Кин. Ц.И.: Итальянские мозаики
Ультракрасные и ультрачерные.
Параграф 1

1

Когда Моравиа был в Москве гостем на съезде Со­юза писателей, он в одном интервью сказал, что в год «бунта молодежи»— 1968 — в Италии «образовалось множество небольших крайне левых групп. Существуют и малочисленные, но крайне активные маоистские орга­низации. К сожалению, часть молодежи попала под влияние неофашистов. Эти организации, взявшие на во­оружение тактику террора, действуют очень жестокими методами и представляют большую социальную опас­ность»¹ Все это, конечно, так, но сказано очень бегло, а Моравиа давно интересуется этими вопросами, не раз о них говорил и писал. Выбираю одно из выступлений за «круглым столом», устроенным еженедельником «Эс­прессо» весной 1972 года. Кроме Моравиа в нем участвовал видный итальянский общественный деятель Лелио Бассо. Концепция Моравиа сводилась к тому, что моло­дежь «естественно склонна к бунту именно потому, что она молодежь» и, кроме того, ее часто провоцируют. По мнению Моравиа, только в царской России и в современной Италии провокация достигла таких невероятных размеров: в России потому, что она — страна Достоев­ского, а в Италии потому, что она — родина Макиавел­ли. «Достоевский — патрон загадочных и темных прово­каторов, а Макиавелли — провокаторов, хорошо обучен­ных».

Когда представитель «Эспрессо» перевел разговор в область психологии и напомнил, что, по мнению Андре Мальро, для одиноких и отчаявшихся молодых людей насилие всегда является большим искушением, Моравиа возразил, что следует задуматься над другим психоло­гическим аспектом насилия: «Всякий экстремизм есть эстетизм». Потом он перешел к литературе и заявил: «Нигилистическое движение может быть исторической моделью того, что происходит сегодня. «Бесы» Достоев­ского— это роман о нигилистах, и он актуален. Техни­ка, конспирация, иерархия, внутренние взаимоотноше­ния те же самые. В конце концов человек перестает понимать, кто он такой: тот ли, кем он является реаль­но, или провокатор, провоцирующий сам себя? Ниги­лизм был прототипом всех последующих разрушительных движений, это великолепная машина провокации». Мо­равиа добавил, что мы присутствуем при бурном воз­рождении политических мифов, и причислил к ним «миф герильи и революции». Человек рассудка, заявил он, не действует. Что касается молодежи — она отвечает «на разные хитроумные провокации прямым и грубым наси­лием».

— большой писатель и при­рожденный моралист — не всегда дает себе труд всерьез разобраться в чуждых ему идеях. Вероятно, поэто­му он так поверхностно, чтобы не сказать по-обыватель­ски, рассуждает о нигилизме. Поэтому, быть может, он не вспоминает о Базарове, а имеет в виду только Ставрогина или Петра Верховенского. Досадно, однако так. Но Лелио Бассо высказался иначе, мне кажется — несколько полемически по отношению к Моравиа. Гово­ря об ультралевых группах, он выразил удивление, как они сами не понимают, что своими безответственными действиями только играют на руку фашизму. «Может быть, они верят в то, что, устраивая маленькие взрывы, смогут разжечь всеобщий пожар. Впрочем, это старая концепция. Нечаев, знаменитый товарищ Бакунина, думал, что на самом деле допустимо все. Что можно устра­ивать поджоги, убивать, ибо все направленное против закона служит революционной борьбе. Но Энгельс обвинял его в том, что он полицейский провокатор. Совре­менным историкам не удалось разгадать его личность. Известно, что он умер после долгого заключения, следо­вательно, сам заплатил по счету. И все-таки важно под­черкнуть, что настоящий революционер, каким был Эн­гельс, не мог объяснить себе поведение Нечаева ничем иным, как тем, что он был провокатором»²

­лист, а политик, и должен дать политический ответ. Смысл ответа сводился к тому, что часть вины за то, что молодежь приходит к таким безобразным формам протеста, ложится и на партии рабочего класса, которые не всегда умеют сразу и верно реагировать на происходя­щие в Италии сложные и противоречивые события и процессы. «Я верю в парламентскую борьбу,— сказал Бассо,— но как марксист верю также, что она не явля­ется единственной формой борьбы». Таково мнение не одного лишь Лелио Бассо. Итальянская коммунисти­ческая партия в ряде важных документов подтвердила необходимость тщательного анализа и дифференциро­ванного подхода к различным так называемым внепар­ламентским движениям и группировкам. Социалисты занимают тарую же позицию.

