржуа. После войны вступили в действие другие факторы, а именно — шумный успех экзистенциалистского романа. Тогда, говорит Мориак, «я отвернулся от романа», ибо «тон некоторых моих младших современников заставлял меня полагать, что мне не приходится более рассчитывать на ту снисходительность, то понимание, которое я находил у своих читателей в период между двумя мировыми войнами» 31.
На этот раз, в середине 50-х годов, на первом плане оказались не вопросы, связанные с читательским восприятием,— экзистенциалистский роман уже остался позади, «новый роман» был еще впереди,— а вопросы политические. На пятнадцать лет Мориак-романист уступил место Мориаку-публицисту, одному из первых, по всеобщему признанию, публицистов Франции. В чем причина столь длительного перерыва? Мориак ответил на этот вопрос в беседе с П. -А. Симоном, относящейся примерно к 1959 г. и опубликованной в газете «Монд». Он сказал, что мог бы, разумеется, писать каждый год по роману, но большого с этом смысла не видит. «Тому, кто хоть сколько-нибудь внимательно следил за трагической историей нашего века, роман кажется пресным, похождения буржуа, владельцев ланд, их прегрешения, похоть и скупость не заслуживают того, чтобы о них говорили,— «всплески политики» более интересны». Но вот в 1969 г. увидел свет роман «Подросток былых времен» - последнее произведение Мориака 32.
Возвращение Мориака к художественному творчеству во многом объясняется изменениями, наступившими в политической жизни Франции. Хотя кумир писателя, генерал де Голль, ушел в отставку в апреле 1969 г., его падение было предрешено в мае 1968 г. А когда этот важнейший для писателя вопрос стал ясным, то и «всплески политики» стали его волновать куда меньше, чем раньше. Он выступает с романом, отнесенным в прошлое, созданным как бы в противовес бурной общественной жизни наших дней. Вместо мятежной молодежи мая 1968 г. на авансцену выходит застенчивый подросток былых времен. На первый взгляд все в романе прежнее — и обстановка, и персонажи. Первые годы нашего века. Действие развертывается в Бордо и его окрестностях в семье состоятельных землевладельцев. Алчная мать, только и мечтающая выгодно женить сына. Юноша, мятущийся между верой христовой и вожделениями плоти. Ни в чем не повинный ребенок, принимающий мученическую смерть. Да, все, казалось бы, так, как и в других романах Мориака. Нo впечатление это обманчиво. Ведь Мориак относится к числу авторов, которые от книги к книге идут вглубь. «Когда от меня требуют, чтобы я обновлялся, - заметил Мориак,— я говорю самому себе: главное - обновляться в глубину; не меняя общего направления, можно копать все глубже и глубже» 33.
Что же принципиально нового в «Подростке былых времен»?
«Франсуа Мориак и свобода» (1939) Жан-Поль Сартр предъявил немало претензий автору «Конца ночи». Претензии эти во многом объясняются философскими расхождениями между экзистенциалистом и католиком, близким янсенизму. Сартр, в противоположность Мориаку, утверждал, что человек самоопределяется свободным выбором. Отсюда — естественный в устах Сартра упрек Мориаку: в его романах герой не имеет права выбора, который сделан за него автором. По мнению Сартра, Мориак, прежде чем взяться за перо, уже представляет себе сущность своих персонажей: «Он декретирует, что они станут тем-то или тем-то». 34
В полемически заостренной статье Сартр верно уловил слабые места психологизма Мориака. Действительно, многим персонажам писателя - в свете божественного предопределения — присуща известная заданность: противопоставление добра злу категорично, переходные стадии зачастую отсутствуют. В опасности подобного рода отдавал себе отчет и сам Мориак, избегал ее в лучших своих романах — будь то «Клубок змей» или «Тереза Дескейру», но заплатил ей дань в некоторых послевоенных вещах.
Иное дело «Подросток былых времен», где характеры, сохраняя конечную определенность, приобрели гибкость, подвижность, изменчивость. Мир, в котором живут герои Мориака,-- не менее мрачен, чем в его предшествующих романах. Нo здесь нет чувства конечной безысходности, ощущения, что все жизненные пути перекрыты.
