Кин Ц.И.: Алхимия и реальность.
Рабство было добровольным

РАБСТВО БЫЛО ДОБРОВОЛЬНЫМ

Муссолини понял важность
культуры, которая поддерживала

Бенедетто Кроче заявил когда-то, что не хочет пи­сать о «черном двадцатилетии», потому что фашизм вызывает в нем «моральное отвращение», он предпочитает заключить эти годы в скобки. Мы тоже испытываем чув­ство глубокого морального отвращения, но фашизм был исторической реальностью, о которой нельзя забывать. Все дело в том, что морального отвращения недостаточ­но. Еще живы многие деятели светской и католической интеллигенции, лично несущие долю ответственности за то, что происходило тогда в Италии. «Оссерваторе романо» в юбилейном номере проводит идею преемствен­ности с очевидными идеологическими целями; эго естественно приводит к схеме. Но к схеме приводит и противоположная концепция, предполагающая некую замкнутость различных периодов в истории обществен­ной мысли, литературы и культуры. Процесс непрерывен и неделим, нельзя прибегать к слишком жесткой пери­одизации.

После смерти Бенедикта XV на папский престол вступил Акилле Ратти (1857—1939), принявший имя Пий XI. Хотя Бенедикт XV и не был яркой личностью, он пользовался большой популярностью, так как во вре­мя войны занимал позицию полного нейтралитета и пер­вого августа 1917 призвал глав всех воюющих стран «прекратить бессмысленную бойню». Муссолини этого папу оскорблял в своих статьях и речах самым вульгарным образом. Напротив, избрание папы Ратти фашисты приветствовали: в бытность свою архиепископом миланским, кардинал Ратти был «очень любезен» по отноше­нию к ним. Акилле Ратти, получивший философское и теологическое образование, первоначально хотел посвя­тить себя науке, опубликовал одну серьезную книгу, он поддерживал личные связи и с либерально настроенны­ми католическими миланскими интеллигентами. Потом Бенедикт XV перевел его на дипломатическую работу.

Ратти как человека, способного удовлетворить всех. Гаспарри был назначен статс-секретарем Ватикана, и при нем были заключены Латеранские пакты. Но в 1930 году он был заменен кардиналом Пачелли. Вообще же папа Ратти, властный и авторитарный, сосредоточил в своих руках все, «касающееся алтаря». Сразу после своего избрания Пий XI, нарушив тради­цию, установившуюся в 1870 году, когда папа объявил себя «пленником» и заперся в Ватикане, показался на­роду, собравшемуся на площади св. Петра, и благосло­вил Urbi el Orbi (город Рим и весь мир). 23 декабря 1922 года, через два месяца после избрания, Пий XI опубликовал первую свою энциклику Ubi arcano dei, заявив о намерении созвать Ватиканский собор, работы которого, как мы знаем, были прерваны в том же 1870 году.

Собор Пий XI не созвал. Но в энциклике Ubi arcano dei он сформулировал девиз, под знаком которого должен был проходить его понтификат, а именно Рах Christi in regno Christi. Через три года в энциклике Quas primas он подробно изложил смысл этого девиза и учредил праздник Christo Re. Синтетически это пони­мается так: если Христос во время своей земной жизни совершенно не желал и не осуществил свою царствен­ную власть, то все равно его господство распространяет­ся на все человечество, а не только на христиан. И люди должны подчиняться его воле как в частной, так и в общественной жизни.

­ческого ее осуществления в Италии нужны были абсолютно преданные церкви кадры, не только священнослу­жители, но и laid. Пий XI хотел использовать для этой цели католическую организацию Azione cattolica (АК), что означает католическое действие. Мы будем называть ее АК. Эта организация существовала давно. Некоторые историки возводят ее к эпохе просветительства и Великой французской революции, когда она иг­рала активно контрреволюционную роль. Другие счита­ют, что АК родилась в XIX веке. Официальным днем рождения АК считают 25 сентября 1919 года, когда Ва­тикан провел четкую и бесповоротную грань между пар­тией дона Стурцо и Ационе каттолика. Это была массо­вая, разветвленная, строго централизованная организа­ция, никогда не претендовавшая на то, чтобы стать партией, преследовавшая только благотворительные и воспитательные цели и полностью подчинявшаяся церкви.

Когда Муссолини захватил власть, Пий XI предал и дона Стурцо и его партию. Дона Стурцо заставили эмигрировать, а его партию (ППИ) фашисты уничтожи­ли. В сущности, эта партия, аконфессиональная и претендовавшая на самостоятельную роль, мешала не толь­ко фашистскому режиму, но и Ватикану. Другое дело АК. Ее уставы менялись не раз. При Пии XI структура была следующей: Итальянская федерация мужчин-католиков, Общество католической молодежи, Университет­ская католическая федерация (ФУЧИ) и Итальянский женский католический союз. Впоследствии к ним доба­вились Ассоциация итальянских подростков-католиков, Движение католиков-лауреатов (подразумеваются ли­ца, получившие высшее образование) и Движение преподавателей-католиков. Пий XI называл АК «светом своих очей».

­сительно роли АК и в период фашизма, и сразу после падения фашизма. Молодой исследователь Ренато Моро (племянник Альдо Моро) в капитальной работе «Формирование руководящих католических кадров» рассмат­ривает понтификат Пия XI в контексте происходивших в то время процессов рождения «массового общества» и «дехристианизации», когда надо было всемерно укреплять пошатнувшийся авторитет католической церкви. Это требовало создания серьезной католической культу­ры, которая отвечала бы и необходимости модерниза­ции. Но такую культуру надо было создавать в услови­ях фашистского режима, желавшего предстать перед миром в качестве просвещенного государства, которое не жалеет никаких усилий и средств для развития на­уки и культуры, для «интеллектуального ренессанса» и прочее. Таким образом, между Ватиканом и режимом Муссолини существовала явная конкуренция. Обе сто­роны понимали особое значение воспитания молодежи. Из-за этого происходили серьезные столкновения, но я позволю себе сослаться на мою статью, посвященную взаимоотношениям фашизма и Ватикана,¹ а сейчас дадим новые материалы.

Известно и общепризнанно, что идеология итальянского фашизма с самого начала была эклектичной. Так называемая «программа Сан Сеполькро», принятая в 1919 году, когда Муссолини создал в Милане свои пер­вые организации, ни в какой мере не была настоящей, теоретически обоснованной программой: культ насилия, исступленный национализм, выпады против социализма и очень много риторики. В 1925 году, после того как Муссолини перешел в решительное наступление против своих идейных и политических противников, он поставил себе задачу завоевать интеллигенцию. Весной были опуб­ликованы «Манифест фашистских интеллектуалов», написанный философом Джованни Джентиле, и «Манифест антифашистских интеллектуалов», написанный Кроче. Под манифестом и, так сказать, контрманифестом сто­яло много подписей, и таким образом произошло четкое размежевание внутри интеллигенции, хотя многие крочеанцы потом присоединились к фашизму.

