Кин. Ц.И.: Итальянские мозаики
Итальянская трагедия масок.
Параграф 5

5

Тем временем обстановка в Европе неуклонно ухуд­шалась, нависала угроза войны. В июне 1914 года в Италии происходят крупнейшие антивоенные выступле­ния, вошедшие в историю под названием «Красная неделя». Вскоре после этого Муссолини писал в журнале «Утопия», что июньское движение доказало, как сильно распространено в массах революционное «душевное со­стояние». В этой статье была фраза: «Италия нуждает­ся в революции и получит ее» ¹  Какая революция — неважно. Ленин говорил: «Злоупотребление словами — самое обычное явление в политике... Слово «револю­ция» тоже вполне пригодно для злоупотребления им, а на известной стадии развития движения такое злоупо­ требление неизбежно» ².

­во, Австрия объявляет частичную мобилизацию, а Мус­солини помещает в «Аванти!» редакционную статью, оза­главленную «Долой войну!». Это соответствует традици­ям итальянской партии и решениям Второго Интернаци­онала, которые вскоре, однако, оказываются отброшен­ными. Итальянские социалисты решительно и твердо от­стаивают нейтралитет Италии. Приезжают немецкие, австрийские, французские социалисты с целью склонить итальянцев к поддержке соответствующих борющихся стран. Итальянцы сухо и категорически отказываются.

­дит крах Интернационала. Что же сталось с германской социал-демократической партией, которая всегда была для них образцом? Что сталось с французскими социа­листами после гибели Жореса? Как вообще все то, что происходит, оказалось возможным? Конечно, итальян­ские социалисты находятся в исключительном положе­нии: во-первых, они пережили опыт Ливийской войны, они уже исключили из своей партии крайне правых; во- вторых, их страна пока нейтральна и останется нейтральной еще почти десять месяцев, она не стоит пе­ред драматической необходимостью сейчас же, немед­ленно, принимать решения. И все-таки и они находятся в состоянии глубокой тревоги.

Итальянские националисты в течение долгого време­ни отстаивали участие Италии в войне на стороне Германии и Австро-Венгрии. У них была своя «иерархия», выдуманная Коррадини: в Европе существуют «плутократические и статичные нации» — Франция и Англия, и «пролетарские и динамические нации» — Италия и Гер­мания, которые не имеют колоний и должны отстаивать свое место под солнцем, — их интересы сходятся. Одна­ко, когда националисты обнаружили, что прогерманская агитация не соответствует настроениям даже шови­нистических кругов, они переориентировались. 6 августа 1914 года «Идеа Национале» на 180 градусов меняет курс и, беззастенчиво присвоив себе доводы «демокра­тических интервенционистов», выступает против своих бывших союзников и на все лады превозносит «запад­ные демократии»: Францию и Англию. Со своей стороны Д ’Аннунцио истерически призывает к вступлению в вой­ну на стороне Антанты, а глава итальянских футуристов Маринетти организует первые уличные демонстрации против Австрии. Это пролог; позднее футуристы в раз­ных городах жгут австрийские знамена, избивают про­фессоров, слывущих германофилами, и поносят немец­ких философов, писателей, музыкантов. Лагерь интер­венционистов представлял незначительное меньшинство итальянского народа, но кто-то остроумно заметил, что, как правило, слушают тех, кто громче кричит. Интервен­ционисты, без сомнения, кричали больше всех.

В Италии — это признают крупнейшие историки — был широко распространен такой феномен, как «нацио­налисты, маскирующиеся под революционеров». Это как раз относится к революционному интервенционизму. Тогда был выдуман «миф революционной войны». Ко­нечно, надо было еще объяснить, каким образом «проле­тарская и динамическая Италия» должна бороться бок о бок с «плутократическими и статичными» Францией и Англией против «пролетарской и динамической Герма­нии», яо это было не так уж трудно. Это классически объяснил Джоаккино Вольпе, единственный крупный историк, примкнувший к фашизму. Вот его анализ.

­ди, которые так долго выступали на стороне «Тройственного согласия», вдруг 6 августа 1914 года абсолютно переменили свою позицию? Да очень просто: пятна­дцать лет они твердили о войне, восхваляли войну, уверя­ли, что она необходима для того, чтобы закалить италь­янский национальный характер. Правда, они всегда бы­ли на стороне Германии и Австрии. Но «... те из них, кто обладал наиболее тонким политическим чутьем, быстро поняли, что, когда прошел первый момент, бы­ло бы чрезвычайно трудно, быть может, невозможно увлечь Италию в войну на стороне ее бывших союзни­ков. Так что же, неужели националисты могли смирить­ся с мыслью о нейтралитете, с тем, чтобы оставаться посторонними зрителями вне того или иного лагеря?..

