Приглашаем посетить сайт

Михальская Н. П.: Пути развития английского романа 1920-1930-х годов.
Вирджиния Вульф

Вирджиния Вульф

С развитием модернистского романа в Англии связано также и имя Вирджинии Вульф. Глава «психологической школы», смелый экспериментатор, Вульф исчерпала до предела возможности модернистского психологического романа, продемонстрировав всей логикой развития своего творчества не только разнообразие его возможностей, по и вполне очевидную ограниченность и нежизнеспособность.

Вирджиния Вульф (1882–1941) родилась в Лондоне в семье известного критика, философа и ученого Лесли Стефена. Среди своих современников Лесли Стефен был одним из наиболее образованных англичан. Человек блестящей эрудиции, разносторонних и фундаментальных знаний, он посвятил себя деятельности журналиста, критика и издателя. За свою жизнь Л. Стефен написал несколько десятков томов критических статей и биографий выдающихся английских писателей, философов, историков. Его перу принадлежат фундаментальный труд — «История английской мысли в восемнадцатом веке» и знаменитый «Словарь национальных биографий». В его доме бывали многие выдающиеся писатели, ученые и художники. Семья Лесли Стефена жила в атмосфере широких культурных интересов.

После смерти отца Вирджиния Стефен вместе со старшей сестрой Ванессой и братьями Тоби и Андрианом поселилась в одном из домов знаменитого в Лондоне района Блумсбери, заселенного писателями, критиками, художниками. Начинается новый и очень важный период ее жизни, связанный с возникновением в 1908 г. так называемой «группы Блумсбери», объединявшей кружок молодежи из среды рафинированной буржуазной интеллигенции, куда входили: критик и эссеист Литтон Стрэчи, художник Клив Белл, журналист Леонард Вульф, писатель Эдвард Морган Форстер, искусствовед Роджер Фрай, художник Дункан Грант и др. Центром группы был дом Стефенов. Здесь, в спорах о литературе и искусстве, оформились принципы философии и эстетики блумсберийцев, оказавшие определяющее влияние на формирование эстетических взглядов Вирджинии Вульф и на се дальнейшее творчество. В 1912 г. Вирджиния Стефен стала женой Леонарда Вульфа — известного журналиста, выступавшего со статьями по вопросам колониальной политики Британской империи. Его перу принадлежит роман «Деревня в джунглях». Леонард Вульф не был настроен резко оппозиционно по отношению к официальному курсу международной британской политики, по порабощение народов колониальных стран он осуждал.

Стефеном Спендером, писательницей Эли-забет Бауэн, знатоком античности Дикинсоном.

Впервые в печати Вирджиния Вульф выступила на страницах литературного приложения к газете «Таймс». Здесь были опубликованы ее ранние критические статьи. Литературным критиком и обозревателем этого издания она оставалась до конца жизни.

Круг интересов блумсберийцев был широк. Некоторые из них занимались логикой и математикой, интересовались проблемами политической экономии, некоторые изучали историю, увлекались живописью. Интересы Вирджинии Вульф и Эдварда Моргана Форстера[25] были сосредоточены в области литературы и литературной критики. Впрочем литературные проблемы и изобразительное искусство волновали всех блумсберийцев. Именно поэтому такой интерес у всех членов группы «Блумсбери» вызвало появление в ней в 1910 г. известного критика-искусствоведа Роджера Фрая. Роджер Фрай был заметной фигурой в культурной жизни Лондона тех лет. В ноябре 1910 г. он принял участие в организации первой в Лондоне выставки художников-импрессионистов — «Мане и постимпрессионисты». Появление картин Ван-Гога, Сезанна, Матисса и других в выставочных залах подавляющим большинством посетителей было воспринято как насмешка и дерзкий вызов общепринятым вкусам. Публика была возмущена. Что же касается блумсберийцев, то они сразу же объявили себя поклонниками импрессионизма, а Роджер Фрай стал одним из его первых истолкователей в Англии. В круг блумсберийского содружества он был безоговорочно принят на правах старшего наставника и учителя.

Члены группы «Блумсбери» были единодушны в своей точке зрения на искусство, считая его самой важной стороной жизни общества, высшим проявлением возможностей человека. Причем, как это подчеркивает в своей книге английский критик Джонстон[26], было бы несправедливо упрекать блумсберийцев в понимании искусства как явления, доступного лишь узкому кругу избранных. В этом смысле они не были снобами. Наоборот, субъективно они стремились расширить сферу воздействия и ей кусства на жизнь общества, ознакомить общество с произведениями великих художников. Однако никто из блумсберийцев вопроса о приобщении народа к искусству, разумеется, не ставил. Вопрос об этом никогда и не возникал в их среде. Их замкнутость в сфере сугубо интеллектуальных категорий, весьма далеко отстоящих от животрепещущих проблем эпохи, была очевидна. И не случайно начало первой мировой войны было для них полной неожиданностью. Она разразилась в момент, когда блумсберийцы были погружены в мечты о новом Ренессансе. Мир кричащих социальных противоречий и несправедливости был скрыт от их взоров, устремленных к искусству, которое одно и могло, по их глубокому убеждению, усовершенствовать жизнь людей. Однако было бы неверно говорить об аполитичности блумсберийцев. Джонстон отмечает, что «их политические взгляды простирались от либерализма на правом фланге «Блумсбери» до социализма на левом»[27]. Но социалистические идеалы даже такого наиболее радикально настроенного человека, как Леонард Вульф, не выходили за рамки реформизма и недовольства некоторыми сторонами колониальной политики. Склонность блумсберийцев разрешать большие вопросы искусства в полной отчужденности от общественно-политической жизни современной им эпохи была характерной чертой блумсберийцев. Но вместе с тем блумсберийцы вовсе не были склонны сжигать за собой корабли викторианской Англии, они, по словам Джонстона, мечтали лишь о некоторых усовершенствованиях в убранстве комнат старого викторианского дома, об освобождении их от ненужного хлама. Порывать с прошлым, с основами буржуазной Англии никто из них не хотел. Существующие порядки не вызывали со стороны блумсберийцев сколько-нибудь решительных возражений. Их волновали только судьбы искусства, которое они рассматривали в отрыве от социально-общественных порядков и отношений. Они предавались абстрактным мечтам об обществе, в котором художники, писатели, критики обретут необходимую для их творчества духовную и материальную свободу. Они свято верили в то, что искусство — первейшее и необходимое условие существования цивилизации, и стремились к его распространению. Практически это вылилось в организацию Леонардом и Вирджинией Вульф издательства Хогарт-Пресс, в чтение лекций об искусстве Роджером Фраем.

Блумсберийцы разработали систему этических принципов, которым, по их убеждению, должен следовать каждый «истинно цивилизованный» человек XX столетия. Они решительно отвергали столь характерное для буржуазных слоев викторианской эпохи лицемерие, притворную стыдливость, напыщенность и многословие, прикрывающие корыстолюбие и трезвый практицизм. Награды и титулы были преданы в их среде осмеянию.

в беседе и дискуссии. Блумсберийцы провозгласили равноправие мужчины и женщины в обществе, не доводя, однако, этого требования до постановки вопроса о политическом равноправии женщин, оставаясь, таким образом, и в данном случае приверженцами традиции и весьма умеренными в своих требованиях интеллигентами-буржуа.

При определении характера взглядов и позиций блумсберийцев прочно укрепился термин «высоколобые» (или «высокобровые» — high brow). Он вполне закономерен и очень точно выражает замкнутость блумсберийцев в кругу сугубо интеллектуальных проблем, изолированность этого небольшого кружка, стремление его членов смотреть на себя как на людей избранных: служение искусству, которому они себя посвятили, рассматривалось ими как своего рода священный ритуал. Джонстон отмечает, что искусство для них стало религией и что в их вере в его непреходящие ценности было нечто мистическое[28].

