Кин. Ц.И.: Итальянские мозаики
Романы трагического года.
Параграф 1

1

«Рим. Шестьсот секунд, между девятью часами - пятью минутами и девятью часами пятнадцатыо минутами утра в четверг 16 марта 1978 года. Это время, понадобившееся Бригате россе, чтобы убить пять человек охраны, похитить председате­ля Христианско-демократической партии Альдо Моро, нанести удар в самое сердце хрупкой Итальянской Рес­публики и скрыть свои следы. Все было проделано без единой ошибки, с техническим совершенством, которое вызвало в общественном мнении едва ли не большую растерянность, нежели похищение Моро само по себе».

В этот день, 16 марта, должно было состояться исто­ ическое заседание итальянского парламента: коммунистам предстояло официально войти в состав парламентского большинства — последний шаг на пути к пря­мому участию в правительстве страны, уже не в мно­жестве регионов, а в общенациональном масштабе. Человеком, которому удалось доказать своей партии не­обходимость заключить соглашение с коммунистами для блага Италии, которому удалось преодолеть отчаянное сопротивление консервативного крыла ХДП, был Моро. Соглашению предшествовали месяцы трудных, напря­женных переговоров, кризисных ситуаций, приливов и отливов. День, который должен был войти в историю как символ победы здравого смысла и политической мудрости, стал днем национальной трагедии.

Италии предстояло пережить пятьдесят пять ужас­ных дней, и некоторые упрямо надеялись на хэппи энд. Но другие понимали, что никакого хэппи энд не будет и все закончится смертью Моро. Во всем с самого начала было много загадочного. «Техническое совершенство», полная беспомощность полиции, наглая уверенность, с которой Бригате россе (БР) навязывали органам власти свои правила ведения этой чудовищной игры,— все вызвало гнев, возмущение, ярость, а у многих чувство без­надежности и полного отчаянья. Все коллеги из спецслужб ФРГ, Англии и Франции тщетно пытались по­мочь. Обычные осведомители полиции — люди городского дна — упорно молчали. «Почтальоны» БР регулярно звонили в редакции газет и сообщали, где можно найти письмо Моро или коммюнике БР. Всегда всё находили, ни разу никого не задержали, не нашли ни одного covo (гнезда) БР. Так продолжалось, пока не раздался оче­редной звонок — это уже казалось стереотипом — и в багажнике автомобиля, на полпути между зданиями ХДП и ИКП не нашли труп Моро.

­дающуюся, иногда решающую, роль в жизни своей страны. На траурном заседании нижней палаты парла­мента ее председатель коммунист Инграо говорил имен­но об этом. О том, как много определял на протяжении тридцати лет Альдо Моро во всей истории Италии. О том, что, оплакивая его смерть, люди продолжают считать его своим «живым и бесконечно важным» собе­седником, диалог с которым будет обязательным сегод­ня и завтра.

«Ринашита» в но­мере, посвященном проблеме терроризма в Италии, писал: «Бригате россе. Сейчас в центре внимания находит­ся террористическая группа, которая впервые создала теорию и осуществила на практике вооруженную и про­тивозаконную борьбу «слева» против демократического государства» ¹ Для всех, кто знает идеологические до­кументы левых экстремистов, их безумную логику и практику, все-таки слишком многое в «деле Моро» оста­ется неясным. Днем рождения БР считается 20 октября 1970 года, когда об их существовании впервые публично объявила в листовке группа «Синистра пролетариа», которую надо считать прямой предшественницей БР. Эта группа в свою очередь имела длинную предысторию, по­том сошла со сцены. Насчет так называемого первого поколения БР все известно. Главным лидером и идеоло­гом БР является Ренато Курчио, в прошлом студент со­циологического факультета университета в Тренто, про­шедший через различные ступени (в том числе через опыт маоизма и городской герильи) перед тем, как уйти в подполье. БР опубликовали свои «теоретические доку­менты»: первый в сентябре 1971-го, второй в январе 1973-го, третий в мае 1974 года. Наконец, в апреле 1975 г. они выпустили специальную «Резолюцию», в ко­торой была изложена суть стратегии Бригате россе. В этом программном документе содержался анализ положения в Италии, характер переживаемого страной кризиса и была сформулирована основная линия БР: «В рамках всех этих проектов и противоречий наша линия остается прежней: объединить все разрозненные движе­ния пролетарского антагонизма и превращать их в по­следовательную борьбу, в удар, нанесенный «в сердце государства»². В программе излагалось также намере­ние создать «боевую партию», а существующие партии и организации рабочего класса — Коммунистическая и Социалистическая партии, а также синдикаты объявлялись «ревизионистскими». Нанести удар «в сердце госу­дарства» стало лозунгом, который повторяет и второе поколение БР. Именно так говорилось и в коммюнике, выпускавшихся во время трагедии Моро. Но это второе поколение анонимно. Те, кого удается арестовать, ока­зываются рядовыми участниками террористической орга­низации.