» чисто философском плане. Поскольку это выходит за рамки темы книги, приведу только краткие цитаты из нашей Философской энциклопедии: Кроче — «.. . итальянский философ-неогегельянец, историк, лите­ратуровед, критик, публицист, политический деятель... один из основных идеологов и политических лидеров итальянского буржуазного либерализма... Критика марксизма в работах Кроче сочеталась с заимствовани­ем, хотя и в крайне искаженном и мистифицированном виде, ряда элементов марксистской философской и со­циологической проблематики». Джентиле — «.. . итальян­ский философ-неогегельянец. Первоначально вместе с Кроче был идеологом итальянского буржуазного либерализма. Впоследствии примкнул к фашизму... Фило­софская система Джентиле, т. и. «актуализм», была одним из субъективно-идеалистических вариантов неоге­гельянства».

«Джентиле выработал для фашизма теоретическое оправдание» ². Целью было «опровергнуть представление, согласно которому фашизм был против­ ником любых форм культуры», а кроме того провести нить, связывающую фашизм с Рисорджименто, дока­зать, что фашизм абсорбировал «все позитивное, что имелось в либерализме, демократии и социализме», и обосновать доктрину «этического государства». При этом, продолжает Канделоро, Джентиле хотел также утвердить «религиозный характер взаимоотношений че­ловека и государства», но религиозность понималась не в христианском смысле, а в том смысле, что человек испытывает абсолютную внутреннюю потребность слу­жить обществу и ощущать себя частицей нации, ото­ждествляться с ней.

Канделоро не напоминает в этой связи о том, что Джентиле навсегда опозорил себя апологией дубинки, заявив, что «дубинка не менее моральна, чем пропо­ведь», но этого не смоешь, это общеизвестно. Джентиле, по выражению Канделоро, использовал собственную философскую систему, поставив ее на службу режиму. Но, будучи крупным ученым и организатором культуры, он не только теоретизировал, но и действовал. Не гово­ря уже о том, что он пользовался очень большим влия­нием в академическом мире, он был главным организа­тором Итальянской энциклопедии. Об этом расскажем подробнее. Все, связанное с историей этой Энциклопедии, заслуживает внимания. Идея существовала давно, но для ее осуществления нужны были огромные деньги и целеустремленность. Фашизм был чрезвычайно заин­тересован в том, чтобы создать в международном общественном мнении иллюзию, будто Италия при новом режиме становится просвещенным современным государ­ством, высоко чтущим науку. Решение создать Энцикло­педию было принято весной 1925 года.

Есть одна очень интересная книга — «Фашизм и при­соединение интеллигенции» (кстати, Канделоро тоже ссылается на нее как на важный источник). Автор — Габриэле Тури, историк, работающий на литературно­- философском факультете флорентийского университета. Его книга тщательно документирована. После краха режима Муссолини вышло немало, произведений испове­дального характера, но Тури избрал другой путь. Он оставляет в стороне индивидуальные судьбы и как бы берет глыбы, массивы. Главный из них именно Итальянская энциклопедия. Крупный промышленник граф Джо­ванни Треккани дельи Альфьери, сенатор, дал большие средства и основал институт, который в 1933 году был реорганизован в Институт итальянской энциклопедии, основанной Джованни Треккани. Президентом инсти­тута был Гульельмо Маркони, но Джентиле фактически все время курировал институт. В Италии принято гово­рить не Итальянская энциклопедия, а Энциклопедия Треккани.

«Мондо» писала: «Сенатор Джентиле чрезмерно спекулирует на интеллектуальной трусости нашей прекрасной страны, если предполагает, что ему позволят спокойно осуществить эту акцию интеллектуальной аннексии» ³ Но газета ошиблась: отказался со­трудничать Кроче, отказались некоторые другие круп­ные ученые, но уже в первом списке сотрудников Италь­янской энциклопедии, опубликованном весной 1926 года, значилось 1410 человек, а всего в работе приняли участие 3266 авторов. Джентиле клялся в том, что никто никому не будет навязывать взглядов, которых бы они не разделяли». Но важно то, что участие в этой энцикло­педии, патронируемой королем и печатавшейся по воле Муссолини, было актом личного присоединения к режи­му. Кроче писал одному другу: «Ты видишь, как Джен­тиле обращается с сотрудниками не фашистами? Ви­дишь, как он их использует: они таскают камyи для культурного памятника фашизму». А Лиоиелло Венту­ри, знаменитый историк изобразительных искусств, один из одиннадцати профессоров, отказавшихся принести позорную присягу верности фашистскому режиму и тем спасших честь итальянской культуры, писал, что Муссо­лини, отдававший себе отчет в важности культуры, не был в состоянии предложить интеллигенции никаких идеалов и поэтому решил соблазнять интеллигентов большими деньгами и «престижем».

Интересна роль католиков. Еще в то время, когда проекты были довольно расплывчатыми, они проявили чрезвычайную активность, предложив принять участие в создании Энциклопедии. Предложение было принято, и, как выражается Тури, католики начали осаду энцикло­педии, стараясь захватить как можно больше мест в словнике. Очень большую роль в этом играл человек, о котором нам предстоит многое сказать: Агостино Джемелли (1878—1959),— пока скажем, что он пользовался поддержкой курии. Его люди были ортодоксальными то­мистами. Но любопытно, что каким-то чудом статью о модернизме написал один из учеников Буонаюти. 36 то­мов Энциклопедии вышло в период между 1929—1937 го­дами, а в 1938 году вышел дополнительный том. Кан-делоро пишет, что статьи носили монографический характер, снабжались обильной библиографией и в большинстве случаев оказывались очень полезным источ­ником познания. «Это особенно относится к научным понятиям, в частности, в области естественных наук, географии, истории, особенно истории искусства». Авто­ ры действительно были квалифицированными, и Энцик­лопедия осталась, пережив падение фашистского ре­жима.

