Кин Ц.И.: Алхимия и реальность.
Надо говорить правду

НАДО ГОВОРИТЬ ПРАВДУ

В начале было Слово.

Евангелие от Иоанна 1, 1

­канская газета «Оссерваторе романо» вышла с прило­жением в 140 страниц по случаю своего 120-летнего юбилея. Столетие отмечали торжественно, но решили отметить и эту дату. Некоторые журналисты намекали на особые причины этого решения: новый понтификат, разные персональные перемены внутри римской курии. Но итальянцы вообще любят сенсации — большие и ма­ленькие. Все выглядит эффектно. Воспроизведена пер­вая страница первого номера «политико-моральной га­ зеты», которую 1 июля 1861 года выпустили в свет адво­каты Никола Дзанкини и Джузеппе Бастиа. Программа гласила: «Эта газета будет выходить в три часа попо­лудни ежедневно, за исключением дней церковных пра­здников. Кроме передовиц и политических статей, на ее страницах будут представлены наука, искусство, а так­ же различные новости, достойные общественного внима­ния»¹ ­ным, то хотя бы официозным органом Ватикана, но это произошло лишь через некоторое время.

Сейчас газета выходит на пяти языках, хотя еже­дневно печатается только по-итальянски. Юбилейный номер открывается приветствиями папы Иоанна Павла II и статс-секретаря Ватикана кардинала Агостино Казароли. Потом статья директора газеты (директор- соответ­ствует нашему: главный редактор) профессора Валерио Вольпини. Много статей философов, теологов, писате­лей. Множество фотографий: десять пап, представляв­ших св. Петра на протяжении 120 лет, ассамблеи I и II Ватиканских соборов, «наброски для фотоальбома». Все импозантно, но некоторый диссонанс, мне кажется, вно­сят рекламные объявления — очень уж их много: мине­ральная вода санджемини, и разные электроприборы, и автомобили, и лекарственные изделия, и «новая серия суперкастрюль Олимпия». Конечно, это дело вкуса, к то­му же реклама дает большие деньги, но все-таки тор­жественный номер... И еще одно замечание на полях: иезуит падре Санто Куадри посвятил статью энциклике Иоанна Павла II Laborem Exercens. Статья называется «Достоинство человека и этическая ценность труда» — все соответствует социальной доктрине церкви. А на следующей странице — рекламное объявление Банко Амброзиано — одного из крупнейших католических бан­ков. В декабре 1981 года никто не мог предвидеть, что летом 1982 года президент этого банка Роберто Кальви не то будет убит, не то покончит с собой из-за колос­сального финансового скандала, но все знали, насколь­ко Кальви замешан в истории с масонской ложей П-2, так что не стоило помещать рекламу Амброзиано сразу после такой важной статьи. Но это частности, важно прнять целенаправленность и пафос юбилейного номера. Мне кажется, главное значение придается идее пре­емственности. Хотят доказать, что при всех различиях характеров и стиля десяти наместников св. Петра — преемственность несомненна. Готовившие номер «Оссерваторе романо» опытные профессионалы дали резюме каждого понтификата и, для того чтобы подтвердить свой исходный тезис, допускали некоторые натяжки, хо­тя это и облекалось в журналистски элегантную форму. Правда чередуется с полуправдой, а то и с неправдой, и в этом надо серьезно разобраться.

Мы будем говорить о современной католической куль­туре в Италии, но необходимо и обращение к прошлому. В центре внимания находятся судьбы итальянской като­лической интеллигенции, течения литературы и обще­ственной мысли, влияющие на самосознание итальянского общества. Эта книга ни в какой мере не является исто­рией культуры или обзором. Одни события и персонажи останутся за кадром, о других будем говорить подробно.

— от понтификата Пия IX до 80-х годов нашего века.