­ванные силы, заинтересованные в «дестабилизации» Италии. Эти реакционные силы (многие предполагают наличие международного заговора) манипулируют и своей агентурой, и киллерами, и несчастными механи­ческими игрушками, многие из которых, совершая пре­ступления, искренне считают себя «единственными на­стоящими революционерами».

Проблема террора встала в порядок дня Итальян­ской Республики как самая, может быть, важная. В тот день, когда Бригате россе объявили, что они вынесли Моро смертный приговор, Леонардо Шаша сказал: «Нас всех ожидает тяжелое будущее. Но для них это начало конца». К несчастью, он ошибся. Как и многие другие, Шаша пережил похищение, а потом убийство Моро как трагедию, он испытал глубокий шок. Шашу в Италии иногда называют Кассандрой. В нескольких романах он предсказывал страшные события, очень ско­ро превращавшиеся в реальность. В 1974 году вышел роман «Тодо модо», где происходят загадочные убийст­ва влиятельных деятелей.

«Тодо модо». В этом фильме артист Джан Мария Волонте «сыграл Моро». Я видела этот фильм: физическое сходство героя с Альдо Моро было поразительным, абсолютным. Число убийств в фильме доходи­ло до гротеска, больше, чем в книге. И вот после 16 марта Шашу стали одолевать интервьюеры. Один во­прос задавали все: не считает ли Шаша, что БР видели фильм, который не мог не произвести на них впечатле­ния? И, следовательно, не лежит ли на нем, Шаше, некоторая доля моральной ответственности за все, что произошло? Однажды Шаша сказал: «Когда мне гово­рят, в порядке комплимента, что я все предвидел, я с болью думаю, что единственное, чего я не предвидел, это возможности того, что мое предвидение осуществит­ся. Когда мне говорят то же самое тоном обвинения, я, естественно, негодую. Думаю, что мою точку зрения на терроризм я высказал достаточно ясно еще тогда, когда в Аргентине похитили одного служащего ФИАТ»³ Что касается ответственности, Шаша утверждает:

«Лично я чувствую себя ответственным за каждую на­писанную мною строчку». На протяжении пятидесяти пяти дней отношение Шаши к мучительной проблеме: надо или не надо идти на переговоры с похитителя­ми? — изменялось по мере того, как нарастало напря­жение и тревога. Сначала Шаша говорил, что на перего­воры идти нельзя, что надо надеяться на ум, опыт и гибкость самого Моро, который «найдет какую-то фор­мулу» и эта формула поможет БР, так сказать, не теряя лица, освободить его. Позднее Шаша присоединился к тем, кто отстаивал необходимость найти, изобрести какую-нибудь, пусть не прямую форму контактов с БР. Ему, как и некоторым другим, казалось, что можно сде­лать «символический жест» и спасти пленника.