«Однако,— пишет Канделоро,— было бы ошибкой, основываясь на качестве этих частей Энциклопедии и на том факте, что Джентиле широко использовал сотрудни­чество ученых, которые не были фашистами либо лишь формально присоединились к фашизму, считать эту Эн­циклопедию афашистским произведением, не принимая во внимание то, как были написаны самые ответствен­ные в политическом и идеологическом смысле тексты, касавшиеся современной, особенно итальянской, исто­рии, политической мысли, экономики, социологии, а так­ же многих юридических и философских понятий. Кроме того, многие слова религиозного характера или связан­ные с историей христианства показывали сильное влия­ние католической мысли, а иногда носили довольно ярко выраженный клерикальный отпечаток. Следовательно, можно утверждать, что в силу этих идеологических ас­пектов Итальянская энциклопедия была выражением компромисса, отчасти достигнутого между фашистами и католиками после примирения» ⁴

«Если прочесть все книги писателей-католиков, написанные в период между 1922 и 1938 годами, даже исполненные высокого религиозного чувства и со­страдания, и если в этих книгах хотя бы вскользь упо­минается об Италии, неизменно во всех странах гово­рят о добре, сделанном фашизмом» ⁵ ­нятия: фашизм-антикультура и антифашизм-культура. Это правда, что фашизм не мог создать настоящей культуры, но всеже сейчас формула Кроче кажется несколько облегченной. Марксизм никогда не учил нас представлять себе мир, окрашенный только в черное н белое. Нет смысла представлять себе наших идейных противников неизменно и только невеждами и кретина­ми. Тогда было бы легче с ними бороться. Незачем до­ казывать вещи и без того известные, подчеркнем лишь, что Муссолини поистиие не жалел затрат. Помимо Эн­циклопедии, он создал Фашистский институт культуры и Академию Италии, имея в виду нечто вроде Француз­ской Академии. Декрет о ее создании издали еще 7 ян­варя 1926 года, но фактически она начала существовать под председательством Маркони в период между 1929— 1930 годами, когда было обеспечено согласие многих деятелей культуры не фашистов, в частности, целой группы известных писателей, музыкантов, художников, архитек­торов, специалистов по вопросам финансов, права, антич­ной истории и так далее.

Решающее значение имел 1929 год, когда состоялось торжественное примирение между фашизмом и цер­ковью и были подписаны Латеранские пакты. Крупный историк Федерико Шабо сдержанно писал об атмосфере того времени: «14 февраля 1929 года, выступая перед студентами Католического университета в Милане, Его Святейшество Пий XI сказал: «Может быть, нужен был именно такой человек, ниспосланный провидением, ка­кого мы встретили»⁶. Это, само собой, был Муссолини. Впрочем, в том же году Пий XI сказал однажды: «Ког­да встает вопрос о спасении человеческих душ или о том, чтобы предотвратить самые худшие беды, мы чув­ствуем в себе достаточно храбрости, чтобы вести перего­воры с самим дьяволом» ⁷ ­ся только гадать.

В эти годы (между 1929-м и 1931 годом) Пий XI издал несколько энциклик, посвященных семье, религиозному воспитанию детей и так далее. 15 мая 1931 года, чтобы отметить сорокалетие «Рерум новарум», он опуб­ликовал энциклику Quadragesimo anno, в которой очень идиллически описал «счастливые результаты» «Рерум новарум» и подтвердил право и долг церкви высказы­ваться по вопросам социальным, моральным и культур­ным. Это было уже после примирения церкви с фашиз­мом, когда у церкви — объективно — были большие возможности. Фашисты признали католицизм «един­ственной государственной религией», и Пий XI очень па­тетически говорил о том, что после заключения Латеранских пактов «Италии вернули Бога, а Богу вернули Италию». Папа относился к Муссолини с несравненно большим доверием, нежели к королю Виктору Эмма­нуилу III, которого подозревал в симпатии к масонам и в «чрезмерном либерализме».

­ры между фашизмом и Ватиканом из-за юношеских организаций АК, а потом достигли компромисса, насту­пило успокоение, и Пий XI мог действовать свободно, не опасаясь столкновений. И вот мы возвращаемся к во­просу об Ационе каттолика. Некоторые историки (в частности, Ренато Моро) высказывают предположение, что церковь, в своей долгосрочной стратегии, задолго до краха фашистского режима понимала, что режим этот не столь уж долговечен и что следует заранее думать о замене этого режима таким, который будет отвечать идее Пия XI Pax Christi in regno Christi. He станем вкладывать в это мистический смысл. Речь идет о соот­ношении сил внутри итальянской буржуазии. Мы в этой книге не можем говорить о всех фазах отношений меж­ду этой буржуазией и церковью в начале века. Однако исторически доказано, что буржуазия несколько раз вы­нуждена была, позабыв о своем антиклерикализме, обращаться за помощью к Ватикану, когда сознавала, что ее доминирующему положению в Италии угрожает опасность со стороны народных масс. Именно в такие ключевые моменты осуществлялся, пусть временный, блок между буржуазией, впадавшей в панику, и цер­ковью, обладавшей и в большой мере обладающей так­же сейчас влиянием на народные толщи в стране.

Какова же в этом сложном процессе иногда проти­вопоставления, иногда взаимодействия роль католической культуры в Италии? Левый публицист Карло Кардиа писал в 1976 году в журнале «Критика марксиста» о том, что эту культуру ни в коем случае нельзя считать однородной и унитарной. Правомочно ли гово­рить об истории интеллигенции, об истории идей, отвле­каясь от того, что является базой? Эудженио Гарэн, не считая себя специалистом ни в вопросах экономики, ни в вопросах социологии, в прекрасной книге пишет, что не хочет заниматься «облегченным социологизмом», а хочет рассматривать «интеллектуальную продукцию», сознавая, что она не возникает, так сказать, сама по себе. Гарэн ссылается на Грамши, на его методологию, которой он, Гарэн, в значительной мере следует. Гарэн убежден в том, что «было большой ошибкой не произвести в эти послевоенные годы беспристрастный, дохо­дящий до самых глубин анализ также и в плане культу­ры. Сначала ограничивались слишком легким морализи­ рующим осуждением наряду со снисходительными ком­промиссами, потом перешли к слишком глобальным, ри­торическим и поверхностным приговорам» ⁸

Это, мне кажется, целиком относится также и к во­ просу об итальянской католической культуре, которую то превозносят как чуть ли не универсальную, то назы­вают subcullura и не хотят относиться к ней серьезно. Ренато Моро утверждает, что когда пишут, например, о крупных деятелях, о лидерах ХДП, которая как-никак тридцать лет находилась у власти в Италии после паде­ния фашизма, их рассматривают чуть ли не как католи­ков, родившихся политиками, забывая о том, что они прежде всего представители католической интеллиген­ции, получившие определенное воспитание и образова­ние, испытавшие чьи-то влияния, а потом уже ставшие политиками. И тут мы возвращаемся к роли Пия XI и АК. Решающим, без сомнения, является 1929 год, открывший новые возможности.

Правда, реакция католиков на Латеранские пакты была неоднозначной. Крупный католический исследова­тель Скоппола приводит множество документальных свидетельств тех лет. Некоторые «не понимали, как церковь могла прийти к соглашению с силой, которая была заведомо антихристианской как в плане теории, так и в своих действиях». Вот один документ: «Нет, ни папа, ни Италия не могут благословить фашизм, пото­му что между методами фашистской системы и закона­ми любви, содержащимися в Евангелии, лежит непрохо­димая пропасть». Но Скоппола пишет, что подавляющее большинство католиков было довольно. Он приводит полицейские донесения по провинциям: «Положение было удовлетворительным, хорошим и даже отличным»⁹.