Объединение Италии, происшедшее на протяжении десятилетия 1860—1870, глубоко волновало всю просве­щенную Европу. Выдающийся общественный деятель и ученый, автор классической «Истории итальянской лите­ратуры» Франческо Де Санктис считал, что самой иажной проблемой, стоявшей перед правящим классом (либеральная буржуазия, пришедшая к власти после Объединения), была проблема взаимоотношений между Ватиканом и Италией, руководители которой не соглаша­лись с восстановлением светской власти папы. В России Достоевский, которого, как известно, глубоко интересовали проблемы католицизма, в своих записях 1864 года не раз обращался к теме светской власти папы. Он был убежден в том, что светская власть папы падет. Раз­мышляя о различных течениях внутри католицизма, До­стоевский сделал запись: «Последнее слово.— Ренан»²­лось множество людей, и некоторым из них предстоя­ло сыграть большую роль в развитии европейской като­лической культуры. В 1863 году его книга «Жизнь Иису­са» вызвала фурор. Ренан, не отрицая нравственного значения религии, хотел «очистить ее от всего сверхъ­естественного», чтобы уничтожить противоречие между религией и наукой. Христос у него — подлинно сущест­вовавший проповедник, замечательный, чистейший чело­век. Иисус у Ренана был чрезвычайно идеализирован, книга звучала сентиментально. Но образ не отвечал дог­ме, клерикалы заговорили об «эхе старого Вольтера». Итальянский перевод был снабжен резко антиклери­кальным предисловием, и книга вызвала бурю востор­гов и бурю протестов.

Папой был тогда граф Джованни-Мария Мастаи Ферретти (1792—1878), ставший наместником св. Петра в 1846 и принявший имя Пий IX. Его избрание было встречено с энтузиазмом, так как он считался «либераль­ным священником». Современный историк-марксист Джорджо Канделоро писал однажды, как много было надежд на то, что «неогвельфский идеал» получит свое полное воплощение. Гвельфами в средние века называли приверженцев пап, боровшихся с императорами; сторон­ники императоров назывались гибеллинами. «Неогвельфизм» — идейное и политическое движение XIX века — шло от определенной литературной и исторической тра­диции, папство оно считало институтом, спасшим хри­ стианскую цивилизацию от варваров. Неогвельфы вери­ ли, что само возрождение Италии неразрывно связано с церковью, на протяжении веков гарантировавшей сохранение итальянизма. Но надежды неогвельфов на Пия IX не оправдались.

­жением и католической церковью неуклонно обостря­лись. В речи, вошедшей в историю под названием «кру­той поворот», Пий IX заявил, что отвергает коварные советы тех, кто хотел бы, чтобы «римский первосвящен­ник стал во главе новой республики, призванной объ­единить все народы Европы». Речь имела громадный международный резонанс. Пришедшие к власти пред­ставители либеральной итальянской буржуазии рас­сматривали крошечное ватиканское государство как препятствие для завершения процесса Объединения страны, а Пий IX становился все более непримиримым. Клерикальные газеты истерически громили «безбожни­ков». Те тоже не стеснялись, выпускали даже романы, вроде «Галантные похождения графа Мастаи Ферретти, ныне папы Пия IX, рассказанные одной монахиней и одним священником-францисканцем».

Через несколько месяцев после пророческих записей Достоевского, 8 декабря 1864 года, Пий IX опубликовал энциклику Quanta сига, к которой был приложен знаме­нитый Sillabo (Syllabus errоrum). Это значит «Спи­сок важнейших заблуждений нашего времени», их ока­залось восемьдесят. В «Силлабусе» папа громил не только социализм и коммунизм, но пантеизм, натура­лизм, абсолютный и умеренный рационализм, либерализм, протестантизм, индифферентизм и так далее. Он нападал также на «тайные и библейские общества», от­ рицал свободу науки и философии. «Силлабус», став­ший знаменем непримиримых клерикалов, вызвал в Ев­ропе потрясение. Высказывалось мнение, что одной из причин, побудивших папу решиться на такой шаг, был огромный успех книги Ренана. Как бы то ни было, впер­вые в истории Нового времени римский первосвященник бросил открытый вызов всей современной культуре, провозглашая самые реакционные идеи. 21 декабря 1864 года Тютчев написал полное горечи и гнева стихо­творение «Еnсусliса». Русский поэт говорил о «лженаместнике Петра»:

Не от меча погибнет он земного,
—

«Свобода совести есть бред!»

