Кин. Ц.И.: Итальянские мозаики
Итальянская трагедия масок.
Параграф 7

7

Двадцать третьего марта 1919 года Муссолини орга­низовал первое собрание своих сторонников. Оно состо­ялось в особняке на площади Сан-Сеполькро в Милане, где помещался торгово-промышленный клуб. Соответ­ственно возникло определение «Программа Сан-Сеполь­кро», хотя никакой программы тогда принято не было, было только насквозь демагогическое выступление Мус­солини.

Первоначально фашисты не желали создавать партию: они рассматривали себя как движение и провозглашали, что действие должно предшествовать мысли, а не наоборот. В тот самый день, когда состоялось собрание, Муссолини писал в своей газете, что фашисты позволяют себе роскошь быть одновременно аристокра­тами и демократами, консерваторами и прогрессистами, сторонниками легальной и нелегальной деятельности. Фашисты очень хотели проникнуть в рабочую среду, со­здать во всей стране компактные группы, способные противостоять «ленинской пропаганде». Вскоре по всей стране стали создаваться фаши с пестрым социальным составом: сыновья буржуа, безработные, «ардити», за­урядные преступники и люди дна.

15 апреля фашисты обстреляли демонстрацию «крас­ных» и разрушили здание газеты «Аванти!». Это было первым эпизодом гражданской войны в Италии. Но со­циальная демагогия «программы Сан-Сеполькро» была очень сильна, и первомайский манифест, выпущенный фашистами, был обращен к пролетариату, проникнут ис­ступленным национализмом и ненавистью к «ленинистам». Документ был характерным для всего стиля фашистской пропаганды. Вскоре, 4 июня 1919 года, ге­неральный инспектор ПС (пубблика сикурецца — орга­ны государственной безопасности) Джованни Гасти ад­ресовал тогдашнему главе правительства доклад о фа­шистском движении.

«системы Джолитти». От функционеров такого ранга требовали точных поли­тических оценок, основанных на знании фактов, а также некоего психологического проникновения. Доклад Га­сти— образец отличной бюрократической прозы, доказывающий хорошую осведомленность и отсутствие у автора ненужных эмоций. Много внимания было уделено Муссо­лини лично, в разделах «Биографические данные» и «Психофизические данные». Личная и политическая био­графия изложена весьма точно. Гасти уделил большое внимание одной из любовных историй Муссолини, види­мо интересовавшей полицию. В Милане жила некая Ида Ирене Дальсер, маникюрша, открывшая «Инсти­тут красоты». Эта Дальсер родила от Муссолини сына, которого он в 1916 году официально признал и ежеме­сячно платил деньги на его содержание. Однако связь с Дальсер он порвал. Мальчика назвали Бенито Альбино Муссолини, но позднее заставили переменить фа­милию. Ида Дальсер не желала смириться с тем, что Муссолини ее бросил, являлась в редакцию «Пополо д’Италия» с ребенком на руках, обзывала Муссолини «трусом, свиньей, убийцей, изменником», шантажирова­ла его семью, и ее выслали из Милана. Полицию инте­ресовало преимущественно то, что в 1918 году Дальсер обвиняла Муссолини в том, что тот «продался Франции» и получил миллион лир для своей газеты. Правда, Гасти писал, что Дальсер — истеричка, руководимая лишь жаждой мести, но некоторые факты позднее подтверди­лись. Саму Дальсер одно время обвиняли в шпионаже, но в конце концов она попала в сумасшедший дом, где и умерла.

«Бенито Муссолини физически человек крепкого сложения, хотя и болен сифилисом». Это было широко известно, интереснее психологическая характе­ристика. Гасти пишет, что Муссолини чувственный, им­пульсивный, эмоциональный человек. «Он легко прони­кается симпатиями и антипатиями, способен на жертвы ради друзей, упорен во враждебности и ненависти. Он дерзок и смел, имеет организаторские способности, но не вполне стоек в своих убеждениях и намерениях. Он в высшей степени честолюбив. Он убежден в том, что представляет собой большую силу, способную повлиять на судьбы Италии, и намерен эту силу реализовать. Это человек, который не желает быть на втором плане. Он хочет главенствовать» ¹.

Программа Центрального комитета фаши опублико­вана была только 23 августа 1919 года и была весьма радикальной. Ясно, что еще весной Муссолини ставил перед собой задачу захвата власти. Он писал: «У меня впечатление, что теперешний режим идет к концу. Всем ясно, как велик кризис. Если режиму предстоит измениться, мы не должны быть робкими. Надо торопиться. Если режим падет, его место должны занять мы. Для этого мы создаем фаши»².

