Приглашаем посетить сайт

Мижо Марсель: Сент-Экзюпери
«Маленький принц»

«Маленький принц»

Чистота помыслов Сент-Экзюпери не обезоруживает его врагов, а, наоборот, подливает масла в огонь их ненависти. Его всячески обливают грязью, пытаются обвинить в том, что он-де вишийский агент. Его обвиняют даже в трусости.

Генерал де Голль никогда не пользовался популярностью в США. Вашингтон одно время отказывался признать его главой французского временного правительства. Поддержка весьма уважаемого в Америке писателя могла иметь для него значительный интерес. Критическое отношение к себе он воспринимает с озлоблением. Де Голль становится непримиримым врагом Сент-Экзюпери.

Генерал Шассэн вспоминает:

«В речи о французской Мысли, произнесенной генералом де Голлем в 1943 году на форуме в г. Алжире, речи, в которой он упомянул даже о писателях весьма незначительных, он совершенно умолчал об Антуане де Cент-Укзюпери».

Злоба и ненависть - плохие советчики, они увлекают этого своеобразно умного и даже одаренного человека на жалкую, недостойную месть: он категорически отказывает Сент-Экзюпери в праве сражаться за освобождение родины. Ибо с 8 ноября 1942 года дня высадки союзников в Северной Африке, Сент-Экс неустанно хлопочет о разрешении вступить в военно-воздушные силы «Сражающейся Франции» в качестве военного летчика.

«Маленький принц» написан в. этот период и вышел в США, когда Сент-Экзюпери был уже в Алжире. Как и «Послание заложнику», он посвящен Леону Верту.

«ЛЕОНУ ВЕРТУ.

Прошу прощения у детей за то, что посвятил эту книгу взрослому. Но у меня есть для этого уважительная причина: этот взрослый - мой лучший друг. Есть у меня и другая причина: этот взрослый понимает все, даже детские книжки. И еще третья причина: этот взрослый живет во Франции, где ему холодно и голодно. Он нуждается в утешении. Если все эти причины недостаточно вески, я готов посвятить эту книгу ребенку, которым был когда-то этот взрослый. Все взрослые были раньше детьми. (Но мало кто из них помнит об этом.) Поправляю свое посвящение:

Леону Верту,

когда он был маленьким мальчиком...»

Согласно некоторым свидетельствам, Леон Верт предложил Сент-Экзюпери написать предисловие К «Военному летчику». То ли между ним и автором возникли некоторые принципиальные разногласия, то ли обстоятельства - трудность переписки в военное время-помешали осуществлению этого плана. Так или иначе, Сент-Экзюпери захотел подчеркнуть, что это ни в чем не изменило его отношения к Верту.

Было бы кощунством пытаться пересказать эту очаровательную сказку. Поэзию не пересказывают.

«Мир воспоминаний детства, нашего языка и наших игр... всегда будет мне казаться безнадежно более истинным, чем любой другой», - писал когда-то матери Антуан. Этот преждевременно полысевший человек, на которого жизненные бури и физические недуги наложили свою неизгладимую печать, и теперь на вопрос, откуда он, мог бы ответить: «Я из моего детства. Я пришел из детства, как из страны...»

И сказка «Маленький принц» - галерея образов, возникающих в мозгу зрелого человека, размышляющего о прожитой жизни, начинается с возврата в мир детства:

«Когда мне было шесть лет, как-то в книжке о девственном лесе под названием „Рассказы о пережитом“ я видел прекрасную картину. На ней был изображен удав, глотающий какого-то зверя. Вот как выглядел этот рисунок:

В книжке было сказано: «Удавы глотают свою жертву целиком, не разжевывая. Потом они не в состоянии двигаться - шесть месяцев спят и переваривают пищу».

Я в то время много думал о различных происшествиях в джунглях, и с помощью карандаша и красок мне удалось нарисовать свою первую картинку. Мой рисунок номер 1 выглядел вот так:

Я показал этот рисунок взрослым и спросил их, внушает ли он им страх.

Они отвечали: «Почему шляпа должна внушать , страх?»

Тогда я нарисовал удава в разрезе, чтобы взрослые могли понять. Они всегда нуждаются в объяснениях. Мой рисунок номер 2 выглядел вот так:

Взрослые посоветовали мне бросить изображение удавов, а заняться лучше географией, историей, арифметикой и грамматикой. Так случилось, что шести лет. от роду я был принужден навсегда отказаться от блестящей карьеры художнике. Меня разочаровали неудачи моих рисунков номер 1 и номер 2. Взрослые никогда ничего самостоятельно не понимают, а ведь для детей утомительно всегда и все им разъяснять.