Они смотрели с радостью, как на нечто желанное и долгожданное, на великолепный спектакль, который разы­грывался в мире: миллионы юношей под ружьем, целые нации в движении, как один человек, царство дисципли­ны повсюду... Но это не должно было быть для италь­янцев только спектаклем. Необходимо было принять в нем участие: если нельзя в одном лагере, ну что же, тогда в другом» ^3.

­литета и начинают устанавливать контакты с француза­ми. За ними следуют радикалы. Революционные синди­калисты некоторое время колеблются, но 18 августа один из их популярнейших лидеров, Альчесте Де Амбрис, произносит речь, в которой сначала говорится о священных принципах пролетарской борьбы, а затем возникает такой ораторский прием: «Товарищи! Я став­лю вопрос: что мы сделаем, если западной цивилизации будет грозить опасность быть задушенной немецким им­периализмом и если наше вмешательство сможет спасти ее? Ответ за вами»⁴. Речь производит огромный эф­фект. Признанный вождь революционных синдикалистов Филиппо Корридони, в это время находившийся в тюрь­ме, едва выйдя на волю, поддерживает интервенцию, за­явив, что «нейтралитет — это роль кастратов». Лагерь «демократических» и «революционных» интервенцио­нистов таким образом ширится, но социалистическая партия твердо стоит на своих позициях.

«Слово пролетариату» (25 сентября) он яростно нападал на всех, кто хотел бы втянуть итальянский народ в войну. Однако уже в те дни он, очевидно, колебался. Честолюбец и полити­ческий авантюрист, он отнюдь не был по-настоящему предан своей партии, он делал ставку на «массы», кото­рыми хотел руководить и которые презирал. И он сде­лал выбор. 18 октября «Аванти!» вышла с его статьей, озаглавленной «От абсолютного нейтралитета к нейтра­литету активному и действенному». Об этой статье руководство партии заранее ничего не знало, она была напи­сана ловко, с полным пренебрежением к партийной эти­ке, и означала полный разрыв с принятой социалистами линией. Муссолини жонглировал самыми высокими по­нятиями, он хотел убедить итальянских рабочих в том, что принцип «абсолютного нейтралитета» отвечает толь­ко «букве» социализма и что надо пожертвовать этой «буквой», чтобы «спасти дух».

Статья произвела сильнейшее впечатление. Руковод­ство партии два дня обсуждало поведение Муссолини, который держался с величайшим апломбом и требовал, чтобы найденная им «формула» была подтверждена. Когда все проголосовали против, Муссолини заявил, что оставляет пост редактора «Аванти!». Все группы «левых интервенционистов» аплодировали Муссолини, и отныне он стал самым главным их лидером. 15 ноября вышел первый номер основанной им газеты «Пополо д’Италия» («Народ Италии»). Обстоятельства, при которых она была создана, теперь известны во всех подробностях, но мы ограничимся минимумом информации. Редактор ин­тервенционистской газеты «Ресто дель Карлино» Фи­липпо Нальди, который с поразительной быстротой «на­шел» необходимые деньги, позднее раскрыл важные секреты.

В общем, теперь известно, что деньги дали некото­рые итальянские промышленники-интервенционисты или, во всяком случае, люди, заинтересованные в воен­ной индустрии, а также французы, у которых была вполне очевидная цель: иметь влиятельную газету, кото­рая будет агитировать за вступление Италии в войну на стороне Антанты. На первой полосе «Пополо д’Италия» значилось: «Ежедневная социалистическая газета», но лозунги не оставляли места для сомнений: «У кого есть железо — есть хлеб», «Революция — это идея, которая нашла штыки». Кроме того, на первой полосе была виньетка: немецкий солдат. И надпись: «Опасность у на­ших границ». Конечно, Муссолини не случайно поставил рядом изречения Бланки и Наполеона о железе и о штыках и дал виньетку.