Блумсберийцы демонстративно бросали вызов вульгарности, меркантилизму, пошлости и ограниченности, но при этом они явно свысока взирали на все и на всех, а пороки рядового буржуа-обывателя были склонны приписывать всем и вся. И этот взгляд свысока, это демонстративное противопоставление «интеллектуального» подхода к жизни «утилитарному» порождали пренебрежительное отношение к насущным запросам реальной действительности и, естественно, неуклонно вели блумсберийцев и к замкнутости в сфере «искусства для искусства» и к присущему им холодному и бесстрастному экспериментаторству, которое лишало искусство его жизненного содержания, а тем самым и большого общественного смысла. Однако при всем этом не следует забывать, что сами члены группы «Блумсбери» истолковывали термин «высоколобые» совсем иначе. Для них в определении «high brow» скрывался глубокий смысл: этим словом они обозначали человека, который, по словам Вирджинии Вульф, отличается высокоразвитыми умственными способностями и живет в сфере интеллектуальных интересов; для него идея важнее жизненного благополучия[29]. К числу «высоколобых» ВирджинияВульф относит Шекспира и Диккенса, Байрона и Шелли, Китса и Шарлотту Бронте.

Эстетические принципы блумсберийцев сложились под определяющим воздействием идеалистической философии Д. Э. Мура. Его книга «Principia Ethica», вышедшая в самом начале века (1902 г.), была воспринята блумсберийцами как откровение. Вслед за Муром блумсберийцы считают истинно ценным лишь то, что прекрасно. Следуя принципам Мура, Роджер Фрай утверждает, что истинное произведение искусства должно быть «замкнутым в самом себе миром», оно тем совершеннее, чем в большей степени «вбирает» в свои рамки зрителя или читателя и чем в большей степени включает его в свой мир. Специфическая особенность искусства заключается, по Фраю, в том, что оно способно передавать своеобразие явлений, которое ничем помимо него передано быть не может; искусство — это нечто совершенно отличное от окружающей нас повседневной действительности, и для того чтобы правильно понять и оценить произведение искусства, следует «выключить себя полностью из окружающей действительности», ибо в нашей повседневной жизни мы воспринимаем предметы лишь с их практической стороны, а подчас вызванные тем или иным явлением эмоции мешают понять его истинную сущность. Это требование «отчуждения» себя от жизни для того, чтобы постигнуть истинную красоту и ценность произведения искусства, которое, в свою очередь, представляет собой изолированный от окружающего и замкнутый в самом себе мир — одна из характерных особенностей идеалистической эстетики блумсберийцев. В их представлении основная задача искусства заключается в том, чтобы передать своеобразие «воображаемой жизни»; искусство должно быть совершенно свободным от требований и запросов реальной действительности, и устанавливать какие бы то ни было связи между искусством и тем, что происходит в жизни, совершенно неправомерно. Мир искусства — это мир эмоций, богатого воображения, бесконечных ассоциаций, это умение тонко передать мгновенное впечатление и бег времени, бесконечное разнообразие ощущений.

Высоко ценя живопись постимпрессионистов, Роджер Фрай особенно восхищается мастерством Сезанна, полотна которого великолепно передают сложную гамму настроений.

в своем стремлении создать точную копию предмета они забывали о главном — о раскрытии связи между этим предметом и окружающим миром. Но искусство самих блумсберийцев являло собой иную крайность. Им претит грубая «материальность» произведений натуралистов, но сами они в еще меньшей степени способны раскрыть связь и взаимодействие явлений действительности. Увлекаясь предельно точным воспроизведением потока сознания и передачей сложной мозаики эмоций, мимолетных ощущений, они демонстративно отказываются от проникновения в сущность явлений и порождающих их причин. Роджер Фрай утверждает, что исследовать причины явлений и их следствия — это дело ученого. Задача художника заключается в ином: в раскрытии гармонии ощущений. Сущность явления, процесс развития действия, переданный в зримых, реально очерченных образах, не должны, по его мнению, интересовать писателя. Свою основную задачу он должен видеть в том, чтобы выяснить, каким образом те или иные события преломляются в сознании героя, каков комплекс его эмоций и ощущений.

Блумсберийцы стремятся возвести сложное и хрупкое здание, отличающееся текучестью архитектурных форм, без достаточно прочного фундамента. Джонстон очень точно формулирует одно из основных положений эстетики блумсберийцев: искать «форму для выражения чувств»[30].

Особенно большими возможностями в этом плане располагает жанр психологического романа. Именно поэтому он и пользовался такой популярностью в среде блумсберийцев. К психологическому роману обращается Вирджиния Вульф; большое внимание психологическому анализу уделяет в своих биографических очерках Литтон Стрэчи.

Среди высказываний блумсберийцев об искусстве, о творческом процессе и основных закономерностях его развития довольно часто встречаются замечания о соотношении искусства и действительности, и, разумеется, характер этих замечаний очень важен для понимания сущности занимаемых блумсберийцами позиций. Вирджиния Вульф пишет, что писатель имеет возможность быть ближе к реальности, чем остальные люди. Его задача заключается в том, чтобы открывать ее, суммировать и доносить до нас. В этом ее убеждает чтение «Лира», «Эммы» и «В поисках утраченного времени». Чтение этих книг она сравнивает с операцией, очищающей наши чувства: после нее начинаешь видеть все более отчетливо: как будто мир освободился от скрывавшей его пелены и обрел жизнь.

Литтон Стрэчи отдает себе отчет в том, что художник должен пристально всматриваться в бесконечное разнообразие природы. И все же для писателей-блумсберийцев эти утверждения являются лишь декларациями. Об изображении реальной жизни они помышляют меньше всего. Для Вирджинии Вульф передать реальность — это значит передать мир чувств, заставить читателя проникнуться настроениями героя, заставить его увидать игру света, услышать симфонию звуков, ощутить дуновение ветра. Характер ее творчества очень точно определил Э. М. Форстер: «… оно ни о чем, оно само — нечто». Стремясь к раскрытию психологических процессов, В. Вульф убеждена вместе с тем в непознаваемости внутреннего мира человека; он остается для нее величиной иррациональной.

«Блумсбери», а ее деятельность критика служила задачам их развития. В период 20 — 30-х годов Вульф была одним из крупных критиков модернистского лагеря. Ее перу принадлежат многочисленные статьи и очерки о мастерах прошлых веков и о современных ей писателях. Было бы неверно утверждать, что Вирджиния Вульф как одна из представительниц модернистской литературы не признает традиций национальной английской культуры. Ее статьи о крупнейших писателях XVIII и XIX веков свидетельствуют о большом интересе писательницы к своеобразию их мастерства. Вместе с тем нельзя не отметить односторонний подход Вирджинии Вульф к опыту больших художников прошлого, который она оценивает сквозь призму своих, весьма ограниченных, эстетических принципов. Поэтому поэзию Шелли ей кажется возможным рассматривать в отрыве от его политической борьбы, а поэзию Байрона признавать скучной и трудной для восприятия из-за обилия содержащихся в ней идей.