Я был вынужден избрать иную профессию-научился водить самолеты. Я летал понемногу по всему свету. И география действительно мне порядком пригодилась. С первого взгляда я научился отличать Китай от Аризоны. Это особенно полезно, когда заблудишься ночью.

Благодаря моей профессии я всю жизнь сталкивался со множеством серьезных людей. Я долго прожил среди взрослых. Я наблюдал их вблизи. Это мало улучшило мое мнение о них.

Когда мне встречался какой-нибудь взрослый, казавшийся мало-мальски разумным, я проверял на нем впечатление от рисунка номер 1, который всегда хранил. Меня интересовало, насколько этот взрослый понятлив на самом деле. Но всегда получал ответ; «Это шляпа». И тогда я не говорил с ними ни об удавах, ни о девственном лесе, ни о звездах. Я опускался до его уровня: говорил с ним о бридже, о гольфе, о политике и галстуках. И взрослого радовало знакомство со столь рассудительным человеком.

Так жил я одиноко, и мне не с кем было по-настоящему поговорить до аварии, постигшей меня шесть лет назад над Сахарой. Что-то сломалось в моем моторе. А так как со мной не было ни механика, ни пассажиров, то надо было попытаться произвести сложную починку самостоятельно. Дело шло о жизни и смерти. Запаса воды хватало едва на восемь дней.

В первый вечер я уснул на песке в тысяче миль от обитаемой земли. Я был оторван от всего более, чем потерпевший кораблекрушение на плоту посреди океана. Представьте же мое удивление, когда на заре меня разбудил странный тоненький голосок. Он произнес:

- Пожалуйста... нарисуй мне барашка!

Я вскочил, как если бы с ясного неба ударил гром. Хорошенько протер глаза. Огляделся. И увидел совершенно необыкновенного человечка, серьезно глядевшего на меня. Вот его портрет, лучший из тех, которые мне впоследствии удалось нарисовать. Мой рисунок, разумеется, куда хуже очаровательного оригинала. Но это не моя вина. Когда мне было шесть лет, взрослые помешали мне стать художником, и я так и не научился ничего рисовать, кроме удава в профиль и в разрезе.

Выпучив от удивления глаза, я уставился на представшее мне видение. Не забудьте, что я находился в тысяче миль от какого бы то ни было жилья! А между тем мой человечек не выглядел ни смертельно усталым, ни умирающим от изнурения, ни изнывающим от жажды. Он ничуть не походил на ребенка, затерявшегося среди пустыни. Когда ко мне вернулась способность говорить, я сказал ему:

- Что ты тут делаешь?

И он повторил совсем тихо, как говорят об очень важном деле:

- Пожалуйста... нарисуй мне барашка...

Когда загадочное так поразительно, невозможно не повиноваться. Как ни казалось мне это нелепым, за тысячу миль от жилья, в смертельной опасности, я вытащил из кармана листок бумаги и авторучку. Но тут же вспомнил: ведь я изучал главным образом географию, историю, арифметику и грамматику; и сказал (с некоторой досадой) маленькому человечку, что не умею рисовать. Однако он возразил мне:

- Ничего. Нарисуй мне барашка!

Я никогда не рисовал барашков и поэтому набросал один из рисунков, на которые только и был способен. Каково же было мое удивление, когда в ответ я услышал:

- Нет! Нет! Не надо мне слона в удаве! Удав очень опасен, а слон занимает много места. Мои владения так малы! Мне нужен барашек. Нарисуй мне барашка!

И я нарисовал.

Человечек внимательно взглянул на рисунок:

- Нет! Этот очень болезненный. Сделай другого! Я нарисовал другого.

- Ты же видишь... Это не барашек, а баран! У него рога...

Я нарисовал еще одного.

Он был отвергнут, как и предыдущие:

- Этот слишком старый! Я хочу, чтобы мой барашек долго жил...

Выведенный из терпения - следовало спешно приступить к починке мотора! - я набросал ящик.

- Это ящик. Барашек, которого ты требуешь внутри!

Но, к моему глубокому удивлению, лицо моего юного судьи засветилось от радости.

- Вот такого как раз я и хотел! Как ты думаешь, много нужно травы этому барашку?

- А что?

- Мои владения так малы...

- Хватит ему травы. Я дал тебе совсем маленького барашка.

Он наклонился над рисунком.

- Не такого уж маленького... Смотри! Он уснул. Вот как произошло мое знакомство с маленьким принцем.