Ален Гажак, «подросток былых времен», становится на путь молодых героев Бальзака и Флобера: он хочет «начать с нуля, попытать счастья в этом вечно повторяющемся завоевании столицы юным провинциалом, без единого рекомендательного письма в кармане». Перед нами - предыстория Эжена Растиньяка или Фредерика Моро XX в., мориаковский вариант «романа воспитания». «Подросток былых времен», как и многие другие произведения Мориака, написан от первого лица. Для писателя-католика жанр романа-исповеди — идеальная форма самораскрытия героя. Здесь эта форма использована весьма своеобразно. Рассказчик обращается не прямо к читателю, а к третьему лицу. Роман — это пять тетрадей, написанных Гажаком и предназначенных для его старшего товарища, семинариста Андре Донзака. Отсюда - корректирование непосредственного излияния стремлением к объективному, чуть ли нe протокольному изложению событий. «Именно так,— замечает критик,- мог в те годы (с 1902 по 1907) писать первый по сочинению ученик, которому сулили литературное будущее» 35.
Гуманистическая тема становления личности, формирования характера, близкая сердцу больших писателей-реалистов (из современников Мориака назовем Ромена Роллана и Роже Мартена дю Гара), занимает в творчестве автора «Подростка былых времен» особое место. История юноши - и центре первого романа Мориака «Дитя под бременем цепей» (1913). В романах 40— 50-х годов («Фарисейка,», «Агнец», «Галигаи») действие вращается вокруг судеб молодых людей. И, наконец, в последнем романе, как и в первом, на авансцене — автобиографическая фигура подростка.
Глубоко религиозный ребенок неожиданно испытывает увлечение язычеством: маленький Ален, как некогда Франсуа, поклоняется священному дубу, ослице. Более существенны, однако, расхождении в жизненных путях автора и его героя. Особенно важно, что в семье Мориака не было того культа денег, что царил в домах бордоских буржуа. И меньше всего была подвержена этому культу мать будущего писателя (в романе мать Алена - свирепая собственница).
Если в романе «Дитя под бременем цепей» Мориак шел за фактами своей биографии, то теперь эти же факты стали основой для создания типического образа.
Молодых героев Мориака преследует, с одной стороны, желание обособиться, утвердиться как личность и, с другой, боязнь одиночества, страх перед обособлением, грозящим противопоставить его остальным, обществу 36. В «Агнце» влюбленная в Ксавье девушка говорит: «В конце концов вы такой же, как все мальчики». Ксавье, который непохож на других, чего и страшится — обособление будет стоить ему жизни, - обрадованно повторяет эту фразу. Мотив этот прозвучит и в «Галигаи». Никола, натура глубокая, значительная, чем-то сходная с Ксавье, говорит своему приятелю Жилю, весьма заурядному парню, пытающемуся разыграть из себя этакого сверхчеловека: «Ты такой же, как все мальчики». Никола прав, хотя Жиль полагает, что он совсем не похож на других. Существом особенным представляется себе Ален Гажак. Первая, ключевая фраза романа гласит: «Я не такой, как все мальчики?». Далее идут рассуждения Алена, эту мысль подтверждающие: он не любитель до охоты, как его старший брат, и т. д. Но первой фразе предшествует эпиграф из Кафки: «Я пишу иначе, чем говорю, говорю иначе, чем думаю, думаю иначе, чем должен думать, и так до самых темных глубин». Эпиграф, который говорит о бесконечной сложности человеческой психологии, заставляет читателя отнестись с настороженностью к самоанализу, который делает Ален Гажак.
С самого начала подчеркивается разрыв между книжными представлениями о действительности, которыми живет Ален, и самой действительностью. Пытаясь отгородиться от чуждой ему реальности, юноша предается фантазированию (в стремительном полете воображения сказывается и дарование будущего писателя). В конце бурного диалога между Аленом и стариком из Лассю читатель узнает: все это неправда, все это выдумал рассказчик («Прямо настоящий роман!»). В конце концов юноша вынужден признать: «Ты жертва арабского сказочника, который живет в тебе и неустанно придумывает всякие истории, чтобы в стене, отгородившей тебя от мира, не было ни единого просвета».
«заткнуть щели» оказывается решительно невозможно. Тем более что Aлен ясно видит окружающую его ложь, несоответствие между проповедями настоятеля, словами матери и их поступками. Средством постижения истины он считает собственную интуицию. Но оказывается, что дар озарения, которым Ален так гордится, его на каждом шагу подводит. Достаточно сказать, что он глубоко ошибается в отношении трех существ, его беспредельно любивших: матери, в котором он видит всего лишь собственницу; Жаннетты Серис, о которой он думает с ненавистью и презрением;: Мари, которую он обвиняет во лжи. И Ален вынужден задаться вопросом: «Этот дар, которым я так кичился, не выдумал ли я его сам?»