«Оссерваторе романо» в статье о Пии IX молчит о «Силлабусе», словно его и не было. Это непонятно: итальянские католические историки непременно упоми­нают об этой энциклике. Опубликование «Силлабуса» было прологом к тому, что произошло через пять лет, 8 декабря 1869 года. В этот день был торжественно от­крыт I Ватиканский вселенский собор. Считалось, что он призван «очистить вероучение от вкравшихся в него заблуждений». Истиниая цель была — укрепить авторитет и права папы. Курия, опираясь на многовековой опыт, хорошо подобрала участников собора, и 18 июля 1870 года на открытом заседании 533 голосами против двух был принят декрет, провозглашавший непогреши­мость папы. Через два месяца, 20 сентября 1870 года, итальянские войска заняли Рим, присоединили его к Италии и ликвидировали папскую область. Это стало концом светской власти папы, который предрекал До­стоевский. Пий IX укрылся в Ватикане, провозгласил себя «пленником» и отложил продолжение работ I Ва­тиканского собора «до лучших времен».

Через восемь лет Пий IX умер, и папой стал Джоаккино Печчи (1810—1903), принявший имя Лев XIII. Он был человеком выдающегося ума, при нем начался подъем папства. Конечно, он тоже выступал против «врагов общественного порядка», но понимал, что цер­ковь не может оставаться глухой к требованию изме­нившегося времени. Как раз в год его вступления на папский престол, 30 мая 1878 года, отмечалось столетие со дня смерти Вольтера. Поскольку политический ан­тиклерикализм в Италии сопровождался тогда идеоло­гическим, либеральная интеллигенция и буржуазия ре­шили использовать эту дату в противовес обскурантиз­му Ватикана, провозглашая примат науки и разума.  

­славляли борьбу Вольтера против церкви и пропагандировали идеи просветителей, провели торжественное объ­единенное заседание палаты представителей, сената и муниципалитета. Пафос был искренним: образованная Италия была охвачена стремлением создать философию и культуру, отвечавшие запросам своего общества.

Как бы в ответ на вольтеровские торжества Лев XIII опубликовал 4 августа 1879 года программную энциклику Aeterni patris, провозглашавшую, что отныне един­ственной официальной доктриной католической церкви является учение доминиканца Фомы Аквинского (1225— 1274), после смерти объявленного святым. Фома Аквин­ский четко разграничивал веру (откровение) и знание (разум). По его учению, вера истинна всегда, а разум может ошибаться. Но когда разум исправляет свою ошибку, он тоже соответствует истине. Фома Аквинский сформулировал пять доказательств существования бога, они и легли в основу философии, названной томистской. В годы после провозглашения непогрешимости папы внутри католической церкви шло большое брожение умов. Последняя четверть века ознаменовалась важны­ми научными открытиями, и позитивизм занимал еще прочные позиции. Но чувствовалось наступление кризи­са, велись дебаты, рос интерес к психологии и к спири­туализму. Интеллигенция начала также интересоваться идеями научного социализма. Папа хотел парировать влияние Интернационала, для этого церкви нужно было выработать прежде всего весомую социальную програм­му, которая могла бы стать альтернативой. В 1884 году во Фрибуре (Швейцария) был создан «Международный союз по изучению социальных проблем», а в декабре 1889 года в Падуе возник «Католический союз по изуче­нию социальных наук», имевший в виду специфические условия Италии. Инициатором создания этого союза и председателем его был профессор политической эконо­мии и права Джузеппе Тониоло, крупный католический ученый и теоретик, сыгравший большую роль в развитии католической мысли.

15 мая 1891 года была опубликована энциклика, до сих пор считающаяся основой социального учения церкви. Это Rerum novarum («Рерум новарум»). Социализм и ком­мунизм рассматривались не как «зло» само по себе, а как «зло», порожденное буржуазией, которая после либе­ральной революции вырвала рабочих из-под влияния церкви, а сама оказалась неспособной руководить мас­сами трудящихся. Образу современного капиталиста противопоставлялся образ богача в евангельском пони­мании. Отсюда идеализация докапиталистического пе­риода и «антибуржуазный пафос» энциклики, хотя на деле папа хотел приспособиться к буржуазии.

При Льве XIII возникло движение «молодых католи­ческих социологов», ставших называть себя христианскими демократами. Самыми крупными из них были священники Луиджи Стурцо и Ромоло Мурри. Наряду с этим течением зародилось и другое: так называемый высокий модернизм, или католический модернизм в об­ласти идей. Иногда между «молодыми социологами» и модернистами ставят знак равенства или пишут, что мо­дернизм стремился выработать свою социальную доктри­ну и этим положил начало деятельности «молодых като­лических социологов». Это неточно, это явное упрощение.