В творчестве художников прошлого и настоящего она выделяет лишь те черты, которые отвечают задачам раскрытия «мира эмоций и чувств». Из всех писателей XVIII века особый интерес для нее представляет Стерн. Она восхищается той смелостью, с которой он нарушает традиционную форму романа, ее привлекает стиль Стерна, то совершенно особое, как бы не поддающееся контролю, свободное построение фраз, которое близко к разговорной речи и способно передать движение мысли, ее неожиданный поворот. «Благодаря этому необычному стилю, — пишет В. Вульф, — книга («Сентиментальное путешествие». — Н. М.) становится полупрозрачной… И мы, насколько это возможно, приближаемся к жизни»[31].

Из романистов XIX века В. Вульф выше других ценит Джейн Остин и Томаса Гарди. В романах Остин Вульф привлекает ее умение передать скрытые эмоции героев, глубину их переживаний. Она отмечает свойственную Джейн Остин способность за внешне тривиальным и незначительным увидеть нечто большое и важное и дать это почувствовать читателю. И если бы жизнь Джейн Остин не оборвалась столь рано, она, по словам Вирджинии Вульф, «могла бы стать предшественницей Генри Джеймса и Пруста»[32]. Последнее замечание весьма характерно. В творчестве романистов прошлого В. Вульф упорно ищет черты, сближающие их с декадентами конца XIX и модернистами XX века. Нарушая пропорции и соотношения в общей картине развития литературного процесса, Вульф, преувеличивая роль Остин, явно не в состоянии правильно оценить творчество крупнейших критических реалистов. Для нее XIX век — это век Остин, а не век Диккенса. Значение творчества Диккенса осталось ею непонятым. Его романы, по мнению Вульф, лишены того высшего творческого начала, которое заставляет читателя глубоко задуматься. — «Все лежит на поверхности… Не над чем подумать, отложив книгу в сторону», — записывает Вульф в своем дневнике[33]. Величие икрасота реалистического творчества Диккенса остались ей чуждыми.

Из всей плеяды английских критических реалистов В. Вульф отдает предпочтение сестрам Бронте. Однако и их творчество она воспринимает односторонне, отказывая Шарлотте и Эмилии Бронте не только в умении ставить и разрешать проблемы общественного характера, но и в какой бы то ни было склонности к постановке подобного рода проблем. Значение и своеобразие творчества сестер Бронте Вульф усматривает лишь в их умении передать силу страстей — любви, ненависти, страдания. В романе Э. Бронте «Гремящие высоты» Вульф пленяет мастерство передачи настроений и та страстная напряженность стиля, которая придает особую значительность каждой детали повествования.

Новой ступенью в развитии английского романа Вульф считает творчество писателей второй половины XIX в… — Д. Элиот, Д. Мередита, Д. Конрада и Т. Гарди. Особый интерес представляет ее статья о Джордже Мередите. Его творчество Вульф рассматривает как переходный этап к роману новейшего времени, усматривая ценность и своеобразие таланта Мередита в умении ярко рисовать отдельные сцены и пейзажи, которые приобретают своего рода символическое значение в повествовании. Говоря о своеобразии творческой манеры Д. Мередита, Вульф хотя и не употребляет термин «импрессионистическая манера повествования», но в своей трактовке творчества Мередита она подразумевает именно эту его особенность, усматривая в ней проявление новаторства Мередита и причину возросшего интереса к его романам у читателей XX века. Мередит близок ей своей склонностью к экспериментированию в области романа. В то же время Вульф самым решительным образом осуждает свойственное не только Д. Мередиту, но и Д. Элиот и особенно Т. Гарди «стремление соединить в своих романах качества несовместимые — философию и поэзию»[34]. В этом она видит слабость английских романистов. А сильная сторона их творчества, по ее мнению, заключается в «бессознательном», «интуитивном» изображении мира. И в первую очередь это свойственно Томасу Гарди. В письме к Литтону Стрэчи В. Вульф называет Гарди «великим человеком»[35], а свою статью о нем она начинает со слов о том, что Гарди — глава английской литературы и крупнейший романист[36]. Для Вульф Гарди ценен прежде всего своим стремлением создать такого рода роман, в котором яркость и непосредственность жизненных впечатлений преобладает над всякого рода попытками объяснить причины и взаимосвязь явлений действительности. Она цитирует слова Т. Гарди: роман— «это впечатление, а не доказательство». Это утверждение писателя и стало для В. Вульф исходной позицией в толковании характера всего его творчества. И не случайно один из самых сильных по своему обличительному пафосу романов Гарди — «Джуд Незаметный» — Вульф считает гораздо более слабым произведением, чем остальные его вещи, объясняя это тем, что в «Джуде Незаметном» «доказательства» преобладают над непосредственностью «впечатления». По ее мнению, это лишает роман того подлинного трагизма, который присущ, например, «Мэру Кестербриджа».

«Современный роман», «Русская точка зрения», «Романы Э. М. Форстера» и некоторые другие. Творчество крупнейших писателей-реалистов она оценивает как явление деградирующее, обреченное на постепенное умирание. Метод Уэллса и Голсуорси не представляется ей плодотворным, так как, с ее точки зрения, он не дает возможности выразить все разнообразие явлений жизни. Вульф называет Голсуорси, Уэллса и Беннета «материалистами» и противопоставляет им «спиритуалиста» Джойса, творческий метод которого позволяет, по ее мнению, фиксировать мельчайшие детали психологических, душевных переживаний, и тем самым в гораздо большей степени приближает нас к жизни.

По мнению Вульф, писатели-«материалисты» «имеют дело не с духом, а с телом»[37]. В связи с этим Вульф высказывает мысль о необходимости для английской литературы как можно быстрее порвать с такого рода писателями, «отвернуться от них», для того чтобы сохранить, как она говорит, свою «душу». Для В. Вульф «действительность» не является объективно-существующей реальностью, да и в само понятие «реальность» она вслед за Роджером Фраем вкладывает совершенно иной смысл: в ее понимании отразить реальность — это значит с наибольшей полнотой передать субъективные ощущения, эмоции героя; задачей искусства, по ее мнению, должно стать изображение потока бесконечно разнообразных впечатлений во всей их противоречивой сложности. «Представьте себе на одно мгновение сознание обычного человека в обычный день. Оно получает мириады впечатлений — самых обычных, фантастических, мимолетных или же таких, которые врезаются в память с остротой стали. Они наступают со всех сторон, бесконечный поток бесчисленных атомов»[38]. «Давайте регистрировать воздействие атомов на наше сознание, фиксировать их движение в том порядке, в каком они приближаются, давайте следить за их прихотливым движением»[39].

Вирджиния Вульф призывает своих современников отказаться от традиционных форм построения романа, отказаться от сюжета, интриги, от создания комических и трагических ситуаций и обратиться к форме психологического романа, в наибольшей степени отвечающей задачам современной литературы. Изучение неизведанных глубин психологии и составляет основную задачу писателей XX столетия. К разрешению этой задачи, говорит Вирджиния Вульф, и обратилась группа писателей, среди которых на первом месте стоит Джойс. Джойс интересует Вульф в первую очередь как смелый новатор, стремящийся проникнуть в сложный лабиринт психологии человека, в темные глубины его подсознания. В статье «Современная литература», написанной в 1919 г., Вульф впервые ссылается на Джойса как на одного из наиболее значительных молодых писателей, порвавших с традициями романа XIX столетия. Она возлагает на него большие надежды. В среде «высоколобых» роман Джойса «Улисс» был воспринят с восторгом, как новое слово в литературе. Его оценил поэт и теоретик модернистского искусства Т. С. Элиот. Однако в то время Вирджиния Вульф не разделяет его мнения полностью. Об этом свидетельствуют отзывы о романе, содержащиеся в дневнике писательницы. Вначале—16 августа 1922 г. — она записывает: «Я прочитала 200 страниц — около трети романа, и была заинтересована, возбуждена, очарована первыми двумя или тремя главами — до конца сцены на кладбище»[40].