Понадобилось немало времени, прежде чем я понял, откуда он. Маленький принц расспрашивал о многом, но, казалось, не замечал моих вопросов. Случайно оброненные им слова мало-помалу открыли мне все. Так, когда он впервые заметил мой самолет (я не могу нарисовать мой самолет: это чересчур сложно для меня), он спросил:

- Что это за штука?

- Это не штука. Это летает. Это самолет. Мой самолет.

И я с гордостью объяснил ему, что летаю. Тогда он воскликнул:

- Что? Ты упал с неба?!

- Да, - скромно признался я.

- Вот смешно-то!

- Значит, и ты явился с неба! С какой планеты?

Тайна его присутствия как бы озарилась светом, и я неожиданно спросил:

- Так ты с другой планеты?

Но он не ответил. Тихо качая головой, он рассматривал мой самолет.

- И то верно, на такой штуке вряд ли ты мог явиться издалека...

И он погрузился в раздумье, продолжавшееся довольно долго. Затем вытащил из кармана моего, барашка и сосредоточил все внимание на этом сокровище.

Представляете себе, как я был заинтригован этим полупризнанием о «других планетах»! Я старался выпытать у него как можно больше:

- Откуда ты, маленький человечек? Где «твои владения»? Куда ты собираешься унести барашка?

Задумчиво помолчав, он ответил:

- Удобно, что подаренный тобой ящик ночью может служить ему домиком.

- Разумеется! И если ты будешь хорошим мальчиком я подарю тебе веревку, чтобы привязывать его днем. И колышек.

Мое предложение, казалось, покоробило маленького принца.

- Привязывать? Что за чепуха!

- Но ведь если ты не привяжешь его, он будет бродить повсюду и потеряется...

Мой юный друг снова звонко рассмеялся.

- Куда же он денется?

- Куда-нибудь. Пойдет все прямо и прямо куда глаза глядят...

На это маленький принц Сказал:

- Какое это имеет значение? Мои владения так малы! - И, может быть, с некоторой грустью добавил: - Все прямо и прямо - далеко не уйдешь...

Вот так я узнал и вторую весьма важную подробность. Родная планета маленького принца была чуть больше обыкновенного дома!

в телескоп. Когда астроном открывает одну из них, то вместо названия он обозначает ее номером. Он называет ее, например: «Астероид 3251».

У меня есть серьезные основания думать, что Планета маленького принца-астероид Б 612. Астероид этот был замечен в телескоп всего лишь один раз - В 1909 году турецким астрономом.

Он тогда выступил с большим сообщением о своем открытии на одном Международном конгрессе по астрономии. Но никто не поверил ему из-за его костюма. Такая уж публика эти взрослые.

К счастью для репутации астероида Б 612, один турецкий диктатор под угрозой смерти заставил свой народ одеваться по-европейски. Элегантно одетый астроном выступил вновь со своим докладом в 1920 году. На этот раз все с ним согласились.

Если я вам изложил все так подробно об астероиде Б 612, если я доверил вам его номер, то это из-за взрослых. Взрослые любят цифры. Когда вы рассказываете им о каком-нибудь новом друге, они никогда не спросят о главном. Они никогда не скажут: «Какой у него голос? Во что он любит играть? Собирает ли он бабочек?» Они спросят: «Сколько ему лет? Сколько у него братьев? Сколько он весит? Сколько зарабатывает его отец?» И только тогда им покажется, что они его знают. Если вы говорите взрослым: «Я видел красивый дом с геранями на окнах и голубями на крыше...» - они не в состоянии представить себе этот дом. Им надо сказать: «Я видел дом который стоит сто тысяч». Тогда они восклицают: «Ах, как это красиво!»

Так, если вы им скажете: «Маленький принц не выдумка. Он был очарователен, смеялся и требовал барашка. А когда хочешь барашка, это значит, что ты существуешь», - они только пожмут плечами и назовут вас ребенком. Но если вы им скажете: «Планета, с которой он явился, - астероид Б 612», - это убедит их, и они оставят вас в покос со своими вопросами. Такая уж это публика! Не надо на них сердиться. Дети должны проявлять терпимость к взрослым.

Но мы-то, разумеется, понимаем жизнь, и что нам номера!»...

Образы, образы... чередуются, сменяются в мозгу автора - они и прозрачны и в то же время подернуты поэтической дымкой, как это бывает во сне или в грезах наяву. Подобно многим большим художникам пера (вспомним Пушкина, Лермонтова, Гоголя), Антуан испытывает потребность воплотить их не только в словах, но и зафиксировать в красочных рисунках, чтобы они не исчезли, не растворились. Но это трудно, ох, как трудно! Набрасывая образы своей сказки, им части прибегал к зарисовкам с натуры. Зашедшему к нему во время работы приятелю он вдруг говорил:

«О, будьте так любезны, растянитесь на животе! Нет, не так. Согните ноги в коленях и вскиньте их вверх... До чего же трудно рисовать!..»