­нятия высокий модернизм. Приведем отдельные инте­ресные цитаты: «Если трудно определить феномен мо­дернизма как такового из-за сложности и многообразия форм, направлений и выражений, которые он принима­ет,— то это относится и к итальянскому модернизму. Сейчас его рассматривают скорее не как систему идей, поддающихся определению при помощи философско- теологических формул, но как некую ориентацию, новую манеру мыслить (внутри церкви), как сложное и раз­ветвленное движение, смысл которого надо искать, исхо­дя из его историко-культурных элементов» ³ «Историческом словаре итальянского католического дви­жения».

«литературный и интеллектуальный модернизм, веривший и неверивший, непочтительный и ирони­ческий по отношению к папе и к курии, терзающийся и скептический», не с церковью, а с историей культуры. Этот модернизм, «не породивший ни еретиков, ни свя­тых», вписывается в историю духовного разброда, охва­тившего европейскую интеллигенцию в результате кри­зиса позитивистской мысли и вспыхнувшего стремления к спиритуализации общества. Светский философ Эудже­нио Гарэн считает, что дебаты, охватившие интеллиген­цию на рубеже веков, не могли не отразиться на рели­гии. Новые психологические исследования как бы хотели рационально объяснить основы откровения, но в то же время нередко ставили под сомнение любое кредо, например, отрицая традиционные идеи о душе. Гарэн пишет, что историко-филологические исследования, кри­тически анализируя священные писания и священные откровения, не могли оставить нетронутыми религиоз­ные верования и культы.

Есть несколько работ, посвященных модернизму и считающихся почти классическими. Их авторы (француз Жан Ривьер, итальянец Микеле Ранкетти и другие) рас­сматривают модернизм не обособленно, но на фоне процессов, происходивших в европейской культуре послед­ней четверти XIX века. Само слово модернизм впервые произнес в 1904 году монсиньор Умберто Бениньи, но важна предыстория. Догмат непогрешимости папы, вы­звавший возмущение светской мысли, оказался шоком и для многих священников, привел к личным драмам. Ис­тория католицизма вообще изобилует драмами.

­ гентов, которых объединяют общие интересы, тревоги и надежды. Но не будем считать всех их единомышленни­ками, мнения часто расходились. Подобно тому как laid (миряне) могли ссориться и рвать личные отношения из-за несогласий по поводу Гегеля, или Канта, или Фейербаха,— католики вели теологические споры, которые, быть может, не были только теологическими. Спорили из-за истолкования Библии, а на самом деле, может быть иногда бессознательно, имели в виду проблемы современного мира. Среди будущих модернистов были люди, родившиеся в 50-х, 60-х, 70-х, 80-х годах XIX ве­ка. Разными были социальное происхождение, нацио­нальность, семейные традиции, темпераменты, жизнен­ный опыт, разными, естественно, оказались и судьбы. Опубликовано много ценных материалов: автобиогра­фии, мемуары, переписка, архивные документы. Боль­шинство модернистов выросло в традиционно католи­ческих семьях, но некоторые пришли к вере, будучи уже опытными и зрелыми людьми.

Чтение материалов захватывает: чувствуется эпоха, чередование надежд и разочарований, накал страстей. Кое-что мы улавливаем или угадываем. А если не уга­дываем и ошибаемся, то все равно стараемся предста­вить себе этих людей с их страстями, с их правдой и с их заблуждениями в рамках исторического времени. Одни слушали лекции Ренана, другие — Антонио Лабриолы, «первого итальянского марксиста». Мы узнаем о столкновениях, о санкциях против вольнодумцев со стороны церковной иерархии, о солидарности и отступни­честве, об иллюзиях и разочарованиях, о наивности и скептицизме. Сопоставляем то, что они сами говорили о себе, с тем, что говорили о них друзья, либо бывшие друзья, потому что жизнь была бы слишком хороша, не будь таких вещей, как падение, или равнодушие, или отступничество, или страх, или измена.

­ского аббата Альфреда Луази. Его мемуары (1860 страниц) были написаны, когда все пережитое стало для него далеким прошлым, и он не пытался анализировать прошлое с высот позднейшего опыта. Все документиро­вано (у него был огромный архив). Луази кажется бесстрастным, не хочет ни обвинять, ни оправдывать, лишь старается понять до конца людей и их поступки: он слишком многое знал. Философия не слишком инте­ресовала его, он был филологом, текстологом, библеистом. Еще будучи молодым священником, он сомневал­ся в канонических Евангелиях, но молчал, «чтобы не смущать души». Он свято верил в Христа, и этого для него было достаточно. У него был ясный ум, он не лю­бил абстракций, не строил иллюзий и не терпел дву­смысленности.