Когда оказалось, что надеяться больше не на что, Шаша испытал огромное потрясение, он сам говорил впоследствии, что, вопреки логике, все-таки не верил в этот страшный конец. Помимо самой гибели Моро писателя потрясло и его самое последнее, прощальное письмо. Моро потребовал в нем, чтобы никто из членов правительства, никто из руководства Христианско-демо­кратической партии не шел за гробом: он считал их всех виновными в своей гибели. Семья отказалась от госу­дарственных похорон и от официального национального траура. Позднее вдова, Элеонора Моро, написала текст «полемической молитвы», которая была прочтена в одной из церквей. Пафос молитвы сводился к тому, чтобы бог простил всем тем, «кто из-за зависти, из-за неразумия, из-за трусости» допустил гибель невинного чело­века. Элеонора Моро была беспощадной. На протяже­нии пятидесяти пяти мучительных дней газеты, не слиш­ком деликатно, писали о взаимоотношениях семьи Моро с руководством ХДП. Семья, естественно, делала все возможное и невозможное для спасения Альдо, искала прямых контактов с БР и установила их. Телефонные разговоры прослушивались, и один из них был опубли­кован еще тогда, когда Леонардо Шаша писал свою книгу о Моро. Об этом разговоре будет сказано позднее.

А примерно через полгода после гибели Моро, уже после того как состоялись парламентские прения и было подтверждено, что правительство поступало правильно, не вступая в переговоры с БР, по распоряжению судеб­ных властей были опубликованы записи нескольких те­лефонных разговоров, которые представители БР вели с близкими друзьями Моро, например священником до­ном Антонио Меннини, профессором Тритто и с самой Элеонорой Моро. Впечатление все это производит очень большое, потому что ясен смысл похищения, так назы­ваемого «народного суда» над Моро и, наконец, приго­вора и убийства. Все дело заключается в том, что Бригате россе требовали, чтобы их недвусмысленно и, так сказать, официально признали как политическую орга­низацию, чтобы с ними вели переговоры прежде всего на равных, а не как с какой-то бандой.

­гают, что Бригате россе под конец сами зашли в тупик, так как задуманная ими грандиозная политическая ак­ция (самая важная за все время существования Республики, как пишут часто) фактически провалилась. Если БР хотели добиться разрыва между партиями парла­ментского большинства, если они рассчитывали посеять в стране панику, которая приведет к тому, что называют дестабилизацией, то они ошиблись. С самого начала, по­сле похищения Моро, БР действовали с отвратитель­ным, циничным лицемерием. Вначале они не выдвигали никаких требований. Идея о возможности обмена Моро на нескольких террористов была выдвинута в письмах Моро: он писал, а не они, они делали вид, что это их совершенно не касается.

«Унита» справедливо пишет о безжалостном политическом шантаже. После того как БР в конце концов потребовали и сами обмена Моро на тринадцать человек (в числе которых были и крупные уголовные преступники), они предъявили свой ультиматум именно через жену Моро. Они заявили ей, что если в течение ближайших часов не выступит секретарь ХДП и личный друг похищенного, Бениньо Дзакканьини, и не сделает «ясное, определен­ное и не оставляющее никаких сомнений заявление», то «произойдет непоправимое». Трудно сказать, чего здесь было больше: циничной политической арифметики, заставившей действовать именно через Элеонору Моро, или борьбы между разными фракциями внутри БР (некоторые, быть может, все-таки колебались).

Или, требуя, так сказать, официального признания их равноправной политической силой, которая будет диктовать государству свои условия, и зная, что это не произойдет, Бригате россе рассчитывали на то, что по­том они смогут заявить, что морально чисты: они дава­ли последний шанс, а этот шанс не пожелали использо­вать. Так или иначе они свою игру вели до конца. Brigatista сказал синьоре Моро: «Мы не можем поступить иначе. Больше мне нечего вам сказать» ^4. Иначе гово­ря — они не могут не убить. Потому что не убить значи­ло бы признать себя побежденными. В общем, их не слишком интересовало согласие на обмен, не в этом бы­ ла цель всей акции. Они хотели, осуществляя свою безумную и преступную стратегию, нанести «удар в са­мое сердце государства», и этого они добились, убив Моро.

Однако все это стало более ясным постфактум, а в то время, когда события развертывались, Шаше и многим другим казалось, что в самом деле достаточно сделать символический жест. Из документов, найденных через несколько месяцев после смерти Моро (об этом скажем позднее), явствует, что brigatisti и его самого обманули: он рассчитывал и надеялся на свое освобож­дение и — если документы не являются стопроцентной фальшивкой — благодарил БР за великодушие.