Результатом такой работы явилось то, что рисунки удивительно гармонично сочетаются в произведении со словесными образами, создавая редкое единство и пластичность целого.

Несмотря на душевную боль, которую не могли не вызывать развороченный ворох воспоминаний и толпящиеся перед внутренним взором образы, Антуан, по свидетельству навещавших его в это время друзей, работал над «Маленьким принцем» с огромным увлечением. Он как бы отводил душу.

«Я был у него в Лонг-Айленде в большом доме, который он снимал с Консуэло в то время, когда писал „Маленького принца“, - вспоминает Андре Моруа. - Работал он по ночам. Вечером, после обеда, он становился разговорчивым, рассказывал что-нибудь, пел, шутил, показывал карточные фокусы. Около полуночи, когда другие шли спать, он садился за письменный стол. Я засыпал. Часа в два ночи меня будили голоса на лестнице - возгласы: „Консуэло! Консуэло!.. Я голоден... Сделай мне яичницу“. Консуэло спускалась. Окончательно проснувшись, я присоединялся к ним, и снова Сент-Экс много и хорошо говорил. Утолив голод, он опять садился За работу, а мы с Консуэло пытались задремать. Ненадолго. Не проходило и двух часов, как дом оглашался криками: „Консуэло! Мне скучно. Спустись, сыграем партию в шахматы!“ Затем, когда мы были снова в сборе, он читал нам то, что только что написал, а Консуэло, сама поэт, предлагала ему разные Остроумные варианты...»

«... Я хотел бы сказать, - пишет Сент-Экзюпери, - жил-был однажды маленький принц. Он жил на планете чуть побольше, чем он сам. И ему нужен был друг: для тех, кто понимает жизнь, так было бы куда правдоподобнее...»

Да, возможно, он так бы и сказал, но Антуан еще, хочет верить, он еще не утерял своей жизнерадостности, своего врожденного оптимизма - и из-под пера его рождается уже знакомый по «Земле людей» и все же совершенно обновленный образ мудрого фенека. И, как и там В пустыне, когда он умирал от голода и жажды, этот образ заставляет его глубже проникнуть в суть вещей.

«Тут-то и появилась лиса.

- Здравствуй! - сказала лиса.

- Здравствуй! - вежливо отвечал маленький принц. Он обернулся, но не заметил никого.

- Я здесь, - раздался голос из-под яблони.

- Кто ты? - спросил маленький принц. - Ты так красива...

- Я лиса, - отвечала лиса.

- Поиграй со мной! - предложил маленький принц. - Мне так грустно...

- Вот как! Прости, - сказал маленький принц.

Но, подумав немного, добавил:

- Что значит «приручить»?

- Ты не здешний, - сказала лиса. - Что ты ищешь?

- Я ищу людей, - отвечал маленький принц. - Что значит «приручить»?

- У людей, - сказала лиса, - есть ружья. И они охотятся. Это большая помеха! Они разводят кур. Только этим они и интересны. Ты ищешь кур?

- Нет, - отвечал маленький принц. - Я ищу друзей. Что значит «приручить»?

- Это давно забытое дело, - молвила лиса. - Это означает «создавать узы»...

- Создавать узы?

- Конечно, - отвечала лиса. - Пока ты для меня лишь маленький мальчик, подобный ста тысячам таких же маленьких мальчиков. Ты мне не нужен. И я тебе не нужна. Я для тебя лишь лиса, подобная ста тысячам таких же лис. Но если ты меня приручишь, мы станем друг другу нужны. Ты будешь для меня единственным в своем роде на всем свете. Я буду для тебя единственной в своем роде на всем свете...

- Я начинаю понимать, - сказал маленький принц. - Есть одна роза... Мне кажется, она меня приручила...

- Возможно, - молвила лиса. - Всякое случается на Земле.

- О! Это не на Земле! - отвечал маленький принц.

Лиса казалась весьма заинтригованной.

- На другой планете?

- Да.

- А на этой планете есть охотники?

- Нет.

- Вот это интересно! А куры?

- Нет.