¹⁰ «римского вопроса», возникшего в 1870 году. Видимо, фашизм решил отныне игнорировать настроения тех «фашистов первого часа», которые вооб­ражали свое движение laico и «революционным». При­шли к выводу, что режим укрепит свое положение в народе, если провозгласит свою преданность тем традициональным valori, главное место среди которых зани­мала религия. Со своей стороны, церковь пошла на со­глашение с Муссолини в большей мере потому, что за­щищала интересы итальянской буржуазии. Кроме того, идя на уступки, она добилась многих привилегий для себя. Один итальянский исследователь, Джованни Микколи, писал, что соглашение между фашизмом и цер­ковью было основано также на том, что в некоторых пунктах они полностью сходились, а именно — «потреб­ность в порядке, дисциплине, иерархии, фактическое презрение к человеку как к социальной единице, пред­ставление о человеке как о существе, которое всегда нуждается в руководстве, в исправлении и в ограниче­ниях». Иными словами, человек должен отказаться от права на какие бы то ни было дебаты и искания, нахо­диться в постоянном подчинении. Эти цитаты приводит Ренато Моро и добавляет, что у фашизма и у церкви были общие враги: «Демократия, либерализм, масон­ство, протестантизм и, прежде всего, «красная опас­ность».

Словом,— объективно — после Латеранских пактов католическая культура в Италии получила большее жизненное пространство, чем когда бы то ни было рань­ше имела в Италии, фактически получила поддержку государства. Об Энциклопедии Треккани мы уже гово­рили.

Теперь надо рассказать об Агостино Джемелли, поскольку его роль в итальянской католической культу­ре очень велика. Он родился в семье средних буржуа, деды и бабки были ревностными католиками, а родите­ли — убежденными антиклерикалами. Он получил меди­цинское образование и еще до получения диплома опубликовал восемь научных работ, две из которых написал по-немецки. Он был материалистом, а также позитиви­стом, одно время принадлежал к республиканской пар­тии, потом примкнул к социалистической, и лидер социа­листов Филиппо Турати доверил ему пост директора социалистического журнала «Ла Плебе» в городе Павия. В тот момент Джемелли был ярым сторонником мар­ксизма, во время народных волнений 1898 года участво­вал в антиправительственной демонстрации.

­щение к католической религии. Он никогда не рассказы­вал о том, почему это случилось, но объяснял, почему он вступил в орден францисканцев, а не в какой-либо дру­гой орден. Он восхищался образом св. Франциска Ас­сизского — Сан Франческо. Когда он поступил в мо­настырь и принял имя Агостино (его имя в миру было Эдоардо), миланская интеллигенция была потрясена. Турати напирал статью «Самоубийство одного интелли­гента». Этот перешедший в другой лагерь интеллигент стал исповедовать свои новые идеи с неменьшим рвени­ем, нежели прежние, когда в его пропаганде антиклери­кализм играл самую значительную роль. В 1914 году, когда в Европе уже вспыхнула первая мировая война, Джемелли основал выходящий и сейчас в Милане жур­нал «Вита э Пеисьеро». Первый номер открывался статьей-манифестом «Mediovalismo» («Средневековье»). Из нее надо привести некоторые важные цитаты:

«Вот наша программа! Мы медиевисты. Поясняю. Мы чувствуем себя глубоко чуждыми и даже враждебными так называемой «современной культуре», столь бедной по содержанию и столь блистательной внешне — тогда, когда она, как павлин, любуется собою в ученых разгла­гольствованиях, и тогда, когда она занимается филан­тропией, бросая простым людям крошки современной пауки, опускаясь до уровня народных университетов». Дальше говорится, что эта культура вызывает жалость, 63ибо она лишена творческих способностей и на место мысли поставила «возведенную до уровня божества эрудицию, почерпнутую из словарей и энциклопедий». Пафос статьи в том, что в средние века «католическая церковь была душой культуры», и теперь надо не просто вернуться к средневековью, но вернуть католической церкви подобающую ей роль. Выражается убеждение в том, что так оно и произойдет, быть может, раньше, чем полагают некоторые робкие души. Один из разделов статьи озаглавлен «Культура и христианство». Мы чита­ем: «Этот журнал рождается, провозглашая свою про­грамму: медиевистский по существу, сверхсовременный по форме. Мы хотим, чтобы он был медиевистским, по­тому что мы враги современной культуры. Да, пусть на­ши читатели не удивляются. Они прочли правильно, но мы повторяем, боясь быть неверно понятыми. Мы враги современной культуры. Не случайно мы рождаемся на свет именно в те дни, когда исполняется пятьдесят лет со дня опубликования «Силлабуса» Пия XI» ¹¹

Думаю, на этом можно закончить цитаты и изложе­ние манифеста падре Джемелли. Сказать точнее, чем сказал он о «Силлабусе», трудно. Присоединение к «Силлабусу» программно. Но в смысле практической деятельности главным делом жизни этого францисканца было создание Миланского католического университета Святого сердца. Итальянские католики издавна мечта­ли о таком университете, об этом говорилось на разных конгрессах еще в XIX веке. Политическая позиция Дже­мелли была хорошо известна, он был противником дона Стурцо и предлагал, чтоб партия, создаваемая доном Стурцо, была полностью конфессиональной, отнюдь не независимой. Однако его предложение было отвергнуто, и он целиком отдался работе по созданию университета. Надо было добиться согласия Бенедикта XV, найти деньги, помещение, квалифицированных сотрудников. Все ему удалось. Большую помощь оказали близкие друзья Людовико Некки и Франческо Ольджиати, а главное Ида Барелли, возглавлявшая тогда организа­цию женской католической молодежи.

— общественных наук и философии. Сам Джемелли не был философом и не имел склонности к изучению философии или теологии, но он был убежден в том, что «возвращение обществу Христа» должно было происходить прежде всего на по­прище философии. Сам ои занял на философском факультете кафедру психологии. Когда была создана Каттолика, ни в одном из итальянских университетов кафедра философии не была занята кем-либо из религиоз­ных деятелей. Положение изменилось после заключения Латеранских пактов, но это не было связано с создани­ем университета Святого сердца. Автор статьи о Дже­мелли в словаре, на который я не раз ссылалась, Густа­во Бонтадини, сам работающий в Каттолика, пишет о падре Джемелли с великим почтением, но все же не скрывает того факта, что наступил момент, когда Агостино Джемелли и его университет «очутились в изо­ляции». Более того, он пишет и о том, как монсиньор Ольджиати, бывший главным советником Джемелли в вопросах философии, доводил ортодоксию до почти нестерпимого уровня. Джемелли был авторитарен, и да­же многие питомцы университета не любили его. Как ученый он пользовался международным признанием и был всячески награжден. Университет все время расши­рялся, создавались новые факультеты, но Джемелли не дожил до создания медицинского факультета, о котором всегда мечтал.

