Русский концентр во французском литературном сознании
(статья В. П. Трыкова и А. Р. Ощепкова)
Русская литература почти никогда не была в центре внимания литературного сознания Франции. Вообще признание России самостоятельным «агентом» на поле мировой литературы произошло во Франции в современную эпоху, когда возникла мода на русский роман в значительной степени благодаря знаменитой книге Мельхиора де Вогюэ «Русский роман» (1886).
Постараемся проследить, как это событие готовилось на протяжении предыдущих периодов.
Вплоть до конца XIX века французская читающая публика из инонациональных литератур ориентировалась прежде всего на английскую и немецкую. Англоман аббат Прево в своем журнале «За и против» знакомил французов с произведениями Мильтона и Поупа, Свифта и Филдинга. Вольтер открыл соотечественникам Шекспира. Ж. де Сталь в своей книге «О Германии» (1810) провозгласила превосходство немецкой романтической литературы над литературой классицизма, позиции которой были еще сильны во Франции.
На протяжении почти двух столетий французские литераторы и литературные критики говорили о «подражательности» русской литературы, плохо ее зная и еще хуже понимая. Для подобного рода невосприимчивости были причины. Во-первых, утвердившееся в культурном слое Франции со времен Людовика XIV убеждение в абсолютном превосходстве французской культуры. Французские наряды, этикет при дворе французских королей, французский язык и литература — все это должно было служить (и отчасти служило) образцом для подражания в других странах. В конце 30-х годов XIX века французский литератор Ксавье Мармье писал: «Мы был слишком горды нашими шедеврами, слишком сосредоточены на нашей славе, чтобы позволить иностранным авторам соблазнить себя»[1].
Во-вторых, восприятие России как «варварской» страны. В предисловии к сборнику «Балалайка. Русские народные песни» (1837) П. Жюльвекур так характеризовал отношение французов к России: «Видя наше безразличие и беспечность, которыми отмечено все, относящееся к этой стране, можно подумать, что речь идет о докучном госте, присутствие которого мы вынуждены терпеть, но на которого даже не хотим взглянуть. А он тем временем потихоньку занял свое и довольно просторное место за нашим столом. И в то самое время, когда мы в нашей старой Европе отстранялись от него как от варвара, отворачивались от него, он продвигался вперед»[2].
В-третьих, объективные трудности, связанные с изучением сложного для французов русского языка и соответственно с далеко не всегда удачными переводами произведений русской литературы на французский язык. Искусство перевода во Франции долгое время вообще было не в почете, т. к. французы по причинам, о которых было сказано выше, не проявляли интереса к иностранным языкам и литературам.
В-четвертых, французская система гуманитарного образования была сориентирована на изучение античной классики.
«Истории России» Ломоносова, отдельных произведений Хераскова, Сумарокова, одна ода Тредьяковского.
Первой статьей о русской литературе, напечатанной во Франции, была статья графа А. П. Шувалова в журнале «Атене литтэрэр» за 1760 г. Первые антологии русской литературы — «Избранные отрывки из произведений русской литературы» (1800), составленная Пападопуло и Галле, и «Русская антология» Дюпре де Сен-Мора (1823) были очень краткими, давали весьма приблизительное представление о русской литературе и отличались невысоким качеством переводов. Антология Пападопуло включала некоторые оды Тредьяковского и Ломоносова и отрывки из произведений Сумарокова. В конце XVIII — начале XIX века наибольший интерес во Франции вызывала русская драматургия. В 1801 г. в Париже был издан двухтомник Сумарокова. В 1823 г. один из томов двадцатипятитомного издания «Шедевры зарубежного театра» был посвящен русской драматургии. В том вошли пьесы В. А. Озерова, Д. И. Фонвизина, И. А. Крылова и А. А. Шаховского.
Однако первым русским писателем, обратившим на себя особое внимание культурной публики и французских литературных салонов был Н. М. Карамзин. В 1819 г. в Париже начинает выходить французское издание его «Истории Государства Российского», вызвавшее сенсацию.
В середине 1820-х гг. пальма первенства перешла к И. А. Крылову, в котором французы увидели русского Лафонтена. В 1852 г. Альфред Бужо опубликовал монографию о русском баснописце под характерным названием «Крылов, или русский Лафонтен. Его жизнь и басни».