- Ничто не совершенно! - вздохнула лиса. Однако она тут же вернулась к своей прежней мысли: - Жизнь моя однообразна. Я охочусь за курами - люди охотятся за мной. Все куры похожи одна на другую, и все люди схожи. Поэтому я малость скучаю. Но если ты приручишь меня, жизнь моя как бы озарится солнцем. Я буду узнавать звук шагов, отличный от всех других. Другие шаги заставляют меня зарыться в землю. Твои - вызовут меня, как музыка, из норы. Взгляни! Видишь там хлеба на полях? Я не ем хлеба. Пшеница мне ни к чему. Поля пшеницы мне ничего не говорят. И это грустно! Но у тебя золотистые волосы. И это будет так пре-, красно, когда ты меня приручишь! Золотистая пшеница будет напоминать мне о тебе. Я полюблю шелест ветра в пшеничных колосьях...

- Пожалуйста... приручи меня!-сказала она.

- С удовольствием! - отвечал маленький принц. - Но у меня мало времени. Мне надо найти себе друзей и еще столько познать!

- Познаешь, только когда приручаешь, - молвила лиса. - Людям некогда и нечего больше познавать! Они покупают у торговцев все готовое. Но торговцев друзьями не существует, и у людей нет больше друзей. Если хочешь иметь друга, приручи меня!

- Что нужно для этого делать? - спросил маленький принц.

- Надо быть очень терпеливым, - отвечала лиса. - Сначала ты сядешь поодаль от меня, вот так, на траву. Я буду следить за тобой уголком глаза, а ты будешь молчать. Речь - источник недоразумений. Но с каждым днем ты сможешь подсаживаться все ближе и ближе...

И маленький принц явился на следующий день.

- Было бы лучше приходить всегда в том же часу, - сказала лиса. - Если, например, ты будешь являться в четыре пополудни, с трех я уже начну радоваться. Чем ближе будет час твоего прихода, тем все счастливее я стану. В четыре часа я начну уже сгорать от нетерпения и беспокойства. Я открою цену счастья! Если же ты будешь приходить, когда придется, я никогда не буду знать, на какой час настроить сердце... Нужна обрядность.

- Что такое «обрядность»? - спросил маленький принц.

девушками. Поэтому четверг - прекрасный день! Я совершаю прогулку до виноградника. Если бы охотники плясали каждый день, все дни походили бы один на другой, и у меня не было бы каникул.

Итак, маленький принц приручил лису. И когда стал приближаться час расставания:

- Ах!.. Я заплачу... - вымолвила лиса.

- Ты сама виновата, - сказал маленький принц. - Я желал тебе только добра, но ты захотела, чтобы я тебя приручил...

- Конечно, - сказала лиса.

- Конечно, - вымолвила лиса.

- Вот ты ничего и не выиграла!

- Выиграла, - отвечала лиса. - А цвет пшеницы? - И она добавила: -... Я открою тебе один секрет. Он очень прост: хорошо видишь только сердцем. Главное скрыто от глаз».

И в то же время, какая внутренняя трагедия звучит в одиноком крике в человеческой пустыне когда маленький принц появляется на Земле:

«Маленький принц поднялся на высокую гору. Единственные горы, которые он когда-либо видел, были три доходившие ему до колен вулкана. „С такой высокой горы, - подумал он, - я разом увижу всю планету и всех людей...“ Но он не увидел ничего, кроме остро отточенных скалистых игл.

- Здравствуйте! - сказал он на всякий случай.

- Кто вы? - спросил маленький принц.

- Кто вы... кто вы... кто вы... - отвечало эхо.

- Я одинок... я одинок.. я одинок... - отвечало эхо».

Людям, стремящимся непременно раскрыть аллегории и спорящим: «Роза - это Консуэло!» - «Нет, это Франция!» - «Лиса - это дружба!» - «Нет, это подруга». - «Нет, это Леон Верт». - «Баобаб - это зло вообще?» - «Нет, это фашизм» и т. д. и т. д., - можно смело ответить: «Да, вы правы, вы все правы. Эта аллегорическая сказка дает возможность читателю наполнить каждое слово текста наиболее близким ему содержанием, облечь каждый образ в, реальную форму. Ибо внутреннее содержание этих форм - непосредственное отражение жизни».

Однако трудно все же отказаться от мысли, что маленький принц-это сам Сент-Экс, Хотел или не хотел того автор, но лучше всего он как бы воплотил и охарактеризовал самого себя. И разве не основной урок жизни заключается для него в простых словах, вложенных в уста маленького принца:

«- Люди у тебя на Земле, - сказал маленький принц, - выращивают пять тысяч роз в одном саду... и не находят того, чего ищут...

- А между тем то, чего они ищут, можно бы найти в одной-единственной розе или в глотке воды...

- Конечно, - ответил я.