В 1880 году почти одновременно стали выходить не вполне ортодоксальные католические журналы во Фло­ренции и в Париже. В 1892 году Луази стал издавать «Л’Энсеньеман библик». В программной статье он поставил шесть теологических вопросов, обещая посте­пенно давать на них ответы,— все они были связаны с истолкованием Библии и Евангелий. «Мемуары» пока­зывают, что Луази хорошо понимал, чем рискует. Он писал о тираническом стремлении Ватикана «властво­вать над мыслью, историей, политикой». Сначала его ли­шили кафедры, потом закрыли журнал. Его называли «маленьким Ренаном», над ним висела угроза отлучения от церкви. Он не капитулировал.

«Днем рождения модернизма» считается 22 ноября 1893 года: в этот день встретились Луази, австрийский барон Фридрих фон Хюгель и «Эразм Роттердамский модернизма» монсиньор Эудженио-Преиэ Миньо, при­надлежавший не к фронде, а к католической элите. Миньо написал папе, заклиная его не препятствовать критическому прочтению Библии. Но не знал, что 18 ноября была опубликована жесткая энциклика, за­прещавшая это. Луази думал, что эту энциклику, Providentimunus Deus, подготовили невежественные псев­дотеологи, а папа просто подписал. Он обратился к па­пе, но кардинал Мариано Рамполи вежливо сообщил, что его святейшество высоко ценит талант Луази, но советует ему «для вящей славы господа и для пользы ближних» применять свой талант в какой-либо другой отрасли науки. Конечно, Луази был всего лишь филоло­гом, но официальные теологи чувствовали запах ереси. Так, Луази утверждал, что человеку достаточно всего лишь прочесть, понимая буквально, теологические тек­сты, чтобы утратить веру в бога. После письма кардина­ла он уехал из Парижа и пять лет был простым священ­ником. Но, оставаясь внешне пассивным, он вырабаты­вал новую католическую доктрину, несколько наивную: он не теоретик.

В 1897 году у Луази появляется новый друг: ирланд­ский священник Джорж Тиррелл, иезуит, «яростный, решительный, бескомпромиссный, неосторожный, един­ственный человек среди всех реформаторов, последова­тельный в своих взглядах» ⁴ В «Автобиографии» он пи­сал, что мощным интеллектуальным стимулом для него всегда было учение св. Фомы. Но схоласты так истолко­вывают томизм, что высшие мысли, воля, любовь стано­вятся почти механическими. Тиррелл, прошедший через опыт англиканской церкви и других исканий, в сущности, был мистиком. «Церковь была для Тиррелла его Прекрасной Дамой, его Беатриче». Он был теоретиком, идеологом, борцом, человеком чести и был тесно связан с итальянскими модернистами, сотрудничая в их прессе. Самым знаменитым из модернистов laid был италь­янский писатель Антонио Фогаццаро (1842—1911). Сей­час все написанное им принадлежит только истории литературы, а в свое время он пользовался громкой сла­вой не только в Италии. Он дебютировал в середине 70-х годов сборником стихов, в 1881 вышел роман «Маломбра», а событием стал автобиографический роман «Да­ниэль Кортис», история нереализовавшейся любви героя к замужней женщине: моральные принципы помешали Кортису нарушить святость брака. Роман имел сенсаци­ онный успех. Потом — другие романы и трилогия, история семьи Майрони: «Отживший мирок» (1895), «Совре­менный мирок» (1900) и «Святой» (1905). Луначарский писал: «Фогаццаро занимает, бесспорно, одно из первых мест в том десятке итальянских писателей, которые пользуются настоящей европейской славой». Писатель этот занимает в Италии совершенно особое положение. «Это — единственный высокодаровитый беллетрист-като­лик. Католические убеждения составляют основу жизни Фогаццаро. Но, стремясь быть искренним с самим со­бою, он, конечно, вынужден был примирять в своей совести, в своей мысли полученную от отцов религию с требованиями нового времени, для которых его впечатлительная натура художника была широко открыта. И вот Фогаццаро начинает вырабатывать свой католицизм, думая, что единство веры и церкви не нарушаются от того, что отражаются своеобразно в каждой индиви­ дуальной душе».

