Кин. Ц.И.: Итальянские мозаики
Итальянская трагедия масок.
Параграф 9

9

Еще до падения Муссолини, еще в феврале 1943 года знаменитый врач, пользовавшийся международной из­вестностью, профессор Чезаре Фругони, сказал одному из видных фашистов: «Неужели вы, зная его столько лет, так и не заметили, что клинически Муссолини стра­дает абулией?» ¹ Психиатры подтверждают, что абулия и мания величия вполне совместимы. Напомним, что еще в 1919 году проницательный инспектор Гасти писал, что Муссолини «не вполне стоек в своих убеждениях и намерениях». Мы в этой статье почти ничего не гово­рим о событиях «черного двадцатилетия», больше зани­маемся идеологией и психологией. Но скажем, что при всех кризисах, каждый раз, когда возникала опасность, Муссолини терялся, колебался, впадал в состояние деморализации. Это факт.

Вспомним также свидетельство Сарфатти о том, что было после поражения фашистов на выборах 1919 года. Незачем много говорить о том, что происходило во вре­мя знаменитого «кризиса Маттеотти» в 1924 году. Мне не раз приходилось писать об обстоятельствах убийства депутата-социалиста Джакомо Маттеотти, которого фа­шисты зверски убили, похитив среди бела дня, за то, что он бесстрашно разоблачал их. Повторяться не стану, скажу только, что сейчас, в 1973 году, режиссер Флорестано Ванчини поставил фильм «Убийство Маттеот­ти», и опять возобновились страстные споры: можно ли было в тот момент свергнуть режим убийц? 16 октября 1973 г. еженедельник «Эспрессо» посвятил этой теме «круглый стол». Не станем сейчас заниматься полити­ческим анализом, ограничимся несколькими психологи­ческими моментами.

­ни в те месяцы, когда его режим висел на волоске? Растерянность. Лицемерие: виноваты другие (он даже произвел аресты). Прямая ложь. А потом, когда стало ясно, что оппозиция упустила исторический шанс, пре­ словутая речь Муссолини, которую он произнес 3 янва­ря 1925 года, приняв на себя всю ответственность за вчерашние, сегодняшние и завтрашние действия режи­ма: ответственность политическую, юридическую, мо­ральную, историческую. После 3 января режим перешел к открытой террористической диктатуре, личная власть Муссолини чрезвычайно усилилась, а с оппозицией решили окончательно покончить.

«кризиса Маттеотти» и по­зднее на Муссолини оказывали большое влияние экстре­мистские элементы фашистской партии, некоторые из провинциальных «расов» — владетельных князьков, се­кретарей фашистских организаций на периферии. О них сейчас нет возможности рассказать подробно, а люди там были разные: от хамов, насильников и убийц, так сказать, по призванию, вроде почти эмблематической фигуры Роберто Фариначчи, до приверженцев так назы­ваемого «левого фашизма», самым ярким представите­лем которого был человек иного типа, интеллигент Джу­зеппе Боттаи, которого называли «критическим фа­шистом». Этот ни насильником, ни убийцей не был, а пытался привлечь на сторону режима представителей культуры и молодежь. И экстремистом Боттаи не был, но в нем было нечто очень двусмысленное,— впрочем, это самостоятельный сюжет, о котором не стоит гово­рить бегло. Замечу только, что Боттаи иногда оказывал влияние на Муссолини, так сказать, в противовес влия­нию «расов».

А Муссолини, человек, о котором говорили: «Дуче всегда прав»,— позер, приписывавший себе лично все заслуги, все решения, все открытия, безусловно страдав­ший мегаломанией, сплошь и рядом пасовал. Даже при нормальных обстоятельствах, во время административ­ной рутины, он очень часто не имел точки зрения, и когда его же собственные подчиненные, министры или иерархи обращались к нему, он соглашался с аргумента­ми последнего собеседника, лишь бы поставить точку. Но при этом он был педантом с характером «первого ученика», он был службистом, претендовал на непогре­шимость и принимал всерьез аксиому «Дуче всегда прав».

Здесь смесь трагического и комического. Муссолини, хоть и был «всегда прав», попадал иногда в нелепое по­ложение. Происходили конфузы, и газетам приходилось выкручиваться, например: сначала печатать, потом не пе­чатать, что он танцевал где-то в Сицилии; сначала печа­тать, потом почему-то не печатать, что он выступал там-то. А однажды вышло совсем нехорошо: газеты получили поправку — «страница четвертая, строка четвертая, там, где сказано греческий философ Анаксагор, следует пи­сать греческий философ Протагор». Это Муссолини под­вела его всегдашняя любовь к философии. Читатели помнят, как в свое время ревнивая Луиджа сожгла рукопись с началом «Философии истории». А тут Муссоли­ни перепутал двух философов, и, поскольку все регулировалось, пришлось срочно давать поправку в текст, разосланный газетам.

