Кин. Ц.И.: Итальянские мозаики
Итальянская трагедия масок.
Параграф 10

10

Было бы антиисторичным объяснять падение Муссо­лини 25 июля 1943 года «заговором» его врагов, фашистов-диссидентов, разуверившихся в нем, интригами королевского двора и т. д. Все это тоже было, но крах режима был обусловлен причинами иного порядка, пре­жде всего катастрофой, в которую ввергло Италию участие в войне на стороне Гитлера. Победа советских войск под Сталинградом имела не только решающее военное значение. Именно тогда рухнул миф о непобеди­мости наци-фашизма, третьего рейха, возник громадный стимул для развития европейского и, в частности, италь­янского движения Сопротивления. Весной 1943 года объединились коммунистическая, социалистическая пар­тии и движение «Джустиция э Либерта» («Справедли­вость и Свобода»), то есть три самые мощные антифа­шистские силы начали практически осуществлять един­ство в антифашистской борьбе. Сейчас мы читаем в «Ринашите»: «После двадцати лет, на протяжении кото­рых монархия действовала исключительно в интересах капиталистических олигархий, кризис 1943 года высво­бодил все компоненты народных сил» ¹

Заседание Большого фашистского совета 25 июля 1943 года, когда был свергнут Муссолини, надо рассматривать только на этом историческом фоне. В сущности, все было предопределено; но до какой же степени был жалок и растерян Муссолини на этом заседании. Про­тив него сплоченно выступила группа оппозиционеров, среди которых был его зять Галеаццо Чиано, квадрумвир Эмилио де Боно, административный секретарь пар­тии Джованни Маринелли, в свое время замешанный в убийстве Маттеотти. Главную роль играл Дино Гранди, бывший посол в Англии, переписывавшийся во вре­мя войны с Черчиллем, мысливший шире, чем многие фашистские иерархи. Он возглавил оппозицию, подгото­вил свою речь, в которой была попытка как-то осмыс­лить все происшедшее в стране за двадцать лет и резчайшие обвинения по адресу Муссолини. Были и само­обвинения: Гранди не щадил и самого себя. Перед тем как отправиться на это заседание Большого фашистско­го совета, Гранди исповедался, оставил письмо для пе­редачи королю и положил в карман две ручные грана­ты. Он решил, если понадобится, бросить эти гранаты здесь же, в зале заседаний, и лучше погибнуть, чем про­должать жить по-старому.

Близкий, неотвратимый военный и политический раз­гром фашизма был тогда уже очевидным, но Дино Гранди, видимо, искренне хотел спасти что-то из «идей­ных ценностей», в которые он верил. Он принадлежал к тем «фашистам первого часа», кто в самом деле был убежден, будто фашизм способен добиться «политического обновления» Италии. Гранди заявил на заседа­нии, что «диктатура» убила этот первоначальный фа­шизм. Заседание происходило бурно, и за резолюцию Гранди об отстранении Муссолини от командования вооруженными силами проголосовало девятнадцать чело­век из двадцати восьми присутствовавших.

Был еще один момент, который надо учитывать, раз­мышляя о 25 июля. Объективно «предатели» принадле­жали как раз к тем фашистским группам, которые были наиболее связаны с крупной промышленной и финансо­вой буржуазией, имевшей к тому времени свои основа­ния быть недовольной ходом дел. Еще в конце 1942 го­да, за семь с лишним месяцев до 25 июля, американский журнал «Лайф» поместил многозначительную статью об Италии. В статье говорилось, в частности, что итальян­ские промышленники хотели бы освободиться от Муссо­лини и от прогермански настроенных фашистских вожа­ков, сохранив, однако, неприкосновенной экономическую и политическую структуру и систему фашизма. При этом были названы некоторые имена, в частности графа Чиано и крупнейшего промышленника Альберто Пирелли. Примерно через месяц после опубликования статьи в «Лайфе» Пирелли нанес визит Чиано, бывшему тогда министром иностранных дел, и советовал ему заключить сепаратный мир, отказавшись от союза с Германией.

­ход войны фактически предрешен, что Гитлер грабит Италию и наносит ущерб как ее национальным, так и их собственным, частным интересам. Они хотели переори­ентироваться во внешнеполитическом плане, сохранив систему: система их устраивала, ибо фашизм отвечал интересам крупного капитала. А Муссолини лично был дискредитирован. Среди «предателей» был Луиджи Федерцони, один из тех представителей националистов, буржуазной элиты, кто непосредственно помогал Муссо­лини получить портфель премьера в далеком 1922 году.