Ален убежден, что от других мальчиков его отличает глубокая религиозность. Он верит в бога, цепляется за спасительный образ Христа - юноше «нужен этот поплавок, чтобы удержаться на поверхности нашего страшного мира и не пойти ко дну». Но, подобно всем, он испытывает влечения плоти, которые вступают в вопиющее противоречие с предписываемой религией «чистотой». Как и другие молодые герои романов Мориака, Ален Гажак разрывается между Христом и Кибелой. Колебания между этими двумя полюсами помогают понять нерешительность, крайнюю непоследовательность Алена в его отношениях с Мари. Первоначальное, казалось бы, твердое решение жениться на Мари сменяется еще более определенным: порвать с нею и уехать в Париж. И дело здесь не только в спиритуалистских порывах молодого человека.
Ален много говорит о своем презрении к деньгам, отвращении к собственности («Собственность- абсолютное зло»; «Пусть даже собственность - воровство, на это мне плевать, но она развращает, бесчестит людей»). Но что бы он ни говорил, что бы он ни делал, к нему пришпилен невидимый ярлык: «тысячи гектаров ланд, недвижимое имущество». Для Мари и для его приятеля Симона Дюбера Ален всегда останется «богатым юношей», принадлежащим к иному, нежели они, миру. «Ты — собственность своей собственности»,- бросает ему в лицо Мари. Ален- истинный сын мадам Гажак и в решающую минуту окажется на ее стороне.
Казалось бы, напрашивается вывод: Ален — как все, как все дети состоятельных бордоских буржуа. Но такой вывод был бы опрометчивым.
Ален не представляет себе жизни без родовой усадьбы Мальтаверн (в ее описании легко угадываются черты Малагара, поместья семьи Мориак). Но если для его матери Мальтаверн - прежде всего кусок земли, то для Алена - это земной рай, где произошло его «падение» с Мари, это пристанище от всех скорбей, та земля, прикосновение к которой придает новые силы утомленному путнику. Формула Алена «Мальтаверн - это я» говорит о том, что поместье занимает важное место в его внутреннем мире.
— будущий писатель, творец. И сам роман «Подросток былых времен», представляющий собой дневник Алена Гажака, как бы является его первым художественным произведением. Уже здесь создает он поэтический образ родной усадьбы - «воображаемый Мальтаверн, столь же ирреальный, как Спящая Красавица, Дракон или Рике- с-хохолком». И естественно, что перу писателя Алена Гажака будет принадлежать роман под заглавием «Мальтаверн». Он опубликует его в 1910 г., т. е. уже через три года после приезда в Париж. В книге, судя по всему автобиографической, прозвучала религиозная тема, что позволило благонамеренной критике связать с романом «начало спиритуалистического возрождения». Об этом читатель узнаёт из незаконченного романа Мориака, который тоже называется «Мальтаверн» (1972) 37.
«Мальтаверн», книга, над которой Мориак продолжал работать до последних дней своей жизни, насчитывает всего несколько десятков страниц38. Это не позволяет делать окончательных выводов ни о самом романе, ни о его персонажах. Ограничимся несколькими замечаниями. Хронологически (с перерывом на три года) в «Мальтаверн» продолжается сюжетная линия «Подростка былых времен». Успех романа открывает Алену Гажаку двери великосветских и литературных салонов. На страницах книги мелькают имена Марселя Пруста, Анны де Ноай, Шарля Морраса. Ален выслушивает поучения многоопытного поэта Блазимона, вырывается из когтей влюбленной в него светской львицы. Телеграмма вызывает его к постели умирающей матери... Как и прежде, повествование ведется от первого лица, но разница здесь принципиальная: рассказчик уже не двадцатилетний юноша, который идет по горячим следам событий, а известный восьмидесятилетний писатель; уединившись в Мальтаверне, он снова шаг за шагом переживает свою молодость. В последнем романе Мориака между писателем и читателем нет больше посредника в лице подростка. Мориак ведет непосредственно с читателем обстоятельный, неторопливый, глубокий по мыслям разговор...