­летантизм, фразерство. Всегдашний апломб Муссолини в соединении с нерешительностью на практике нередко приводили к путанице и неясности, одно распоряжение противоречило другому, создавалась неразбериха. Осо­бенно это относится к последнему периоду, когда он, во-первых, был болен (он страдал тяжелым заболеванием желудка), во-вторых, начал стареть (газетам строжай­ше запрещалось упоминать о днях его рождения), в-тре­тьих, он зачастую действовал иррационально, под влиянием импульсов и, наконец, в-четвертых, когда Муссолини попал в полное нравственное и политическое подчинение Гитлеру.

­сал о нем в «Майн Кампф». В 1926-м или 1927 году он просил дуче прислать ему фотографию с надписью, но в архивах итальянского посольства в Берлине сохранилась запись, что посольству было поручено «поблагода­рить этого господина за выраженные им чувства, но со­общить, что дуче не счел возможным удовлетворить его просьбу». И позднее, когда Гитлер пришел к власти и состоялось личное знакомство, Муссолини держался как мэтр, снисходительно, покровительственно, сдержанно.

«предме­том экспорта», высказывался против антисемитизма, очень скептически отзывался о некоторых проявлениях нацистских концепций. Но впоследствии, начиная со второй половины тридцатых годов, Муссолини полно­стью подчинился Гитлеру, стал вторить ему, ввел и у себя расистские законы, с присущей ему «эластичностью» стал во многом подражать гитлеровцам, а постепенно перешел на вторые роли уже окончательно. Само решение вступить в войну на стороне гитлеровской Германии в какой-то мере объяснялось не экономи­ческими, не политическими, но психологическими фак­торами, абулией и тем комплексом неполноценности Муссолини, который нередко сопровождает мегалома­нию.

О нет, ошибался Эмиль Людвиг: «цезари» делаются совсем из другого теста. Есть много доказательств того, что у Муссолини не было физического мужества. Но не было у этого поклонника Ницше и морального мужест­ва, стойкости, которой может обладать любой человек, будь он праведником или злодеем. Ведь он сам, Муссо­лини, в программной статье «Доктрина фашизма» пи­сал: «Горделивый лозунг сквадристов «а мне плевать!» является самой сутыо доктрины, не только полити­ческой. Это воспитание боевых качеств, принятие риска, связанного с боями, это новый стиль итальянской жиз­ни» ^2. «живите опасно!», сама доктрина «вооруженной нации», воспитание детей, которые начи­ная с шестилетиего возраста давали клятву на верность фашизму и обязывались, если понадобится, отдать за него жизнь,— все это прокламировалось как святая свя­тых. «Фашизм,— писал Муссолини,— это будущее, осо­бенно потому, что фашизм не рассуждает, он сража­ется. Его пропаганда — это действие, хватка, каратель­ные экспедиции, непрекращающаяся битва, освященная кровью».

И этот ницшеанец был так уверен в себе, в своей гениальности, так бесстыдно принимал отвратительное идолопоклонство прислужников режима. Ведь там дело доходило до анекдотического идиотизма; например, в учебниках цитировалась как образец стиля фраза из книги Муссолини «Мой военный дневник. 1915— 1917». Фраза эта гласила (я не преувеличиваю): «Стоял соба­чий холод». Однажды Муссолини произнес очередную «историческую» речь перед редакторами итальянских ежедневных газет. «Не удивляйтесь,— сказал он,— и, напротив, доведите до всеобщего сведения: я всегда знаю все. Даже если бы я сидел всегда запершись в этой комнате, и окна были бы замурованы, и двери то­же, и телефонные провода были бы перерезаны, и я бы никогда ничего не видел — я все равно сумел бы все знать, потому что нельзя сорок четыре года заниматься политикой, как это делаю я, не научившись ловить то, что носится в воздухе»^3.

Впрочем, в своем всеведении он был убежден искрен­не и много говорил на эту тему с Людвигом, который расспрашивал, как складываются его отношения с людь­ми.

«Людвиг: Что скорее привлекает людей — ока­зываемая им честь или деньги? Похвала или карьера? Насилие или размышления?

­вал людей, больше обращаясь к их чести и действуя убеждением, нежели при помощи денег и насилия. .. У меня есть пять основных источников информации: префекты, министры... частные лица. Таким образом правда просачивается, иногда медленно, но в конце концов обязательно»⁴.

Муссолини, как мы видим, на­звал три из своих пяти источников информации, но до­бавил, что он прежде всего развивает в себе «то, что называют шестым чувством. Оно с трудом поддается определению».

— термин, характеризующий состояние безволия, встречающееся при различных душевных заболеваниях.

4. Emi1iо Ludwig, op. cit., p. 112— 113.