Непростой оказалась судьба А. С. Пушкина во Франции[3]. Его произведения переводили (особая роль здесь принадлежит П. Мериме), к его фигуре было привлечено внимание, особенно в связи с обстоятельствами трагической гибели поэта, но широкого резонанса и признания творчество великого русского поэта во Франции не получило. Показателен отзыв о Пушкине А. де Кюстина, чья книга «Россия в 1839 году» (1843) пользовалась огромной популярностью в Европе и оказала большое влияние на формирование образа России не только во Франции, но и за ее пределами на протяжении двух столетий. Кюстин со свойственной ему категоричностью и чувством превосходства писал о великом поэте: «Этот человек много заимствовал… Я не вижу в нем настоящего русского поэта»[4].
«Избранных произведений» А. С. Пушкина в 1847 г., в котором были собраны все наиболее значительные поэтические тексты поэта, не изменило ситуации и свидетельствовало лишь о наличии отдельных энтузиастов, готовых пропагандировать во Франции русскую литературу, но никак не об изменениях в литературных вкусах и пристрастиях французской читающей публики. Откликаясь на выход в свет двухтомника, Ш. де Сен-Жюльен опубликовал в солидном парижском журнале «Рёвю де дё монд» 1 октября 1847 г. статью «Пушкин и литературное движение в России за последние сорок лет», в которой констатировал, что «Европа осталась слишком безразличной к той роли, которую Пушкин сыграл в русской литературе»[5].
Иная, гораздо более счастливая судьба выпала во Франции на долю И. С. Тургенева, который во второй половине XIX века представлял «лицо» русской литературы во Франции. Ни один русский писатель до середины 1880-х годов не вызывал столь пристального внимания французской критики, газет и журналов, не был переводим с такой регулярностью, как Тургенев. Можно утверждать, что серьезное освоение русской литературы во Франции началось с Тургенева.
Конечно, важным фактором успеха, которым пользовался русский писатель во Франции, были его знакомства в литературной среде. Впервые во Францию Тургенев приехал в 1847 г. Последние двадцать лет жизни он прожил во Франции. Среди его знакомых такие крупные французские писатели, как В. Гюго, Жорж Санд, П. Мериме, Г. Флобер, Э. Золя, Э. де Гонкур, А. Доде, Ги де Мопассан. Последний называл себя учеником Тургенева.
Знакомство французов с творчеством русского писателя состоялось в середине 1850-х годов. В 1854 г. в Париже был опубликован перевод «Записок охотника», сделанный Эрнестом Шарьером. Это было довольно вольное переложение оригинала. Перевод Шарьера вызвал недовольство автора «Записок охотника», который в своем письме С. Т. Аксакову от 7 августа 1854 г. сетовал: «Получил я наконец французский перевод моих «Записок» — и лучше бы, если б не получал их! Этот г-н Шарриер черт знает что из меня сделал — прибавлял по целым страницам, выдумывал, выкидывал — до невероятности…»[6].
В 1858 г. выходит новый, авторизованный перевод на французский язык «Записок охотника», выполненный литературным критиком Анри-Ипполитом Делаво. Во Франции переводчиками Тургенева выступали П. Мериме, (перевел в 1863 г. «Отцов и детей»; перевод был отредактирован Тургеневым), Л. Виардо, Дюран-Гревиль, Э. де Пори и др. Некоторые переводы на французский были сделаны самим Тургеневым.
парижского журнала «Нувель рёвю» Жюльетта Адан признавалась, что именно благодаря Тургеневу она составила представление о России[7]. Французский исследователь Шарль Корбе утверждает, что Тургенев внес существенный вклад в подготовку русско-французского альянса[8].
В 1867 г. А. де Ламартин в 23 книге своего ежемесячного обозрения «Cours familier de litt?rature» публикует несколько рассказов из «Записок охотника» со своим комментарием, в котором, в частности, отмечает такие особенности тургеневского таланта, как изящество, правдивость и самобытность. «До него в России не было ничего подобного. Это Бальзак лесов и степей»[9].