«двух противоположных экстремизмов», когда с одинаковой меркой подходят к неонацистам, поклонникам Гитлера, для которых даже Муссолини был слишком либеральным, и к радикально настроенным молодым людям, не верящим в силу организованного рабочего движения и примыкающим к ультралевым группам. Но с другой стороны — посколь­ку мы не хотим ничего упрощать — нельзя представлять себе положение схематически: думать, что между ультралевыми и ультраправыми неизменно проходит от­четливая грань. Очень часто это именно так, но бывает и иначе. Нередко молодые люди, студенты университе­тов или учащиеся средних школ, начинавшие как пра­вые, впоследствии искренне переходили на противопо­ложные позиции. Искренне и бескорыстно, так как это порою связано и с прямым физическим риском. В той же Италии перед первой мировой войной существовал интервенционизм двоякого рода: шовинистический и так называемый демократический, и многие бывшие интервенционисты стали впоследствии антифашистами. По­зднее, в первые годы режима Муссолини, среди моло­дых людей, радикально настроенных и интересовавших­ся политикой, происходили постоянные споры, но они как-то общались между собой: еще не было абсолютно­го разрыва.

Об этом есть интереснейшее свидетельство члена Ру­ководства ИКП Джорджо Амендолы, который написал замечательную автобиографическую книгу ³ ­ся как захватывающий и удивительный по искренности роман. Психологически, особенно когда речь идет о мо­лодежи, существуют какие-то альтернативы, и поэтому итальянские коммунисты проявляют большую гибкость, стараясь не отталкивать окончательно и без разбора всех, кто выступает против них. Опыт показывает, что некоторые правые или ультралевые, пережив духовный кризис или вообще возмужав, начинают мыслить и поступать по-новому и присоединяются к организован­ному антикапиталистическому движению.

— одна грань. Другая ей прямо противопо­ложна. Есть много двусмысленных и скользких персонажей, авантюристов, циников, дешевых честолюбцев, алч­ных людей. Наконец, есть множество провокаторов, причем провокаторов, играющих одновременно двойную или тройную роль. Разумеется, такие люди существова­ли, можно сказать, извечно. Но в силу особых истори­ческих условий в Италии нашего времени это приобрело удивительные сочетания и краски. Например, неона­цисты плюс Anonima sequestri («Акционерное общество похищения людей») плюс органы секретных служб плюс масоны.

***

­сываемые им события не были засекречены, ибо в том не было нужды. Напротив. «Черный город» в романе Камона — это Падуя. Это на самом деле какой-то заколдованный город, с которым мы на протяжении по­следних пятнадцати—семнадцати лет неизменно встречаемся на любых извилинах итальянской политической жизни. Там завязались многие узлы, которые до сих пор не удалось развязать. Там 18 апреля 1969 года в обстановке величайшей секретности было проведено так называемое «организационное собрание», на котором представители различных крайне правых групп разра­ботали график террористических актов: даты и города. До сих пор никто не может точно назвать всех присут­ствовавших. Определенно известны несколько имен, сре­ди которых два очень важны: Франко Фреда и Марко Поццан. Некоторые участники этого собрания считались идеологами, другие организаторами, третьи просто «ак­тивистами», но всех объединяла ставка на насилие, как единственное средство для достижения вполне опреде­ленных политических целей.