Муссолини настолько утратил «волю к власти», что после первого шока смирился. Никто не выступил в его защиту. На протяжении немногих часов, после того как радио известило о его свержении, все символы и эмблемы режима были уничтожены ликующими толпами, многие фашисты срывали свои значки и рвали членские билеты. Если фашизм в период своей консолидации пользовался влиянием и даже популярностью в некото­рых слоях населения (это признавал и подчеркивал Тольятти), то во время злосчастной, обернувшейся для них катастрофой, войны массы относились и к режиму и к Муссолини лично с ненавистью и презрением. Доста­точно почитать материалы о деятельности Особых три­буналов за период войны, чтобы убедиться во все воз­раставшем накале оппозиционных настроений. Они охватывали и тех, кто до войны не только не выступал активно, но вполне мирился с фашистским режимом.

Многие из фашистских иерархов, в том числе очень видных, бежали в Германию, абсолютно забыв о своем арестованном дуче и думая лишь о том, чтобы спастись самим. Немецкое посольство помогало им. О том, как все это происходило, я когда-то писала² и не стану повторять подробности. Факт тот, что Муссолини был совершенно сломлен. В своих заметках, сделанных в те дни, он писал: «Когда человек и созданная им система терпит крах, этот крах окончателен, особенно если этот человек перешагнул за шестьдесят лет». И еще: «Если прибегать к «стилю», который употребляют в своих до­кладах функционеры Общественной Безопасности, я пришел к двум выводам: 1) моя система потерпела по­ражение; 2) мое падение окончательно»³. Через несколько дней он написал своей сестре Эдвидже письмо, факси­миле которого воспроизведено в ее книге «Мой брат Бенито». Письмо человека, совершенно смирившегося и разбитого, без всякого намека на достоинство: «Что каса­ется меня, я считаю себя на три четверти уже покойни­ком. Остались кучки костей и мускулов, которые уже де­сять месяцев как начали органически разлагаться. О про­шлом ни слова. Оно тоже умерло. Я не жалею ни о чем, не хочу ничего» ⁴.

­рые итальянские историки, полагающие, что он считал себя новым Наполеоном и хотел писать мемуары. Но Гитлер смотрел на вещи иначе. После того как по его приказу немецкие парашютисты выкрали Муссолини из места его заключения в Гран Сассо (в горах Абруццо) и привезли в Вену, Геббельс записал в своем дневнике, что Муссолини просил передать Гитлеру, что он устал и болен, хочет прежде всего выспаться, а через несколь­ко дней встретиться со своей семьей, находившейся в Мюнхене. Ракеле с младшими детьми была привезена туда по распоряжению Гитлера. Там же находился граф Чиано со своей женой Эддой, старшей и любимой дочерыо Муссолини. Группа видных фашистов, бежав­ших в Германию сразу после 25 июля, ожидала Муссо­лини «для воссоздания фашистского государства», кото­рое она начала планировать и даже провозгласила еще до приезда дуче.

Встреча Муссолини и Гитлера была мелодраматич­ной (объятия и прочее). Потом начались переговоры. В окружении Гитлера были люди, убежденные в том, что политический труп Муссолини нет смысла гальванизировать, так думал и Геббельс. Муссолини, как всегда в трудные моменты, колебался. Судя по многим данным, он действительно предпочел бы, признав свое пораже­ние, уйти в частную жизнь. Он был физически и мо­рально сломлен. Некоторые немецкие генералы считали, что Италию надо оккупировать без всяких политических маскировок. Видимо, и Гитлер понимал, что на возрож­дение итальянского фашизма надеяться трудно. Но, как кто-то выразился, Гитлер и Муссолини, находясь рядом, «гипнотизировали друг друга». Осенью 1943 года, вопре­ки очевидности, Гитлер все еще надеялся выиграть вой­ну. А потом настанет час мести, в частности в Италии мести всем, «кто предал дуче». Впрочем, потом он ре­шил, что в Италии месть не надо откладывать. В первую очередь он имел в виду Галеаццо Чиано.

