Кин. Ц.И.: Итальянские мозаики
Писать книги или заниматься политикой? Заметки об итальянской литературе сегодня.
Параграф 8

8

Теперь надо вернуться к итальянским писателям. Че­рез несколько дней после гастролей французов в «Эсп­рессо» прозаик Гоффредо Паризе написал статью «По­чему итальянцы не нуждаются в идеях». Ее можно про­читать и в пародийном, и в серьезном ключе. Если в серьезном, она звучит очень консервативно. Суть концепции Паризе в том, что в Италии есть две преобла­ дающие идеологии, которые властвуют над массами.

Первая основана на заповеди «Нет бога кроме бога», вто­рая на идее создания бесклассового общества. «Боль­шинство итальянского народа знало, что оно повинова­лось, не думало, не грешило высокомерием, не имело идей. Если спросят, он ответит: я работал, ел, спал, не имел идей и не интересовался идеями, повиновался, го­лосовал за ХДП и ИКП». Паризе пишет, что итальян­ский народ думает так, «как говорят ему идеологи, он не хочет их ослушаться». И дальше: «Итальянский на­род знает, что преступники — это интеллектуалы, внуки Маркса (как их с гениальным упрощением назвал Мо­равиа). Это они не повинуются, так как слишком мно­го думают»¹. Затем Паризе говорил о конформизме итальянской интеллигенции, главным образом в связи с тем, что издательство Фельтринелли отказалось опуб­ликовать книгу Глюксмана.

Моравиа, он о «внуках Маркса» действительно писал в «Ла Репубблика». Но Моравиа есть Моравиа, его приходится прини­мать таким, каков он есть. Иногда он тонок и точен (например, когда говорил, что теперешних террористов никак нельзя сравнивать с революционерами-террористами, боровшимися против царизма); иногда его оценки расплывчаты и формулировки приблизительны. Он дискутировал и с Гуаттари и с Бифо, но как-то не очень определенно. Джорджо Амендола с непривычной для него мягкостью писал: «Дорогой Сартр, ты ошиба­ешься», а вот Арбазино в своей элегантно-иронической манере совсем изничтожил Сартра, а заодно и Симону де Бовуар.

— августа — сентября 1977 года итальянская и значительная часть французской печати пестрели статьями, интервью, фотоснимками, иногда ка­рикатурами, связанными с «Appel». Гуаттари сначала хотел, чтобы его гротескный «Международный комитет» устроил чуть ли не карательную экспедицию против красной Болоньи, но потом он предпочел созвать конфе­ренцию, или конгресс, или вообще какое-то колоссаль­ное трехдневное сборище в Болонье. Вся Италия жила в напряжении, и даже в рядах экстремистов возникли жестокие раздоры; сама «Лотта континуа», поддержи­вавшая «движение», боялась предстоящего. Но демо­кратическая Болонья, прообраз будущих социалисти­ческих городов Италии, блестяще вышла из этого испытания. Был проведен диалог с теми, с кем можно было и нужно было достигнуть взаимопонимания. Были изо­лированы безответственные экстремистские группы, с хаосом справились. Бессмысленная, разрекламирован­ная на всю Европу кампания провалилась, восторжест­ вовали здравый смысл, высокое самосознание демокра­тов и философия оптимизма.

Анализируя нелегкий опыт весны и лета 1977 года, приходишь к выводу, что есть идеологическая платформа, объединяющая людей типа Гуаттари, некоторых из «новых философов» и многих итальянских ультралевых. Смысл ее в том, что единственным субъектом революции объявляются i primari — первичные, изначальные. Ре­волюцию могут совершить только люди, находящиеся на обочине общества (роль рабочего класса и организо­ванных партий и движений трудящихся отрицается).

К «примари» относятся люмпен-женщины, люмпен-мо­лодежь, люмпен-интеллектуалы, наркоманы, заключен­ные, поэты, безумцы, гомосексуалисты. Изредка упоми­наются и безработные.

­певы идей Сартра о «люмпенах», и многое другое. Со всем этим связан лозунг контркультуры, который пре­терпевает различные изменения, но в последние годы включает в себя борьбу за революцию, понимаемую как непосредственное, сиюминутное удовлетворение всех ма­териальных и сексуальных потребностей и как счастье.