Тезисы, которые легли в основу «программы Сан-Сеполькро», были еще раньше разработаны футуристами, которые создали свою соб­ственную политическую партию. Их лидер Маринетти и многие другие футуристы вошли в состав первых фаши. Радикальные социальные и политические пункты про­граммы не могут вызывать удивления: массы находи­лись под обаянием русской революции, а Муссолини об­ладал «эластичностью» и понимал, под каким флагом ему надо выступать в данный исторический момент. Однако в «программе Сан-Сеполъкро» были и интервенционистические требования, и вообще она была любо­пытным гибридом. В пролетарской среде Муссолини не удалось добиться серьезного успеха. Поэтому он де­лал ставку преимущественно на «ардити» и на футури­стов.

’Аннунцио, бывший, как мы знаем, одним из идеологов националистов еще с конца XIX века, решил внести поправку в Сен-Жерменский мирный договор, согласно которому город и важный порт на Адриатическом море — Фиуме (теперь Риека) достался не Италии, которой он был обещан, но Югославии. Д ’Аннунцио никогда не был политиком. Его исступленный национализм психологически был иного типа, чем национализм Коррадини или Рокко, «сторожевых псов системы». Он был честолюб­цем, позером, индивидуалистом и самовлюбленным эсте­том. В 1971 году в Италии опубликовали переписку Д ’Аннунцио — Муссолини, большой том, очень любопыт­ный прежде всего потому, что оба они невероятно, фан­тастически напыщенны, самодовольны и провинциаль­ны. Том открывается письмом Муссолини от 1 января 1919 года. В нем три политических тезиса: итальянская цобеда ни в коем случае не должна быть «изуродована» под предлогом демократии; необходимо «предпринять решительное обновление всей нашей национальной жиз­ни»; надо «решительно преградить путь всем, кто сабо­тировал войну».

’Аннунцио пишет Муссолини: «Мой дорогой товарищ, жребий брошен. Я еду. Завтра с помощью ору­жия я займу Фиуме. Бог Италии поможет нам. Я встал с постели с высокой температурой. Но медлить невоз­можно. Дух еще раз одержит верх над бренным те­лом. .. Во время конфликта поддержите великое Дело со всей силой. Обнимаю вас» ³ ­тельно серьезным. 12 сентября Д ’Аннунцио действитель­но вместе со своими «легионерами» захватил Фиуме. Крупнейший государственный деятель Нитти заявил в парламенте, что впервые в итальянской армии спровоцирован, хотя и «с идеалистическими целями», мятеж, и обратился к трудящимся массам с призывом проти­востоять «милитаризму». Турати ответил, что именно та­кие события, как захват Фиуме, вызывают «большевизм, которого вы так боитесь». А большевизма все фракции правящего класса действительно боялись боль­ше всего на свете.

Интересен анализ, данный Ненни: «В сентябре 1919 года, с походом на Фиуме, началась агония итальянского либерального государства. В этом смысле сен­тябрь 1919 г. можно рассматривать как прелюдию к октябрю 1922 года». Все фракции правящего класса больше всего на свете боялись «большевизма». Подоб­но тому, как самая ретроградная буржуазия видела в первой мировой войне средство, чтобы затормозить вли­яние социалистов на массы,— она встретила аплодисмен­тами и приветствиями фиумскую историю. «Она увиде­ла в ней поражение либерального государства, кото­рое «вскормило» социалистов»⁴

­рая рвет с дисциплиной и законами государства и неиз­бежно столкнется с социалистами. Эта буржуазия, сар­кастически заметил Ненни, не имела решительно ника­ких идеалов и судьба Фиуме не так уж ее интересовала.. Но она делала ставку на внутреннюю логику возникше­го мятежа, она хотела извлечь выгоды из агрессивного и авантюристического патриотизма молодых людей, пошедших за Д ’Аннунцио.

Но тот же Ненни писал о том, что энтузиазм, беско­рыстие, вера многих людей, участвовавших в движении Д ’Аннукцио, неоспоримы. Впоследствии Тольятти, очень глубоко анализировавший природу фашизма, писал о том, что вопрос нельзя упрощать, нельзя говорить, будто «ночью все кошки серы». И среди легионеров Д ’Аннунцио и среди «фашистов первого часа» были люди, искренне считавшие себя революционерами. Не все бы­ли честолюбцами, авантюристами и бандитами. Были и люди другого сорта, обманутые и обманувшиеся, которым пришлось позднее пережить горькое разочарование и порвать с движением, которое казалось им антибуржуазным. Это, однако, личные драмы, а социальный и политический смысл фашизма — «превентивная контрре­волюция в страхе перед «красной опасностью». Один итальянский автор дал меткое определение фашизма: ре­ставрация господства аграриев и капиталистов под ак­компанемент патриотической декламации в стиле Д ’Аннунцио и шумовых эффектов Маринетти. И — добавим мы — поразительной по ловкости и бесстыдству демаго­гии Бенито Муссолини.