В конце романа «Подросток былых времен» на первый план выступает конфликт между мадам Гажак и Мари, каждая из которых по-своему любит Алена. Образы эти нарисованы с той же точностью психологического анализа, что и образ подростка.
Мать Алена — известный по многим романам Мориака образ человека-собственника: «Ее не интересует ничего, кроме наших земель...» Здесь с новой силой звучит критика общества, покоящегося на власти денег. Мадам Гажак такая же фарисейка, как Брижит Пиан. С годами «даже от ее религии, фарисейской, близкой фетишизму, осталась только оболочка». Но рисуется мадам Гажак иначе, чем Брижит Пиан. Здесь нет ни сгущения красок, ни субъективного стремлении автора разоблачить своего героя. Интонации Мориака - спокойная, эпическая. Он не торопится с выводами, ему важно без предвзятости разобраться в сущности персонажа. И тогда в однолинейном, казалось бы, портрете начинают проступать новые черты. Оказывается, мадам Гажак видела в Жанетте Серис, девочке, лишенной материнской ласки, не просто выгодную партию для своего сына: «Старая женщина излила на девочку всю нежность, которая никому на свете не была нужна...» И землю любит она не ради земли: в своих мечтах она видела Алена и Жанетту хозяевами Мальтаверна; она же собиралась жить с ними и для них. В «Мальтаверн» рассказывается о смерти матери. Размышляя о том, каким человеком была его мать, Ален видит ее теперь в новом свете. Ален, умудренный жизнью писатель, мыслит более широкими категориями, нежели раньше: «Наш грех против справедливости. Мы не испытывали по ней голода и жажды. Нас не преследовали за нee, мы родились, мама и я, на стороне несправедливых, несправедливых, в каком-то смысле, по своему положению, и это-то извиняло маму, воспитанную в духе того, что защита и поддержание родового имения — ее наипервейший долг». Это значит: . мать не была ни плохой, ни хорошей — она принадлежала к классу собственников.
его на восемь лет), материальное и общественное положение, она могла бы стать его женой. Иногда Алену кажется, что Мари именно этого и добивается. Что касается мадам Гажак, то она твердо убеждена: сын попал в руки авантюристки, искательницы женихов. Тем более что некоторые поступки Мари подтверждают, казалось бы, ее подозрения. Но Мари важно не собственное счастье (на себе она поставила крест), а счастье Алена; ей нужно не связать Алена, а добиться для него свободы. Этим и объясняется та грустная комедия, которую она разыгрывает. Она знает, что перед угрозой мезальянса мадам Гожак пойдет на все. И действительно, мать соглашается на отъезд сына в Париж. В финале романа четко обозначается жизненное поражение Мари, которая станет женой старого букиниста. («В сущности, Мари выходит замуж за книжную лавку.») Но в одном она победила: добилась свободы для любимого человека.
Столь же сложным, неожиданно раскрывающимся с новой стороны является образ Жанетты Серис, «отвратительной десятилетней девчонки», прозванной Вошка. Она подсматривает за Аленом и Мари, когда они приезжают вместе в Мальтаверн, шпионит за ними. Казалось бы, для Алена нет существа более ненавистного. Но происходит катастрофа — гибель Жанетты, сначала изнасилованной, потом убитой. Перед несчастьем Ален, не узнав ее, видел, как она купается. Вид прекрасного юного существа — девочка превратилась в девушку — воспринимается им как чудо божие. Но таким же чудом стала и внутренняя метаморфоза Жанетты. Ален и не подозревал как велика была ее любовь к нему, ее преданность, детская и вместе с тем женская. И подсматривала она за Аленом отнюдь не по просьбе мадам Гажак: она ревновала.
Смерть Жанетты — сюжетная кульминация романа. В трагедийной атмосфере, заставляющей вспомнить Бернаноса, наступает катарсис, «очищение». Так, любовь к девочка «очищает» мадам Гажак, которая готова простить ненавистную Мари. Ален упрекает себя в жестокости, считает себя чуть ли не виновником смерти Жанетты. Окончательно выкристаллизовывается его решение -уехать в Париж.