«Альдо Моро, умерев, несмотря на всю лежащую на нем историческую ответственность, обрел невиновность, ко­торая делает виноватыми всех нас, следовательно, и м е н я (разрядка моя.— Ц. К). Я был потрясен выра­жением его последней воли, напомнившей мне послед­нюю волю Пиранделло». Поясним: Пиранделло, бывший членом фашистской партии, завещал, чтобы его похоро­нили голым, так как боялся, что его тело обрядят в форму. И Шаша пишет: «Умирая, Альдо Моро, так ска­зать, снял с себя христианско-демократическую тунику. Его труп не принадлежит никому, но его смерть бросает обвинение всем нам». При этом Шаша отнюдь не меняет своего сверхкритического отношения к ХДП: ведь он и с коммунистами резко разошелся из-за того, что они, по его убеждению, делали слишком много уступок христианским демократам («Революционная партия должна быть более нетерпеливой»). Шаша и теперь повторяет, что никогда не был почитателем Моро, напротив. «Но его смерть показала мне, что за политиком Моро, посто­янно стремившимся выжидать, а не принимать решения, стоял человек, веривший в демократию и в человеческое достоинство».

Гибель Моро была для Шаши таким шоком, что ему казалось: он никогда не сможет более писать. Но потом это сменилось другим: ощущением долга, личного долга перед памятью Моро. Каков мог быть личный долг писателя Леонардо Шаши перед человеком, поклонником которого он никогда не был, перед руководителем пар­тии, виновной во всех бедах послевоенной Италии (Шаша постоянно это утверждал и продолжает повторять, хотя и признает теперь, что, быть может, в ХДП есть люди, искренне стремящиеся к обновлению, и среди них Дзакканьини)? Только один: написать о Моро книгу. Не роман, это не материал для романа. Не биографию. Отличные биографии были написаны еще при жизни Мо­ро. Лучшей из них мне кажется работа коммуниста Аньелло Копполы «Моро». И не репортаж, этим занима­лись другие. О Моро писали слишком много.

Была горькая и трезвая статья очень уважаемого литератора Витторио Горрезио, озаглавленная «Дело Моро «привлекает» в книжных магазинах» ⁵. Оказыва­ется, первая книга о деле Моро появилась в продаже через десять дней после его смерти. Подзаголовок статьи Горрезио: «Слишком много людей, неожиданно превратившихся в писателей, анонсируют свои произве­дения». Горрезио называет несколько имен: какой-то малоизвестный сенатор Джованиелло, теперь объявивший себя близким другом и доверенным лицом Моро; другой сенатор, Витторио Червоне, обещающий разоблачения; молодой Мартеллй, занимающийся культурными делами в социалистической партии, и адвокат БР Джаннино Гуизо, который, как пишет Горрезио, все время находился в позе человека, очень много знающего и способ­ного давать советы, как надо поступать.

­комендовавшие, хотят «влезть на пьедестал», самым бессовестным образом спекулируя на трагедии Моро. Он добавляет, что сам был чересчур наивным: ему не приходило в голову, что кто-нибудь может в своих лич­ных интересах или в интересах «своей политической группы» использовать дело Моро. Свою статью Горре­зио называет «предостережением»: он убежден, что мно­гие из анонсированных книг будут просто малограмот­ными и совершенно ненужными. К несчастью, Моро — «модная тема». Это звучит почти страшно, но, к сожале­нию, Горрезио прав. Пока мы не можем судить об этих книгах, но достаточно следить за периодикой: газетами и еженедельниками. Сколько было домыслов, сколько — я не боюсь сказать это — погони за сенсациями!

­до Шаше, то есть к настоящему, серьезному писателю, демократу и антифашисту, человеку, чьи книги переве­дены на много языков, чья интеллектуальная честность не вызывает ни у кого сомнений. Он, сицилианец, про­явил большое личное мужество, написав несколько ро­манов о мафии. Возможно (кто-то из итальянских кри­тиков высказал такое предположение), что Шаша, все зная о мафии, прежней и современной, невольно перено­сил это и на БР: ему могло казаться, что БР — тоже нечто вроде мафии, только политической. Как бы то ни было, он был совершенно убежден, что в письмах Моро содержался шифр, который никто не сумел разгадать. «У меня нет фантазии,— сказал Шаша в начале работы над книгой о Моро,— я только занимаюсь арифметикой, потому что два плюс два составляет четыре. Я немного боюсь этой цифры четыре, вот в чем дело».