Программная статья в журнале «Вита э Пенсьеро» была серьезной. Возврат к средневековью отнюдь не был ностальгическим, его надо рассматривать как вы­бор, сделанный также и в социальном, да отчасти и в политическом плане. Группа, сплотившаяся вокруг пад­ре Джемелли, не являясь «официальной», пользовалась значительной поддержкой церковной иерархии. Католи­цизм упорно противопоставлялся современной культуре, Агостино Джемелли приветствовал Латеранские пакты прежде всего потому-, что твердо верил в возможность создать наконец ту «христианскую католическую циви­лизацию», которой после средних веков не существова­ло. Он был также убежден в том, что созданный им университет призван воспитать те кадры, которые осу­ществят христианизацию итальянского общества. Надо нризнать, что Каттолика в какой-то мере пыталась модернизировать обучение, обеспечить его высокий уровень в сфере науки. Но в области философии Джемелли был абсолютным томистом и твердо отстаивал традицию.

«.... Джемелли в глубине души плевать хотел на всякую философию: для него философия — это «чушь». У него чисто практические интересы — завоева­ние культурного рынка католицизмом; его деятельность направлена на то, чтобы обеспечить Ватикану ту непря­мую власть (potere indiretto) над обществом и над государством, которая является главной стратегической целью иезуитов.. . » ¹² целом достаточно зрел для осуществления этой цели, а руководящие кадры даст Каттолика.

В общем, столкнулись две влиятельные группы. С одной стороны, падре Джемелли и его приверженцы. Они были всерьез убеждены, что владеют истиной в по­следней инстанции. Агостино Джемелли, авторитарный и агрессивный, претендовал на то, чтобы его люди игра­ли центральную роль также внутри Ациопе каттолика. С другой стороны, президент АК Иджино Ригетти поль­зовался поддержкой монсиньора Джованни Баттиста Монтини, будущего папы Павла VI. Монсиньор Монти­ни был другом и сторонником известного французского философа-неотомиста Жака Маритена, переводил и попу­ляризировал его произведения. Будучи человеком огром­ной эрудиции, Монтини умел также проявлять необходи­мую гибкость и парировать лобовые атаки Агостино Дже­мелли. Думаю, ясно, что я ограничиваюсь в выборе персонажей, останавливаясь лишь на главных. Важны течения мысли.

В нескольких недавно вышедших в Италии книгах приводятся донесения секретных агентов министерства внутренних дел. Много любопытного, анализ неглупый, а порой даже прогнозы, которые потом подтвержда­лись. Ясно, что Ационе каттолика находилась под при­стальным наблюдением. Фашизм боялся этой массовой организации и, в особенности, входивших в нее интелли­гентов. Ренато Моро считает, что тот тип католической культуры, которому предстояло утвердиться в Италии после падения фашизма, носил на себе сильный отпечаток прошлого. Он прямо ссылается на модернистский кризис начала века. Репрессии против модернистов, по­следовавшие после знаменитой энциклики Пия X и разгрома «еретиков», создали определенную инерцию, кото­рая, сохранялась на протяжении десятилетий. Но интересно то, что внутри студенческой католиче­ской организации (ФУЧИ) существовала определенная дифференциация: некоторые покорно подчинялись инер­ции и традиции, другие мыслили иначе, критически отно­сились к фашизму (некоторые не просто критически, но и враждебно) и старались по возможности следить за течениями европейской мысли своего времени, как-то высвобождаясь из плена эпохи Пия X и его адептов.

­лей с христианским мировоззрением. В 1982 году италь­янское телевидение посвятило серию передач этим «незаслуженно забытым» именам. Среди них есть в са­мом деле некоторые незаслуженно забытые, особенно поэты. 20 мая 1929 года, сразу после заключения Латеранских пактов, вышел первый номер католического журнала «Фронтеспицио», вокруг которого сгруппирова­лись писатели разных поколений с различным литера­турным и жизненным опытом. У меня есть разрознен­ные номера, и я могу уверенно сказать, что журнал делался с определенным литературным блеском, со вкусом.

Не приходится сомневаться в том, что после заклю­чения Латеранских пактов католики, многим пожертвовавшие политически (они пошли на откровенное сотруд­ничество с фашистским режимом, хотя это не всегда было безоблачным), получили большие возможности в культурном плане. В журнале «Фронтеспицио» среди авторов были люди, пользовавшиеся широкой извест­ностью и популярностью не только в своем кругу, но в плане общенациональной культуры. Среди них были Джованни Папини, обратившийся в католичество еще в 1926 году и подписывавшийся иногда своим именем, но часто «фра Лупо», дон Джузеппе Де Лука, «друг двух пап: Иоанна XXIII и Павла VI», поэт Карло Бетокки, литературный критик Карло Бо, директор журнала Пье­ро Барджеллини, занимавшийся и литературной крити­кой, и изобразительными искусствами, и историей рели­гии, и многие другие. Барджеллини уже после второй мировой войны напишет двенадцатитомную «Истори­ческую панораму итальянской литературы», которая, как говорят, обязательно стоит в книжных шкафах в домах средней буржуазии.

«Фронтеспицио» под­держивал контакты с католической интеллигенцией дру­гих стран, особенно с французами. Журнал выступал против всяких форм рационалистического мышления, за спиритуализм и за несколько загадочную, поскольку это не расшифровывалось, «европейскую католическую культуру». Ноябрьский номер за 1934 год открывается статьей «Розенберг и миф расы», написанной вежливо, но откровенно критически. Отвергается вся расистская теория, причем аргументы и научные и христианские: «Произведение Розенберга останется трагическим доку­ментом, показывающим, до чего может дойти человек, даже обладающий высокой культурой, если он даст одержать над собой верх призракам, которые сам же придумал (даже если он верит в эти призраки). Но все дело в том, что, как все теперь знают, это не только его личная трагедия. Это трагедия многих германских умов».

«Фронтеспицио» прекратит всякие контакты с друзьями из других стран, когда Муссолини развяжет итало-абиссинскую войну и его осудит вся демократи­чески мыслящая Европа. А еще через какое-то время группа «фашистских ученых» выступит в Риме с расист­ским манифестом, и Телезио Интерланди начнет выпускать гнуснейший двухнедельный журнал «Защита расы», а Барджеллини забудет о статье против книги Розенберга и займет позицию полного сервилизма по отношению к фашистскому режиму. Но внутри «Фронтеспицио» именно в это время произойдет решительный раскол.