П. Мериме в «Монитёр универсель» 25 мая 1868 г. печатает статью «Иван Тургенев», в которой высоко оценивает тонкую наблюдательность Тургенева, его мастерство создания многогранного, неоднозначного реалистического характера, искусство психологической детали и лирического пейзажа, а также простоту фабулы тургеневских повествований. «Беспристрастная любовь к истине — вот главная черта творчества г-на Тургенева, и он никогда ей не изменяет»[10]. В сущности, Мериме увидел в Тургеневе наследника традиций пушкинской прозы. Хотя имя Пушкина нигде не упоминается в статье, очевидно, что, с точки зрения Мериме, Тургенева сближает с его великим предшественником лаконизм, изящество, простота и сдержанность стиля, точность образа, умение просто и ясно передать самую суть явления. Ну и, конечно, с Пушкиным автора «Отцов и детей» роднит гуманизм. «Г-н Тургенев старается отыскать добро всюду, где оно может быть открыто. Он находит возвышенные черты даже в самых низменных натурах»[11].
«Иван Тургенев», в котором называл Тургенева «великим русским романистом», «одним из замечательнейших писателей нынешнего столетия», «одним из величайших гениев русской литературы», признавал его «дар могучей наблюдательности» ставил его в один ряд с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем[12]. В финальных строчках очерка звучит искренняя боль утраты: «Не было души, более открытой, более тонкой и более проникновенной, не было таланта, более пленительного, не было сердца, более честного и более благородного»[13].
Вслед за писателями и литературными критиками c 1890-х годов возник устойчивый интерес к Тургеневу и во французской академической среде. Известный славист Луи Леже включил раздел о Тургеневе в свою антологию «Русская литература» (1892)[14]. Французский литературовед Эмиль Оман, автор критико-биографического очерка «Иван Тургенев» (1906), считал, что Тургенев способствовал повороту в культурных отношениях между Россией и Европой, что благодаря Тургеневу «Россия завоевала для себя неотъемлемое место в интеллектуальной жизни Европы»[15].
представителя «загадочной русской души» заняли Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский. Показательна в этом отношении запись в «Дневнике» Э. де Гонкура от 10 октября 1887 г., где он рассказывает о своем споре с Флобером по поводу произведений Тургенева. Гонкур считал, что в изображении русских Тургеневу недостает варварских, ярких красок, что ему не удалось показать «первобытную грубость его страны». Флобер настаивал на верном изображении русского национального характера у Тургенева. «С той поры романы Толстого, Достоевского и других, мне думается, доказали, что я был прав <…>»[16].
Русский концентр складывается во французском литературном сознании лишь в конце XIX столетия. «Литературные концентры — такие центры литературных взаимодействий, вокруг которых располагаются как удаляющиеся круги как бы привязанные к ним менее влиятельные территории взаимодействий. Концентры соответствуют «сильным позициям», выделяемым в ходе тезаурусного анализа. <…> Выявление литературных концентров осуществляется через определение литературных предпочтений культурного тезауруса того или иного народа или страны»[17].
Начавшийся примерно с середины 1880-х годов бум русского романа во Франции был реакцией на французский натурализм[18]. Как писал французский литературовед Ж. Пелисье, «мы почувствовали сухость и бесчеловечность нашего натурализма, сравнив его с иным (Элиот, Толстой, Ибсен), в котором не было нетерпимости и сектантства, который, изображая добро без плоской идеализации, а зло без унылой мрачности, не допускал и мысли о том, что первое условие искусства — это подавление в себе всякой человеческой симпатии. Этот натурализм, наконец, обращал особое внимание на человеческую душу и на нравственную основу человека»[19].
Особую роль в утверждении русского романа как противоядия против натурализма, продвижении его к французскому читателю и формировании русского концентра во французском литературном сознании рубежа XIX–XX веков сыграла книга французского дипломата и литератора М. де Вогюэ «Русский роман» (1886). В ситуации, когда огромным успехом во Франции пользовался натуралистический роман, а Э. Золя был самым издаваемым французским писателем, М. де Вогюэ предложил Франции в качестве образца современный русский роман. Впервые за два столетия французский литератор признавал самобытность, оригинальность и художественные достоинства русской литературы. Причем Вогюэ настаивал, что именно в романе, а не в романтической поэзии начала XIX века нашла наиболее полное выражение «русская душа». Вогюэ писал: «Подводя литературные итоги столетия, я считаю, что великие романисты последних сорока лет сослужат России большую службу, чем ее поэты. Благодаря им она впервые опередила западные движения, а не следовала за ними; она наконец нашла оригинальную эстетику и оттенки мысли, свойственные только ей. Вот, что побудило меня искать прежде всего в романах разрозненные черты русского гения»[20].