«вырваться из-под контроля, осуществляемого Sinistra storica», то есть марксистской культу­рой. Например, бывший неоавангардист Нанни Балестрини в 1976 году создал издательство «Ardca», заявив, что надо вводить новые идеи и привлекать новых авто­ров, вместо того чтобы «по-обезьяньи» копировать левое издательство Эйнауди. Считается, что Бифо возглавляет движение informaction (производное от слов: инфор­мация и действие). Маччокки уверяет, что именно Бифо и его друзья считаются сейчас «новыми итальянски­ми интеллектуалами, представителями революционного опыта в художественном и лингвистическом планах». Это снова мао-дадаизм. После мартовских событий 1977 года возникло издательство Скуи-Либри, что озна­чает «книги, нарушающие равновесие» и революцион­ные. Надо думать, что это новый вариант издательства Балестрини. Программа объявлена: отказ от различия между жанрами, тексты, «колеблющиеся между рома­ном, инвективами, эссеистской поэзией, лирикой, оскор­блением, мольбой, нападением, между Сциллой и Ха­рибдой»².

В этом издательстве вышел «революционный роман» Бифо, называющийся «Кто убил Маяковского?» (Бифо утверждает, что он воспитан на Маяковском и на дада­изме). Говорю о романе только на основании рецензий, довольно подробных. Герой романа — молодой рабочий- студент, живущий вместе с товарищами в своего рода коммуне. Он принимает участие в стачках, в схватках с полицией, в городской герилье (но, может быть, ему это только снится). Главное: он пишет роман о Маяков­ском и абсолютно отождествляет себя с поэтом, его творчеством и судьбой. Но все осложняется тем, что сам Маяковский тоже — в книге — пишет роман и в свою очередь отождествляет себя с героем этого романа, и, может быть, в конечном итоге оба пишут один и тот же роман. Тут нельзя не вспомнить о Карло Бернари и его книге «Пока что революция не вспыхнет». Для представителей альтернативной культуры чрезвычайное значе­ние имеет слово; вот, например, какое значение имеет для Бифо слово «коммунизм»: «Коммунизм нежен, это сумасшедшее счастье, это увлекает за собой, это сладко, это банально, это глубоко, это wonderful, это встать утром выпить кофе, надеть вельветовый пиджак, пойти на солнце кружиться, порхать, подмигивать, переска­кивать с одного на другое, бродить, коммунизм это безрассудная нежность»³

«животный, скотский, зверский, гру­бый, глупый, невежественный»; слово «безрассудный» я выбрала потому, что мне кажется — оно подходит к са­мому Бифо, который сейчас переживает звездный час и невероятно кокетничает в жизни и в литературе, но решительно отмежевывается от террора, и кто его знает, что будет с ним через три года или через пять лет. Куда интереснее — в плане этой статьи — другой постоянный житель Болоньи. 24 июля 1977 г. «Унита» на­печатала открытое письмо «Гражданин Болоньи — свое­му мэру» и «Ответ Дзангери». Автор письма — Ровер­си, который неизменно поддерживал демократическую джунту, считал свой город самым свободным в мире и посвящал ему стихи. Письмо, конечно, о мартовских со­бытиях, жестковатое: одновременно вопросы и призыв. Дзангери откликнулся тепло и тактично, но иронизиро­вал насчет «поэтических гипербол». У Роверси есть сим­вол веры, под которым, вероятно, в Италии подписались бы многие интеллектуалы: «Я хорошо знаю, что литера­турная «работа» не является средством для того, чтобы делать революцию или производить политическое несог­ласие. Однако я так же хорошо знаю, что могу и дол­жен писать во имя этой революции и этого несогласия, раз у меня нет в руках иного инструмента и я недо­статочно хороший пиротехник, чтобы делать бомбы, и недостаточно хороший тактик, чтобы планировать бои» ⁴. Бомбы, разумеется, метафора. Бомбы бросают совершенно другие люди: не Роверси, не Бифо и не Балестрини. Он, конечно, поддержал «Appel», но его революционаризм больше словесный.