­не «Фронтеспицио» выступал против модернизма во имя католической народной традиции. Однако, как всегда, не следует упрощать. Среди сотрудников журнала были люди, сочувствовавшие фашизму или просто конфор­мисты, не желавшие никаких неприятностей. Но были и другие, стремившиеся противопоставить пошлости и эле­ментарности официальной пропаганды «человека, нис­посланного провидением», иные ценности, иное кредо. В ряде случаев это влекло и к поступкам, вначале, быть может, незначительным, но которые позднее приведут этих людей к активному антифашизму. В 1936 году кри­тик Франческо Флора опубликовал свою книгу «Герме­тическая поэзия». Слово герметизм ведет свое происхождение от мифа о Гермесе, сыне Зевса и Майи. Олим­пийский бог Гермес считался покровителем путников и проводником, сопровождавшим души умерших; в период поздней античности с именем Гермеса связывались оккультные науки и тайные, «герметические» сочинения, смысл которых доступен только посвященным. Поэты-герметики отказывались от традиционных форм стихо­сложения, от чрезмерной музыкальности, от пышности.

Всему этому противопоставлялась высокая, несколько мистическая, преимущественно в духе католицизма, поэ­зия. Франческо Флора обвинял герметиков в том, что они нарочно затемняют и зашифровывают смысл своих про­изведений. Отчасти это правда, но в нарочитой зашифрованности герметиков угадывалось духовное неприятие фашистского режима.

­шую знаменитой статью «Литература как жизнь», ее восприняли как манифест герметиков. Бо писал о не­обходимости искать и найти некий синтез между литературой и жизнью во имя цельности и высоких нравствен­ных идеалов. Так произошел раскол. Основная группа сотрудников во главе с Барджеллини с радостью вос­приняла уход герметиков: теперь можно было сотрудни­чать с режимом без всяких помех и критических возра­жений.

каждый должен был сделать свой выбор.

«Коррьере делла се­ра» появилась статья Франческо Флоры, озаглавленная «Достоинство писателя». Она начиналась так: «Разве есть кто-нибудь среди людей, и даже среди тиранов, кто может отнять у писателя чувство достоинства в его ли­тературном труде? Рабство писателя всегда добро­вольно, даже если оно пассивно. Поэтому воистину ничто не может послужить оправданием тем, кто запятнал это достоинство, присущее священной природе слова».

«Я не хочу решать, что лучше: великодушие или благоразумие,— человечество нуждается в том и в другом». Семериа не имел отношения к «Фронтеспицио», но его слова применимы и к работавшим там католикам, и к тем, кто был доста­точно осторожным и много лет печатался в этом журна­ле рядом с клерикалами, пренебрегая таким соседством, не замечая его, а потом, когда положение стало нестер­пимым, порвал с журналом, хотя это было связано с определенным риском. Все та же проблема выбора, су­ществующая извечно и связываемая с экзистенциализ­мом, вероятно, лишь потому, что экзистенциалисты ста­вили своих персонажей в крайние, экстремальные ситу­ации.

Говоря» о «Фронтеспицио», мы должны упомянуть еще об одном выдающемся человеке, редко оказывавшемся на виду, но на самом деле игравшем большую роль в католической и общенациональной культуре тех и последующих лет. Это Джузеппе Де Лука (1898— 1962), чье имя вскользь упоминалось. В 30-х годах, когда кризис идеализма был очевидным, но непрестанно велись дебаты, дон Де Лука, рукоположенный в священни­ки в 1921 году, был одним из наиболее убежденных и философски образованных участников дебатов и отстаи­вал «позитивные принципы католицизма»... Все это связано и с необходимостью как-то ориентировать интеллигентную католическую молодежь, приобщив ее к живой и свежей культуре, отвечавшей современному уровню знаний и представлений о мире. Опять и опять приходится говорить о том колоссальном вреде, который принесли репрессии против модернистов в начале века не только католической, но и светской культуре. Если даже, как мы писали, высокий модериизм не был цельным и органическим движением, его роль была (и мог­ ла бы быть, если бы не разгром) положительной.

В период после Латеранских пактов создалось свое­ образное положение. Ни монсиньор Монтини, ни Ригетти не имели отношения к модернизму, но они хотели вывести итальянскую католическую культуру из «гетто», куда ее загнали во времена охоты за ведьмами. «Фронтеспицио» первоначально шел где-то рядом. Но официальная позиция церкви при Пии XI в соединении с претензиями на гегемонию фашистского режима — все это создавало трудную атмосферу, в частности, для ФУЧИ и для всех, кто искренне хотел возможной в этот исторический период модернизации и расширения гори­зонта.

— подчеркиваем это опять — отно­сился к событиям, происходившим в мире католической культуры, с чрезвычайным интересом и удивительным пониманием, писал о тои, что в условиях понтификата Пия XI церковь нуждается в laici: «Есть много моло­дых людей, которые могут быть несравненно полезнее для церкви, став университетскими профессорами, нежели став кардиналами» ¹³. Что касается Де Луки, он не желал, чтобы «Фронтеспицио» занял ясную позицию рядом с ФУЧИ и против Агостино Джемелли. Он писал однажды Джузеппе Преццолини, что в Италии есть, по крайней мере, двенадцать категорий католиков. В жур­нале дон Де Лука в первые годы проводил очень инте­ресную и самостоятельную линию, которая, как мы писали, импонировала многим интеллигентам — и католи­ ческим, и laici.

В то время как будущий папа Павел VI делал все, что мог, чтобы как-то отгородить молодую католи­ческую интеллигенцию от соприкосновения с фашист­ской идеологией, дон Де Лука как бы игнорировал самое ее существование. Это можно расценивать по-разному: или как некий политический оппортунизм («закрывать глаза»), или как редкостное предвидение исторической недолговечности фашистского режима, сознание того, что нужно заранее готовить кадры руководителей, кото­рые займут ключевые позиции после того, как фашизму придет конец.

­личия, дон Де Лука в письме к Преццолини иронически писал о «группе Джемелли»; представляется вполне естественным, что Ационе каттолика и ФУЧИ были как бы ареной, на которой разыгрывались самые настоящие идейные сражения. Тут возникали временные союзы, потом разрывы, к разногласиям по принципиальным во­просам примешивались человеческие отношения иногда дружбы, иногда соперничества, иногда дружбы-вражды. Одно мне кажется несомненным: в период понтификата Пия XI католическая мысль (как, разумеется, и мысль Кроче) была несравненно богаче фашистской, которая, за редкими исключениями, была пошлой, убогой и при­митивной. Дон Де Лука, человек, обладавший проница­тельным умом, отличным литературным вкусом и чув­ством стиля, не терпел никаких этикеток и выделялся своей независимостью. Он был подлинным интеллектуа­лом, писатели (светские, так как он дружил со многими из них) считали его коллегой и очень дорожили его мне­нием. Ему нравились парадоксы; однажды, например, он заявил: «.. . Не существует католических писателей. Существуют католики, и, благодарение богу, их много. Среди них есть писатели, и, благодарение богу, их мало».