В русском романе Вогюэ оценил то, чего, с его точки зрения, недоставало роману натуралистическому, — христианский дух сострадания, и любви к человеку. Он отмечал, что «человеколюбие (“charit?”) более или менее выраженное у Тургенева и Толстого, становится безудержным у Достоевского, превращаясь в болезненную страсть»[21].
сознание. «Из всех великих романистов Достоевский встретил во Франции самое большое сопротивление»[22]. Французов смущала «чрезмерность», исступленность Достоевского, «странность» созданных им характеров. Потребовалось время, чтобы новое поколение французских литераторов и читателей, сменившее поколение Вогюэ, по достоинству оценило художественные открытия русского гения. В своей книге «Достоевский» (1923) А. Жид напишет, что «наряду с именами Ибсена и Ницше следует называть имя не Толстого, а Достоевского, столь же великого, как он, и, может быть, наиболее значительного из трех»[23].
Толстой и Достоевский — две вершины русской литературы, на которые на протяжении всего XX столетия будут ориентироваться многие французские писатели. А. И. Владимирова тонко подметила одну тенденцию в восприятии Толстого и Достоевского во Франции. «Характерной особенностью восприятия Достоевского на рубеже XIX и XX вв. было то, что к его наследию обращаются в основном не французские реалисты, а те писатели, которые отказывались от завоеваний реалистического искусства, считая его устаревшим и упрощенно воспроизводящим сложную реальную жизнь. Так, к традициям Толстого примыкают Р. Роллан, Р. Мартен дю Гар, а Достоевского называют своим учителем А. Жид, А. Сюарес, Ж. Ривьер и др.»[24].
Толстой привлек французов не только как большой художник, но и как мыслитель, как человек, обладавший большим моральным авторитетом. Толстовская идея нравственного совершенствования нашла отклик у многих французских литераторов и читателей эпохи декаданса. Р. Роллан писал в «Жизни Толстого» (1911): «Толстой — великая русская душа, светоч, воссиявший на земле сто лет назад, — озарил юность моего поколения. В душных сумерках угасавшего столетия он стал для нас путеводной звездой; к нему устремлялись наши юные сердца; он был нашим прибежищем. Вместе со всеми — а таких много во Франции, для кого он был больше, чем любимым художником, для кого он был другом, лучшим, а то и единственным, настоящим другом среди всех мастеров европейского искусства, — я хочу воздать его священной памяти дань признательности и любви»[25].
Толстой был безусловным лидером среди русских писателей по числу переводов и изданий во Франции на рубеже XIX–XX веков. Были изданы не только все его романы, многие повести и пьесы, но и публицистика, «Исповедь», религиозно-философские произведения. Однако публикация полного собрания сочинений Л. Н. Толстого на французском языке, начавшаяся в 1902 г., в 1913 г. была прервана, т. к. издатель был недоволен качеством переводов.
Особый случай, который не подчиняется закономерности восприятия Толстого и Достоевского во Франции, выявленной А. И. Владимировой, — Марсель Пруст, который не столько противопоставлял друг другу Толстого и Достоевского, сколько рассматривал их в связке, как лучших представителей русской культуры, своих союзников в противостоянии той части западной культуры, которую Пруст оценивает как поверхностную, снобистскую по своему духу, материалистическую и «нелитературную», неспособную сделать усилие, чтобы осознать свои глубинные инстинкты.
«Толстой» Пруст ставит русского писателя выше Бальзака, творчество которого высоко ценил и прекрасно знал. По мнению Пруста, в отличие от творений автора «Человеческой комедии», романы Толстого — «это романы не наблюдения, а интеллектуального построения. Каждая подмеченная черта — всего лишь покров, доказательство, пример закона, выявленного романистом, — закона рационального или иррационального. Впечатление мощи и жизненности исходит от его романов именно в силу того, что они — результат не наблюдения, а того, что каждое движение, слово, событие лишь подтверждают тот или иной закон; ощущаешь себя в гуще законов. Но поскольку истинность этих законов диктуется автору изнутри, иные из них остаются для нас непостижимыми»[26]. Другими словами, романы Толстого, с точки зрения Пруста, более «литературны», в их основе та самая «осознанность», выявление внутренних законов писательской восприимчивости, авторского подсознания, которые, по Прусту, и составляют суть литературы.