Однако очень скоро повышенный интерес к «Улиссу» сменился разочарованием, недоумением и даже раздражением против Джойса[41]. Ее возмущает, что Т. С. Элиот пытается сопоставлять «Улисс» с романом «Война и мир». — …«просто абсурдно сравнивать его с Толстым»[42], замечает она, прекрасно понимая и несопоставимость таких величин, как Толстой и Джойс, и неизбежность того тупика, к которому шел в своих исканиях автор «Улисса». Однако творческий метод самой Вульф во многом близок методу Джойса, и печать влияния «Улисса» легла и на ее творчество.

Но если о своем стремлении подражать Джойсу Вульф прямо никогда не упоминала, то о желании подражать манере Пруста она писала в своем дневнике в апреле 1925 года следующее: «Меня интересует, достигла ли я чего-нибудь за это время? Нет, ничего сравнительно с Прустом, в книги которого я теперь погружена… Я полагаю, что он окажет на меня свое влияние и заставит относиться более критически к каждому написанному мною предложению»[43]. Среди своих современников Вульф считала Марселя Пруста самым значительным художником.

— ее современников и предшественников. Субъективизм оценок — одна из наиболее характерных черт статей Вирджинии Вульф о литературе. Видя основное назначение искусства в «выражении духовной жизни человечества», Вульф выделяет в творчестве художников настоящего и прошлого лишь те черты, которые отвечают задачам раскрытия «мира эмоций и чувств». Реалистический метод изображения действительности подвергается в ее статьях решительному осуждению. Требования своей эстетической программы Вирджиния Вульф реализовала в художественном творчестве. Однако следование им вело ее к неизбежному творческому кризису.

***

В. Вульф ищет новые формы романа, и каждое из ее произведений — своеобразный эксперимент, определенная задача, требующая оригинального разрешения. Передать движение времени с помощью текучей и музыкальной прозы; изобразить развитие чувств героя во времени — от детства — к юности и затем — к старости; показать, сколь несхожа реакция различных людей на одно и то же событие и какую сложную цепь ассоциаций может вызвать у человека созерцание самого незначительного, примелькавшегося для окружающих предмета; рассказать о параллельно развивающихся судьбах людей, переплетающихся лишь на мгновение и затем вновь и навсегда расходящихся; или изобразить один лишь день в жизни героини и сквозь призму этого дня показать все ее прошлое; и, наконец, попытаться в широких масштабах поставить вопрос о судьбах нации, разрешая его на примере истории одной самой обыкновенной английской семьи.

В построении ее произведений чувствуется известный рационализм, та строгая продуманность, которая отличает ее романы от аморфных и нарочито рыхлых в композиционном отношении книг многих модернистов. В отличие от них Вульф очень строго подходит к отбору материала: в бесконечном потоке ощущений она умеет выделять главное. Отсюда и сравнительно небольшой объем се романов. Критик Чемберс отмечал, что в сложную эпоху 20-х годов Вульф отстаивала ценность человеческой индивидуальности[44]. В известной мере с этим нельзя не согласиться. Вульф действительно сочувствует людям. Но почти никогда не показывая своих героев в действии, она обедняет их возможности. В ее изображении человек — существо тонко чувствующее, эмоциональное, остро реагирующее на окружающее, но бездеятельное и пассивное. Вирджиния Вульф сосредоточила свое внимание на духовной жизни буржуазного интеллигента довольно тонкой душевной организации, но изолированно-го от жизни и волею автора искусственно освобожденного от необходимости разрешать проблемы реальной действительности. Обращаясь к творчеству Вульф, мы становимся свидетелями своеобразного процесса: в каждом своем последующем произведении писательница стремится ко все большим и большим обобщениям, от рассказа о частной судьбе одного героя Вульф идет к созданию образов более обобщающего характера. Субъективно она стремится перейти от частного к общему; объективно она переходит от более конкретного к более абстрактному. В своих поздних романах Вульф претендует на самое широкое и обобщенное изображение судеб героев, которые, согласно ее замыслам, должны символизировать судьбы нескольких поколений буржуазной семьи («Годы»), английской нации («Между актами») и даже в известной мере всего человечества («Волны»). Однако средства, к которым обращается писательница, не дают возможности осуществить эти замыслы. Ее взгляд на жизнь и человека слишком узок и основой больших обобщений стать не может.

Английская буржуазная критика оценивает творчество Вульф как явление, развивающееся по восходящей линии. С такой трактовкой согласиться нельзя. В своем творческом развитии Вульф проходит три периода. Первый охватывает эпоху 1915–1922 гг. В это время написаны романы «Путешествие» (1915), «Ночь и день» (1919), рассказы, вошедшие в сборник «Понедельник и четверг» (1921), и роман «Комната Джекоба» (1922). Это был период поисков своего пути и места в искусстве, период формирования художественного метода и стиля Вирджинии Вульф. Завершающий данный период роман «Комната Джекоба» явился итогом этих поисков.

Второй период охватывает середину 20-х годов и включает романы «Миссис Деллоуэй» (1925) и «К маяку» (1927). Эти годы были расцветом творчества Вульф: созданные в это время романы явились вершиной ее творческих достижений. В них в наиболее синтезированном и завершенном виде проявилось — своеобразие творческого метода писательницы.

«Орландо» (1928), «Волны» (1931), «Годы» (1937) и «Между актами» (1941). В эти годы творчество Вульф переживает явный кризис, со всей очевидностью проявилась ограниченность ее метода. Вульф и сама очень болезненно переживала безвыходность того творческого тупика, в который се привел избранный ею путь в искусстве.

***

Когда в печати появился роман «Путешествие», Литтон Стрэчи в восторженном письме к Вирджинии Вульф назвал его «совершенно невикторианским»[45]. Блумсберийцы приветствовали произведение Вульф как смелый разрыв с традициями викторианского романа. Они усматривали его в отказе от тщательного описания окружающей героев обстановки, в явном преобладании «духовного» начала над «материальным». Однако из всех вещей Вирджинии Вульф именно этот и, пожалуй, только этот роман связан с традициями английского романа предшествующих времен. Эта связь проявляется в форме, близкой к традиционному в английской литературе жанру «воспитательного романа». Вульф рассказывает историю молодой девушки Рэчел Винрейс, которая отправляется в свое первое путешествие, знакомится с новыми людьми и неизвестными ей прежде сторонами жизни. Она открывает мир больших страстей и чувств, влюбляется в начинающего писателя Теренция Хьюета и неожиданно, пережив мучительную агонию, умирает от тропической лихорадки.

В отличие от последующих произведений Вульф сюжет этого романа ясен и прост, события развиваются последовательно, характеры героев выписаны довольно четко и, что очень важно, находятся во взаимодействии друг с другом. Для духовной эволюции Рэчел большое значение имеет и ее совместная жизнь с супругами Амброуз, и ее знакомство с Клариссой и Ричардом Деллоуэй, и ее дружба со студентами. Каждый из этих людей знакомит Рэчел с одной из неизвестных ей прежде сторон жизни: всецело преданный науке Ридли Амброуз — с самоотверженностью труда ученого; красавица Элен Амброуз — с самоотверженностью женской любви и бесконечной преданностью интересам мужа; беседы с супругами Дэллоуэй приобщают Рэчел к интересам политических и светских кругов Лондона, а дружба с Теренцием впервые заставляет ее задуматься над проблемами философского характера.

