Здравствуй, успех!
Что нужно, чтобы книга издавалась астрономическими тиражами? «Здравствуй, грусть!» обладает прелестью шедевра, к тому же лишенного всякой претенциозности и появившегося в нужное время. Гений Франсуазы Саган в том, что она сумела преподнести публике то, что она хотела, в тот момент, когда она этого хотела. В 1954 году этот небольшой роман, который молодые люди читали тайком от родителей, взбудоражил всю послевоенную литературу. Он был написан без прикрас. Его автор инстинктивно, с нескромной мудростью юности почувствовала, что нужно всего лишь рассказать о смятении семнадцатилетней девушки и ее коварстве, одновременно невинном и порочном. В аннотации на обложке говорилось, что «этот роман, поэтический и чарующий, — свидетельство исключительного таланта».
Состоятельная семья, две степени бакалавра, год пропедевтики в Сорбонне (провал в июне), Премия критиков — визитная карточка, которая бы ничем не выделялась, если бы не нужно было прибавить: «Не воспринимает себя Франсуазой Саган». Ни успех, ни деньги, ни, тем более, возникшая суматоха не изменили ее отношения к самой себе, своей семье и друзьям. Одаренная своего рода божественной интуицией, она мечтала от имени всего поколения, лишенного свободы и находившего определенную компенсацию в чтении ее романа с гедонистской моралью. «Есть недоразумение Саган, — пишет Шарль Бланшар [139]. — Оно происходит от того, что она собой представляла до многообещающего успеха. Если “Здравствуй, грусть!”, как любой другой роман-дебют, вышла бы в трех тысячах экземпляров, это можно было бы назвать обещанием. О сотне тысяч так уже не скажешь. В первую очередь, если бы не проницательность критиков, потерпел бы поражение словарный состав. Читателей не волновали проблемы определений и грамматики, они смотрели в суть».
Несколько дней спустя после выхода «Здравствуй, грусть!» служба продаж Жюйара бьет тревогу: мы помним, что Роланд Прета с некоторым опасением распорядился о печати еще трех тысяч экземпляров. Но тираж нужно быстро увеличивать. К роману проявляют интерес литературные агенты из-за границы. Первым предложил контракт издатель Джон Муррей (издательский дом, основанный в XVIII веке), в каталоге которого присутствовали громкие имена классиков: Байрон [140], Теннисон [141], Теккерей [142]. В Италии 20 тысяч экземпляров французского издания были проданы еще до того, как появился перевод у Бомпьяни, второго издателя, проявившего интерес к роману.
«Здравствуй, грусть!» принес много хлопот, им интересовались все: «Роман был переведен на четырнадцать языков. Это был рекорд для издательства, особенно за такие сроки. Как руководитель службы, я торжествовала, но лично меня это вовсе не забавляло, это было слишком просто». Первый тираж в 10 тысяч экземпляров вышел в Соединенных Штатах, в нью-йоркском издательском доме «Дютгон», 25 февраля 1955 года, а полтора месяца спустя «enfant terrible французской словесности», как писала американская критика, не приехала на презентацию книги, которая разошлась миллионом экземпляров.
Факт достаточно редкий — книга была издана на латыни в Бразилии тиражом в полторы тысячи экземпляров: «Tristitia Salve» Франсиски Саган. Первая фраза романа («Это незнакомое чувство, преследующее меня своей вкрадчивой тоской, я не решаюсь назвать, дать ему прекрасное и торжественное имя грусть» [143]— «Sur се sentiment inconnu dont l’ennui, la douceur m’obsedent, j’hesite a apposer le nom, le beau nom grave de tristesse») звучит так: «Sensu ignoto, cuius taediun, cuius suavitas me capiunt tristitiae julchrum nomen et grave induere sane haesito». Для лицеиста, измучившегося над «Анналами» Тацита или «Комментариями» Юлия Цезаря, разбирать Саган, безусловно, было забавнее. И ничего странного нет в том, что отрывок из книги был специально переведен для японцев, изучающих французский язык.