В 1921 г. директор влиятельного парижского журнала «Нувель рёвю франсез» Жак Ривьер попросил Пруста написать для журнала статью о Достоевском, но Пруст, занятый работой над романом «В поисках утраченного времени» был вынужден ответить отказом. Сохранился лишь небольшой набросок, включенный впоследствии в книгу «Против Сент-Бёва» под названием «Достоевский». Странный текст. Почти ничего о Достоевском-писателе. И довольно много для коротенькой заметки о Достоевском-человеке, что удивительно, если учесть принципиальный антибиографизм, антисент-бёвизм Пруста. Пруст удивляется, что Достоевский, этот гениальный художник, наделенный мощным воображением, казалось бы, позволявшим ему внутренне уединиться, на каторге так тяжело переносил невозможность побыть в одиночестве. Пруст утверждает, что «каторжные работы были для Достоевского подарком судьбы, открывшим ему возможность внутренней жизни»[27]. О творчестве русского писателя сказано лишь, что все его романы могли бы называться «Преступлением и наказанием», что в них чувствуется автобиографическое начало, так как в жизни Достоевского, по убеждению Пруста, безусловно, были как преступление, так и наказание. Может показаться, что Пруст изменил себе и ударился в сент-бёвизм, принял отвергаемый прежде биографический метод Сент-Бёва, призывавшего искать «в поэте человека».
Однако это допущение ложно. Пруста интересует прежде всего Достоевский-художник. Он полемизирует с Жаком Ревьером, опубликовавшим в «Нувель рёвю франсез» свою статью о Достоевском, в которой тот восхищался прежде всего «величием души» русского писателя. «Его своеобразие заключено не в тех качествах, о которых пишет Ривьер, а в композиции произведений», — этой фразой Пруст завершает заметку о Достоевском[28]. Никаких разъяснений по поводу композиционных особенностей романов Достоевского он здесь не дает.
Свою мысль Пруст прояснит и разовьет в романе «В поисках утраченного времени». В пятой книге романа «Пленница» содержится довольно обширный пассаж о Достоевском. Рассказчик объясняет своей возлюбленной, молодой девушке Альбертине, что гениальность художника измеряется не содержанием его произведений, не значительностью выбранных сюжетов или глубиной высказанных идей, но способностью создать, сконструировать свой особый мир (т. е. тем, что в заметке о Достоевском Пруст называет «композицией»). Элементы, составляющие этот мир, повторяются, переходят из одного произведения этого художника в другое, связаны между собой устойчивыми отношениями, иногда понятными лишь ему одному, но отражающими «законы» его внутренней реальности и воплощающими новый тип красоты, им созданной. «Эта новая красота одинакова во всех произведениях Достоевского…», — констатирует Пруст. И далее продолжает: «Новая страшная красота дома, новая, сложная красота женского лица — вот то небывалое, что принес Достоевский в мир…»[29]. «У Достоевского я набредаю на удивительно глубокие колодцы, но они находятся в некотором отдалении от человеческой души. И все-таки это великий художник. Кажется, что мир, который он сотворил, был действительно создан для него. Все эти беспрестанно появляющиеся у него шуты, все эти Лебедевы, Карамазовы, Иволгины, это призрачное шествие представляет собою более фантастическую породу людей, чем та, которую мы видим в «Ночном дозоре» Рембрандта. Герои Достоевского фантастичны именно так, как фантастичны герои Рембрандта, благодаря одинаковому освещению, сходству в одежде, и, по видимости, заурядны. Но эти образы полны глубокой жизненной правды, и создать их мог только Достоевский»[30].
В свете всего сказанного становится понятным прустовское противопоставление России (прежде всего в лице Толстого и Достоевского) с ее мощной «литературной» культурой современной Германии, в которой, по словам Пруста, литература ничтожна, а современная немецкая музыка с ее культом «пассивного сладострастия», «бессилием» и «леностью в контролировании источников мелодического вдохновения» стала доминантой немецкой культуры.
— единственный русский писатель, полное двадцатитомное собрание сочинений которого было издано во Франции в 1930-х годах. Чехов был воспринят французским литературным сознанием как один из представителей европейской «новой драмы».
Наиболее часто переводимые и издаваемые во Франции к середине XX века произведения русских писателей — «Тарас Бульба» Н. В. Гоголя, «Крейцерова соната» Л. Н. Толстого и «Капитанская дочка» А. С. Пушкина.