«Бенито Муссолини се­годня возобновил верховное руководство фашизмом в Италии». Муссолини не знал, что еще до того как парашютисты выкрали его из Гран Сассо, Гитлер отдал распоряжение об установлении полного немецкого контроля над итальянской территорией, оставшейся вне юрисдикции правительства Бадольо, сменившего Муссо­лини после 25 июля. Фактически страна была разделена на две части: на территорию, освобожденную войсками союзников, и на оккупированную немцами, которые лишь нехотя соблюдали декорум, притворяясь, будто «Республикой Сало» правит Муссолини. Сало — неболь­шой городок на западном берегу озера Гарда. В одной из вилл жил Муссолини с семьей, неподалеку — его по­следняя любовница Клара Петаччи со своими родными. Немцы следили за каждым шагом дуче, а Ракеле Мус­солини давно уже, еще до 25 июля, поддерживала с ними самые тесные связи и надеялась только на них. Немцы были фактическими хозяевами положения во всей «Республике Сало».

Новый режим, порвавший с монархией, нуждался в новой программе и идеологии, в наборе расхожих лозунгов и аксиом. Прошлое двадцатилетие было безна­дежно скомпрометировано, его хотели перечеркнуть, чтобы все начать заново. Партия теперь называлась «Фашистская республиканская партия», секретарем ее был посредственный романист Алессандро Паволини, а одним из главных идеологов стал Никола Бомбаччи, когда-то бывший коммунистом и превратившийся в ре­негата. Муссолини и Бомбаччи вместе учились в началь­ной школе, а дуче иногда бывал сентиментальным. Вот примерная идеологическая схема, которую они разработали: первоначально фашизм был «революционным» движением и хотел лишь блага трудящихся. Однако монархия и буржуазия помешали ему осуществить «программу Сан-Сеполькро». Но теперь с монархией и с буржуазией порвано и фашизм сможет опереться на ра­бочий класс. На самом деле фашизм в это время держал­ ся только на силе немецких штыков и на терроре (кста­ти, именно в то время начал свою карьеру Джорджо Альмиранте, подписывавший приказы о расстреле пар­тизан,— это доказано судом).

И все-таки они хотели создать видимость народного одобрения. Техника была хорошо разработана в прошлые годы, и, может быть, даже Муссолини порою ве­рил в искренность тщательно организованных опытными «режиссерами» восторгов. Но теперь, когда каждый шаг контролировался немцами, общая атмосфера при­обрела характер ирреальности. Еще в первые годы была изобретена пресловутая «фашистская мистика», теперь ее хотели обновить. Яростная демагогия остававшихся до конца полутора лет превосходила все, что было рань­ше. 14 ноября 1943 года в Вероне состоялся конгресс, принявший «Веронский манифест» из 18 пунктов. Это любопытнейший гибрид, в котором, с одной стороны, подтверждался принцип частной собственности, гаран­тируемой государством, а с другой стороны — проклина­лись «плутократы». В манифесте был даже пункт о со­циализации предприятий, но все понимали, что все это блеф. Муссолини не приехал, конгресс проходил исте­рично, напряженно, было множество инцидентов, сты­чек, взаимных обвинений. Делегатов объединяло чув­ство страха (и было чего бояться: Сопротивление крепло). Фашисты были напуганы, растерянны, Паволини гово­рил о том, что партизаны «терроризируют фашистов» и скоро будут созданы Особые трибуналы. С исключи­тельной яростью на конгрессе говорили о графе Чиано.

­бых талантов за ним не числилось, но Муссолини назна­чил его министром иностранных дел, и он оставался на этом посту до февраля 1943-го, когда был смещен и на­значен послом при Ватикане. Впрочем, Чиано был неглупым и способным человеком, наблюдательным и, конечно, очень осведомленным. Он вел дневники, пред­ставляющие большой интерес, поскольку в них была масса фактов, нередко компрометирующих разных де­ятелей, например Риббентропа. О существовании днев­ников немцы отлично знали.