И маленький принц добавил:

- НО ГЛАЗА СЛЕПЫ, НАДО ИСКАТЬ СЕРДЦЕМ!»

«Маленький принц» - это своего рода завещание идеалов, кодекс чистой морали.

«Нужно суметь прочесть в простых словах этой сказки много настоящей боли, - говорит Пьер Дэкс, - самую душераздирающую драму, когда-либо выпавшую на долю человека. Требования, предъявляемые Сент-Экзюпери к людям, слишком велики, чересчур возвышенны для общества, в котором он жил...»

«Будь я верующим, я стал бы монахом»

В статье «Сент-Экзюпери в Америке», опубликованной в номере журнала «Конфлюанс», целиком посвященном писателю, журналист Пьер де Ланюкс часто встречавший его в Нью-Йорке, пишет:

«... невыносимая тревога и страдание были его уделом в продолжение всего времени, что он провел в США. Словами не выразить всю глубину я силу его страдания. Он искал человеческой близости, чтобы излить свою душу, и не находил подходящих собеседников. Тогда он выискивал очередную жертву и буквально встряхивал ее и топтал словами по любому поводу... И все же ошибочно было бы думать, что он не искал, что любить, чем восхищаться. Однако в 1941 году в Нью-Йорке все достойное восхищения было глубоко сокрыто от глаз».

«Пусть лучше, - говорит В., - гибель для всех французских детей, чем поражение Англии». «Я была бы весьма горда, - сказала мне одна бездетная сорока, - будь у меня во Франции дети и узнай я, что они умирают от голода». Но когда французские дети умирают, с ними умирает и Франция. Во имя чего? Ради других? Это чисто эмигрантская небрежность пользоваться такими легковесными формулами, как если бы они говорили: «Передайте мне горчицу» или «Сегодня тепло»...

Круг знакомых, который создался у Сент-Экса в Америке, весьма ограничен, так как он не говорил по-английски. Он всегда упорно отказывался изучить этот язык, и, думается, продолжительное пребывание в США ничуть не повлияло на него, он так и не научился английскому. По словам подруги, подтверждаемым также одним из его друзей, Жоржем Пелисьс, Антуан, когда к нему приставали с этим, отвечал: «Я не хочу говорить на других языках. Нельзя хорошо писать на каком-либо языке, если пользуешься несколькими». Возможно, он так и отвечал. Но Сент-Экс любил сбивать с толку собеседника, давать самые неожиданные ответы. Да, может быть, он и на самом деле так думал в момент, когда отвечал. Однако в «Послании заложнику» он пишет, что говорит по-испански. Вероятно, он научился этому языку в Аргентине. Возможно, и Консуэло сыграла в этом известную роль. Правда, во время военной службы в Страсбурге он писал матери, что «изучает язык». Конечно, немецкий. Но так никогда и не научился говорить на нем. Вероятнее всего предположить, что Сент-Экзюпери, как и многие французы, очень тяжело усваивал иностранные, в особенности не латинские, языки, и если даже научался чему-нибудь, то все же с необыкновенными затруднениями пользовался своими знаниями. А оказаться в неравных условиях со своим собеседником он тоже не хотел. Лишенный высокомерия, Антуан, как уже известно, был застенчив, по-детски самолюбив и не любил уступать никому ни в чем. Так, например, он страшно не любил проигрывать. Поэтому он предпочитал всегда игры, в которых могли проявиться его естественные дарования, знание человеческой психологии, интуиция, наблюдательность, умение мыслить. И не любил те игры, которые были рассчитаны в первую очередь на память.

ему и были бы рады принимать у себя столь популярного в Америке писателя. Американцам он импонировал не только как писатель, но и как человек, всем своим обликом, манерой держаться. Он очень прост в обращении и непритязателен. Зимой и летом он выходил без пальто и шляпы, в одном пиджачке, со старым теплым шарфом вокруг шеи. А зимы в Нью-Йорке довольно суровые. Кстати, такой же развевающийся шарф - характерная деталь туалета маленького принца в изображении самого автора.

Американский репортер описывал Антуана без прикрас следующим образом:

«По внешнему виду он, пожалуй, простоват: более шести футов ростом, с круглым лицом, выразительным, но не отличающимся тонким рисунком ртом, с редкими волосами на голове и нахально вздернутым носом. Но у него замечательные руки, столь же изящные и красноречивые, как и его речь. Пожатие руки, которым он приветствует друга, - французы вообще расточительны на рукопожатия-такое крепкое, что чувствуешь, он может вырвать руку».

Другой репортер писал:

«Он передвигается на манер пеликана - неуклюже и как бы сам испытывая неловкость».