Роверси — одна из ключевых фигур. В 1935 году он создал журнал «Оффичина», своего рода лабораторию, в которой сотрудничало много талантливых людей, включая Кальвино и Пазолини. Через четыре года «Оффичина» распалась, ибо, как говорил Роверси, не все ее участники понимали, что литератор должен быть прежде всего идеологом, а уж потом заниматься лите­ратурой. Затем он основал журнал «Рендиконти», ко­торый редактирует и по сей день, тоже эксперимен­тальный. В Италии давняя и славная традиция журна­лов, вокруг которых группируются единомышленники. В 60-х годах возникло несколько журналов, объявляв­ших себя левыми и весьма левыми. Они разрабатыва­ли вопросы теории, от социологии до эстетики. Правда, в текстах было много абстрактного, «это были журна­лы, делавшиеся интеллектуалами, которые занимались проблемами интеллектуалов»⁵­ли маоистами, анархистами, троцкистами, но другие — коммунистами или социалистами. Спорили они о соотно­шении политики и культуры, партии и интеллигенции, спорили о том, кто из них революционнее.

­ксистами и не были самодовольными циниками. Летом 1977 года почти одновременно возникли три новых журнала. Первый называется «Черкио ди джессо», что означает «Меловой круг». Здесь двойная пере­кличка— с Брехтом и с событиями 11 марта: полиция обводила кружками отверстия в стене, куда попали пу­ли. Эта стена воспроизведена на обложке журнала, и если не знать, в чем дело, можно подумать, что просто художнику нравится абстрактное искусство. Но когда знаешь — впечатление сильное. Журнал одновременно политический и литературный. Один из организато­ров — Роверси. Хотели, чтобы его имя значилось в ка­честве ответственного редактора, но, в соответствии с итальянскими законами о печати, не разрешили: он уже редактирует «Рендиконти».

Там объединились многие из тех, кто в 60-х годах сотрудничал в «журналах, делавшихся интеллектуалами». Во вступительной статье в первом номере извест­ный левый социолог Джанни Скалья откровенно при­знал, что еще несколько месяцев тому назад всем этим авторам не могло бы прийти на ум, что они встретятся под одной обложкой: слишком велика разница во взгля­дах, личном и политическом опыте, темпераменте. Их объединили мартовские события. Скажем точнее: их объединило общее ощущение беспокойства, кризиса, их объединило travaglio.

«Раджоне э мостри» («Разум и чудовища»), его издает группа, которую несколько условно можно причислить к левым католи­кам: опять-таки интеллектуалы высокого класса, кото­рые, надо думать, искренне и настойчиво хотят что-то делать, как-то объединиться и настаивать на силе разу­ма. Разум должен помочь в борьбе против того страш­ного и иррационального, с чем они воочию столкнулись.

Третий журнал — «Ла сочьета» («Общество»), серь­езный, документированный, открытый для дискуссий, начала издавать местная Федерация ИКП. Конечно, ве­дется полемика, прямая или несколько зашифрованная, но естественная. В частности, «Ла сочьета» тактично, но настойчиво обращается к вопросу, не раз выдвигавшемуся марксистами: о кризисе социальной роли интелли­генции в обществе развитого капитализма, когда изме­няется соотношение классовых сил. Проблему не надо упрощать и нельзя от нее отмахиваться. В последней четверти XX века уже звучат архаизмом строчки боль­шого поэта: «А мы, мудрецы и поэты, хранители тайны и веры, унесем зажженные светы в катакомбы, в пусты­ни, в пещеры». Времена Валерия Брюсова прошли. Са­мо понятие роли и обязательств интеллигента сейчас бо­гаче, сложнее и, может быть, противоречивее, чем в первые послевоенные годы, когда оно казалось ясным. Тог­ да был огромный подъем и слишком много иллюзий. А сейчас — можно ли думать, что, безотказно подписы­вая самые благородные манифесты, деятель культуры выполняет свой долг и может спокойно спать? Конечно, нельзя — это было бы слишком удобно и просто.