«L’affaire Мого» с 7 июля по 24 августа, запершись в своем деревенском доме, отгородившись от мира (ближайший телефон — на рас­стоянии в полкилометра). Он не искал контактов с семьей Моро, не стремился получить конфиденциальную информацию. Он всего-навсего читал письма Моро, до­ступные всем, кто читает газеты. Но читал, исходя из какой-то своей первоначальной гипотезы. А если такая гипотеза владеет сознанием писателя, происходит оче­видный психологический феномен: документы (в данном случае письма) должны во что бы то ни стало подтвер­дить верность исходной точки. Должны. А если они в чем-то не вполне или вовсе не отвечают этой цели, Ша­ша все равно найдет в них то, что хочет найти. Не знаю, как это поточнее объяснить, но Леонардо Шаша такой.

Почти каждая новая его книга является не только литературным, но и общественно-политическим событием. Однако такого накала страстей, как сейчас, кажет­ся, еще не было. На Шашу напали со всех сторон еще до того, как книга вышла почти одновременно в малень­ком палермском издательстве Селлерио и в Париже. Кстати, еще одни штрих, характеризующий Шашу. Он много лет печатался в издательстве Эйнауди и резко порвал отношения с Джулио Эйнауди только потому, что издательство, как он заявил, против его воли посла­ло его роман «Кандид, или Сон, приснившийся на Сици­лии» на соискание одной из крупных литературных пре­мий. После того как Эйнауди не удалось помириться с ним, за Шашей охотились самые крупные издательства, но он предпочел Селлерио. Кроме того, все гонорары за книгу о Моро предназначены одному из институтов в Палермо (Институт культурной антропологии), кото­рый специально анализирует поведение органов массо­вой коммуникации в Италии во время пятидесяти пяти дней. Это потому, что, по убеждению Шаши, газеты, ра­дио и ТВ во время «дела Моро» вели себя ужасно, зани­мались мистификацией и — объективно — помогали БР, публикуя («в интересах информации») их чудовищные документы.

­ликования книги. Если можно говорить о вине, Шаша виноват в том, что дал несколько чрезвычайно резких интервью, словно «бросая перчатку». С ним начали спорить некоторые видные публицисты, среди которых «ко­роль журналистов» Индро Монтанелли и редактор (ди­ ректор) авторитетной римской газеты «Ла Репубблика» Эудженио Скальфари, который тоже мягкостью не отличается,— об этом можно судить хотя бы по его книге «Раса хозяев». Шаша со своей стороны удвоил резкости. Но надо считаться с некоторыми обстоятельства­ми личного и психологического порядка, особенно с со­бытиями весны 1977 года. Подробно о них говорится в другой статье, включенной в сборник⁶. Здесь напом­ню вкратце, в чем было дело тогда.

­водителем БР «первого поколения» — Ренато Курчио и другими. Остававшиеся на свободе террористы угрожа­ли смертью присяжным заседателям, и многие из них принесли врачебные справки о том, что «страдают де­прессивным синдромом». Тогда газеты начали выяснять, как повел бы себя тот или иной деятель культуры, ока­жись он на месте этих людей. Леонардо Шаша заявил текстуально: «Если бы не было моим долгом не б о я т ь с я (разрядка моя.— Ц. К.), я поступил бы так же, как эти туринцы». Мотивировка была точная: не столько из-за естественного страха смерти, сколько по­тому, что Шаша не желает «даже пальцем пошевель­нуть», чтобы помочь этому государству.