­ком, в частности, занимался французской литературой. Он оказывал большое влияние на несколько католи­ческих журналов и издательств. Его суждения об итальянской поэзии и прозе были оригинальными и интерес­ными, он прекрасно писал и о классиках и о современ­ных поэтах, хотя зачастую это было фрагментарно. Де Лука руководил также сериями в различных издатель­ствах. В чисто человеческом плане он неизменно прояв­лял редкостную независимость. Он порвал с «Фронтес­пицио», когда журнал опозорил себя присоединением к расизму, порвал со многими деятелями АК и ФУЧИ, не разделяя их «выбора», но сохранил дружбу с монсиньором Монтини, хотя они и относились по-разному к Маритену. Он дружил с «критическим фашистом» Джузеп­пе Боттаи, но также и с людьми, которые в будущем станут «коммунистами-католиками».

«Сан Франческо ди Са­лес, не будь он ни святым, ни католиком, все равно навсегда остался бы в истории человечества как один из тех, кто делает ей честь. И он остался бы в литературе Франции как один из самых крупных писателей своего века и всех веков, не только как католик или святой.;. Он поступал как человек и как писатель, абстрагируясь от своей веры и своей добродетели. Люди любили его и, полюбив его, в конце концов, начинали любить Христа. Люди читали его и, читая его, читали о Христе. Мы же, наоборот, требуем от христиан, чтобы нас чита­ли и понимали из чувства долга, чуть ли не совершая акт самопожертвования, лишь потому, что мы католики и говорим о католицизме».

­ра. В журнале «Критика фашиста» Сильвио Д ’Амико писал о том, что театр призван утешать людей, а в журпале «Вита э Пенсьеро» Эдоардо Фену отвечал: «Если есть необходимость в религиозности, нельзя выражать­ся расплывчато. Надо открыто сказать, что необходимо создать религиозную атмосферу, способную объединить разрозненные религиозные ферменты нашего времени. И слово «религиозный» имеет для нас вполне опреде­ ленное значение: мы не признаем идеалистической, ро­мантической религиозности, отличающейся разными от­тенками и поэтому необоснованной или, по меньшей мере, двусмысленной. Поэтому если будет создана като­лическая атмосфера, — а за это мы можем успешно бо­роться,— то смогут появиться также католические авто­ры. причины приводят к следствиям. Нельзя говорить о возвращении к религиозному театру без возвращения к религиозной жизни. Одно рождается из другого. И тог­да театр, как хотелось бы Д ’Амико, сможет обрести свою утешительную функцию. Он сможет противостоять тому отчаянью, или тому элегантному салонному циниз­му; или тому нездоровому интересу к сексу, которые — на три четверти — господствуют в театре» ^14.

Добавим, что именно в период фашизма издатель­ ство Серафино Майокки, о котором упоминалось, начало выпускать «розовую серию» католических драматургов. Фашистская пропаганда охотно пользовалась католи­ ческими театриками, потому что в данном случае инте­ ресы клерикалов и фашистского режима вполне совпа­ дали: «здоровая деревенская жизнь», «благопристойные нравы», законопослушание, многочисленные семьи и т. д.

­ ды максимально упрощались. Так, во время итало- абиссинской войны фашистские агрессоры изобража­ лись миссионерами. В период «черного двадцатилетия» самым популярным католическим драматургом был Карло Трабукко, человек не бездарный, редактировав­ ший многочисленные театральные журналы, обладав­ ший большой энергией и ставший организатором массо­ вой католической культуры. Пьесы его были морализи­ рующими, но в некоторых ощущалась лишь слегка завуалированная апология фашизма. Популярность ка­ толических театриков стала постепенно уменьшаться, ко­ гда в приходских клубах начали широко демонстрировать кинофильмы — это было в 30-х годах, а в 50-х телевиде­ние начало свое совершенно триумфальное шествие, совершенно вытесняя все другие средства масс-медиа и, конечно, театрики. Но, анализируя роль этих театриков в истории итальянской католической культуры, не надо ее преуменьшать: к какой-то мере они были орудием вто­рой контрреформации, если так можно выразиться.

­ческого киноискусства, но она требует не беглого упоми­нания, а очень серьезного разговора. К тому же расцвет католической итальянской кинематографии приходится на иной исторический период. Чудо итальянского неоре­ализма, в котором был очень силен католический эле­мент, впереди. Думаю, можно сказать лишь, что в годы фашизма потенциальные творческие силы не могли ис­сякнуть. Пусть в латентном состоянии, но они существо­вали. Однако должны были пройти еще годы — пятнад­цать или шестнадцать лет — до того момента, когда с почти невероятной быстротой рухнет фашистский режим и окажется, что есть много одаренных людей, которые выйдут на авансцену, предлагая итальянскому народу и итальянской интеллигенции новую систему valori.

­ода был Риккардо Баккелли. Он родился в 1891 году и начал очень молодым выступать в литературе. Вот как его представлял в 1919 году журнал «Ронда», называвший его Гете из Болоньи: «В романе, в новеллистике, в лирике, в драматургии, в критике и в искусстве эпиг­раммы — а ему еще нет тридцати лет — он проявил уже свою могучую индивидуальность. Хотя не все его произ­ведения можно давать без предварительного отбора мо­лодым добродетельным девицам, все его творчество пол­но глубокого морального значения. Но это писатель, к которому надо подходить осторожно, потому что глав­ное окажется не там, где вы его ищете. Но если вам удастся главное поймать, это будет большой удачей. Когда молодые люди освоятся с его книгами, они, быть может, почувствуют, что стали лучше, и научатся жить. Если бы старый Кардуччи успел прочитать некоторые из его «Лирических поэм», он, возможно, умер бы с, большей верой в будущее. Все произведения Баккелли отражают лихорадку нашего времени, но и наше твер­дое желание выздороветь» ¹⁵.

Ежемесячный журнал «Ронда» начал выходить в 1919 году сначала во Флоренции, затем в Риме. Главным его организатором был известный поэт Винченцо Кардарелли, журнал находился в оппозиции и к неоромантизму, и к Д ’Аннунцио, и к футуристам. «Ронда» хотела противопоставить окружающей суровой действи­тельности какую-то стройную систему духовных цен­ностей, и часто говорят о неоклассицизме и об академизме, хотя это, пожалуй, упрощение. Правда то, что группа интеллигентов пыталась в те годы найти прибе­жище в литературе, отгораживаясь от политики и от всего «пошлого». Уровень журнала действительно был очень высоким, в нем печатались и иностранные авторы такого масштаба, как Честертон.