­том романе. Сначала немцы помогли Чиано бежать иа Италии, где его собиралось арестовать правительство Бадольо. Потом, когда парашютисты доставили Муссо­лини в Германию, он дважды виделся с зятем и даже как будто простил ему участие в «заговоре». Но, как мы знаем, Муссолини не был хозяином положения, а Гит­лер без обиняков сказал ему, что считает Чиано измен­ником. Впрочем, Гитлер ни на чем не настаивал, и Геб­бельс записал в своем дневнике: «Дуче, конечно, очень связан своими семейными условиями. Его жена Ракело всем сердцем ненавидит свою дочь... и это можно по­нять. Дуче, со своей стороны, больше доверяет дочери, чем жене. Эдда на днях отправилась к фюреру и произ­вела самое плохое впечатление. Она просила только разрешения эмигрировать в Южную Америку через Ис­панию. В связи с этим своим проектом она пробовала также уладить некоторые валютные вопросы. Чиано вы­вез из Италии около шести миллионов лир. Эдда хотела обменять их на песеты и дошла до того, что предложила фюреру разницу в курсе, получающуюся при обмене; этот невероятно бестактный жест внушил фюреру от­вращение. Чиано собирается написать свои воспомина­ния. Фюрер справедливо опасается, что тон этих воспо­минаний может быть враждебным для нас, ибо в противном случае они не нашли бы сбыта на междуна­родном рынке. Поэтому даже думать нельзя о том, чтобы позволить Чиано выехать за границы рейха; сейчас он во всяком случае должен оставаться под нашим надзо­ром» ⁵.

В нацистском лагере существовала огромная конку­ ренция и взаимная вражда. Долго рассказывать, кто в чем был заинтересован. Скажу лишь, что Чиано был выдан итальянским властям и помещен в тюрьму в Ве­ роне, что Гиммлер хотел организовать его бегство из тюрьмы и отъезд в Турцию, что узнавший об этом тай­ ном плане Риббентроп сообщил обо всем Гитлеру, и судьба Чиано была решена окончательно: Гитлер рас­ свирепел — Чиано должен был умереть. И Чиано и Эд­ да были совершенно уверены, что побег из тюрьмы со­ стоится успешно, раз в нем заинтересованы такие влия­ тельные люди, как Гиммлер. Когда Чиано сообщили о том, что все обернулось иначе, он помял, что его ждет, и написал Эдде последнее, прощальное письмо»

По законам жанра, в этом криминальном романе должна была обязательно фигурировать еще одна женщина. И такая женщина была — это немка, фрау Бец, официально — переводчица, фактически — секретный агент. Ей было поручено во что бы то ни стало добыть дневники Чиано. Она вошла в доверие к Чиано и к Эд­ де, но играла во всей этой истории довольно загадочную роль: с одной стороны, как будто искренне симпатизиро­ вала Чиано и помогала в попытках организовать его спасение, с другой — следила за каждым его шагом и обо всем докладывала. Задание овладеть дневниками ей не удалось выполнить.

Многие факты показывают, что Муссолини первона­чально взваливал всю ответственность за 25 июля на Дино Гранди и еще двоих иерархов и колебался в отно­шении Чиано. Но когда он убедился, что и немцы и итальянские фашисты-экстремисты ненавидят его зятя лютой ненавистью, дуче решил встать в позу античного героя-римлянина, для которого не существует ничего, кроме блага отчизны. «Проводите суд, не щадя кого бы то ни было, по совести и справедливости»,— сказал он президенту Особого трибунала Альдо Веккини. Разуме­ется, ссылка на совесть и справедливость была чистой риторикой: все было предрешено. Суд состоялся в Веро­не с 8 по 10 января 1944 года. Судили всех, кто 25 июля голосовал за резолюцию Гранди, их обвиняли в измене фашизму и его главе. Большинство было приговорено к смертной казни заочно (Дино Гранди жив и теперь). Фактически в зале суда было шесть обвиняемых, и пяте­ро из них были приговорены к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение на следующее утро. На суде Чи­ано сказал: «Все мы погибнем вместе. Скоро наступит и час Муссолини». Предсказание было точным.

«Веронский манифест», теснейшим образом связаны. Но Муссолини очень просчитался, думая, что он выйдет из тупика, прибегнув к отвратительной демагогии на конгрессе и к абсолютной жестокости на суде. Политически все это было чистейшим абсурдом. Никто из обвиняе­мых не признал себя виновным, и совершенно прав итальянский исследователь Вене, написав: «Правда в том, что «предатели» 25 июля никогда не помышляли о том, чтобы переменить знамя. Напротив, они пошли на крайний риск для того, чтобы сохранить для Италии прежнее знамя или, во всяком случае, прежнюю соци­альную структуру» ⁶ Конечно, эти люди свергли Муссо­лини не против, а во имя интересов тех экономических и политических кругов, которые всегда поддерживали фашизм и (вспомним статью в «Лайф») были заинтересованы в том, чтобы сохранить его в несколько изменен­ ной форме и без Муссолини, который сделал свое дело, а теперь только мешал.