Фразу «Если бы не было моим долгом не бояться» тотчас забыли и начали обвинять Шашу в пораженчестве, отсутствии гражданского мужества и т. д. Началась бурная дискуссия об этом государстве. В нее оказались втянутыми многие десятки видных деятелей культуры, но главный спор разгорелся между Леонардо Шашей и одним из лидеров ИКП Джорджо Амендолой, причем оба выступали по нескольку раз и наговорили друг дру­гу много несправедливого. Дискуссия получила назва­ние «Оптимизм и пессимизм»: под оптимистами понима­лись те, кто считал, что Итальянскую Республику можно и нужно защищать (добиваясь и коренных преобразо­ваний), а под пессимистами — те, кто утверждал: это государство прогнило насквозь, его нельзя «улучшить» частными мерами, на его место должно прийти нечто другое (отсюда и формула Шаши: «Революционная пар­тия должна быть более нетерпеливой»). В общем, со­здалась такая атмосфера, что Шаша совсем отошел от своих друзей из ИКП, хотя и продолжал говорить, что Коммунистическая партия остается лучшим, что есть в Италии. Разногласия между Шашей и коммунистами были и до того, но непосредственным; поводом для фак­тического разрыва были именно БР и разное отношение к итальянскому государству.

­тивное заявление, которое 25 апреля, в день, когда стра­на празднует освобождение от нацизма и фашизма, подписали «друзья Моро». Мы читаем об этом в книге Шаши: «В центральном здании ХДП на площади Иису­са в Риме журналистам был роздан документ, который я уже определил — мне так казалось и продолжает ка­заться — как чудовищный. Человек пятьдесят «старин­ных друзей» онореволе (достопочтенный, так называют в Италии членов парламента.— Ц. К.) Моро торжест­венно заверяют, что человек, который пишет письма Дзакканьини, который хочет быть освобожденным из «народной тюрьмы» и рассуждает о том, каким образом этого можно добиться,— это не тот человек, друзьями которого они так долго были, с которым были так долго близки «из-за общности культурной формации, христи­анской духовности и политической концепции». «Это не тот человек, которого мы знаем, с его спиритуалисти­ческим, политическим и юридическим представлением о мире, вдохновлявшим его, когда он внес свой вклад в разработку самой республиканской Конституции» ⁷

Шаша особенно потрясен тем, что среди подписав­ших этот документ (там было несколько прелатов, видных деятелей католической интеллигенции, коллег Моро по Христианско-демократической партии) оказались «один знаменитый филолог и не менее знаменитый ис­толкователь текстов блаженного Августина, да к тому же кардинал». Уточним: это кардинал Пеллегрини; в одном интервью Шаша сказал, что, прочитав послание «друзей Моро», он, Шаша (насколько известно, аг­ностик), понял, что он больший христианин, чем карди­нал, и потому решил написать христианскую книгу. Итак, Шаша предъявляет «друзьям Моро» самое тяжелое обвинение, а именно, что они с точки зрения христианской этики совершили акт предательства по отношению к Моро.

И Шаша сам в своей книге цитирует блаженного Августина, который писал о том, что пастырь должен любить своих друзей «не больше и не меньше, чем самого себя». И еще, что человек не знает самого себя, как же он может претендовать на то, что знает другого, кото­рый, как полагал святой, тоже не знает себя. Гневно, яростно, презрительно пишет Шаша о кардинале-архиепископе: как мог тот делать подобные заявления перед лицом стольких людей и, главное, перед лицом Моро? «Это вопрос, который приводит меня в ужас и в смятение, меня, который не относится к его пастве. Каковы же должны были быть ужас и смятение Моро?» Шаша не понимает — и это одна из главных мыслей в книге,— как люди, десятилетиями знавшие Моро, могли не почувствовать, что Моро-пленник и Моро-политик — это, по своему мышлению, по своему поведению, по стратегии, которую он хотел осуществить для своего спасе­ния,— один и тот же человек. Но те, что называют себя старыми друзьями Моро, «не узнали его, отреклись от него». Следовательно, обвинения прежде всего — морального порядка. И самые серьезные.