«Ронды» почти невозмож­но было достать даже в больших публичных библиотеках, вышла антология «Ронды». Баккелли представлен в антологии не как прозаик или драматург, но как лите­ратурный критик, автор блестящих эссе и отчаянный по­лемист (во время дискуссии о Пасколи, которую прово­дила «Ронда»). Баккелли, бывший «антипасколианцем», закончил свою статью очень энергично, послав всех оппонентов к черту. Это молодой Баккелли, а мы сейчас будем говорить о Баккелли-старике, подводящем итоги. Он не часто давал интервью, но в конце 70-х годов его посетил известный журналист Энцо Биаджи и нарисо­вал яркий портрет:

«Я люблю его, потому что он — часть нашей истории, потому что он из моих мест, потому что он никогда не гримировался и не подлаживался к моде. Это образованный, просвещенный буржуа, выросший в кардуччианской Болонье». И дальше: «Он умеет признавать свои ошибки, умеет судить о вещах отстраненно. Вначале он не думал, что Муссолини такой, каким оказался, он — Баккелли — согласился стать академиком, у него были трудные отношения с Кроче. На полке тридцать де­вять томов его произведений, больше сорока тысяч стра­ниц, его книги переведены на шестнадцать языков, четы­ре или пять раз его выдвигали на Нобелевскую премию, но «широкая публика не увлекалась им». Биаджи ска­зал: «Вас обвиняют в том, что вы реакционер. Каким вы ощущаете себя?» Баккелли ответил, что слово «реакцио­нер» для него ничего не значит: «Я чувствовал бы себя консерватором, если было бы что сохранять (conservare значит сохранять.— Ц. К). Я мог бы быть консервато­ром только в плане искусства и культуры». Баккелли заявил, что он не огорчается, когда его критикуют, обычно он и не читает критических статей о себе. Но «самую большую порцию я получил от падре Мондрагоне в литературной рубрике «Чивильта каттолика». Он сказал по поводу романа «Супружеская страсть»: «Худ­ший Д ’Аннунцио и худший Фогаццаро породили худше­го Баккелли». Я очень развлекался»¹⁶ Баккелли сказал, что его бранили также за трилогию «Мельница на По».

«Мельница на По», написанная в 1938— 1940 го­дах,— шедевр Баккелли. Это настоящая сага, история семьи мельников по фамилии Скачерни на протяжении столетия: от наполеоновской эры до первой мировой войны, то есть история трех поколений. Тома называют­ся: «Спаси тебя господь», «На семыо обрушилась беда», «Старый и вечно новый мир». Баккелли создал гранди­озную фреску, он выступил не только как прозаик, но и как историк: на протяжении этих ста лет развернулись движение Рисорджименто, Объединение Италии, возник «римский вопрос», потом — эпоха Джолитти, создание рабочих и крестьянских Лиг, Ливийская война. Исторический фон выписан верно, и на этом фоне — полно­кровные образы многочисленных персонажей.

«Дьявол из Понтелунго», история неудавшегося анархистского заговора, книгу встретили скорее сдержанно, хотя она любопытна. Но после опубликова­ния трилогии многие говорили, что Баккелли хочет со­здать нечто, напоминающее роман «Обрученные», он как бы продолжает дело, начатое великим писателем. Кроче говорил о реализме, который одновременно явля­ется идеализмом; возможно, имелись в виду христиан­ские этические ценности. Баккелли пишет о людях из народа, и все они религиозны. Когда в последнем рома­не трилогии молодой Принчивалле Скачерни в кулачном бою убивает жениха своей сестры Орбино, думая, что тот опозорил девушку, а потом понимает, что убил окле­ветанного, невиновного человека, он приходит в состояние абсолютного отчаяния, и только вера в бога удержала его от самоубийства. «Он говорил Miserere, говорил Pater noster и все повторял: «Можно столькому на­ учиться, а я не знал ничего». Громко читал молитву об отпущении грехов и бил себя в грудь, на коленях, с глубоким раскаяньем» ^17.

Ничего сильнее «Мельницы на По» Баккелли не на­ писал. Такие романы, как «Взор Иисуса» и прочее,— слабее. Живет он в литературе, ничего важнее для него нет. Как-то его спросили, кого он больше всего чтит из современных писателей. Баккелли ответил: «Толстой современный писатель? Если да, то более великого нет».

«Читта ди Милано», в трех шагах от Дуомо. Ему 90 лет, у него нет никого на свете, кроме преданной жены. Так мало сбере­жений, что он не мог бы на них прожить. Одинокий и больной: что-то случилось с ногами, и он не может дви­гаться. Узнав об этом, президент Итальянской республи­ки Пертини позвонил синдику Милана с просьбой помочь. Теперь Баккелли дали палату в здании клиники, лечат, кормят, он оплачивает только услуги сиделки. Но что, если бы Пертини не позвонил синдику?

Батталья пишет сдержанно, и все-таки ощущение трагедии не покидает. Баккелли столько книг написал, ну да, он классик. Но для мира культуры он словно бы никогда не существовал. «Между тем,— пишет Бат­талья,— другие страны могли бы нам позавидовать, это крупнейший писатель». Но он никогда не был «главой школы», он как-то сам по себе. Сохранил ясный ум, каждый день диктует жене страницу новой книги,— «Я называю ее «Последняя моя сумасшедшая поэма», гово­рит Баккелли. «Это фантастическая книга, рассказыва­ющая о далеком, неизвестном мире, где люди и живот­ные, чтобы выжить, вынуждены убивать...» ¹⁸ ­ре, с горечью пишет Батталья, но теперь ему пришлось стать отшельником, анахоретом. Да, конечно, голос останется — так думаем и мы,— но какой финал, какая тяжелая, незаслуженно тяжелая старость. Какая груст­ная правда.

1. Кин Ц. Итальянские мозаики. М., 1980.

2. Giorgio Candeloro. Storia dell' Italia moderna, IX. 1922— 1939. Milano, 1981, p. 189

5. Агtuго Carlo Jеmоlо, р. 195.

’ltalia contemporanea (1918— 1948). Torino, 1961, p. 83

8. Eugenio Garin. Intellettuali italiani del XX secolo. Roma, 1974, p. XX.

— 263.

10. 18 февраля 1984 года было подписано соглашение между пра­вительством Италии и Ватиканом о пересмотре Латеранских пактов.

«Vita е Pensiero 1914— 1964». Milano, 1966, p. 21.

13. Antonio Gramsci. Quaderni del carcere I. 1977, p. 497,

«Vita е Pensiero 1914— 1964», р. 1413.

«La Ronda. Antologia». Firenze, 1955, p. 103.

16. «Corriere della sera». Milano, 30 m aggio 1978

17. Riссагdо Вассhelli. II mulino del Ро. Volum e terzo, Mondo vecchio serripre nuovo. Milano, 1970, p. 707.

«II giorno». M ilano, 11 febbraio 1982,