Час Муссолини действительно наступил скоро. Чиано был расстрелян 11 января 1944-го, Муссолини — 28 ап­реля 1945 года. Пятнадцать месяцев агонии подлого, жестокого, лживого режима. «Республике Сало» не удалось реставрировать фашизм, но он никогда не был таким гнусным и кровавым, как в эти месяцы. Положе­ние Муссолини было унизительнейшим, немцы уже не желали церемониться. В апреле 1944 года Муссолини добился свидания с Гитлером. Сохранились свидетель­ства тогдашнего посла «Республики Сало» в Берлине, Филиппо Анфузо, присутствовавшего при переговорах.

Вот как он излагает суть заключительного выступления Гитлера: «Фюрер, который ведет свой страшный бой, мо­жет, конечно, судить о положении шире, нежели тот, кто глядит лишь со своей колокольни. Италия — это первый, а сегодня лишь единственный союзник, связан­ный с нацистами идеологически. Поэтому фюрер, понятно и естественно, хочет, в своих собственных интересах, удовлетворять все пожелания дуче. И не только тогда, когда все идет хорошо. Надо думать и о своем собствен­ном конце. Дуче и он сам, фюрер,— два самых ненави­димых в мире человека, и если враги захватят дуче, они с криками торжества увезут его в Вашингтон. Германия и Италия должны победить, иначе обе страны и оба народа ждет неизбежный крах» ^7.

­жественное провидение, а тот стал довольно сбивчиво говорить, что на него покушалась «маленькая кучка упрямых реакционеров, не имеющая ничего общего с нацией». Кто-то остроумно написал, что, быть может, впервые за время войны Муссолини мог сохранять спокойствие: «После всех унижений, испытанных от немцев, после того, как итальянцев столько раз обвиняли в из­мене, встреча происходила в атмосфере, созданной по­кушением немецких военных и политических кругов. Ничто не могло лучше подчеркнуть зловещую иронию. создавшейся ситуации». Прощаясь, Гитлер сказал Муссолини: «Я знаю, что могу полагаться на вас, и про­шу верить, что я считаю вас своим лучшим другом, быть может единственным, который у меня есть на свете».

­зал кому-то из своего окружения: «Что касается предательств, мы теперь не находимся в одиночестве». Боль­ше Муссолини и Гитлер никогда не встречались, но, начиная с этого немецкого июля, их судьбы развива­лись не только параллельно, но почти синхронно. Это объясняется историческими причинами и прежде всего хо­дом войны. Развязка близилась. Наступила последняя осень, последняя зима для обоих фашизмов — итальян­ского и германского. 16 декабря дуче произнес в Мила­не последнюю свою речь. В ней было что-то маниакаль­ное. Лейтмотивом проходила тема вероломства, преда­тельства, измены. Кто предал Муссолини? Решительно все: король, королевский двор, плутократы, средние слои, масоны, клерикалы, военачальники. И те страны, которые были союзниками держав оси (самое слово «ось» придумал когда-то Муссолини), а потом измени­ли им.

Но, разумеется, Муссолини говорил и об идеалах, как же могло быть иначе. «Республиканская Италия» всегда будет верна своим идеалам, а к ним относилось прежде всего продолжение войны. И, конечно, благо народа, возвращение итальянского фашизма к истокам: «программа Сан-Сеполькро» плюс Веронский манифест. Дикин пишет: «Муссолини, как и немцы, не мог не отда­вать себе отчет в неотвратимости военного поражения, но у него была навязчивая идея: создать, пока еще не поздно, последний миф об итальянском фашизме, погиб­шем из-за международного заговора плутократических и большевистских наций»⁸. Да, безусловно, Муссолини хотел создать легенду для будущего, ему нужна была героико-трагическая поза.