За этими людьми стояли другие, обладавшие реаль­ным влиянием и возможностями: промышленники, финансисты, военные, политики, затеявшие опасную игру с очень крупными ставками. 18 апреля 1969 года счита­ется днем рождения «стратегии напряженности». Термин этот придумал английский еженедельник «Обсервер» в одной статье об итальянских делах, опубликованной в декабре все того же года. Стратегия напряженно­сти была выработана в условиях крутого подъема ра­бочего и молодежного движения, когда было намечено объединение трех главных профсоюзных конфедераций и было очевидным всеобщее полевение. Целью «стратегии напряженности» было до смерти напугать мелкую и среднюю буржуазию, скомпрометировать республикан­ские институты, создать атмосферу смятения и паники, когда не только политически, но и психологически стал бы возможным переворот и установление диктаторского режима. Впоследствии появились новые определения: «стратегия бомб» и «стратегия убийств». Отправным пунктом, от которого я буду исходить в этой статье, бу­дет 12 декабря 1969 года. В этот день в Милане про­изошло событие, положившее начало эре террора в Италии, не закончившейся до сих пор.

ярмарочный день взорвалась бомба: трина­дцать человек было убито, около ста ранено и трое из них скончались в больнице. Неподалеку в лифте (в зда­нии другого банка) была найдена еще одна, не успев­шая взорваться бомба, а в Риме на протяжении сорока минут взорвались еще три. За два дня до этого западногерманский «Дер Шпигель» опубликовал заявление Джорджо Альмиранте, лидера легально существующей в Италии неофашистской партии МСИ («Movimento sociale italiano — Итальянское социальное движение). Эта партия маскируется под «конституционную», имеет де­путатов в парламенте и то надевает, то сбрасывает ма­ску. Он писал: «Юношеские фашистские организации готовятся к гражданской войне в Италии. В борьбе против коммунистов оправданы все средства». Опытные журналисты («Монд», «Обсервер») не сомневались, что взрывы эти — акция фашистов. Но итальянская поли­ция выдвинула версию: анархисты — и арестовала более ста человек.

Среди арестованных был железнодорожник Джузеп­пе Пинелли, ставший семнадцатой жертвой трагедии. Во время допроса он при загадочных обстоятельствах «выпал из окна» и умер во время перевозки в больницу. Тогда организатором и фактическим исполнителем пре­ступления на пиацца Фонтана (на этой площади находится здание Сельскохозяйственного банка, и «пиацца Фонтана» стала в Италии эмблемой стратегии напря­женности) был объявлен Пьетро Вальпреда, танцовщик, в тот момент безработный. Улик не было, если не счи­тать путаных показаний одного шофера такси. Но у по­лиции имелась «исповедь» одного из арестованных. Это Марио Мерлино, лидер римского анархистского кружка «22 марта», куда входил и Вальпреда. Он заявил, что «девиз Вальпреды: бомбы, кровь, анархия», и полицию это устроило, хотя ей нетрудно было установить, кто такой Мерлино, если допустить, что она не знала этого с самого начала. Правая печать кричала: «Чудовище Пьетро», «Зверский убийца Вальпреда» и т. п., а «Ринашита» писала в этой связи, что полиция следует придуманному ею сценарию, отбрасывая все, что ему протипоречит. Если происходит политическое преступление, срабатывают привычные ассоциации: анархисты — вра­ги порядка, значит... Среди защитников Вальпреды — несколько коммунистов. Один из них, видный правовед, писал, что итальянские рабочие хорошо знают историю анархистского движения со всеми его слабостями и ошибками, знают, что жажда справедливости и стрем­ление отомстить угнетателям порою толкают анархистов на отчаянные акции. «Но лишь обыватели могут верить сегодня в лживое изображение анархии, совершающей насилие просто ради насилия»⁴

В 1975 году вышла книга «Бунтарь. Жизнь и смерть анархиста Серантини». Автор — Коррадо Стайано — из­вестный публицист. Он отнюдь не собирался писать ро­ман. Он лишь собрал и изучил документы и свидетельства всех, кто хоть немного знал Франко Серантини. Такой человек действительно существовал, родился в 1951 и умер в 1972 году. И получился патетический, до­стоверный и страшный роман одной жизни. И одной смерти. Стайано мог бы, как Камон, просить читателей видеть в нем прежде всего гражданина. Написано сдер­жанно, и тем сильнее впечатление.