Как бы ни было велико значение линии Жанетты, «Подросток былых времен», в отличие от «Агнца» и «Mapтышки»,— не роман-трагедия. Это большое лироэпическое повествование, в котором трагедия занимает важное, но строго очерченное место. Эпическое начало оттеняется линеарной композицией, от которой Мориак зачастую раньше отходил (в частности, в «Агнце»). С этим связана строго хронологическая последовательность в развитии событий — речь идет о «романе воспитания», где важно проследить постепенное формирование личности в обстановке, точно локализованной по месту и во времени.
Время действия романа (1902—1907) приходится на период ожесточенной борьбы между клерикалами и радикалами, стоявшими тогда у власти. Именно в те годи произошло отделение церкви от государства, был запрещен ряд католических конгрегаций. События эти отражаются, как в капле воды, в борьбе за Симона Дюбера, сына управляющего мадам Гажак. Юный крестьянин, пересаженный на семинарскую почву, «неожиданно оказался - пусть в масштабах столицы кантона — ставкой в той борьбе, что завязалась во Франции между государством и церковью, или, вернее, между франкмасонством и конгрегациями». В конечном счете побеждают силы религии: Дюбер, бросивший семинарию под влиянием мэра франкмасона, снова в нее вернется.
— ведь «раньше, чем приобщить его к модернизму, придется научить его пользоваться зубной щеткой». Нo веяния эти — в атмосфере того времени. И не случайно, что одним из главных действующих лиц романа является модернист Андре Донзак, для которого и ведет свои дневниковые записи Ален. Он ни разу не появляется на страницах романа, но вся книга - огромный монолог Алена, к нему обращенный. Если по отношению к Симону герой всегда выступает в роли учителя, то для Донзака он ученик. Рассказывая о прототипе образа Донзака корреспонденту «Монд», Мориак заметил: «Это единственный человек, который оказал на меня влияние, когда я был подросток. У меня никогда не было учителя. Это — единственный... Его звали Лаказ. Всю свою жизнь он был мятежным священником, модернистом. Ко мне он относился со своего рода восхищением; вместе с тем с полным к тому основанием ставил себя выше меня» 39.
Велико было влияние Донзака на Алена: по приезде в Париж юноша берется продавать по воскресеньям газету Марка Санье «Демократия». Столь же велико было влияние священника Лаказа на Мориака. В интервью корреспонденту «Монд» Мориак подчеркнул, что он сохранил на всю жизнь верность мятежному духу модернизма. И если в таких вещах, как «Агнец» или «Галигай», Мориак очень близок официальной католической доктрине, то в «Подростке былых времен» чувствуется вольное дыхание человека, который мыслит куда шире церковных догматов. Сказался и тот поворот к философскому оптимизму, который наметился во взглядах Мориака в начале 60-х годов. Хотя «Подросток былых времен» и заканчивается трагически, подобно «Агнцу» и «Мартышке», здесь нет пессимизма этих книг. Форма романа открытая: роковое кольцо предопределения не замыкается. Последний роман восьмидесятилетнего писателя стал его наиболее светлым произведением.
«Подросток- былых времен» был встречен критикой — во Франции и за ее пределами - как высокая победа художника. Этой победы Мориак достиг на широких путях реалистического искусства. Он был последователен в отстаивания принципов реализма: против экзистенциализма - в послевоенные годы, против «нового романа» — в 60-0 годы. В своей критике чуждого ему искусства Мориак подчеркивал, что «прекрасное было всегда правдивым»40. Исходя из самой сути вопроса, он показывал антигуманистическую направленность алитературы: «... я изобличало алитераторов в том, что они допускают принципиальную ошибку в подходе к человеку. До чего показательна их ненависть к психологии!.. Их стремление видеть в человеке только самое элементарное и самое потаенное ставит под сомнение человеческую личность, какой она дана в опыте, в моем опыте» 41.
Своим романом «Подросток былых времен» Мориак способствовал повороту к реализму, который наметился во Франции в конце 60-х годов. Со смертью автора «Фарисейки» и «Подростка былых времен» из французской литературы ушел великий представитель реалистического искусства.
1. Цит. но кн.: Oster D. Jean Cayrol et son œuvre, p. 167.
2. Mauriac F. Mémoires politiques. P., 1967, p. 28.
3. Mauriac F. Œuvres complètes, L 7. P., 1957, p. 331.
4. С Францией в сердце. Французские писатели и антифашистское Сопротивление. 1939—1945. М., 1973, с. 119.
«Шпигеля»: «Да, я люблю Шарля де Голля» (Spiegel, 1967, 6 Februar. N 11.).