­ни, была озаглавлена «Отвага!». Обращаясь к рабочей и студенческой молодежи, Муссолини писал, что он с непоколебимой уверенностью в своей правоте произно­сит, в соответствии со своим долгом, «страшное и увле­кательное слово — Война!» Измена была очевидной, уже 19 ноября «Аванти!» опубликовала статью «Кто платит?», а интервенционистские газеты хором поздрав­ляли и приветствовали Муссолини. 24 ноября на собра­нии миланской секции социалистической партии в при­сутствии нескольких членов ее руководства Муссолини был исключен из партии. Творилось что-то невообрази­мое: крики, свистки, проклятия. «Убирайся вон, преда­тель! Иуда! — кричали ему.— Ты продался буржуазии!» Но и в этот час он остался позером: «Вы ненавидите меня потому, что все еще меня любите. Я социалист и социалистом остаюсь, двенадцать лет моей работы в партии должны служить этому гарантией... Не думай­те, что мне легко расстаться с моим партийным билетом. Заберите его у меня: вы не помешаете мне быть в пер­вых рядах бойцов за дело социализма. Да здравствует социализм! Да здравствует революция!» ⁵

«демо­кратических интервенционистов» и возник термин «муссолинизм». Крупный историк Нино Валери анализиру­ет этот период и пишет, что на первый взгляд могло показаться, что националисты и «муссолинисты» — ан­типоды. В самом деле, еще так недавно Муссолини страстно призывал к абсолютному нейтралитету, и впол­не могло казаться, что его пропаганда — прямая антитеза националистической пропаганде. В самом деле, мог ли республиканец, атеист, революционер, антимилита­рист казаться кем-то иным? Но на самом деле, по Вале­ри, еще до появления статьи в «Аванти!» резкое раз­личие было лишь кажущимся, а после исключения Муссолини, «как интуитивно чувствовали многие видные деятели, переходившие из одной партии в другую без вся­ких духовных кризисов, муссолинизм и национализм встречались в своих идеологических посылках»^6.

Первая из этих посылок — ритуальные фразы, оди­наково повторявшиеся теми и другими: «Воля к власти», «Борьба — это истоки всего живого», «Война — единст­венная гигиена мира» (это старый лозунг футуристов), «Война — это спасение человечества», «Война — это возвращение человека к инстинктам и страстям, свойственным его изначальной природе». Кроме того, фразы, выражающие презрение к среднему «нормальному чело­веку», к «стадному животному», к пацифисту, к труже­нику— «посредственному и трусливому». Набор терми­нов у Валери легко расшифровывается, если знать пуб­лицистику эпохи. Здесь немалый вклад Маринетти и его футуристов, которые активно участвовали в формирова­нии идеологии интервенционизма. Маринетти, наряду с Д ’Аннунцио, отравлял сознание итальянцев проповедью сверхиндивидуализма, силы и насилия. Это сближало их с Муссолини.

­листов с муссолинистами, Валери называет «самовосхваление вождей» и их функции элиты или «правящего класса», который призван возглавить борьбу против фи­листеров и господствовать над массами, над плебсом. В этой связи Валери называет множество имен и пишет точно. Все правильно, и сроки близятся. Валери анали­зирует статьи Муссолини в «Аванти!» и доказывает, что уже через восемь дней после статьи «Долой войну!» по­является цикл под названиями вроде «Тевтонские орды ринулись на всю Европу», «Германский вызов латиня­нам, славянам и англосаксам», «Гордое сопротивление бельгийцев останавливает германский натиск» и т. п. Значит, измену можно было предвидеть?

Мы подошли вплотную к страшной теме ренегатства. Немало блестящих страниц художественной и политической литературы во всем мире посвящено этой мо­ральной и психологической проблеме, и тем не менее в каждом отдельном случае нелегко ответить: почему. Почему человек стал предателем, как это оказалось воз­можным, было ли это заложено в нем, был ли он всегда беспринципным, трусливым, лживым? Или что-то с ним случилось потом? Это и более обширная полити­ческая проблема, когда речь идет не только об измене индивидуумов, но о перерождении целых групп и даже партий. Общеизвестна трагедия международного рабо­чего движения в период первой мировой войны. У Мар­кса в «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта» есть поразительные строчки: «И подобно тому как в обыденной кизни проводят различие между тем, что человек думает и говорит о себе, и тем, что он есть и что он делает на самом деле, так тем более в исторических битвах следует проводить различие между фразами и иллюзиями партий и их действительной природой, их. действительными интересами, между их представлением о себе и их реальной сущностью» ⁷ 