Двести экземпляров, не входивших в коммерческий план и изданных помимо «достойной партии для бумажного производства Приу», были преподнесены Рене Жюйаром своим сотрудникам на Новый год. Наступивший 1954 год был удачным для Саган и ее по-отечески внимательного издателя. Юная романистка, чье следующее произведение ожидали уже с нетерпением, совершенно не отдавала себе отчет в баснословных суммах, поступавших на ее счет. Однажды она осторожно спросила у Иветты Бессис, достаточно ли на ее счету денег, чтобы ей выдали сто или двести тысяч франков. Ей кажется, что ее просьба не совсем уместна, но ей так понравилось пальто из пантеры, которое она видела в кинорекламе… [144]
«Малышка моя, я не думаю, что это проблема», — ответила, улыбаясь, пресс-атташе. Состояние Франсуазы Саган уже насчитывало более пятидесяти миллионов, она купила подержанный «ягуар Х/440», который присмотрел ее брат и за который она заплатила наличными миллион триста тысяч франков по курсу Роже Лоyepa. «Объездив» этот спортивный автомобиль, она купила новый, черный, с кремовой обивкой, стоивший приблизительно в два раза дороже. Позже она приобретет спортивный «гордини». «Это замечательно. На скорости двести сорок километров в час он отрывается от земли, как самолет», — восторгалась она, опробовав свое новоприобретение на восточной автотрассе. Вероника Кампьон отправилась с ней в мастерскую «Амеде Гордини», на бульваре Виктор в Париже, чтобы полюбоваться на «этого железного коня, с виду такого спокойного, словно спящее животное, которое можно разбудить поворотом волшебного ключика» [145].
Трудно было устоять перед этим болидом, доведенным до совершенства великим конструктором, которого газеты с пиететом именовали «кудесником». За рулем этой машины Франсуаза могла в полной мере вкусить прелесть скорости. «Мы три раза объехали площадь Трокадеро, — рассказывает Ги Шеллер. — Эта машина нуждалась в постоянном контроле управления».
«Мои родители, — говорит Франсуаза, — оба умели чувствовать этот восторг, любили открытые автомашины. И обожали ездить очень быстро». В то время, когда Поль Моран ехал на автомобиле через Европу, Мари и Пьер отправлялись в Довиль или на Лазурный Берег в машинах с открытым верхом.
«Они часто оставляли нас у моей бабушки, в Кажарке, или у бабушки по отцу, в Сен-Жермен-ан-Лайе, и исчезали, — делится романистка детскими воспоминаниями с Пьером Демероном [146], известным журналистом. — В двенадцать-тринадцать лет, — добавляет она о своем детстве и своей жизни подростка, — я задумала роман, который начинался с автокатастрофы. Замысел родился в Кажарке, три года назад, когда я только начинала писать. Героиню звали Люсиль Сен-Леже. То же имя носит героиня романа “Сигнал капитуляции”. И я о ней совершенно забыла. Это странно, правда? От одного рассказа до другого лет двадцать, а я взяла то же имя и ту же фамилию. Я была очень удивлена, когда это обнаружила. Роман начинался с момента, когда заносит машину. Там находится Люсиль Сен-Леже. Машина переворачивается, а радио продолжает говорить. Текст здесь обрывался…»
ее «астон мартине», потерпевшем аварию.
«В девятнадцать лет у меня было меньше иллюзий, я была гораздо скептичнее настроена, чем теперь», — высказывается Франсуаза Саган в американском журнале [148]. «Здравствуй, грусть!» принесла ей известность, богатство и тоску.
«Я вдруг стала писательницей, — говорит она. — И у меня не было выбора — надо было продолжать. Я была несчастна. Я хотела быть Прустом или Стендалем, но я не была на это способна».
раньше. Эта неизвестная читательница показала ей с неопровержимой очевидностью, насколько шатка слава, которую она влачит «как тяжелую ношу». Десятки тысяч экземпляров, проданные только во Франции [149], а теперь более двух миллионов, скандальная героиня, которая занимается любовью и не собирается выходить замуж. Это шумное вступление в литературу повлекло за собой отъединенность от окружающего мира, за исключением близких.
«Это было ужасно, — объясняет она. — О вас говорят, как о чем-то чужеродном. Говорят что-то лживое. Вас заставляют выносить нелепые разговоры. Сначала с этим было нелегко смириться. Я считала, что вся эта возня вокруг меня совершенно лишена смысла. Я все время испытывала отвращение. Я перестрадала, глубоко перестрадала это состояние, когда кажется, что ты совершенно незащищенная идешь по площади».
Франсуазе ничего не оставалось, как принимать мрачный вид на разнообразных приемах, где на нее смотрели как на феномен. Но в обществе своих друзей она вновь становилась веселой, смеялась и озорничала, словно маленькая шалунишка, а не жертва известности: «Мы должны понять, что у нас есть только наша кожа, кости, манера ходить и право ничего не иметь».
