Глава 4
СТАРШЕКУРСНИК
Джон Голсуорси, прибывший в Оксфорд в день святого Михаила (29 сентября) 1886 года изучать право и обосновавшийся в Нью-Колледже, был одет тщательно и по последней моде. Это внимание к одежде оставалось отличительной чертой Голсуорси на протяжении всей его жизни; лишь очень немногие из тех, кто писал о нем, не подчеркивали его природную привлекательность и усиленное внимание к своей внешности. Историк X. А. Л. Фишер, одновременно с Голсуорси учившийся в Нью-Колледже, описывает его следующим образом: «Он был высоким, стройным, хорошо сложенным и необыкновенно привлекательным; должен сказать, что он к тому же был самым хорошо одетым молодым человеком в колледже...»
Оксфорд стал для Голсуорси счастливой, если можно так сказать, беспечной прелюдией к жизни, прожитой по достаточно строгим правилам. На плечи Голсуорси в положенный срок взамен обязанностей школьника легли заботы взрослого человека, ставшие для него невыносимым грузом, потому что к каждому, даже самому обыденному делу он относился со всей присущей ему серьезностью и прилагал максимум усилий, чтобы хоть как-то облегчить страдания людей, с которыми он сталкивался на каждом шагу. Но все это было в будущем. А пока, в 1886 году, преисполненный впечатлениями от успехов в Хэрроу, он был готов наслаждаться жизнью в Оксфорде; он был богат, хорош собой и достаточно способен, чтобы завершить свое образование, не особенно перетруждаясь.
«Большую часть времени он проводил с выпускниками Итона и Хэрроу, и, хотя, насколько я припоминаю, у него никогда не было конфликтов с университетскими властями, он часто возвращался к себе очень поздно и вел обычную жизнь обеспеченного, не слишком блещущего своими способностями выпускника привилегированной средней школы...
Насколько мне помнится, он не принадлежал ни к одному из интеллектуальных кружков, не читал своих сочинений в «Обществе эссеистов» и не участвовал в научных дискуссиях. Он был замкнутым, говорил мало, тихим голосом, казался впечатлительным и в то же время ироничным и даже несколько циничным (как мы тогда считали) зрителем происходящего вокруг него».
Далее Фишер добавляет, что он угадывал в Голсуорси «очень умного парня со скрытым сильным характером». Между тем в возрасте двадцати одного года Голсуорси все еще недоставало уверенности в себе; даже в кругу семьи, где он чувствовал себя наиболее свободно, он вел себя сдержанно, спокойно и менее шумно, чем его сестры.
Шелтон, герой раннего романа Голсуорси «Остров фарисеев», чей жизненный опыт во многом основан на опыте самого писателя, вспоминает годы, проведенные в Оксфорде:
«Они вошли в «Голову епископа» и пообедали в том самом зале, где Шелтон, выиграв на скачках, устроил когда-то обед для двадцати четырех благовоспитанных юношей; на стене все еще висела картина, изображающая скаковую лошадь, в которую один из них запустил тогда бокалом, но промахнулся и попал в официанта; а вот и сам официант – подает рыбный салат Крокеру. По окончании обеда Шелтону снова, как в былое время, захотелось со вздохом подняться из-за стола; снова потянуло побродить по улицам рука об руку с каким-нибудь приятелем; снова пробудилась жажда дерзать, совершать что-нибудь доблестное и беззаконное; снова стало казаться, что он – избранный среди избранных и учится в лучшем из колледжей лучшей в этом лучшем из миров страны».
«Он был (или по крайней мере казался нам) великолепным знатоком скачек», – вспоминал X. А. Л. Фишер; играя в «признание» – одну из популярнейших салонных игр викторианской эпохи, в которой участник должен был пункт за пунктом дать характеристику самому себе, – в графе «Мой любимый учебник» Голсуорси написал: ««Руководство для любителей скачек» Раффа». Но азарт Голсуорси распространялся не только на скачки; сын Сент Джона Хорнби, друга Голсуорси, говорил, что его отец часто называл Голсуорси «заядлым игроком» и рассказывал о случае, происшедшем с ними в студенческие времена в поезде, когда они вместе путешествовали и Голсуорси стал играть в карты с каким-то сомнительным типом, ехавшим с ними в одном вагоне. Он проигрался до последнего пенни и более того – заставил друга заплатить свой долг. Форд Медокс Форд, познакомившийся с Голсуорси в «Спортивном клубе», рассказывает аналогичную историю, но у него, как и следует ожидать, все выглядит более пикантно. По его словам, партнером Голсуорси был лорд Бетхерст, и Джону пришлось сделать ставку на «часы с цепочкой, булавку для галстука и кольцо с печаткой». Какова доля истины в этих байках – неизвестно, но нет сомнения в том, что Джон весьма активно увлекался и скачками, и картами.