— «ничей сын», подкидыш. Читаешь, и воз­никают ассоциации: Диккенс, Достоевский, Гюго. Одинокий, замкнутый мальчик, самоучка, индивидуалист с обостренным самолюбием бедняка, не принимающего подачек, но мечтающего о справедливости. Для таких ребят любимый герой — Робин Гуд. Потрясенный траге­дией 12 декабря, Франко вступает в анархистский «Кру­жок Джузеппе Пинелли». Стайано хочет найти психоло­гическое объяснение выбора, сделанного Франко. Он был «антифашистом по инстинкту», в теории не разби­рался. А анархисты — это «идеалисты, романтики. У них культ человеческой солидарности и дружбы, они отка­зываются сразу выносить личное и политическое сужде­ние о своих товарищах и поэтому легко становятся жер­твами провокации. Они отказываются также от тактики, от приспособления, не делают различия между моралью и политикой. Они все еще остаются на уровне первич­ных форм анархизма. Таким образом, в лице анар­хистов система поражает самое слабое, плохо организо­ванное и незащищенное звено всей левой» ⁵

«униженные и оскорбленные», как безработный неудачник Вальпреда или «ничей сын» Серантини, склонны к самым радикальным и иррациональным фор­мам борьбы. Судьба Франко трагична. В мае 1972 г. предстояли выборы, и одна группа выдвинула кандида­туру Вальпреды: старый итальянский обычай избирать в парламент политических заключенных, чтобы вызво­лить их из тюрьмы. И Франко от себя лично (кого этот юноша мог представлять!) рассылает анархистским кружкам письма, написанные бедным, элементарным языком: просит голосовать за Вальпреду. Поднимается шум: анархисты не признают участия в выборах, сле­довательно, Франко — еретик. В начале мая фашисты устраивают демонстрацию, а ультралевые — контрдемон­страцию. Полицейские зверски избивают Франко, и ка­кой-то офицер арестовывает его, чтобы прекратить из­биение. Тюремный следователь не заметил, в каком состоянии допрашиваемый: Франко еле говорит, но дер­жится с достоинством. Потом лед на голову, и все. Он умирает в тюремной камере, и его хоронит вся Пиза. На памятнике трогательная скупая надпись.

Известный писатель Паоло Вольпони, потрясенный бомбами 12 декабря, написал роман «Герцогский зана­вес». Герои там — чета анархистов. Нужды нет, что при­чудливое воображение писателя увлекло его в совершенно иные измерения; я упоминаю о его книге лишь для того, чтобы подчеркнуть степень пережитого италь­янцами шока. А Фердинандо Камон писал в своем рома­не: «Об этом преступлении говорят из месяца в месяц уже несколько лет, потому что процесса так и не бы­ло: едва лишь какой-нибудь судья находил доказательство, как его отстраняли и все начиналось заново». К несчастью, так оно и есть. Из года в год печать отме­чает годовщину преступления на пиацца Фонтана и с горечью повторяет: виновные все еще не установлены. Самый важный политический процесс за все послевоен­ные десятилетия несколько раз откладывался, и следствие произвольно переносилось из города в город, «едва лишь какой-нибудь судья находил доказательство». Ка­мон пишет правду. Разгадка в том, что с самого начала хотели обнаружить «красный след» (Пинелли, Вальпре­да). Через пять дней после взрывов СИД ⁶ ­рых было ясно, что анархисты не имели ко всему этому отношения. Но доклад сдали в архив.

Когда же почти через три года два миланских ма­гистрата, проделавших огромную работу, обвинили в причастности к событиям 12 декабря людей, уже аресто­ванных по другим политическим обвинениям, вмешался Кассационный суд. Папки, в которых 50 тысяч страниц, погружены на четыре грузовика и под охраной карабинеров отправлены в Катандзаро. Эти люди — Франко Фреда (год рождения— 1941, юрист, владелец книжной лавки в Падуе, автор расистских пасквилей) и Джованни Вентура (год рождения — 1944, книгоиздатель и книго­торговец). Их имена знают все итальянцы.