Единственный момент, когда она почувствовала свою значимость — вручение Премии критиков. Иветта Бессис, пресс-атташе Жюйара, обрекла ее после этой процедуры на общение с целой толпой журналистов и фотографов. В сером платье, украшенном жемчужным колье, в перчатках матери, которые ей не совсем впору, Франсуаза Саган, спокойная и покорная, под взглядами всех этих людей произносит мысленно фразу: «Послушай, это то, что зовется славой». Это длилось только мгновение, и, как ни странно, она испытала лишь мимолетный всплеск удовольствия. Так вот она, слава: вопросы, ответы и лукавое кокетство с правдой.
Рене Жюйар приехал поздно и скромно присутствовал при первом столкновении своего чудо-автора с прессой. Увидев Роберта Кантерса, одного из членов жюри, он спросил: «Скажите, только без всяких окололитературных соображений, кто голосовал за нее? Молодые или пожилые?»
На следующий день другой член жюри, Эмиль Генрио из Французской академии, посвятил большую часть своего фельетона «Литературная жизнь» роману, получившему премию [150].
«Присуждая премию с двумя голосами преимущества мадемуазель Франсуазе Саган за “Здравствуй, грусть!”, — считает он, — литературные критики, составлявшие вчера жюри, сошлись во мнении относительно таланта автора, но, однако, не в том, чтобы рекомендовать публике аморальную книгу, где блистательно воссоздан образ истинного чудовища. “Здравствуй, грусть!” — маленький шедевр цинизма и жестокости, который даже до Премии стал литературным событием сезона. Жюри Премии критики лишь явилось на помощь успеху, чтобы его констатировать». Ниже Эмиль Генрио вновь подчеркивает важность книги, но опять возвращается к ее шокирующей неординарности: «Неоспоримый талант виден в достоверном воспроизведении внутренней механики персонажей, но от такого безразличия к добру и злу в столь нежном возрасте по спине пробегает холодок даже у того, кто немало повидал и прочел».
Теперь чопорное достоинство академика кажется тем более нелепым, что рядом с ним в жюри Премии критики сидел Жорж Батай, искавший «крайность желания… и мучительную радость», Жан Польхан, написавший предисловие к «Истории О» [151]и Доминика Ори, которой приписывалось ее авторство. С одной стороны, горячий скандал вокруг «Здравствуй, грусть!», с другой — приглушенные разговоры вокруг таинственного произведения, подписанного псевдонимом Полина Реаж.
Примечания
«Le Crapouillot». Январь. 1959.
–1824) — англ. поэт-романтик, пэр, член палаты лордов. Создал образ разочарованного поэта-бунтаря в поэме «Паломничество Чайльд Гарольда», «восточных» поэмах («Гяур», «Лара», «Корсар»). Автор драматической поэмы «Манфред», богоборческой мистерии «Каин», сатирической поэмы «Бронзовый век».
141. Теннисон Альфред (1809–1892) — англ. поэт, лорд, автор цикла «Королевские идиллии», основанного на легендах о короле Артуре, отличается консервативностью, сентиментален. Автор драм «Королева Мария» и «Бекет».
142. Теккерей Уильям Мейкпис (1811–1863) — англ. писатель, автор романа «Ярмарка тщеславия», пронизанного иронией над пороками буржуазного общества. Продемонстрировал социальный пессимизм в романе «История Пенденниса», автор исторических романов «История Генри Эсмонда», «Виргинцы».
144. «Я уговорила маму пойти к Максу Леруа, меховщику с улицы Матиньон, — рассказывает Франсуаза Саган. — Там я ее практически заставила купить это норковое манто. С течением времени моя пантера понемногу изменилась. Сначала рукава заменили черным драпом. Это было очень красиво. Потом переделали низ. В конце концов из того, что осталось, сделали шапочку, и я ее кому-то подарила».
«В память о лучшем», пер. Л. Завьяловой.
146. «Marie-Claire», октябрь 1972 года.
— фр. эссеист, журналист. Его книги — это обращения к друзьям, окрашенные тонким юмором. Автор романов «Плата», «Крысы», «Комическая иллюзия», «Литературная коллекция», «Безумный век». Это он впервые назвал «гусарами» четверку Блондэн — Деон — Лоран — Нимье. Заметил однажды, что правые писатели во второй половине XX века используют по преимуществу выразительность слова, а левые — идеи. Сам он предпочитал искать золотую середину.
«Holiday». Апрель 1969.
149. В сентябре 1955 года Жюйар мог записать: 350 тысяч.
«Monde». 25 мая. 1954
«История О» — эротический роман, вышедший в 1954 году под псевдонимом Полины Реаж. В 1994 году в его авторстве призналась Доминика Ори. Роман имел продолжение, опубликованное под тем же псевдонимом в 1969 году, — «Возвращение в Руасси».