«Он любит писать, говорить, петь, играть, рассуждать о смысле вещей, хорошо есть, привлекать к себе внимание, ухаживать за женщинами», - пишет третий.

Все эти и подобные им описания при всей их аляповатости в общем довольно правильно рисуют внешний облик Антуана. Вместе с тем они говорят о большом интересе, проявляемом американцами к Сент-Экзюпери.

«Правда, - пишет журналист Рене Деланж, - американцев удивляло, что такой здоровый, крепко сложенный человек не занимается никаким спортом. Когда, например, он выезжал за город, то просто любил посидеть под каким-нибудь деревом. Впрочем, он ненавидел прогулки».

В 1942 году к Антуану из Франции приезжает Консуэло - подруга возвращается во Францию. Опять начинается суматошная жизнь. Материально он теперь обеспечен, как никогда. Успех его книг в США превзошел все ожидания. Никогда он не был так популярен и во Франции.

Он тратит деньги, не считая. Старается удовлетворить прихоти своей сумасбродной жены, которой хочется блистать. Но и сам он, как мы знаем, никогда не считал деньги, не отличался расчетливостью. Суматошная жизнь после небольшого периода относительного спокойствия взвинчивает его, дает необходимый ему импульс для напряженной творческой работы и в то же время глушит горе, позволяет иногда забыть о своем моральном одиночестве. Помимо уже названных произведений, он в это время снова усиленно работает над «Цитаделью» - наговаривает в диктофон ленту за лентой.

Близкие отношения Сент-Экс поддерживает лишь с очень немногими людьми: Пьером Ланюксом, Льюисом Галантиром - своим переводчиком, Бернаром Ламоттом - иллюстратором американского издания «Земли людей» («Уинд, санд энд старс») и «Военного летчика» («Флайт ту Аррас»), доктором Лебо - своим постоянным партнером в шахматы.

Как замечает генерал Шассэн: «Он вообще не терпел равнения по низшему уровню, всего того, что ведет к ослаблению дифференциации, необходимой для возникновения нового человека. Ибо он создал собственную философию - приложение к метафизике биологической теории мутаций, - философию внезапного возникновения. „Чем выше восходит существо по лестнице жизни, - говорил он часто, - тем более оно дифференцируется. Дифференциация не только не противоречит единству, а, наоборот, способствует ему. Посмотрите на дерево: что может быть более дифференцированно и в то же время едино и неделимо? Человек страдает от несоответствия в настоящее время своих новых материальных возможностей и своих интеллектуальных средств, которые отстают. Необходимо заново осмыслить современный мир, сделать для XX века то, что Аристотель и святой Фома сделали для своего времени...“

«Эластичные понятия, деформирующиеся в зависимости от предмета, к которому они прилагаются, не позволяют мне мыслить», - говорил Антуан.

«Понятия, которыми пользуешься, дабы что-либо выхватить из вселенной, надо иметь возможность в первую очередь сопоставить с выхваченным предметом. Они должны быть либо проверены, либо опровергнуты. Но они вовсе не должны являться слепком с предмета...»

Часто встречается Антуан и с Пьером Леконтом де Нуи, с которым познакомился еще во Франции через Хольвека. Можно с уверенностью сказать, что беседы с этим ученым - биофизиком и философом, автором книг «Время и жизнь», «Человек и наука», «Будущее разума», «Достоинство человека», близким по воззрениям к Тэйяру де Шардэну, Алексису Каррелю и Жану Ростану, не прошли для Сент-Экзюпери бесследно и, несомненно, наиболее полно выражены в записях-заготовках для «Цитадели». Между этими двумя столь разными по характеру людьми существовала большая общность взглядов на величайшие проблемы человечества, и в особенности их сближала вера в замечательное будущее человека и его великое восхождение.

Бывал у Сент-Экзюпери и Андре Моруа. Но близости между ними так и не возникло. Маститый писатель и академик был весьма шокирован, как он в этом позже признался, широким образом жизни своего соотечественника и в особенности огромными апартаментами, которые тот занимал на двадцать первом этаже дома 240 по Сентрал Парк Аут, с террасой и видом на Гудзон и его роскошные набережные. Возможно, на отношении Моруа сказалась известная доля зависти к успеху «молодого» собрата по перу. Правда, мадам Леконт де Нуи-американка по происхождению - тоже писала впоследствии о Сент-Экзюпери: «В нем сочетался подлинный и глубокий мистицизм с большой жаждой плотских наслаждений при полной безответственности в обыденной жизни; и это как-то сбивало с толку того, кто мало его знал».