­вать о всех перипетиях этого скандального дела было бы слишком долго. Ни у кого нет уверенности в том, чем все это вообще закончится. Замешаны очень крупные фигуры, которые неизменно ссылаются на военные сек­реты и отказываются давать показания. А за ними сто­ят еще более могущественные силы. «Подлинные пре­ступники на всех уровнях не только остались на свободе или освобождены, но и имеют возможность плести свои заговоры» ⁷

­рией «двух экстремизмов». Поэтому мы не подходим к разнообразным ультралевым течениям предубежденно. Напротив, предполагаем, что во многих случаях молодые люди ненавидели угнетение и ощущали себя рыца­рями революции. Итальянские левые партии признают, что не сразу реагировали на некоторые процессы, проис­ходившие в сознании молодежи, но уже в докладе Лу­иджи Лонго и прениях на XII конгрессе ИКП можно было ощутить смелость самокритики и понимание исто­рического значения «года, когда бунт против господства капитализма и угнетения охватил не только заводы и села, но и крепости науки и знания, сотрясая фунда­мент, на котором зиждется власть и произвол правящих классов» ⁸ Но коммунисты понимали, что молодежное движение без диалектического взаимодействия с партиями и организациями рабочего класса не решит своих задач и рискует попасть в плен опасных абстракций. Действительно, когда студенческое движение пошло на спад, часть активистов примкнула к левым партиям, но другая часть заняла самые крайние позиции. Мозаика получилась очень пестрой.

***

Итак, мы переходим к ультралевым итальянским движениям и группам. В Италии слово «исторический» часто употребляют в особом смысле, подразумевая не момент оценки, а давность возникновения. К «исторической левой» относятся многочисленные анархистские группы и кружки, две троцкистских и три бордигианских⁹ — анархосиндикализма в Италии сохранялись начиная с про­шлого века. Но фактически анархисты слабы. Пять «партий» на самом деле не партии, а небольшие группы, но у каждой есть свой лидер и свой печатный орган. В наиболее серьезных итальянских исследованиях, опуб­ликованных за последние годы, анализируются позиции всех этих течений, опубликовано также много докумен­тов. Практически невозможно, да, пожалуй, и нет смыс­ла подробно рассказать о каждой из групп, о том, как они раскалывались, как от них отпочковывались новые, говорить обо всех лидерах и о каждом журнале (или газете). Поэтому постараюсь выбрать только самые главные и характерные ультралевые группы, чтобы дать представление об идеологии и психологии участников. Таким образом в мозаике читатели увидят и итальян­ских маоистов, и вожаков студенческого движения, и анархистов, и других — в различных, порою причудливых комбинациях.

«черного города». Там в 1962 году группа членов ИКП во главе с Джорджо Вианелло, которого Тольятти назвал «этот молодой Вертер из Падуи», при­няла теоретический документ, сделавший невозможным их дальнейшее пребывание в партии. Как известно, китайские коммунисты называют себя «марксистами- ленинцами». В Италии от букв «М» и «Л» образовали слово emmellisti, и мы тоже будем так обозначать итальянских маоистов. Падуанские эммеллисти были первой маоистской оформившейся группой в стране. Через год миланские эммеллисти основали издательство и выпустили пятитомник Мао. Еще через год несколько объединившихся групп полемически называют себя «Нуова Унита» («нуова» — новая — в противовес органу ИКП газете «Унита») и начинают выпускать ежемесяч­ный теоретический журнал. В то время, несмотря на серьезные разногласия, маоисты в Китае еще не дошли до полного разрыва с международным коммунистическим движением, а в Италии эммеллисти спорили о том, как относиться к ИКП. Для непримиримых страш­ным врагом был entrismo — неологизм от слова entrare (входить, вступать), т. е. стремление как-то сблизиться. Кроме группы «Нуова Унита» возникла конкурирую­щая — вокруг журнала «Иль коммуниста».

В июле 1965 г. некоторые маоистские группы органи­зовали «Федерационе», вступившую в роковую борьбу против «Нуова Унита». Ассортимент взаимных обви­нений был несколько однообразен: «ревизионизм, фракционизм, троцкизм, бюрократизм, отрыв от масс». В октябре 1966 г. «Нуова Унита» провела в Ливорно съезд и основала признанную Пекином «Иль Партию комуниста д’Италия (м-л)». Лидерами стали Освальдо Пеше и Фоско Динуччи.