В этом романе Вульф связывает свою героиню с определенной социальной средой, обосновывая тем самым особенности ее взглядов и отношения к жизни. Мы можем ясно представить себе характер воспитания Рэчел Винрейс, уровень ее представлений о жизни, сложившихся в атмосфере бездумного и замкнутого существования в богатом и комфортабельном доме в Ричмонде.

Она знает немного обо всем и очень мало о жизни.

— ее стихия: она великолепно играет, находя в гармонии звуков убежище от возникающих перед нею вопросов. Во время путешествия эти вопросы возникают перед нею все настойчивее и чаще.

«Я хочу знать, что такое истина. В чем смысл всего существующего?».

Вначале она задает этот вопрос под влиянием только что прочитанных драм Ибсена, но вскоре он прозвучит з ее устах как неизбежное следствие раздумий над жизнью. Теперь ее уже не может удовлетворить та жизнь, которую она вела прежде. С какой покорностью и вместе с тем с каким скрытым презрением она говорит о ней: «Завтрак в девять; второй завтрак — в час; в пять часов чай и обед в восемь». Она начинает ощущать пустоту подобного существования и с жадностью набрасывается на книги, которые дает ей Теренций, и в частности на «Principia Ethica» Т. Мура, ища в них ответ на мучающие ее вопросы. Неожиданная болезнь обрывает жизнь Рэчел.

В этом романе мы наблюдаем довольно четкую, хотя и незавершенную эволюцию характера героини, что заметно отличает его от последующих произведений Вульф и сближает с традициями романа XIX века. Однако подобных точек сближения гораздо меньше, чем специфических черт романа модернистского типа. Вирджиния Вульф очень далека от того, чтобы поставить свою героиню лицом к лицу с жизнью. Она лишь слегка приоткрывает перед Рэчел Винрейс окно в большой мир, но не вводит ее в него. В романе мало действия, события развиваются медленно; продолжительные беседы героев, описания их переживаний и чувств занимают основное внимание автора. Интересно наметив характеры героев романа, Вульф не ставит своей целью их логическое завершение. Ее интересует лишь Рзчел, ее реакция на слова и поступки окружающих, ее мысли, ее переживания. Образы супругов Деллоуэй, Амброуз и остальных остаются незавершенными. Многие сцены и побочные сюжетные линии романа едва намечены. Временами фигуры героев и происходящие с ними события как бы утрачивают реальные очертания, становятся неясными, неопределенными.

«Путешествие» — произведение, в котором заложены два возможных пути дальнейшего развития писательницы. Первый из них связан с элементами, сближающими роман Вульф с некоторыми традициями реалистического романа: второй несет в себе черты декадентского искусства на новом этапе его развития в предвоенные годы и знаменует начало развития английского модернистского романа 20—30-х годов.

В своих последующих романах, решительно порывая с реалистическими тенденциями, она выработает более органичный и цельный стиль, соответствующий ее идеалистической эстетике.

Своеобразие прозы Вульф проявилось в романе «Комната Джекоба». Это была первая попытка писательницы передать в художественном произведении бесконечный поток тех мельчайших частиц («атомов»), которые, по словам Вульф, «бомбардируют» сознание человека, составляя круг его представлений о жизни. Эту задачу Вульф стремится разрешить, рассказывая историю жизни своего героя — Джекоба Флендерса. Таким образом, масштабы замысла весьма внушительны — жизнь человека от дней его раннего детства до гибели на войне, история формирования его сознания, становления его взглядов и представлений о жизни. К этой теме в 20-е годы обращались писатели разных направлений. В литературе английского критического реализма одним из лучших романов на аналогичную тему был роман Ричарда Олдингтона «Смерть героя». Однако подход к разрешению этой темы у Олдингтона и Вульф диаметрально противоположный. Олдингтон последовательно обосновывает психологию своего героя и причины его жизненной трагедии, опираясь на реальные факты действительности. Вульф строит свои романы как описание жизни «человека вообще», вне рамок определенного времени и определенной среды. Ее увлекает задача воспроизвести большие куски жизни в духе романов Джойса. Характерно, что она сама, обдумывая свой роман и делясь своими планами с Томасом Элиотом, отмечала близость своего замысла и предполагаемой манеры его осуществления манере Джеймса Джойса: «… размышляла над тем, что все то, что я делаю сейчас, вероятно, гораздо лучше могло бы быть осуществлено мистером Джойсом», — записывает Вульф в своем дневнике[46]. Но она использует не только характерные приемы Джойса; в своих творческих исканиях Вульф опирается на Бергсона и Пруста, стремясь передать читателю ощущение бесконечного движения времени и заставить его увидеть настоящее сквозь призму прошлого, что ведет к постоянным нарушениям последовательности в изложении событий, их хронологии.

Общая канва событий из жизни Джекоба Флендерса очень проста и внешне ничем не примечательна: беспечное детство на морском берегу в Корнуэле, далекие прогулки в полном одиночестве среди прибрежных камней, ласка матери, общество брата, затем студенческая жизнь в Кэмбридже, независимое существование в Лондоне, любовные увлечения, путешествие по Франции и Греции и совсем беглое упоминание о гибели Джекоба на войне. В финале романа — описание опустевшей комнаты героя, оставшихся после него вещей, которые способны пробудить воспоминания о нем лишь у немногих хорошо знавших его людей. От жизни, полной переживаний и глубокого значения, — к пустой комнате с запыленными от времени вещами. От жизни — к небытию.

Роман строится как цепь эпизодов, выхваченных из разных периодов жизни Джекоба — его детства, отрочества, юности. Многие из них написаны с захватывающей по своей силе экспрессией. Вульф не сообщает никаких подробностей о семье Джекоба. Не раскрывает Вульф и определенных черт характера Джекоба, его индивидуальных особенностей, руководствуясь в данном случае теорией блумсберийцев о невозможности объединить бесконечное разнообразие проявлений натуры человека, о невозможности выразить в едином целом все скрытое богатство его внутренней жизни. Завершенного характера Джекоба Вульф в своем романе не создает. Она рисует лишь контур его образа, намечая пунктиром основные вехи его жизненного пути.

Джекоба. И все же единый стержень, объединяющий цепь эпизодов, в романе отсутствует. Им мог бы стать образ Джекоба, однако и он лишен необходимой для этого цельности. Все новые и новые штрихи, пополняющие представление о характере и образе жизни Джекоба, увеличивают количество найденных Вульф деталей, не позволяя перейти им в определенное качество. Психологизм Вульф весьма часто переходит в поверхностное описательство. Она фиксирует определенные факты, более или менее значительные эпизоды жизни героя, не устанавливая внутренней связи между ними, закономерной последовательности их чередования. Не раскрытым остается и внутренний мир Джекоба. О чем он думает, мечтает, к чему стремится — все это не интересует Вульф. В гораздо большей степени ее увлекает иное: показать, как реагирует Джекоб на яркий свет солнечных лучей, что он чувствует в момент, когда перед ним раскрывается панорама величественного в своей красоте Парфенона, как отдаются в ночной тишине лондонской улицы гулкие шаги Джекоба, возвращающегося в свою первую «холостяцкую квартиру». Ее увлекает поток самой жизни, которая для Джекоба, как и для многих других, обрывается с наступлением войны. В самой общей форме звучит в романе намек на то, что жизнь, которая уже сама по себе представляет огромную ценность, принесена в жертву войне. Однако и после гибели Джекоба Флендерса жизнь, как и прежде, несется неудержимым потоком, сметая в памяти самых близких ему людей те хрупкие воспоминания, которые он оставил по себе в этом безжалостном мир?. Финал романа перекликается с последними страницами «Путешествия», и тут и там подчеркивается мысль о том, что смерть человека ничего не меняет в окружающей жизни. В навязчивости этой идеи при всем сочувствии Вульф к человеку проявлялось ее неверие в активные, творческие начала его натуры.