Однако, как показывает это замечание, этой ревностной американской католичке вряд ли было вдомек, насколько «подлинный и глубокий мистицизм», приписываемый ею Сент-Экзюпери, не имел ничего общего с его взглядами. И, думается, вряд ли приходится придавать большой вес ее свидетельству, во всяком случае, в той части его, где она пытается говорить о воззрениях Сент-Экзюпери и давать оценку его поведения.

«Большинство католических критиков приняло без оговорок многие высказывания Сент-Экзюпери и даже использовало многие его формулировки. Другие пытались все же выяснить, каковы же на самом деле его религиозные взгляды, и задавали друзьям писателя до чрезвычайности наивные вопросы. Задавать их могут лишь те, кто ничего не понял в его произведениях... В последние месяцы своей жизни Сент-Экс часто повторял: „Будь я верующим, я стал бы монахом“.

В свой блокнот Антуан заносит:

«Безнадежно любить - это не безнадежно. Это значит, что сближаешься в бесконечности - и звезда в пути не перестает светить. Можно давать, давать, давать! Удивительно, я не способен быть верующим. А ведь любовь к богу безнадежна... Мне бы это совсем подошло. Монастырь - и григорианская литургия...»

неотступно преследующие его проблемы: моральное одиночество, клевета его недругов, жажда во что бы то ни стало участвовать в борьбе за освобождение родины. Участвовать!..

Светлыми моментами в его жизни в этот период являются телефонные звонки подруги. Несколько раз в рабочей спецовке она переходит швейцарскую границу, чтобы позвонить Антуану.

***

«Маленький принц» вышел из печати и появился на книжных прилавках 6 апреля 1943 года, но Сент-Экс уже не присутствует при его триумфальном шествии по Соединенным Штатам Америки, В марте того же года он высаживается с доставившего его американского военного транспорта в Алжире. В то время запретить ему вернуться на французскую землю де Голль все же не мог. О том волнении, которое охватило Антуана при этом, нам красноречиво повествует прибывший почти одновременно с ним в Алжир, но из континентальной Франции, один из руководителей подпольной группировки Сопротивления «Комба», Гилэн де Беннувиль:

«Во время моей первой трапезы в Алжире за столом в скромном домике в Гусейн Дее собралось пять человек: Анри Фрэнэй, наш хозяин, Бертэн Шеванс, который, как и я, только что прибыл из Франции, Сент-Экзюпери в летней летной форме и Фернан Тренье, в то время комиссар авиации Национального французского комитета освобождения. Шеванса и меня не ожидали на этом обеде. В самом деле, поводом к нему послужило высказанное Сент-Экзюпери (заканчивавшего свою тренировку в качестве летчика-истребителя) желание встретиться с Гренье, и просить министра не задерживать его отправку на фронт. Сент-Экс рассчитывал на влияние и дружеские чувства к нему Гренье. Он вкладывал столько души и настойчивости в свою просьбу, что очень скоро убедил министра.

Итак, мы все пятеро сидели за столом в прохладном сумраке комнаты, ставни которой были закрыты с зари... Шеванс и я рассказывали последние новости...

наших радостях, а также и главным образом о наших нуждах, о необходимом нам снаряжении...

Волнение наше все возрастало и скоро достигло такого уровня, что ни один из нас, да, ни один из сидящих за столом уже не мог сдержать слез. Позабыты были условности, приличие...

Сент-Экзюпери смотрел на нас своим живым, глубоким взглядом, и крупные слезы катились по его щекам. Иногда на его одухотворенном лице, где мужественность не стерла, а скорее подчеркивала какое-то сияющее и, заметим, чисто детское обаяние, проскальзывала улыбка. И тогда он задавал какой-нибудь вопрос, а затем другой, вызванный нашим ответом, и, наконец, третий, отвлекавший нас всех от проблем, в которых мы увязли. При этом он с каждым разом все полнее вырисовывал перед нами картину тех событий, участниками которых мы являлись. Слово и еще слово, и с его помощью эти события занимали свое место на общем полотне и все становилось нам ощутимее и ощутимее.

Да мы теперь лили горячие и сладкие слезы. И мы уже больше не говорили. На пороге решающих битв за свободу на нас снизошла какая-то благодать. Она наполняла нас любовью. Разумеется, каждый из нас и так хорошо знал, что он любит Францию. Но вот без единого лишнего слова все было высказано. Одна улыбка, братская улыбка Сент-Экзюпери, который так мучился все эти годы своей оторванностью от нас, волшебным светом озарила нашу борьбу, наше отчаяние, наши надежды... И теперь мы радовались, радовались, и сердца наши полнились нежностью...»