«Федерационе» была оттеснена и даже было распа­лась, но летом 1968 г. из ее пепла родились целых две организации: вторая маоистская партия под тем же на­званием с добавлением слова «риволюционарио» и от­дельная группа «Авангуардиа пролетариа маоиста». Все они начали вести между собою полемику в лучшем эммеллистском стиле. Но к этому времени новый фак­тор — студенческое движение — повлиял на ход собы­тий.

­лись не однозначно, но некоторые студенческие группы вступили в их партию, исходя из того, что им удастся свергнуть Динуччи. К этой партии примкнула также часть троцкистской группы «Фальче э Мартелло», пре­жде входившей в 4-й Интернационал. По некоторым данным к концу 1968 года число членов маоистской пар­тии составляло от 5 до 10 тысяч человек; из Китая они получали всяческую, в том числе и денежную, помощь: там были заинтересованы в том, чтобы была сила, про­тивостоящая ИКП. Но внутри партии («мини-партии», как ее иногда называют) назревала склока, развитию которой способствовали и неофиты из числа студентов.

В начале декабря 1968 г. пришлось созвать экстренный съезд, но к тому времени склока достигла таких разме­ров и все так запуталось, что разобраться во взаимных обвинениях трудно. Особенно и потому, что лексикон у эммеллисти очень экзотичен. Читать их газеты любо­пытно: китайская фразеология, помноженная на италь­янский темперамент.

«кучка контрреволюцио­неров и ренегатов, пробравшихся к власти», проводила «черную линию» и к ней принадлежал Динуччи. Про­изошел раскол, и образовались две партии под одинако­вым названием. 10 декабря 1968 г. вышли два совершен­но различных по содержанию номера газеты «Нуова Унита», и на обоих было обозначено, что это «централь­ный орган». Разыгралась свара из-за газеты, из-за пар­тийной кассы и из-за того, кому достанутся «пропаган­дистские материалы китайских товарищей». Верх одер­жал Динуччи со своей «черной линией», а конкуренты, вошедшие в анналы этого бурного времени под названи­ем «красная линия», отступились. Одии итальянский ав­тор, комментируя раскол, меланхолически пишет: «Та­ким образом, две PCd’I (m-l), осыпая друг друга оскорблениями, пошли каждая по своему пути» ¹⁰ По­сле раскола к «красной линиц» примкнули некоторые новые группы.

­ла особая эммеллистская организация, назвавшая себя «Л’Унионе деи комунисти италиани (м-л)», сокращенно— УЧИ. Ее создала та часть троцкистов, которая не вли­лась в партию, и к ней присоединилось много перебеж­чиков из других групп. В уставе УЧИ провозгласила себя «великой и справедливой» и воспевала различных вождей в самых причудливых сочетаниях. Достаточно сказать, что среди этих вождей были председатель Мао и секретарь УЧИ Брандирали. УЧИ стала издавать свой печатный орган «Сервире иль пополо». Читать это осо­бенно занятно: стилизация под народный язык, невероятный апломб.

«идео­лог», составили и опубликовали руководство, охватывавшее все сферы интимной жизни и обязательное для всех членов УЧИ.

Бум УЧИ продолжался года два, потом все стало сходить на нет.

«Нуова Унита» Освальдо Пеше, которого в 1969 году исключили. Он на­звал свою группу «Унита пролетариа», она существует и сейчас. Но вообще в середине 70-х годов эммеллист­ские организации в Италии не только раздроблены, они носят преимущественно местный характер. В одной интересной книге, посвященной анализу «новой левой» в некоторых странах Западной Европы, приведены данные о социальном составе УЧИ и других эммеллистских итальянских групп: «На первом месте студенты из бур­жуазных семей, стремящиеся приукрасить свой социальный облик путем приобщения к революционной «церк­ви». Затем интеллигенты, привлеченные требованием аб­солютной самоотдачи. Наконец, некоторые прослойки люмпен-пролетариата, находящиеся вне социальных и экономических измерений, существующих в крупных промышленных центрах» ¹¹