немец­ких войск, фактически оккупировавших Италию. Все это подтверждается документально, все сохранилось, из­вестны подробности: кто когда кому писал, кто с кем договаривался, как Муссолини еще в декабре 1944 года, то есть как раз в то время, когда публично клеймил «предателей», просил доверенное лицо, священника дона Панчино, передать союзникам (через каналы нейтраль­ной Швейцарии) просьбу о заключении сепаратного ми­ра. А 13 марта 1945 года Муссолини послал, пользуясь посредничеством миланского архиепископа кардинала Шустера, «Предложение Главы Государства о перегово­рах». Со своей стороны, немцы подозревали Муссолини, и когда Аифузо, итальянский посол в Берлине, нанес прощальный визит Риббентропу, тот заявил ему, что «Муссолини ищет контактов с социализмом, с европей­ским рабочим движением». Приехав в Рим, Анфузо немедленно сообщил об этом Муссолини, тот 31 марта вызвал немецкого посла и, в присутствии Анфузо, устро­ил ему яростную сцену, сказав, в частности, что он не понимает, как может Риббентроп предположить что-либо подобное: «Надо думать, что министр иностранных дел не считает меня сумасшедшим, который вообража­ет, будто фашизм и я сам видим еще возможность уйти от нашей ответственности. И конечно, он не может пред­положить, что я сейчас, в такой момент, пожелал бы запятнать мое имя и мои идеи».

16 апреля 1945 года Муссолини созвал своих минист­ров и заявил, что правительство переезжает в Милан. Он хотел хотя бы отчасти избавиться от немецкого контроля. Кроме того, Милан имел для него как бы символическое значение: там зародилось фашистское дви­жение. В эти дни «клан Петаччи» (родственники Клары) планировал тайно переправить Муссолини в Испа­нию. В маленьком, жалком мирке «Республики Сало» атмосфера взаимных обманов, предательств, провока­ций и всеобщего страха достигла апогея. Большинство понимало, что все кончено, фактически хозяевами поло­жения были уже силы Сопротивления, Комитет национального освобождения Италии. В течение некоторого времени представители германских войск, расквартиро­ванных в Италии, уже вели с KHО переговоры о сдаче, но 22 апреля КНО заявил, что прекращает переговоры. Немцы должны были безоговорочно сдаться.

­ча Муссолини, которого сопровождало несколько приближенных, с представителями КНО. Те пришли по­зднее, и какое-то время кардинал Шустер беседовал с Муссолини наедине. Позднее кардинал опубликовал свои воспоминания. Желая как-то подбодрить Муссоли­ни, который произвел на него самое жалкое впечатле­ние, кардинал напомнил ему о Наполеоне и об острове Святой Елены. Представители КНО потребовали от Муссолини безоговорочной сдачи всех фашистов ровно через два часа. Тот, кажется, склонен был согласиться, но, узнав о том, что и немцы собираются сдаваться, вы­разил изумление (может быть, притворное) и пригро­зил, что сейчас сообщит по радио о «немецком преда­тельстве». Потом он сказал, что поедет переговорить с немцами и даст ответ на требование КНО через час. Представители КНО остались ждать его возвращения у кардинала, но Муссолини так и не вернулся. Он бежал.

По всей видимости, Муссолини, как и всегда в труд­ные моменты своей жизни, не знал, на что решиться: одни советовали ему бежать, другие — оставаться в Ми­лане. В КНО входили представители всех антифашист­ских партий, а самую видную роль играли Луиджи Лонго и Феруччо Парри («Маурицио»). Все мы знаем, что Лонго — председатель Итальянской коммунистической партии, а Парри тоже один из людей, пользующихся огромным моральным престижем. Они представляли на­род. Видимо, опасаясь, что КНО передаст его народно­му трибуналу, Муссолини с внезапным приливом энер­гии решает немедленно бежать в Швейцарию. Он берет автомат и садится в машину, за ним следуют другие машины: почти все министры «Сало» хотят бежать вместе с дуче. Но их сопровождает немецкий эскорт: эсэсовский лейтенант Фриц Бирцер получил приказ пе­реправить Муссолини в Германию. В данный момент это невозможно, но во всяком случае он помешает пересечь швейцарскую границу. Немцы очень усердны. Охраняе­мый Муссолини или пленный? Трудно провести грань.