— анализ и сопоставление писем и пред­шествовавших публичных выступлений и статей Альдо Моро. Писатель исходит из того (и это подтверждают самые серьезные исследователи), что внутри БР есть разные фракции: есть «фанатики» и есть «убийцы» (это, впрочем, вполне может совпадать). Шаша сознательно не привлек никаких материалов, кроме доступных всем,— подчеркнем это. Он хотел воссоздать образ че­ ловека, который «меньше всех других был замешан в ужасных вещах» (Пазолини так писал) и оказался во власти безумных фанатиков, человека, лично разрабо­тавшего стратегию борьбы за свою жизнь. Он хотел понять этого человека, его ум и мужество, его боль и разо­чарование, когда оказалось, что «старые друзья» его предали, что партия, председателем которой он был, не сочла возможным идти на какие-либо переговоры с по­хитителями. Шаша пишет о том, что Моро продолжал говорить «моя партия» до конца, он приводит цитату из письма: «Я умру, если так решит моя партия...» Могла ли Христианско-демократическая партия принять иное решение?

­зически, БР. Второй раз — все те, кто отказался предпринять минимально необходимое, чтобы спасти его, чтобы помочь ему в его борьбе за жизнь. Потому что эту борьбу он продумал и вел прежде всего сам. Шаша пишет: «Фактически стратегию Моро можно сравнивать со стратегией Кутузова по отношению к Наполеону. Мне не раз приходилось, еще когда Моро был в отлич­ной форме, сравнивать его с Кутузовым, каким Толстой изобразил его в «Войне и мире» ⁸ Шаша развивает эту мысль, цитирует Толстого, пишет о том, каким Кутузов в трудную минуту показался князю Андрею, с какой усталой и насмешливой мудростью слушал Кутузов пылкие планы Денисова о том, как одолеть врагов, пи­шет о том, что Кутузов знал нечто, неизвестное другим. Итак, Моро в книге Шаши — умный, ясно мыслящий стратег. Вероятно, это правда.

Исходя из этого, Шаша развивает свою версию того, что происходило на протяжении пятидесяти пяти дней. Он сопоставляет тексты писем из тюрьмы БР с послед­ней парламентской речью Моро, когда тот защищал бывшего министра финансов Гуи от обвинений в кор­рупции во время расследований по гнусному и знамени­тому делу о подкупах, осуществлявшихся американской фирмой Локхид. Трудно представить себе, что Моро был наивным и закрывал глаза. Он не мог не знать, что Луиджи Гуи запачкан, но, защищая его, тем самым за­щищал ХДП. Это объяснялось политическими сообра­жениями, и даже если Моро внутренне с презрением относился ко многим своим коллегам, зная им цену,— он был лидером ХДП, и сам Шаша пишет обо всей ле­жащей на Моро «исторической ответственности». Шаша пишет еще, что в своих романах «Контекст» и «Тодо модо» он имел в виду ХДП, но не Моро лично. Мы не имеем права не верить этому утверждению серьезного и искреннего писателя.

в которых были и весьма презрительные сужде­ния о некоторых бывших коллегах, желая выиграть время и дать полиции возможность найти covo и освобо­дить его. Вероятно, это правда. Но не «вся правда», а лишь часть ее. Надо полагать, что brigatisti, кото­рые вели допросы, не принадлежали к «мозговому тре­сту» БР и не были на той интеллектуальной высоте, ко­торая позволила бы им быть в умственном и культур­ном отношении хотя бы отчасти на уровне Альдо Моро. Но даже если эти фанатики — ничто в сравнении с про­фессором права, крупнейшим политическим деятелем, мастером переговоров, оттяжек, компромиссов,— все же он был их пленником и сам в одном из первых писем говорил о том, что находится под абсолютным контро­ лем, что все его действия обусловлены.

­ляя письма и речи, он отстаивает не только преемственность, не только «полную тождественность» пленника БР и могущественного политика. Он идет куда дальше. Он утверждает, что письма Альдо Моро из тюрьмы БР показывают его лучшие качества (ум, чувство меры, яс­ность мышления) в гораздо большей степени, нежели вся его более чем тридцатилетняя политическая де­ятельность. Что эти письма Моро писал совершенно сво­бодно, а не под диктовку или по принуждению террористов. Более того, Моро сначала надеялся выиграть борьбу за свою жизнь при минимальной помощи извне. Но когда он понял, что остался одиноким и покинутым в этот страшный час, Моро обрел духовную свободу и понял всю тщету могущества и власти. Шаша отлично понимает, что у человека, оказавшегося в положении Моро, в крайнем положении, есть альтернатива. Либо он решает умереть, либо «ведет игру». А если это так, он просто не может быть абсолютно свободным, он вы­ нужден делать уступки не только похитителям, он дол­жен идти и на компромиссы с самим собой, со своими убеждениями. Моро избрал этот второй путь, и никто не смеет выносить об этом суждения.