«Даниэль Кортис», он отождествлял героя романа с автором и писал: «С вне­шней стороны это католический политик нового типа, гуманный друг обездоленных масс». Луначарский очень хвалил также первый роман трилогии, который «опять- таки должен быть отнесен к числу наиболее сильных и благородных произведений новейшей итальянской лите­ратуры». Что касается романа «Святой», Луначарский пишет, что он куда слабее других в художественном от­ношении, но «зато им Фогаццаро захотел встать во гла­ве окрепшего к этому времени католического модерниз­ма»⁵­дами и речами, искренне интересовался проблемами ка­толической морали. Его романы могли бы вписываться в мозаику европейского литературного декаданса: Луна­чарский точно писал о «сладостно-подкупающей чувст­венности», об одухотворенности ландшафта и поэтич­ности языка. Тут была смесь мистических и эротических мотивов. Фогаццаро принадлежал к международной ин­теллектуальной элите. Но, хотя он и выступал с докла­дами вроде «О недавнем сопоставлении идей блаженно­го Августина и Дарвина о сотворении мира», он не был теоретиком. Он впитывал в себя идеи друзей-теологов, более или менее соглашаясь со всеми, хотя между ними существовали значительные расхождения. Но роль Фогаццаро велика: самый факт, что знаменитый писатель связал свою судьбу с модернизмом, вызывал большой интерес, его романы были, может быть, важнее, чем книги и журналы философов и теологов-модернистов. Но, конечно, на роль лидера движения он никогда не претендовал. Клерикальные газеты нападали на него и потому, что он позволял себе выступать по вопросам, выходящим за пределы его компетенции (та же пробле­матика дарвинизма, например).

Роман «Святой» он начал писать в относительно спо­койные времена, но книга вышла в момент, когда поло­жение изменилось. Действие происходит в начале XX ве­ка, герой — отшельник Бенедетто (в миру Пьеро Майрони), бенедиктинец. Он поражает людей своим аске­тизмом и добродетелями, и его принимает сам папа. Бе­недетто произносит длиннейший монолог, убеждая папу в том, что четыре дьявольских духа вселились в тело церкви, «чтобы вести войну против Духа святого». Это духи лжи, косности, неправедности духовенства и жадности, между тем как Христос хотел видеть свою цер­ковь бедной. Бенедетто изобличает клерикалов и всех, кто выступает против католиков-прогрессистов. Папа несколько растерян и говорит: «Сын мой, я бедный школьный учитель, у которого из семидесяти учеников двадцать более чем посредственных, сорок посредственных и только десять хороших. Я не могу руководить церковью, имея в виду только тебя и подобных тебе» ⁶. Папа признается, что согласен со многим из того, что говорит Бенедетто, но «вынужден считаться с мнением миллионов людей». Все это написано не просто наивно, а беспомощно, но 5 апреля 1906 года роман внесли в Индекс запрещенных книг. Ранкетти, впрочем, прав, когда пишет: «Разумеется, «Святой» — слишком легкая добыча для карикатуристов. Но надо помнить, что ро­ман внесен в Индекс не потому, что автору не хватило хорошего вкуса, а потому, что идеи, которые он вклады­вал в уста своего героя, пусть отчасти смутные, были призывом к реформам»⁷­ счет того, кто был прототипом Бенедетто: Тиррелл или итальянский модернист Джулио Сальвадори,— все не доказано. Внесению «Святого» в Индекс Фогаццаро покорился безропотно.

­зации движения высокого модернизма, можно, видимо, согласиться с тем, что первый период был с конца 80-х годов до смерти Льва XIII в 1903 году. Рубеж двух веков — время ожидания и тревоги. Католическая ин­теллигенция в Италии и в Европе чувствовала, что приближается конец эры. Папе было около 90 лет. Что при­ несет миру новый понтификат? Те или иные перемены должны произойти. Наиболее нетерпеливые сторонники aggiornamenlo (обновления церкви) не хотели оставать­ся пассивными, торопили события, нередко обрекая себя на большие неприятности: ватиканская иерархия была мстительной, всегда могла ударить и делала это. Но не в ее власти было воспрепятствовать процессам, происхо­дившим в сознании католической интеллигенции. Мо­дернизм распространял свое влияние на многие страны. Мы не можем перечислять работы модернистов и изда­ваемые ими журналы, заметим лишь, что работ и жур­налов много, перекличка единомышленников, вопреки всем препонам, продолжается.