Следует подчеркнуть, что отсутствие четкого образа героя в «Комнате Джекоба» отнюдь не следует считать неудачей писательницы. Подобной задачи перед собой она и не ставила. И когда после выхода романа многие критики, и в том числе писатель Арнольд Беннет, поставили ей в вину расплывчатость характера Джекоба Флендерса, Вульф выступила со статьей «Мистер Беннет и миссис Браун» (1924), в которой ответила своим оппонентам. Метод писателей-реалистов — Голсуорси, Уэллса и Беннета — она назвала устаревшим и подчеркнула, что современные романисты, в том числе сама она, отнюдь не ставят своей целью создание образов героев в духе писателей-эдвардианцев Стремясь более наглядно иллюстрировать свою мысль относительно двух принципиально различных путей создания человеческого характера, Вульф обращается к следующему примеру. В вагоне поезда едет скромная пожилая женщина, — Вульф называет ее миссис Браун — внешность и костюм которой свидетельствуют о том, что она несчастна. Каким образом ее судьба и ее характер могли бы быть описаны Уэллсом, Голсуорси и Беннетом? Отвечая на этот вопрос, Вульф имитирует манеру каждого из этих писателей. Уэллс, подчеркивает она, отметил бы очевидные признаки бедности миссис Браун, а затем стал бы писать о ней как о жительнице страны будущего — Утопии. Голсуорси, разразившись гневной тирадой относительно пороков современного общества, изобразил бы миссис Браун как существо отвергнутое и выброшенное за борт жизни. Беннет увлекся бы бесконечными подробностями. Но ни

Писатели времени правления короля Эдуарда VII (1901–1910). один из этих писателей не смог бы, по мнению Вульф, передать «дух» миссис Браун, самую суть ее характера. Они смогли бы рассказать о ее происхождении, о ее семье, о доме, в котором она живет, об обстоятельствах ее жизни, но не о ней самой. Гораздо легче, замечает Вульф, написать трехтомный роман о миссис Браун, чем в нескольких фразах запечатлеть своеобразие ее натуры, передав тот поток впечатлений, которые возбуждает у зрителя ее внешность или ее голос.

Именно этот путь Вирджиния Вульф и избрала для себя в романе «Комната Джекоба».

Следующим этапом творчества писательницы были ее романы «Миссис Деллоуэй» и «К маяку», в которых слились в единое целое многообразные черты, характерные для ее предшествующих произведений.

«Миссис Деллоуэй» происходят в течение одного июньского дня 1923 года. Подобно Джекобу, рассказавшему в своем «Улиссе» своеобразную «Одиссею» Блума, покинувшего свой дом ранним утром и возвратившегося вновь под его кров поздним вечером, Вульф ставит перед собой задачу через события одного дня воспроизвести всю жизнь своей героини миссис Деллоуэй и тех людей, судьбы которых так или иначе связаны с нею. Июньским утром миссис Деллоуэй отправляется за цветами для своего званого вечера. С этого момента нас увлекает поток времени, конкретизируемый равномерными ударами часов на башне Большого Бэна. Постепенно вырисовываются контуры жизни миссис Деллоуэй. Они возникают перед нами из потока ее воспоминаний, из разговоров с людьми, с которыми она встречается за день. Параллельно развертываются судьбы людей, которых миссис Деллоуэй и не знает, но жизни которых протекают рядом с ее жизнью, здесь же в Лондоне. Вульф дает как бы поперечный разрез одного дня в Вест-Энде. В таком плане построена уже одна из первых сцен романа. Над Лондоном пролетает аэроплан. Шум его мотора привлекает внимание людей; до этого момента каждый из них думал о чем-то своем, но теперь, устремив взоры на небо, они как бы объединились в своем общем стремлении определить источник шума. На миг в едином центре перекрестились взгляды многих сотен людей.

сталкивается, сближается с судьбами других героев романа. Различны формы этого сближения: с некоторыми людьми миссис Деллоуэй непосредственно встречается во время прогулки по Лондону или у себя дома, о других она только вспоминает, с третьими ее собственная жизненная линия перекрещивается только во времени, т. е. мы узнаем, что делают эти люди в определенные моменты дня, когда миссис Дэллоуэй возвращается домой, отдыхает, готовит свой вечерний туалет, ведет беседу с гостями. Так, не перекрещиваясь до самого финала романа, развиваются линии миссис Деллоуэй и Септимуса Смита.

Септимус Смит — жертва войны, на которую он отправился добровольцем. Тяжелая контузия губительно сказалась на его рассудке. Страшные приступы помешательства уже ничто не может предотвратить, перед ними бессильна безгранично любящая его жена. Септимус кончает самоубийством. Он выбрасывается из окна. Эта трагедия нарастает параллельно с событиями, предшествующими званому вечеру в доме Деллуэй. Благополучие и комфорт, сопутствующие Клариссе Деллоуэй, подчеркивают убожество обстановки, в которой вынуждена жить чета Смитов; и по мере того как приближается час званого вечера, приближается и трагическая развязка жизни Септимуса, до которого никому в этом огромном городе пет, в сущности, никакого дела. Лишь объявление о самоубийстве в вечерней газете привлечет на мгновение внимание тех, кто встречался с ним ежедневно на улице пли проходил мимо него на бульваре. По мере развития действия романа заметно меняется не только стиль, но и темп повествования.

Первые эпизоды, посвященные утренней прогулке героини, написаны в гораздо более быстром и живом темпе. Вульф включает в них описания, вызывающие яркие зрительные представления об окружающем. Возвращаясь домой, героиня предается воспоминаниям о юности, о друзьях своей молодости. Проносящиеся в ее сознании образы быстрой чередой сменяют друг друга. Кульминационным моментом этой части романа становится встреча Клариссы с Питером Болшем, которого она любила в молодости.

В эпизодах, воспроизводящих события середины дня, темп повествования замедляется, уменьшается его насыщенность действием. Это чувствуется и в сценах, непосредственно предшествующих появлению гостей, и в описании их приема. Лишь в финале темп снова убыстряется, что связано с охватывающим миссис Деллоуэй чувством радости. Вечер удался, и Питер вновь в Лондоне.

— к званому вечеру Клариссы Деллоуэй. Обратившись вслед за Джойсом к передаче потока сознания, Вульф в гораздо большей степени контролирует его и гораздо более четко организует повествование. Роман компактен и невелик по объему. Все происходящее группируется вокруг двух основных центров — миссис Деллоуэй и Септимуса Смита.

В 1927 г. был опубликован роман «К маяку», написанный с явной претензией на широкие обобщения философского характера. Это гораздо более сложная по замыслу и характеру его воплощения книга, чем все предшествующие вещи Вирджинии Вульф; вместе с тем — это первый роман, в котором писательница обращается к символике, своеобразно сочетая ее с импрессионистическими приемами.

Если в «Миссис Деллоуэй» Вульф стремилась сквозь призму одного дня взглянуть на предшествующую жизнь героев и передать все многообразие их реакции на события настоящего момента, то в романе «К маяку» она поставила перед собой задачу прямо противоположную: найти наиболее компактную форму для передачи весьма значительного отрезка времени, рамки которого исчисляются уже не минутами и часами одного дня, а десятью годами; и об этих десяти годах Вульф стремится рассказать в самой общей форме, минуя описание конкретных деталей, избегая подробностей и обходя почти полным молчанием реальные приметы времени. Она пишет о жизни вообще, о вечно и незаметно движущемся потоке времени, уносящем в своем неудержимом стремлении вперед людские страдания, надежды, помыслы.