Нельзя сказать, что французский читатель был совершенно не знаком с русской поэзией: еще 1846 г. была издана антология «Русские поэты», куда были включены переводы из русских поэтов XVIII–XIX веков, выполненные Э. Мещерским. В 1893 г. вышел том «Русские поэты», составленный Эммануэлем де Сен-Альбеном. В начале XX века в Париже вышли три антологии русской поэзии. Две первых были составлены из переводов Ольги Лансере и датируются соответственно 1902 и 1911 г. В первой небольшой стошестидесятистраничной антологии были представлены подборки стихотворений Пушкина, Лермонтова, А. К. Толстого, Апухтина, Вл. Соловьева, Фофанова, Бальмонта, Надсона. Вторая, более солидная, была дополнена как переводами других стихотворений этих же авторов, так и новыми именами — Фета, Тютчева, Полонского, Майкова, Некрасова, Бунина. Третья антология, составленная Жаном Шузвилем, появилась в 1914 г. Предисловие к ней написал В. Я. Брюсов, что не было случайностью, ибо это издание, в отличие от всех предыдущих антологий русской поэзии, представляло французскому читателю новейшую русскую поэзию, прежде всего символистов и акмеистов в лице таких поэтов, как Вл. Соловьев, К. Бальмонт, З. Гиппиус, В. Брюсов, Н. Минский, Д. Мережковский, Ф. Сологуб, А. Блок, Вяч. Иванов, М. Волошин, М. Кузмин, Н. Гумилев. К 1935 г. во Франции не было еще ни одного издания Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама. В целом русская поэзия интересовала французов значительно меньше, чем проза и драматургия. Возможно, прав был М. де Вогюэ, утверждавший в «Русском романе», что «русские поэты непереводимы и никогда не смогут быть переведены на другие языки»[31].
В. П. Трыков, А. Р. Ощепков
[1] Цит. по: Boutchik V. La littérature russe en France. P. : Champion, 1947. P. 16.
’opinion française face à l’inconnue russe (1799–1894). P. : Didier, 1967. P. 191.
–190.
[4] Кюстин А. де. Россия в 1839 году : в 2 т. М. : Изд-во имени Сабашниковых, 1996. Т. 1. С. 298.
[5] Revue des deux mondes. 1847. 1-er octobre. Т. XX. P. 54.
[6] Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем : в 28 т. Письма : в 13 т. М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1961. Т. II. С. 224–225.
[8] Ibid.
[9] Lamartine A. de. Cours familier de literature // Revue mensuelle. XXIII. P. : Chez l’auteur, 1867. P. 76.
[10] Мериме П. Статьи о русской литературе. М. : ИМЛИ РАН, 2003. С. 80.
[11] Там же. С. 87.
[13] Мопассан Г. де. Указ. соч. С. 152.
[14] L?ger L. La Littérature russe. P : Armand Colin, 1892.
[15] Haumant E. Ivan Tourguénef. Sa vie et l’oeuvre. P. : Colin, 1906. Р. 308.
[16] Гонкур Э. и Ж. Дневник : в 2 т. М. : Худ. лит., 1964. Т. 2. С. 429.
–19.
[18] На середину — конец 1880-х годов приходится пик переводов русских писателей на французский язык. Если в начале XIX века в год издавалось два-три перевода, то 1887–1888 гг. двадцать-двадцать пять (См.: Boutchik V. La littérature russe en France. P. : Librairie Ancienne Honor?, 1947. P. 11).
[19] Pellissier G. Le mouvement littéraire contemporain. P., 1901. P. 41.
[20] Vog?? E. M. de. Le roman russe. P. : Plon, 1886. P. XII–XIII.
[21] Vog?? E. M. de. Op. cit. P. XLV.
[23] Жид А. Достоевский: Эссе. Томск : Водолей, 1994. С. 7.
[24] Владимирова А. И. Достоевский во французской литературе XX в. // Достоевский в зарубежных литературах. Л. : Наука, 1978. С. 39.
[25] Роллан Р. Жизнь Толстого // Роллан Р. Собр. соч. : d 14 т. М. : ГИХЛ, 1954. Т. 2. С. 219.
–178.
[28] Пруст М. Против Сент-Бёва. С. 179.
[29] Пруст М. Пленница. М. : Худ. лит., 1990. С. 361.
[30] Там же. С. 363.
[31] Vogüé E. M. de. Op. cit. P. XI.