Но интересы молодого человека распространялись и на другие сферы человеческой деятельности: он стал членом драматического общества Оксфордского университета, популярного театрального кружка в Оксфорде; он и сам сочинял пьесы для своих друзей Сондерсонов – многочисленного семейства, отец которого Ланселот Сондерсон руководил подготовительной школой в Элстри. В Оксфорде он написал пьесу «Гуддирор» – пародию на «Руддигора» Гилберта и Салливена[?] – и сам играл в ней роль Спунера, эксцентричного и пользующегося дурной славой преподавателя в Нью-Колледже.
Любительские театры играли важную роль в жизни провинции. Молодые Голсуорси и их друзья ставили спектакли; как раз участвуя в постановке «Касты»[?], Голсуорси встретил Сибил Карлайл[?], свою первую любовь. Какое-то время он относился к собственному увлечению несерьезно, расценив его как обычный флирт, лишь слегка волнующий кровь. Неоформившимся круглым почерком он пишет из Нью-Колледжа мисс Бланш Бакли:
«Надеюсь, что искусство в Ваших краях расцветает, как лавровое дерево; меня же в данный момент волнуют только две вещи («Она» и «музы»), и это происходит уже давно – с тех пор, как я увидел Вас впервые (извините за еще одно банальное выражение)», – и подписывается следующим образом: «Ваш сегодня и навсегда Джон Голсуорси».
Во время каникул, которые он проводил вместе с родными, преобладала более серьезная атмосфера. Лилиан и Мейбл Голсуорси превратились в интеллигентных, очень рассудительных девушек; родись они на пятьдесят лет позже, они бы, безусловно, стали выпускницами Гертона и Саммервилла[?]. Своих же современников эти юные интеллектуалки просто шокировали: «С самого начала мы нервничали в их присутствии, – пишет в своих мемуарах Агнесса Сондерсон. – Они были очень образованными и принадлежали к так называемой «богеме». Они носили огромные касторовые шляпы со страусовыми перьями, ниспадавшими им на плечи. Их крошечные фигурки укутаны в котиковые шубки, и все это было непривычным для нас. Говорили они полушепотом и были очень серьезными. Они блестяще владели своей речью и никогда не употребляли сленг». Но Сондерсоны очень отличались от Голсуорси; в этом большом семействе, насчитывавшем четырнадцать человек, царили свои порядки и обычаи. Молодые Голсуорси казались им чересчур благородными и хорошо воспитанными. Как вспоминает Агнесса Сондерсон, присутствие Голсуорси заставляло их чувствовать себя «неотесанными и неуклюжими», хотя позднее девушки из обеих семей стали близкими подругами.
«Лили была как бабочка – крошечная и очень нежная; вторая сестра, Мейбл, была похожа на Джона, но отличалась роскошными золотистыми волосами».
До сих пор сохранилась фотография семьи, сделанная, судя по всему, летом 1888 года. В центре сидит Джон Голсуорси-старший – в котелке, с огромной, как у Деда Мороча, бородой; рядом с ним жена Бланш – маленькая, изысканно одетая женщина, которая выглядит старше своего пятидесяти одного года. Подле них сгрудились младшие члены семьи, сидя или стоя в «небрежных» позах сзади старших. Среди них и Джон, интересный внешне, очень ухоженный, одетый необычно, даже вызывающе. Еще студентом он начал носить очки, которые, хотя и были необходимы для близорукого правого глаза, больше интересовали его как необходимая деталь облика, созданного им. Черты лица Голсуорси кажутся чересчур правильными. В двадцать лет он отпустил усы, которые придавали ему военный вид, особенно когда он напускал на себя излишнюю суровость. Но даже на этой фотографии заметна его неуверенность в себе, которая не позволяла ему близко сходиться с людьми, а если присмотреться внимательнее, можно увидеть грусть в глазах, чувствуется, что он настроен несколько критически к своей семье, которую впоследствии изобразит под фамилией Форсайтов. Лилиан и Мейбл – необыкновенно хорошенькие девушки. В лице Лилиан ощутима та же чувствительность и напряженность, что и в ее брате; в ней они даже более заметны, так как именно она первая восстала и нарушила те мелочные запреты, которые миссис Голсуорси пыталась навязать своим детям.
Джон Голсуорси-старший всегда при возможности старался снять для своей семьи на лето загородный дом; к ним часто приезжали погостить друзья и родственники, и тогда устраивались пикники, экскурсии, ставились любительские спектакли или концерты. Но самым интересным были долгие беседы, во время которых Джек и Хьюберт, приезжавшие на каникулы, лучше узнавали своих сестер. Летом 1888 года Голсуорси снимали дом в Пертшире, в деревушке Далнабрек, который, судя по весьма подробному описанию в дневнике Лилиан, «был небольшим и очень просто обставленным». Тем не менее он оказался достаточно вместительным для тех увеселительных мероприятий, которые доставляли столько удовольствия всем их участникам. Молодые люди также ходили охотиться на куропаток, зайцев и кроликов. 14 августа Джону исполнился 21 год. Специальных торжеств не устраивали: «мальчики, как обычно, поохотились», затем был пикник.