­ним дням и часам Муссолини, и, конечно, факты интерпретируются различно, но все признают поразительную пассивность и растерянность этого человека, который думал лишь о том, чтобы спастись самому, не заботясь о тех, кто находился рядом. Его спутники присутствова­ли при крушении мифа, крушении, на которое шел чело­век, так долго создававший этот миф. Вечером 25 апре­ля колонна автомашин прибывает в Комо. Муссолини говорит по телефону с женой и даже в такой момент не может удержаться от позы: «Вокруг меня никого нет, даже мой шофер бросил меня. Я один, все кончено».

Беглецы проводят ночь в префектуре: паника, растерян­ность, споры о том, что же делать, один выдвигает свой план спасения дуче, другой возражает, что это чистей­ший Рокамболь. Надеются на Паволини: он поехал и обещал привести пять тысяч солдат, надежных, из фа­шистских «черных бригад». Но и это оказывается иллюзией. Паволини возвращается один, никто не пожелал следовать за бывшим дуче. Зато Клара Петаччи со всей семьей — в Комо, и подходят новые немецкие отряды, и Муссолини неожиданно заявляет, что он больше наде­ется на немцев, чем на своих. «Во всяком случае, вы должны ведь защищать меня»,— говорит он Бирцеру. И тот отвечает: «Ну, конечно, jawohl, дуче»⁹

Двадцать шестого апреля в восемь утра партизаны ведут свою первую официальную радиопередачу из освобожденного Милана. С фашистским режимом, по­кончено, дан приказ разыскать и арестовать Муссолини. В какой-то момент ему советуют переодеться в немец­кую форму: есть слух, что партизаны будут задержи­вать только итальянцев. Муссолини немедленно согла­шается, надевает немецкую шинель и каску, садится в немецкий грузовик. И все-таки партизаны опознают его, он послушно отдает им автомат (мысль о самоубийстве, видимо, даже не пришла ему в голову). Это происходит 27 апреля в местечке Донго. Партизаны разрешают Кларе Петаччи присоединиться к ее любовнику. Она разделила его судьбу.

­ходясь в своем бункере. Американский журналист Виль­ям Ширер в нашумевшей книге «История третьего рей­ха» пишет, что вскоре после того, как Гитлер узнал о конце Муссолини, он стал готовиться к своему. «Мы не знаем, какие подробности о жалкой смерти дуче сообщили фюреру. Однако, следует полагать, что они укре­пили его решение»¹⁰«непоколебимые чувст­ва дружбы к Италии и к Д уче... Ни моя личная привя­занность к Дуче, ни мои чувства инстинктивной дружбы к итальянскому народу не изменились. Я упрекаю себя только в том, что не послушался голоса разума, требовавшего, чтобы я был безжалостным при всей моей дружбе к Италии...» ¹¹

Маркс и Энгельс много раз при различных обстоя­тельствах вспоминали слова Гегеля об иронии истории. Муссолини утверждал, что XX век будет веком фашиз­ма, Гитлер замахивался на целую тысячу лет. Муссоли­ни не дошел, подобно Гитлеру, до газовых камер и уничтожения миллионов людей. Но и у итальянского фашизма на счету — кровь, ложь, удушение мысли и культуры, национальный позор Италии. И итальянский фашизм и германский нацизм бесславно сошли со сцены. Вспомним слова Энгельса, удивительно подходящие к нашей теме, хотя они, естественно, были сказаны в дру­гое время и совсем по другому поводу: «И вот теперь первый опыт этих господ, возвещенный под звуки труб и литавр как призванный потрясти мир, так блестяще провалился, что они сами вынуждены были признать это»¹²

Мы знаем: в мире есть силы, стремящиеся про­ вести «второй опыт». Идет непрекращающаяся борьба за души, смысл которой прежде всего в том, чтобы про­шлое никогда не могло повториться.

1974

Примечания.

«Rinascita». Roma, 7 settembre 1973.

2. Ц. Кин. Миф, реальность, литература. М., 1968 (статья «Блеск и нищета фашизма»).

3. Frederick W. Deakin. Storia della repubbica di Salo. Torino, 1963, p. 533.

4. Pаоlо Mоne1 , op. cit., p. 147.

—555.

7. Frederick W. Deakin. op. cit., p. 676

8. Frederick W. Deakin , op. cit., p. 755

10. William L. Shireг. «Storia del Terzo Reich». Torino, 1962, p. 122.

—789.

12. К. Маркс и Ф. Энгельс , Сочинения, т. 39, стр. 144