­вало. Я упоминала вскользь о том, что внутри реформистской фракции существовала крайне правая группа. В нее входил, в частности, Леонида Биссолати, самый близкий друг Турати, один из четырех правых, исключе­ния которых из партии добился в 1912 году Муссолини. После долгих лет честной работы в рядах партии Бис­солати в период Ливийской войны отошел от прежних товарищей, стал интервенционистом, проявил непрости­тельную слепоту, и Турати с болью, но беспощадно гово­рил на съезде в Реджо-Эмилии, что Биссолати пусть невольно, пусть бессознательно, но совершил предатель­ство. Да, бесспорно, объективно это было предатель­ством. Но Биссолати не был ни циником, ни авантю­ристом, ни честолюбцем. Прошли годы, и он не принял фашизм. Последним его политическим актом будет речь в Милане, встреченная свистками и рычанием чернору­башечников, вышедших на авансцену. Крупный исто­рик-социалист Гаэтано Арфэ писал, что смерть явилась спасением для Биссолати: «Смерть помешала ему при­сутствовать при крушении нации, о которой он мечтал: нации, входящей в содружество свободных народов, иду­щей вместе с ними к высшим целям свободы»^8.

Тысячу раз был виноват перед своими товарищами по партии, перед итальянским рабочим классом Леони­да Биссолати, но он умер, освистанный фашистами. Есть какой-то окончательный счет, политический и мораль­ный. И по этому высшему счету Бенито Муссолини не только объективно, но и субъективно вошел в историю как изменник и ренегат, заслуживающий прежде всего глубочайшего презрения. Поэтому так ничтожны попыт­ки неофашистов возродить миф.

Эмиль Людвиг спросил Муссолини, действительно ли была произнесена фраза: «Вы ненавидите меня потому, что все еще меня любите». Муссолини подтвердил, а Людвиг сказал, что фраза очень красивая.

­но понять, как такой умный человек и опытный литера­тор, как Людвиг, не понял, до какой степени Муссолини рисовался, беседуя с ним. Дуче основательно подгото­вился, прочел книги Людвига, в частности биографии Бисмарка и Наполеона, продумал мизансцены. Так, в строгом кабинете, где не было даже книжного шкафа с энциклопедиями и справочниками, Муссолини держал на столе, под рукой, тома Гёте и Шекспира и в разгово­ре с Людвигом цитировал этих писателей. Он, правда, не догадался положить на стол еще томик Данте, но в ответ на вопрос Людвига заявил, что мысленно нико­гда не расстается с Данте, который впервые показал ему, Муссолини, что такое величие.

«Вы по-прежнему мно­го читаете,— спросил Людвиг,— делаете заметки?» — «Я читаю все,— скромно ответил Муссолини,— иногда записываю какое-нибудь удачное выражение». И Людвиг попался на такие дешевые трюки, поверил. Поразитель­но! Впрочем, некоторые черты Муссолини — нервность, педантизм, удовольствие, с которым он выслушивал комплименты,— Людвиг подметил точно.

Муссолини сам выбрал свою фотографию для книги Людвига. В тот период своей жизни он начал быстро лысеть, и это удручало его. Но он совершенно сбрил волосы, увеличилось сходство с Цезарем, да и Людвиг это сходство заметил — не так уж плохо. Паоло Монелли пишет, что в те годы Муссолини хотел создать образ «неутомимого, одинокого диктатора, который по­святил свою жизнь заботе обо всех людях, который дол­жен принимать решения для всеобщего блага». С Люд­вигом он много говорил о вступлении Италии в войну и заметил, что это было заслугой трех людей — Д ’Аннунцио, его, Муссолини, и Филиппо Корридонии. Он не рассказал, однако, о том, что в то время за ним после­довали очень немногие: итальянские социалисты в массе своей не изменили и интервенционистами не стали.

«Воче» прислали ему телеграм­му: «Социалистическая партия тебя изгнала. Италия те­бя принимает». Мы знаем, какая Италия приняла его: когда в октябре 1914 года Муссолини одним скачком перепрыгнул с позиций абсолютного нейтралитета к откровенно антигерманской позиции, все пестрые, смешан­ные, не имеющие ясных взглядов элементы внутри ин тервенционистского движения «не могли не узнать в нем своего естественного кондотьера. Они последовали за ним на войну; они последовали за ним в послевоенные годы; они дали фашизму генеральный штаб и кадры»⁹

1. Renzo De Felice. M ussolini il rivoluzionario. Torino, 1965, p. 214.

3. Цитирую по антологии: Nino Valeri. La lotta politica in Italia dall Unita at 1925. Firenze, 1958, p. 391.

9. Ninо Va1eri, op. cit., p. 389.