Живо и проникновенно написанный дневник Лилиан дает яркую картину семейного уклада в доме Голсуорси. Он также позволяет глубже заглянуть в замечательную душу самой Лилиан, оказавшей столь значительное влияние на развитие Джона Голсуорси. «Именно она вносила духовное и интеллектуальное начало в обычную повседневную жизнь своих младших братьев и сестер, – писала о сестре Мейбл Голсуорси. – Она всегда была чем-нибудь занята – рисовала, читала, писала, занималась рукоделием, и в то же время она всегда умела найти интересную тему для беседы; когда мы были маленькими, она рассказывала нам сказки; она открыла нам глаза на многие прекрасные вещи, которые стоило увидеть, услышать или прочитать». Став старше, «она читала философские труды на немецком языке и могла обсуждать научные проблемы со специалистами». Все это свидетельствует о том, что общество Лилиан, с одной стороны, благотворно действовало на окружающих, с другой – предъявляло к ним определенные требования. Поэтому неудивительно, что, как видно из дневника Лилиан, во время чтения трактата Эмерсона о дружбе Чарли Вогэн и Мейбл обращались к ней за разъяснениями. «Нелегкое дело – читать Эмерсона», – заключает Лилиан.
В доме в Далнабреке, должно быть, до сих пор живы отзвуки бесконечных разговоров молодых людей, большей частью очень серьезных, но иногда удивительно легкомысленных. «Спор во время обеда на предмет хорошего воспитания и изящных манер... Возник вопрос: подразумевает ли хорошее воспитание наличие мужества? Джек, споря ради самого спора, высказал мнение, что хороший, но плохо воспитанный юноша будет иметь поровну и благородных манер, и грубости...»
«Она (юная леди по имени Герда Фэар) много разговаривает с Джеком на серьезные темы (насколько я могу судить). Она нравится Джеку, но не так сильно, как Мод (одна из гостей)». Джон грезит то об одной, то о другой из подруг по летнему отдыху, впрочем, ни одну из них не воспринимая всерьез.
Если учесть, что все это происходило в 1888 году, и вспомнить, в каком духе условностей и предрассудков воспитывались молодые Голсуорси, остается лишь поразиться свободе и полному отсутствию надзора со стороны старших при общении молодежи обоих полов. Мы обнаруживаем, что Лилиан вела длительную дискуссию на предмет обета безбрачия с молодым человеком, которого она называет Г. «Он считает, что у него есть личные причины избрать для себя этот путь, но окончательного решения он пока не принял; я поспорила с ним, но не нашла, что возразить, когда он сказал, что это поможет ему работать плодотворно, без всяких помех и вмешательств». И более поздняя запись того же лета: «Мы решили называть друг друга по имени, но тут же нарушили свое решение. Однако два дня спустя Чарли Вогэн сделал решительный шаг и сказал, входя в гостиную: «Доброе утро, Лили. Чтобы сказать это, я по дороге сюда собрал всю свою отвагу». (Через двадцать лет Вирджиния и Ванесса Стивен считали себя передовыми людьми, когда они с Литтоном Стрэчи[?] стали называть друг друга по имени.)
Жизнь в Далнабреке протекала весело и беззаботно; много времени посвящалось подготовке живых картин, и мы узнаем, что Джек и Мод «прицепили импровизированные фалды к красным курткам, имитируя таким образом охотничьи костюмы». 27 августа состоялась генеральная репетиция, на которую были приглашены слуги. 28 августа «настал наконец великий день», и, по общему мнению, все прошло очень успешно. Завершился вечер песнями, «долетавшими до моего окна, которые распевали на веранде три студента Оксфорда». Музыка постоянно сопровождала этот отдых; по вечерам они «пели веселые песенки, чаще всего «Милый Коломбины», а также танцевали.
«мама тут же прижгла руку, ведь в ее сумочке хранилось все необходимое на все случаи жизни». Этот инцидент стал причиной больших волнений всех домашних – не следует забывать, что в то время отец Голсуорси был уже достаточно старым человеком, ему исполнился семьдесят один год, и Лилиан отмечает, что понадобилось несколько дней, чтобы в семье восстановились покой и хорошее настроение. В тот вечер «Джек сел возле меня на подушку, положил голову мне на колени и был очень тихим и ласковым. «Пусть бы это случилось с кем угодно, только не с папой», – сказала я. «Ты права», – ответил Джек».