­ские демократы за тридцать лет успели так скомпрометировать свои «ценности», что дальше некуда. Не будем говорить об экономическом кризисе, о проблемах Юга, о вынужденной эмиграции безработных. Коррупция, бессилие или неправедность правосудия, неспособность справиться с терроризмом, скандальные связи с мафией и крайне правыми группами отечественных и междуна­родных монополий, тот факт, что в стране до сих пор действуют некоторые статьи фашистского судопроизвод­ства, беспомощность в вопросах школы и трудоустройст­ва молодежи,— все это вещи, от которых никуда не уйдешь.

— закономерно, что интеллигенция, в первую очередь левая интеллигенция охвачена travaglio. Надо обладать большой трезвостью и выдер­жкой, чтобы этому не поддаться. И — не будем закры­вать глаза — это очень трудно. Я думаю о Грамши. Он часто цитировал фразу бывшего коммунара, позднее отошедшего от научного социализма,— Бенуа Малона: «Пессимизм разума, оптимизм воли». Малона, кроме специалистов, теперь никто не помнит, и эти слова ассоциируются с Грамши, не только потому, что он их часто повторял, но потому, что это прямо относится к нему самому, к его судьбе революционера и мыслителя.

Сейчас в Италии более чем достаточно оснований для пессимизма. Обошлось в Болонье, но почти сразу стрельба и убитые в Турине, в Милане, в Риме. Процесс в Катандзаро над обвиняемыми по знаменитому, ставшему нарицательным делу о взрыве бомб на пиацца Фонтана в Милане 12 декабря 1969 года тянется уже больше года, и конца не видно. Недовольство в массах нарастает. В такие исторически важнейшие переломные годы не могут не возникать предвиденные и непредви­ денные трудности и противоречия. В 1977 году заключе­но соглашение шести партий, позволяющее поддержи­вать существование правительства Андреотти, но трудно сказать, как будут развиваться события даже в бли­жайшие месяцы.

Над этой статьей было очень трудно работать, и не только потому, что работа шла как бы синхронно с происходившими дискуссиями и событиями. А потому, что не надо обладать особым воображением, чтобы понять, как тяжело приходится многим людям, к которым отно­сишься с искренним уважением. Нужно занимать пози­ции, отстаивать свои взгляды, этого требуют не только совесть и чувство личного достоинства. Этого ждут те, для которых мнения, взгляды, поступки и книги писате­лей (вне всякого «жреческого» представления об их миссии) сохраняют большое значение. Последние два года были для Италии очень важными и мучительно сложными. Дискуссия о пессимизме и оптимизме воз­никла не случайно, ее вызвали к жизни реальные и страшные события. Надо ли защищать эту Республику? Можно ли ее защищать с чистой совестью, вместо того чтобы стремиться все поломать и все начать сначала? Является ли защита Республики высшим долгом, абсолютным моральным императивом?

«Писать книги или заниматься политикой?». Здесь нет альтернативы. Политика и куль­тура диалектически связаны до такой степени, что невозможна все разложить по отдельным полочкам. Споры, возникающие вокруг каждой настоящей книги (не станем думать о литературном ширпотребе),— часть культурного процесса. Пусть будут новые книги, новые споры, обмен идеями — это животворно. В разгар дискуссии о пессимистах и оптимистах, несмотря на все взаимные резкости и обвинения, ясно было одно: спорят люди из одного лагеря — демократы, антифашисты, ра­ционалисты. И еще ясно было, что все они будут эту свою Республику защищать. Потому что Италия все-таки не страна коррупции и мафии, а страна великой и древней культуры, которая в конечном счете преодолеет кризисы и справится со всеми своими бедами. Итальян­ский народ, итальянская интеллигенция будут достойны­ми своих лучших традиций. Потому что существует оптимизм воли.

Примечания.

«Corriere della sera», Milano, 29 luglio 1977

«Panorama». Milano, 26 luglio 1977.

3. Цитирую по: «II giorno». M ilano, 29 luglio 1977.

5. Giovanni Bechelloni. Cultura e ideologia della nuova sinistra. Milano, 1973, p. 15