Роман состоит из трех частей: «Окно», «Время проходит» и «К маяку». Место действия — дом мистера Рамсея на острове. Кроме хозяев — супругов Рамсей и их детей— здесь собралось небольшое общество — художница Лили Бриско, молодой философ Чарльз Тэнсли, поэт мистер Кэрмичел и молодежь. Эта небольшая группа людей символизирует, по замыслу Ёульф, общество й миниатюре. Однако описание его дается в самых общих чертах. Вульф не останавливает своего внимания на приметах социально-исторического характера и полностью отказывается от традиционного в английском романе описательного элемента. Для Вульф как бы не существует та реальная обстановка, в окружении которой живут люди. Она изолирует своих героев от жизни, показывает их вне определенной среды. Она отказывается и от диалога как одного из эффективных приемов раскрытия индивидуальных особенностей героев. Прием «потока сознания» преобладает в этом романе над всем остальным. И все же узкий круг изображенных Вульф людей несет на себе определенную печать идейной опустошенности, свойственной значительной части буржуазной интеллигенции в канун первой мировой войны. Герои Вульф — люди ущербные, внутренне опустошенные. Таков профессор философии мистер Рамсей. Много лет назад, еще будучи молодым, он написал солидный философский труд, а теперь чувствует себя полным банкротом, снова и снова повторяя в своих писаниях избитые истины. Это мучает и раздражает Рамсея, ожесточает его — против людей, порождает в нем гнев против семьи, которая, как кажется ему, загубила его творческие возможности. Такова художница Лили Бриско, которая упорно, но тщетно, ищет пути самовыражения в искусстве. Молодой философ Чарльз Тэнсли страдает комплексом неполноценности, а старый мистер Кэрмичел так и не смог реализовать заложенные в нем творческие возможности. И только миссис Рамсей обладает подлинной человечностью. Она отзывчива, добра и внимательна к людям. Обремененная бесконечными заботами о детях, она не утратила интереса к людям и обладает способностью хорошо понимать их. Образ миссис Рамсей находится в центре романа, становясь связующим звеном между всеми остальными героями. Основным событием всей первой части романа являются сборы семьи Рамсей в экскурсию к маяку. Об этой поездке уже давно мечтают все дети. Но из-за плохой погоды ее приходится отложить.

которые произошли в семье Рамсей за десять лет. Умерла миссис Рамсей. Погиб на войне ее сын Эндрю. Во время родов скончалась ее дочь Прю.

Только теперь мистер Рамсей и его дети, уже ставшие взрослыми, совершили задуманную много лет назад поездку к маяку. Желание миссис Рамсей, образ которой по-прежнему живет в сердцах некогда знавших ее люцей, выполнено. И эта поездка к маяку оказывает самое благотворное влияние не только на ее участников — мистера Рамсея и его детей, но и на Лили Бриско и мистера Кэрмичела. Каждый из них возрождается для новой жизни; в каждом пробуждаются скрытые прежде творческие силы. Из сковывающего его всю жизнь круга эгоизма и самовлюбленности вырывается мистер Рамсей: он освобождается от присущего ему прежде эгоцентризма. Его разум и сердце теперь открыты для новых мыслей и чувств. Необыкновенный прилив творческих сил чувствуют и все остальные. Лили Бриско завершает начатую ею много лет назад картину. Теперь она смогла сделать это, так как впервые ей стало ясно ее отношение к жизни и людям. Это ясное видение мира посещает Лили Брискокак раз в тот момент, когда Рамсей и его спутники высадились на скалы у подножия маяка. Поездка к маяку и самый образ маяка имеет в романе символический смысл. Эта поездка — путь героев от эгоизма к принятию жизни и пониманию людей, это путь к полному торжеству тех начал в жизни, которые воплощала миссис Рамсей. Не случайно ее образ стоит перед глазами Лили Бриско в то время когда она завершает свою картину.

Нельзя не почувствовать, что символика Вульф очень расплывчата и туманна. Писательница затрагивает в своем романе вопрос большой важности — она пишет о выходе из тупика индивидуалистической замкнутости, пребывание в котором обрекает людей на полное творческое бессилие. И вместе с тем вполне очевидно, что пути преодоления порочного круга эгоцентризма для нее самой неясны. Она очень далека от постановки вопроса о взаимоотношении личности и общества, вопроса, волновавшего все передовые умы ее эпохи. Но вместе с тем нельзя не отдать Вирджинии Вульф должное — в романе «К маяку» она, хотя и весьма отдаленно, но подошла к этому вопросу. Туманная символика романа отражает се беспомощность в его разрешении. Одним из принципов творчества Вульф был отказ от обобщений; импрессионистический безоценочный подход к передаче явлений действительности она предпочитала их анализу. Она стремилась воздействовать на чувства читателя, не удовлетворяя запросов его разума. Романы Вульф давали повод буржуазным критикам рассуждать о психологических глубинах ее творчества, но они не могли привлечь широкого круга читателей и оставались достоянием «избранных».

«К маяку» — произведение более цельное, написанное как бы единым дыханием. Здесь нет фрагментарности, свойственной «Комнате Джекоба», и двух параллельно развивающихся и во многом изолированных друг от друга сюжетных линий, как в «Миссис Дэллоуэй». И если в «Миссис Дэллоуэй» Вульф передавала «поток сознания» вначале одного, а затем другого героя, т. е. соблюдала известную очередность в воспроизведении сложного движения их мыслей, то в романе «К маяку» она использует уже более усложненный прием: отказываясь от каких бы то ни было переходов, пояснительных слов и связующих звеньев («он думает», «она вспоминает», «он размышляет» и т. п.) Вульф стремится слить в единое русло «потоки сознания» нескольких героев, воспроизвести сложную картину напряженной работы сознания нескольких человек одновременно. Так строится, например, вся сцена обеда.

В едином потоке, внезапно сменяя друг друга, проносятся перед нами мысли всех сидящих за обеденным столом. Этот поток фиксирует колебания в настроении присутствующих, скачки в их мыслях, изменения в направлении их размышлений.

Сводя до минимума описательный элемент, Вульф тонко и очень экономно использует деталь, позволяющую создать мгновенный зрительный образ, возникающий в тот самый момент, когда передается поток мыслей героя. Она стремится сочетать показ героя извне и изнутри. И все же роману «К маяку» не хватает обобщающей мысли, а скрупулезный психологизм оборачивается бесстрастным экспериментаторством. Идеалы Вульф неопределенны. К чему зовет она своих читателей? А ведь говоря ее же словами «только тот может пробудить людей, кто знает, что он хочет им сказать»[47].

мироощущение людей, лишена в ее трактовке реальной основы. И не случайно, именно после романа «К маяку», который критика справедливо признает торжеством реализации метода Вульф, творчество писательницы вступило в полосу обостряющегося кризиса. Об этом свидетельствуют произведения Вирджинии Вульф третьего периода ее творчества.

Роман «Орландо» (1928) — своеобразный импрессионистический экскурс в историческое прошлое. В нем Вульф поставила перед собой задачу передать движение истории, начиная с конца XVI века и до современной ей эпохи. Осуществление этой задачи необычно: поток времени, охватывающий целые века, писательница «пропускает» через восприятие одного героя — Орландо, который, начав свою жизнь во времена правления королевы Елизаветы, пережив XVIII и XIX столетия, предстает перед нами в последних главах романа в полном расцвете сил уже в эпоху 20-х годов XX века. Действие романа обрывается в момент, когда часы бьют полночь в четверг 11 октября 1928 г., т. е. тогда, когда Вульф завершала свой роман. Вульф увлекала мысль показать процесс изменения человека и его сознания, происходящего в связи со сменой эпох. Орландо — существо условное, символизирующее духовные и физиологические начала, свойственные человеку вообще вне зависимости от среды, эпохи, возраста и пола.