6. См.: Mémoires politiques, p. 29.
7. Цит. по кн.: Mauriac par lui-même. Р., 195З, p. 142.
8. Les pages immortelles dе Pascal сhoisies et expliquées par François Mauriac, P., 1947, p. 19.
9. См.: Rivière С. Theilhard, Claudel et Mauriac. P., 1963.
— Le Figaro, 1961, 26 novembre,
«христианским большевиком». В 30-е годы он примыкал к движению Народного Фронта, выступал против фашистской агрессии в Испании. Санье был видным участником движения Сопротивления. См.: Barthélemy-Madol M. Marc Sagnior (1873—1950). P, 1973.
12. Mauriac F. Mémoires intérieurs. P., 1965, p. 243.
13. Lе Monde, 1969, 15 mars.
14. Этому вопросу посвящено специальное исследование Шарля дю Бос. (Вos Ch. du. François Mauriac et le problème du roman catholique. P., 1933). Отводя упреки Мориаку со стороны правых католических кругов, Шарль дю Бос утверждал, что художник, прошедший через очищение от страстей, через катарсис, имеет право обращаться к любым запретным, с точки зтрения догматов, темам.
ême, p. 53.
16. Mauriac F. Le Romancier et ses personnages.— Œuvres complètes. P, 1952. v. VIII. p. 220.
17. Mauriac F. La pharisienne. Р.,1941. Рус. пep.: Мастера coвpeменной прозы. Ф. Мориак. М., 1971
18. Моруа А. Литературные портреты. М., 1971, с. 314.
Œuvres complètes, t. VIII, p. 264.
21. «Провинция —фарисейка» (Mauriac F. La province. P.,1964, p. 17-18.).
22. «Мы верим в человека, мы верим со всеми нашими моралистами, что людей можно убедить, можно внушить высокие чувства даже этим буржуа, которые зарывают свои кубышки в клумбы с цветущими бегониями, даже этим посредникам по продаже съестных припасов, да, мы верим, что на площади Согласия они закрывают глаза и, быть может, сжимают кулаки, увидев флаги на статуях французских городов (я никогда не мог смотреть на них без слез, застилавших глаза), ибо на этих флагах чернеет теперь свастика, похожая на сытого паука, раздувшегося от крови своих жертв» («Черная тетрадь»).—См.: С Францией в сердце, с. 117.
24. Правда, I960, 21 ноября.
«урок Достоевского» в романах Ф. Мориака.— В кн.: Единство и национальное своеобразие в мировом литературном процессе. Л., 1973.
26. Mauriас F. Le roman. Œuvres complètes. t. VIII, p. 279.
28. Иванов В. Достоевский и роман-трагедия.— С кн.: Иванов В. Борозды и межи. М.. 1916, с. 21.
29. Mauriac F. Le sagouin. Р., 1951. Рус. пер.: Мастера современной прозы. Ф. Мориак. М., 1971.
ï. P., 1952.
Œuvres complètes, t. XII, p. X II.
32. Mauriac F. Un adolescent d'autrefois. P., 1969. Рус. пер.: Мастера современной прозы. Ф. Мориак. М., 1971.
33. Mauriac F. Œuvres complètes, t. VIII, p. 300.
34. Sartre J. -P. Situations. I, Р., 1964, p. 47.
éraires, 1969, 20 mars.
36. Сходные чувства испытывал мальчиком и Жюльен Грин. В автобиографической книге «Уйти на заре» читаем: «Мне хотелось бы отыскать нить, более тонкую, чем волосок, которая проходит сквозь всю мою жизнь от рождения до смерти, которая направляет, соединяет и объясняет. Сильно ли я отличался от детей моего возраста? Разумеется, я знал жизнь хуже своих товарищей по школе, не был таким практичным, не таким себе на уме и, конечно же, не таким осмотрительным, как они. Но мне очень хотелось быть таким, как они, поступать, как они поступают, походить на них. и, несмотря ни на что, я оставался в одиночестве» (Green J. Partir avant le jour. P., 1963, p. 96),
37. Мauriac F. Maltaverne. P., 1972.
38. «В конце жизни он грустно и доверительно говорил мне: .. Как это долго — написать книгу"» (из письма Жанны Мориак Ф. Нарикьеру от 14 ноября 1975 г.)
émoires intérieurs. P., 1965, p. 207.
41. Ibid., p. 215.