Вопрос о взаимоотношениях национализма и фашиз­ма очень важен. Фашизм не сразу стал одновременно орудием и организатором превентивной контрреволю­ции. Национализм был международным феноменом, но существовало определенное различие между, скажем, французским и итальянским национализмом. Историк Франко Гаэта очень остро анализирует риторику и ми­фы, на которые опирался итальянский капитализм, же­лая дать какую-то идейную программу тем средним сло­ям, той мелкой буржуазии, которые должны были стать маневренной массой, необходимой для превентивной ре­волюции. В сравнении с немецким или французским итальянский капитализм был почти что новорожденным. Поэтому «он должен был сражаться в условиях объек­тивной технической и политической отсталости и, естест­венно, одолжен был прибегать к самым грубым сред­ствам для того, чтобы проложить себе путь в условиях международной борьбы»⁵

­нечно, в набор империалистической пропаганды. Однако «в действительности романтическая риторика — это ору­жие итальянского капитализма, которым он пользу­ется, чтобы привязать к себе средние классы. Она прида­ет видимость чего-то героического амбициям самых предприимчивых групп промышленников». Кроме того, перед мелкой буржуазией действительно как будто от­крывается возможность включиться в новые структуры. Это связано с большим и все убыстряющимся, хотя и не плавным, ростом итальянского капитализма. Крупная буржуазия должна и хочет дать какое-то удовлетворе­ние тем социальным слоям, которые она сама отчасти породила в начале века, когда начался промышленный бум и стала формироваться националистическая идео­логия.

­ческие позиции зарождавшегося фашизма и национализма. Тольятти считал, что до «похода на Рим» самой отличительной чертой фашизма было отсутствие у не­го какой бы то ни было определенной программы.

В 1919 году националисты относились к «фашистам пер­вого часа» довольно подозрительно, принимая всерьез всю «антикапиталистическую» риторику, которую нахо­дили в речах Муссолини и в «программе Сан-Сеполькро». С другой стороны, те из «фашистов первого часа», кто искренне верил в революционность своего движения, не желали иметь ничего общего с Коррадини или с Рок­ко, считая их буржуа и реакционерами. Эти люди не были ни политически, ни психологически подготовлены к тому, что после длительного взаимного зондажа и пе­реговоров весной 1923 года националисты и фашисты слились и в программных вопросах одержали верх на­ционалисты.

— одна из самых важных и сложных про­блем, которыми Тольятти занимался еще в конце два­дцатых годов и до самой смерти. Он считал, что «арди­ти», футуристы и другие молодые люди, примкнувшие к фашизму, не хотели уничтожить систему. Скорее, они хотели утвердиться, занять командные места в послево­енной Италии, скинуть «профессиональных политиков», на которых возлагалась ответственность за «искалечен­ную победу». Кроме того, разумеется, либеральное государство обвинялось в том, что в его рамках смогло при­обрести такую силу социалистическое движение. В этом, впрочем, сходились националисты и муссолинисты.

Проблема борьбы за массы имела в первые послево­енные годы решающее значение. 15 августа 1919 года парламент утвердил демократическую избирательную реформу, основанную на пропорциональном представи­тельстве, и тогдашний премьер-министр Нитти выдвинул программу, предусматривавшую глубокое преобразова­ние общества. Не исключалось и установление респуб­лики, но, писал Тольятти, попытка Нитти вывести стра­ну из тупика кончилась неудачей, так как реформы мно­гим казались утопией. В том же 1919 году священник Луиджи Стурцо основал первую в истории Италии массовую католическую партию, имевшую сенсационный успех⁶­шисты позорно провалились. В Милане в их списке были Муссолини, Маринетти и знаменитый музыкант Тосканини, но не избрали ни одного из них. «Аванти!» саркастически писала, что где-то нашли разлагающийся труп («кажется, это Бенито Муссолини»). К несчастью, Муссолини очень скоро опять активизировался, раз­общенность различных антифашистских групп мешала им осуществить единство действий. Эрнест Хемингуэй сказал об этом очень точно: «Муссолини, самый хитрый оппортунист нашей эпохи, сумел подняться на той волне разочарования, которая была вызвана анекдотической неспособностью итальянских радикалов к сотрудничест­ву» ⁷.

­рия могла сложиться иначе.

Примечания.

1. Renzo Dе Fе1iсе, op. cit., р. 734.

’Annunzio — Mussolini 1919/1938 а сига di Renzo De Felice e Emilio Mariano. Vicenza, 1971, p. 9

«Муссолини и папа».

7. Эрнст Хемингуэй. Собрание сочинений, т. 1. М., 1968, стр. 492.