ОТ РЕДАКТОРА
Перед студентом-гуманитарием — второе из серии подготавливаемых нами учебных пособий о западной литературе XIX—XX веков. С предыдущей книгой («Зарубежная литература конца XIX — начала XX века», 2003) его объединяет ряд общих установок. Главная из них — изучение студентами-филологами тех важнейших текстов, из которых в конечном счете складывается писательский лик эпохи и ее мифология (образ мира, писателя, художественного мастерства). И именно писательский, поскольку в художественной литературе XIX—XX веков, ненормативной по своей сути, главным в поединке художника с бытием является при всей их важности не «жизнь» (всегда внешний по отношению к автору материал) и не «злоба дня» (быстро сходящая на нет), а оправдание этой жизни уже как личного и только личного слова, призванного оправдать смысл человеческого существования. Разумеется, у этого Слова, претендующего на то, чтобы в ситуации нарастающего общественного недоверия к нормативным идеальным ценностям быть больше, чем просто словом, имеется свой масштаб времени. Он далеко не всегда совпадает с точными историческими датами, с моментом выхода тех или иных интеллектуальных бестселлеров, и тем более — с социологической статистикой.
Подлинную литературную карту XX века еще только предстоит открыть, чтобы что-то, увы, с большим опозданием увидеть впервые, что-то, к счастью, наконец освободить от грубой идеологической ретуши, а что-то, наподобие придуманных литературных фигур, без всякого сожаления отправить в запасники литературного хранилища. Необходимость открытия не вполне известного XX века диктуется двумя обстоятельствами.
Во-первых, не секрет, что в историях зарубежной литературы XX века, созданных у нас в стране в 1930— 1980-е годы, имеется немало тенденциозных прочтений, а также агрессивных, но с художественной стороны бессодержательных понятий («модернизм», «реализм», «противостояние реализма и модернизма» и т. п.), которые не только политизированы, но и всех писателей выводят на одно лицо. По самым разным причинам расчистка этих «авгиевых конюшен» литературоведения не всегда возможна. Сохраняя за каждым зрелым специалистом право писать и преподавать так, как он считает нужным (в рамках любой школы все в конечном счете упирается в личность преподавателя), отметим, что следование штампам старого социологизированного литературоведения все больше расходится с живым текстом, потребностями современного университетского образования. Студент похуже, «прагматик», не обращает на это внимания —- ему важно, поддержав иллюзорный для преподавателя кредит доверия, получить в обмен на ряд клише желаемый балл, а затем в случае необходимости вновь бездумно воспользоваться этой долговечной разменной монетой. Студент же получше, в очередной раз столкнувшись с «ножницами» между личным пониманием текста и его неузнаваемой академической репрезентацией, способен отказаться от изучения словесности. Обе подобные ситуации по-своему плохи, ведут с течением времени к острому дефициту специалистов.
— например, Э. Паунда и Г. Бенна), но кто этим займется? Одни уже не сделали этого надлежащим образом, и их картина литературного мира окончательно сложилась вокруг фигуры, допустим, Л. Арагона. В ней нет места тогда ни для, например, А. де Монтерлана, Селина, Ж. Грина, М. Бланшо, ни для адекватно прочитанных Ф. Мориака или А. Мальро. У других, берущихся бойко писать о чем угодно, похоже, нет никакой, даже проарагоновской системы координат и необходимой квалификации (умения работать с текстами, качественной научной литературой, грамотно оформлять сноски и библиографию; владения логикой и элементарным русским языком).
Но не лучше и ситуация другого рода, когда с нежеланием читать зарубежный XX век «по-старому» начинают полностью отрицать не только оптику прежних десятилетий, но и «скомпрометировавшие себя» понятия исторической поэтики. Конечно же, скомпрометировали себя не понятия, вышедшие по большей части из недр художнической рефлексии, а те литературоведы, которые сделали их носителями политического новояза, атмосферы, губительной для всякой настоящей литературы. Подвергается в последнее время критике и «канон» — знание студентом обязательного корпуса художественных текстов и сопутствующей историко-литературной информации. Однако каким нюансам понимания можно научить тех, кто, желая быть ультрасовременным, освоил нескольких навязчиво продаваемых на каждом углу авторов, но не имеет школы, лично выработанной системы дифференциации материала!