В начале романа Орландо — шестнадцатилетний юноша, вступающий в жизнь. Его влечет искусство; он создает свою первую вещь — пятиактную трагедию «Этельберт». Далее Вульф ведет своего героя через века, делает его свидетелем и современником сменяющихся эпох с их неповторимой культурой; перед глазами Орландо протекает процесс становления и развития цивилизации. Меняется и он сам, становясь все более утонченным по своей духовной организации и все более отрешаясь от той непосредственности и простоты, которая была свойственна ему на заре цивилизации. Орландо претерпевает изменения не только в плане своей духовной эволюции: он преображается в физиологическом отношении, превращаясь со временем из юноши в женщину, и, сменив мужской костюм на соответствующий эпохе дамский туалет, продолжает свое существование, оставаясь впечатлительным и восприимчивым ко всему окружающему.

культуры, превращается в современную писательницу с мировосприятием, характерным для людей круга Вирджинии Вульф. Свободной чередой, легко и непроизвольно сменяя друг друга, движется в романе поток эпизодов, сцен, причудливо изменяющихся настроений. Различен характер их звучания — от острой сатиры — до мягкой иронии, от злой насмешки — до элегических полутонов. Яркие по своей красочности зарисовки сменяются туманными намеками, пафос — пародией. Последние романы Вирджинии Вульф «Годы» и «Между актами» явились повторением уже испытанных ею прежде приемов. Как писатель-экспериментатор она уже не могла привлечь к себе внимания ни со стороны читателей, ни со стороны критики. А свою основную задачу Вульф видела именно в поисках и утверждении новых форм повествовательного искусства.

деградации которой Вульф раскрывает, обращаясь к истории ее нескольких поколений (роман «Годы»), и глубоко волновавший писательницу вопрос о судьбах и путях развития английской нации («Между актами»), их разрешение не было ни глубоким, ни своеобразным.

Роман «Годы» в историко-литературном плане представляет известный интерес, как своеобразная модернистская параллель «Саге о Форсайтах» Голсуорси. Эти два произведения, перекликающиеся в тематическом отношении и посвященные событиям одной и той же эпохи, диаметрально противоположны по своему художественному методу. Вульф писала в своем дневнике о том, что она отнюдь не стремится соревноваться с Голсуорси[48]; но подобное сопоставление напрашивается само собой, ибо оно дает возможность очень ясно представить принципиальное различие в подходе к явлениям действительности у писателя-реалиста и писателя-модерниста. В романе Вульф рассказывается о жизни нескольких поколений буржуазной семьи Парджитер; начиная с 1880 года и вплоть до первых послевоенных лет. Действие каждой из 11 частей романа происходит в точно обозначенное время: 1880, 1891, 1907, 1908, 1910, 1911, 1913, 1914, 1917, 1918 гг.; последняя глава называется «Сегодня». В свободной манере передает Вульф движение времени и его воздействие на характер мироощущения героев. События, происходящие в мире, окружающем Парджитеров, ее не интересуют. Она не останавливается на их описании. Лишь мельком упоминается в романе о том, что один из членов семьи взят на войну и что Лондон подвергается бомбардировке. Вульф увлекает передача потока чувств ее многочисленных героев, их воспоминаний, их восприятие окружающего. Она посвящает страницы воспроизведению игры света на оконных стеклах, солнечного тепла, ласкающего кожу, красоты цветка, шума дождя. Она пишет о сером тумане, окутывающем город, и о брезжущем рассвете зимнего дня. Созданные ею в импрессионистической манере лондонские пейзажи великолепны. И, как всегда, Вульф стремится передать ощущение уходящего времени. Идут годы. Умирают старики. Растут дети. Все новые и новые морщины появляются на лицах героев, все глубже и глубже ощущают они тщетность своих надежд. Жизнь уходит. Для многих она проходит бессмысленно и пусто. Куда движется поток жизни? Куда несет он людей? В заключительной главе описана встреча героев после окончания войны. Собрались все оставшиеся в живых члены семьи Парджитер. Они вспоминают о прошлом, о детских радостях, о юношеских надеждах. На них нахлынул поток неизжитых чувств. Они скорбят о своих неудавшихся судьбах. Они грезят о возможном, но прошедшем мимо них, счастье. Роман завершается вопросом одной из героинь: — «Так что же дальше?» Ответа на него не дано.

Как широкое историческое полотно был задуман роман «Между актами». В нем Вульф попыталась воспроизвести прошлое, настоящее и будущее Англии, рассказав об одном дне в жизни рядовой семьи английского фермера Руперта Хейнеса. Настоящее Хейнеса, его жены и детей предстает в обычных для манеры Вульф импрессионистических зарисовках мирного существования обитателей фермы. Тишина и покой ясного летнего утра. В колясочке спят дети. Медленно текут простые разговоры о повседневных делах. Прошлое предстает в строках исторической книги, читаемой героиней, а общую картину движения истории Вульф стремится передать, описывая серию «живых картин» на сюжеты из прошлого и настоящего страны, которые ставят герои во время очередного летнего празднества.

Впервые за все время своей творческой деятельности Вульф обратилась к жизни народа, к теме сельской Англии. Этой жизни она не знала. Не обладала Вульф и необходимым чувством истории. Те приемы, которые утвердились в ее творчестве, не могли служить задаче раскрытия основных закономерностей исторического развития и психологии фермерства. Символические картины жизни Англии, напыщенность и манерность стиля не соответствовали материалу и теме романа. Однако именно здесь Вульф впервые заговорила о событиях современности. Изображая будущее Англии, она пишет о надвигающейся на страну катастрофе второй мировой войны.

«Мысли о мире во время воздушного налета». Это было ее первое выступление политического характера. В нем прозвучал протест писательницы против войны и насилия. Напряжение военных лет подорвало силы Вирджинии Вульф. Ее всегда слабое здоровье резко ухудшилось. Этому способствовало и длительное состояние нервной депрессии, вызванное неудовлетворенностью писательницы своими последними романами. Вирджиния Вульф не нашла в себе сил противостоять всему этому. Боязнь надвигающегося на нее приступа помешательства толкнула ее на самоубийство.

Примечания.

25 В послевоенные годы Форстер отходит от блумсберийцев, порывает с их эстетикой и вступает в полемику с модернизмом.

26 Johnston J. К. The Bloomsbury Group. London, 1954.

29 См. V. Woolf. Middlebrow, в сб.: The Death of the Moth. London, 1945, pp. 113–114.

30 J. К. Johnston. The Bloomsbury Group. London, 1954, p. 55.

32 Там же, стр. 144.

34 V. Woolf. The Common Reader. London, 1938, p. 211.

36 См.: V. Woolf. The Novels of Thomas Hardy. In: The Common Reader. London, 1938.

37 V. Woolf. The Common Reader. London, 1938, p. 148.

40 См.: V. Woolf. A Writer's Diary, p. 47.

41 Там же, стр. 49.

42 Там же, стр. 50.

44 Chambers R. L. The Novels of Virginia Woolf. London, 1947.

45 V. Woolf and L. Strachey. Letters. The Hogarth Press, 1956, p. 56.

46 V. Woolf. A Writer's Diary. London, 1954, p. 28.