Шаша, такой умный и проницательный человек, к то­му же знающий историю всех политических преступлений, совершавшихся в Италии на протяжении веков, не мог не предвидеть одной возможности. А именно: возможности того, что будут появляться новые документы, которые могут поставить под вопрос правильность всей его концепции. В самом деле, когда книга была законче­на и вышла из печати, в сентябре и октябре 1978 года, во время одной крупной полицейской операции, в Мила­не были обнаружены новые материалы. Там был длин­ный документ, получивший название «Мемориал Моро», а также нечто вроде черновиков писем, которые будто бы составляли тюремщики, а потом заставляли Моро переписывать в присущем ему стиле. В «Мемориале» пе­речислены факты, рисующие деятельность ХДП в весь­ма мрачном свете, но известные и ранее. Никаких сен­сационных разоблачений там нет. Насчет черновиков писем возможны разные предположения. Шаша все-таки предвидел эту возможность: он прямо писал о том, что через какое-то время может появиться монтаж из писем, записей голоса Моро и т. д., но что это будет всего лишь чьим-то маневром.

«вто­рой фазе» и ожесточенно спорят о том, кто же настоящий Моро. Обратимся к одному из интервью Шаши: «Закончив двадцать четвертого памфлет о деле Моро, я четыре дня перечитывал, исправлял и опять просматри­вал текст почти механически. . . Каждый год здесь, в деревне, я пишу книгу— и для меня это отдых и раз­влечение, независимо от того, каков объект, какова ма­терия. Отдых и развлечение от самого процесса письма, от того, что я делаю текст. Но эта книга о Моро вызы­вала во мне беспокойство, граничившее с навязчивой идеей. И я очень устал, но в то же время нетерпеливо хочу начать писать что-то другое, другой текст»⁹. Это интервью важное, доказывающее, как много в книге личного, глубоко пережитого.

текстов, которое «работает» в нужном писателю направ­лении. Скажу сразу, в чем дело. Шаша отрицает, что Моро был государственным деятелем. Он настаивает на том, что Моро был политиком, демохристианским политиком, но не более того. И что, находясь перед лицом смерти, Моро ощущал свой долг перед семьей, перед всеми, но не перед государством как таковым. Мало то­го,— что его, Шашу, теперь объединила с Моро нелю­бовь к этому государству. Это прямое продолжение спо­ров 1977 года о том, надо или не надо «это государство» защищать, это инерция тех споров, и именно потому я говорю о forzature. Мы знаем неоспоримую интеллек­туальную честность Шаши, но также его нетерпимость, упорство, максимализм. Политика, искусство и личная история Шаши невообразимо перемешаны.

«L’affaire Мого». Вероятно, Шаша предпочел французское слово итальянскому аналогу по­тому, что книга вышла в Италии и в Париже, где крити­ки разных направлений единодушно называют Шашу итальянским писателем номер один, что Шаше, навер­ное, приятно. А в Италии многие упрекают его в том, что он слишком сблизился с французами, которые будто бы оказывают на него дурное влияние, усиливая и без того присущие ему скептицизм и пессимизм.

Примечания.

1 «Rinascita». Roma, 12 maggio 1978.

3. 21 марта 1972 года в Аргентине был похищен ответственный сотрудник ФИАТ Обердан Саллюстро. 10 апреля нашли его труп. Шаша в тот момент исключительно резко осудил в печати это пре­ступление и террор вообще.

«L’Unita». Roma, 28 ottobre 1978.

«La Stampa». Torino, 29 settembre 1978.

«Писать книги или заниматься политикой?».

7. Leonardo Sciascia. L’affaire Moro. Palermo, 1978, p. 102.

«Согпеге della sera». Milano, б settembre 1978.