Нельзя провести абсолютно четкий водораздел меж­ду католической и светской культурой в разных странах Европы. К сожалению, итальянские исследователи это нередко делают. Мы, марксисты, помним ленинскую формулу: «В каждой национальной культуре есть, хотя бы не развитые, элементы демократической и социа­листической культуры. .» ⁸­ные явления и процессы, зачастую полярно противопо­ложные, неизбежно так или иначе перекрещиваются ли­бо в борьбе между собою, либо во временном совпаде­нии каких-то интересов и стремлений. Кризис духовных ценностей конца века переживали все интеллигенты — миряне и католики, кроме филистеров, но у католиков были и свои проблемы.

Теперь мы ненадолго перенесемся в Россию. Запись Софьи Андреевны Толстой от 1903 года: «13 июля. Боль­шая суета с самого утра. Приехали к Л. Н. два итальян­ца: один аббат, которого больше интересовала русская жизнь и наша, чем разговоры; другой — профессор теологии, человек мысли, энергичный, отстаивал перед Л. Н. свои убеждения, которые, главное, состояли в том, что надо проповедовать те истины, которые познал в религии и нравственности, не сразу разрушая существующие формы. JI. Н. говорил, что формы все не нужны, что «lа réligion c’est la verité», а что церковь и формы есть ложь, путающая людей и затемняющая христианские истины». В комментариях к дневникам Софьи Андреевны сказа­но: «Патер Семери и профессор теологии Моноччи по пути из Рима в Маньчжурию посетили Ясную Поляну»⁹  «Хронологическую таблицу» в 54 томе полного собрания сочинений Л. Н. Толстого. К сожалению, Софья Андреевна записала неточно, а комментаторы не проверили.

­лигенции и принадлежали к числу идеологов модерниз­ма. «Знаменитая поездка в Россию, увенчавшаяся визи­том к Льву Толстому», вызвала в Италии немалый шум, Минокки поместил в светской газете «Джорнале д’Италия», интересовавшейся религиозными делами, коррес­понденцию об этом визите, и между строк можно было понять, что Лев Николаевич не слишком благосклонно отнесся «к двум итальянцам». Прежде чем принять их, Толстой просил, чтобы они ознакомились с его мыслями о необходимости отменить институт духовенства как та­ковой. Авторитетный орган ордена иезуитов журнал «Чивильта каттолика» резко осудил самый факт визита. Но первый период в истории высокого модернизма закончен: 20 июля 1903 года умирает Лев XIII. Пока в Риме заседает конклав, Луиджи Стурцо произносит в Кальтаджироне (Сицилия) интереснейшую речь. Он рассматривает понтификаты «великого и любимого па­пы Льва XIII» и его предшественника Пия IX на фоне европейской реальности эпохи, говорит о столкновении церкви с современной цивилизацией. В отличие от «Оссерваторе романо», не упомянувшего в юбилейном номере о «Силлабусе», дон Стурцо о нем говорил. Он сказал, что Пий IX «выступал с позиций обороны», что «Силлабус» и некоторые другие энциклики Пия IX, «высшие в религиозном смысле», привели к разрыву церкви с современной культурой. Дон Стурцо назвал XIX век «веком революций» и признал, что в сознании множества людей старое ассоциировалось с церковью, а новое «со свободой, которая нашла воплощение в го­сударстве, возникшем в результате Рисорджименто». Лев XIII, как мы знаем, понимал необходимость для церкви считаться с «конкуренцией» светской мысли и предлагать людям систему ценностей (valori), которые отвечали бы в Италии и в Европе выросшему обще­ственному самосознанию. Несмотря на противодействие курии, первый период в истории высокого модернизма давал католической интеллигенции возможность мыс­лить, перекликаться, отступая, но опять продвигаясь вперед, бороться за aggiornarnento церкви

Примечания

1. Glauco Licata. 120 anni di giornali cattolici italiani. Milano, 1981, p. 14

3. Dizionario storico del m ovim ento cattolico in Italia 1/2 J fatti e le Idee. Torino, 1981, p. 130.

— 152.

7. Michele Ranchetti, p. 119.