­ нах Запада, политизация молодежи неуклонно возрастала, как и неудовЛётворенность «официальной ли­нией» левых партий, казавшихся недостаточно революционными. Начало выходить несколько журналов, отра­жавших настроения интеллигенции, находившейся «ле­вее ИКП». Большинство интересовалось рабочим вопро­сом, профсоюзами, методами борьбы за социальные преобразования. Эти журналы называются «операистскими» (от слова operaio — рабочий). Один журнал объявил себя литературным, но вскоре стал заниматься только политикой. Из всех этих журналов единственным интересным мне кажется «Куадерни Пьячентини», на­чавший выходить в Пьяченце зимой 1961 — 1962 года, выходящий и сейчас. По уровню вкуса, по квалифика­ции авторов и по всему своему характеру и стилю жур­нал значителен. Неверно было бы считать, что у него есть четкая политическая позиция. В некоторых номерах, особенно в первые годы, был очевиден повышенный интерес к «китайскому опыту», но журнал нельзя на­звать маоистским. Достоинство «Куадерни Пьяченти­ни» — в интеллектуальном любопытстве: следят за всем, что происходит в Италии и в мире, и реагируют. Во время подъема студенческого движения «Куадерни Пьячентини» предоставляли место на своих страницах раз­личным группам, оставляя за собой право независимого суждения о каждой из них. Когда же движение пошло на спад, когда вообще стало ясным, что перспектива ре­волюционных взрывов не близка «непосредственно, за­втра»,— журнал постепенно стал приобретать все более теоретический и общекультурный характер.

Удивительно, как один писатель, живший уединенно, далекий от социальных бурь и идейных споров, угадал очень важные вещи. Это был Гуидо Морселли ¹². В 1973 году Морселли покончил самоубийством, и в столе нашли интереснейшие рукописи. Уже опубликова­но четыре романа. В 1976 вышел роман «Коммунист». Герой — Вальтер Ферранини — депутат парламента, чест­ный человек. В статье я коснусь лишь одной линии романа, той, которая непосредственно связана с темой статьи. Партия поручает Вальтеру вместе с одним из крупных идеологов разобраться в «персональном деле» молодого коммуниста Роберто Маццола. Он выходец из состоятельной семьи, мальчиком участвовал в Сопротивлении, считает, что партия недостаточно революционна, выступает в печати и ведет агитацию среди рабочих. Удивительно, что писатель, описывая встречу с Маццолой, вкладывает в его уста мысли, ставшие популяр­ными и расхожими лишь гораздо позже. Это тот слу­чай, когда интуиция и дар предвидения позволяют пи­сателю уловить идеи, которые кристаллизуются через годы.

­ких переходов, без внутренних монологов и потоков созна­ния, почти буднично, и тем он достовернее. Идеолог Пизани легко разоблачает неправоту Роберто, но автор де­лает юношу искренним и чистым, а таких немало в сре­де крайне левых. «Твое поведение само говорит за себя, товарищ Маццола, и незачем цитировать великого чело­века, чтобы поставить диагноз детской левизны в социа­лизме. Хочу надеяться, что ты сам в состоянии разо­браться в своих принципиальных ошибках. Но сама их элементарность и очевидность делают еще более непростительным твое поведение в практическом пла­не» ¹³­ца 60-х годов.

Примечания.

«Комсомольская правда», 22 июля 1976.

2. «L’Espresso». Roma, 19 marzo 1972.

’anarchico Serantini. Torino, 1975, p. 58

6. СИД(Информационная служба обороны) имеет три секции, главная из которых «Д » — государственная безопасность и контр­разведка. В 1978 году все эти органы были преобразованы.

«Правда», 30 августа 1976.

8. XII Congresso del Partito com unista italiano. Atti e risoluzioni. Roma, 1969, p. 119.

— 1970) был одним из основателей Коммунистической партии Италии, образовав­шейся в январе 1921 г. после раскола Социалистической партии на съезде в Ливорно. Он был первым лидером партии, о его левосек­тантских взглядах писал В. И. Ленин в работе «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» и в других своих трудах. После разрыва с Коммунистической партией Бордига не вел активной политической деятельности, но у него есть последователи. Три бордигианских и две троцкистских партии ругаются между собой.

— 1976). Bologna, 1976, p. 437

12. О нем в статье «Вся литература — роман». 134