Словом, идеологии XX века, уходя в прошлое, уносят с собой в небытие как крайне политизированный, догматизированный образ литературы, так и соответствующий способ ее интерпретации.
XX век в литературе, по нашему убеждению, далеко не праздный.
В отличие от нашей предыдущей книги это пособие посвящено не столько описанию конкретных ненормативных стилей (натурализм и символизм в их историческом движении), сколько за- полнению, в отдельных случаях самому скромному, историко-литературных пробелов. Иногда это делается на уровне имен и названий («Жиль» П. Дриё Ля Рошеля, «Водомет» Э. Рэнд, «Александрийский квартет» Л. Даррелла), иногда — в форме краткого информативного очерка (различные авангарды), обзора (межвоенный роман в Германии и Австрии, выдвинувший на авансцену европейской словесности как Т. Манна и Г. Броха, так и А. Дёблина и Й. Рота), детальных описания (экспрессионизм) и аналитического портрета (Ф. Кафка, Дж. Джойс, Т. С. Элиот, Г. Гессе, Э. Хемингуэй, У. Фолкнер, Ж. -П. Сартр, А. Камю, Х. Л. Борхес). Мы не претендуем на всеохватность — для этого имеются справочники и энциклопедии. В пособии речь идет главным образом о самых заметных, канонических авторах пяти литератур (французской, немецкой в ее разных изводах, английской, американской, латиноамериканской) в промежутке между 10-ми и 90-ми годами XX в.
— перевести на русский язык в необходимом объеме доселе не переводившуюся поэзию (У. Х. Оден, П. Целан) и драматургию (С. Бекетт), накопить проверенный биографический материал, соотнести художественно второстепенное с художественно наиглавнейшим, для XX века «классическим».
В таком положении выработка нового теоретического подхода к материалу, пожалуй, должна временно отойти на второй план. Исключение делается нами для нескольких теоретических вопросов. Так, чтобы описать преемственность литературы XX века по отношению к романтизму, натурализму и символизму (не исчезающим, вместе с уходом в прошлое XIX века, как это обычно считается, а продолжающим свое развитие в рамках другой эпохи), в главе I для описания общих процессов в нериторической культуре введено понятие «субъективность». Остальные же традиционные термины сохранены, но по возможности деидеологизированы и использованы преимущественно в культурологических целях (модернизм, постмодернизм) — для характеристики той или иной индивидуальной авторской манеры они не вполне подходят.
—XX веках через один текст, как правило, проходит несколько силовых полей: стили близки к тому, чтобы существовать одновременно, спонтанно вступать в замысловатые комбинации. Так, в частности, экзистенциализм, обязанный своим появлением брожению философской мысли, способен примирять в своих литературных рамках романтизм и натурализм, романтизм и «классицизм». Другое дело, что другие исторически бесспорные понятия — например, экспрессионизм — нуждаются в уточнении, их нужно приблизить к конкретным текстам.
Не исключено, что новый терминологический аппарат для изучения XX в. будет впоследствии выработан, но сейчас не это самое важное. В первую очередь, как уже говорилось выше, необходимо осмысление того, что встало на место ранее существовавших лакун, устранение искажений, приведение второстепенного в соответствие с главным. Решение этой задачи потребует не одного учебника, не единичных усилий.
Пристатейная библиография включает в себя работы, выдержавшие, по нашему мнению, проверку временем, а также по возможности самые новые научные исследования на нескольких языках.
«Российском энциклопедическом словаре».
профессор филологического факультета МГУ,
17 июля 2003 года