Я так подробно рассказываю о каникулах в Шотландии, потому что ни один другой документ не дает столь полного представления о семье, из которой вышел Голсуорси. Хорошо известно, что социальный фон в большинстве романов Голсуорси создан из наблюдений над теми слоями общества, к которым принадлежали его родители – недавно разбогатевшие буржуа, успешно занимающиеся бизнесом и приобретающие собственность. Но не менее важной для писателя была принадлежность к тому маленькому интеллектуальному кружку, члены которого уже тогда начинали остро критиковать основные жизненные ценности их родителей. Оба – и Джон, и Лилиан – серьезно интересовались религиозными проблемами, и Лилиан решила, что не может больше принадлежать к англиканской церкви ее родителей. Она призналась в своих сомнениях матери – «та, задавая вопросы напрямик, выведала все мои еретические мысли» и долго потом обсуждала все эти проблемы с братом. Вместе они читали «Литературу и догму» Мэтью Арнолда[?] и изучали Эмерсона и в конце концов выбрали для себя общепринятое христианское учение.
когда именно Джон вообще отказался от христианства и сделался атеистически настроенным гуманистом, что определило его дальнейший образ мышления и нашло отражение в произведениях. Бесполезно сейчас пытаться определить точное время и место рождения нового Голсуорси – а ведь речь идет именно об этом. Он отказался от какой бы то ни было ортодоксальной религии и вероучений: он осознал, что добро существует здесь и сейчас, страдания есть здесь и сейчас и задача человека, и в особенности его самого, состоит в том, чтобы бороться с ними; бедные не должны больше быть бедными; должна быть облегчена участь узников в их темницах, а женам положено быть счастливыми с их мужьями; с животными нельзя плохо обращаться. Это была наивная концепция, тем не менее она глубоко проникала в души молодых людей, и именно во время студенческих каникул – возможно, как раз тем летом в Далнабреке – она укоренилась в сознании молодого Джона Голсуорси.
Но, несмотря на то, что серьезные идеи Лилиан оказывали влияние на Джона, было бы ошибкой забывать, что он был пока всего лишь двадцатидвухлетним незрелым студентом Оксфорда, у которого еще не было никаких определенных идей относительно своего будущего. Чтобы подтвердить это, мы приводим здесь страничку из «Альбома признаний», который вел один из кузенов Голсуорси и который, конечно же, не следует воспринимать как серьезный документ.
ПРИЗНАНИЕ
Отсутствие эгоизма
Лучшие шотландские боло та, на которых водится дичь
Тернер
Мой любимый учебник
«Руководство для любителей скачек» Раффа
Гвоздики, только аккуратно связанные в букет
Цвет
Цвет волос королевы
Славное достоинство мужчины
Женщины
Сострадание
Главный повод чувствовать себя счаст ливым
Мое любимое развлечение
Место жительства
Писатель
Поэт
Льюис Кэрролл (sic!)
Композитор
Фортепьяно
Герой в реальной жизни
Баярд. Дамьен
Наверное, Флоренс Найтингейл, хотя знаю о ней только понаслышке
Актеры и пьесы
Эдуард Терри. Фред Лесли. «Каста»
Имена
Этель. Грейс. Клод. Хьюберт
Мое состояние духа в настоящее время
Моя подпись
Единственным серьезным чувством тогда в жизни Голсуорси была любовь к Сибил Карлайл, но девушка не отвечала на его чувства. Сибил Карлайл (иногда ее называют Сибил Карр) была дочерью миссис Карлайл Карр, которая некоторое время работала учительницей пения. Молодые люди познакомились на вечеринке в доме полковника Ренделла в Уай-Вэлли. Частью праздника стал неизменный любительский спектакль, где Сибил играла роль Полли, а Джон – Сэма в пьесе «Каста» Т. У. Робертсона. Спектакль сыграл важную роль в жизни обоих молодых «актеров»: Джек Голсуорси влюбился в Сибил, а Сибил влюбилась в сцену. (Впоследствии она стала профессиональной актрисой, а Дж. М. Барри написал для нее роль миссис Дарлинг в «Питере Пэне»[?], которую она играла много лет.) Голсуорси же ей просто нравился, о любви она и не помышляла.
Родители Голсуорси не одобряли выбор сына. В октябре 1888 года Лилиан писала в своем дневнике, что отец «очень переживает и беспокоится за Джека, который, несмотря на все возражения папы и мамы, принял приглашение Роуландов погостить у них на каникулах». Сам Голсуорси, вспоминая эту затянувшуюся историю – ведь она была главной его заботой в течение ряда лет, – считает ее вполне заурядной. В 1906 году он писал начинающему писателю Ральфу Моттрэму[?], который сам страдал от несчастной любви: «В возрасте от 19 до 24 лет я был полностью поглощен одной особой, которой это было совершенно безразлично, и теперь мне остается только робко благодарить свою счастливую звезду, которая сохранила меня для Нее».