Глава 23
АМЕРИКА: ВРЕМЯ ИСЦЕЛЕНИЯ
«Что будет с его работой во всем этом хаосе? Достанет ли у него снова душевного спокойствия, чтобы вернуться к творчеству?.. Испытать такое половодье страсти, когда чувства захлестывают и достигают душераздирающей остроты, – быть может, кто знает?.. Когда-нибудь он будет благодарен за это. Когда-нибудь за этой пустыней, быть может, откроется плодородная земля, и он сумеет работать еще лучше, чем прежде. Но сейчас – бесполезно; так не может творить тот, кому завтра идти на казнь. Он видел, что все равно погиб – откажется ли он от Нелл или от удовлетворения неуемного, бунтующего инстинкта, которому давно пора бы угомониться, а он все не знает покоя, или же выберет Нелл, зная, что тем самым обрекает на муки женщину, которую любит! Вот все, что он сейчас видел. А что он увидит по прошествии какого-то времени – это было ведомо одному лишь богу» («Темный цветок»).
Голсуорси с отчетливой ясностью видел, в какое затруднительное положение он попал; отказавшись от Маргарет Моррис, он нанес себе непоправимый ущерб как писателю и как человеку. Но у него не было выбора: человек, который не может переносить страданий лошади или собаки, вряд ли сможет видеть мучения собственной жены и ничего не сделать для их облегчения.
«Темного цветка» – «Лето», в которой рассказывается о любви героя к Олив Крэмьер. Но, вероятно, нетрудно найти объяснение этому: Голсуорси в тот момент необходимо было убедить самого себя и Аду в том, сколь глубока и значительна его любовь к ней; ему необходимо было еще раз рассказать историю Ирэн и Босини – историю большой любви к женщине, которая по закону принадлежит другому. Но он находился в таком расстроенном состоянии духа, что не мог заниматься работой, требовавшей умственного напряжения. Произведение, начатое в Грассе, было отложено до их возвращения в мае из Америки, а заключительная часть романа «Осень» была написана в январе 1913 года – через год после его окончательного разрыва с Маргарет Моррис.
Из-за того, что содержание «Темного цветка» имеет непосредственное отношение к этому периоду жизни Голсуорси, мы должны забежать на год вперед и заняться этим произведением, к которому мы и так уже неоднократно обращались, хотя закончено оно было лишь весной 1913 года, а опубликовано в октябре того же года. Нельзя забывать, что, хотя «Осень» достаточно точно воссоздает историю отношений Голсуорси с Маргарет Моррис, авторские размышления и выводы, к которым подводит роман читателя, принадлежат человеку, который имел время спокойно обо всем подумать, определить свой взгляд на происшедшее и подойти к нему с точки зрения жизненной и философской.
Он пришел к выводу, что то, что с ним произошло, неизбежно приходит в жизнь каждого человека. «Пришло какое-то неотвязное томление, утихавшее лишь на время напряженной работы, – томление бог весть по чему... Говорят, сорок пять лет – опасный возраст для мужчины, тем более для художника». И тем не менее неспособность бороться с искушением, когда оно возникает, вызывает у него искренний протест: «Он ощущал, что находится во власти сил, с которыми ему не совладать; ибо, как бы он ни отбивался, ни изворачивался, они все равно его настигнут и снова свяжут по рукам и ногам». В конце концов он приходит в отчаяние из-за необходимости разрываться между двумя женщинами, которых он любит, но так по-разному: «И, раздваиваясь между ними двумя, обреченными страдать из-за него, сам он как бы утрачивал чувство своего собственного существования».
«Темный цветок» и навсегда покончил с этой историей. Но действительно ли это так? Как отношения между ним и Адой перешли в новое качество без возврата к старому, так и сам Голсуорси после того, что он пережил в 1911 —1912 годах, стал другим человеком. Он потерял веру в себя; он считал, что та обида, которую он нанес Аде, не может быть искуплена. Когда Марк Леннан прекращает борьбу за любовь к Нелл, он размышляет о том, какую боль причинил Сильвии: «Я, верующий в храбрость и доброту, я, ненавидящий жестокость, – если я совершу это жестокое дело, во имя чего буду я жить? Как смогу работать? Как прощу себе? Если я сделаю это, я погиб – я превращусь в отступника моей же собственной религии, в предателя перед лицом всего, во что я верю». Голсуорси не оставил Аду; он порвал с Маргарет, но еще не мог избавиться от последствий этой страсти. Рану, нанесенную Аде, нельзя было исцелить; он считал себя «отступником» от собственной веры, «ренегатом» по отношению ко всему тому, что он так чтил. Отныне Голсуорси должен был еще строже контролировать свои чувства; он не мог позволить себе еще раз поддаться эмоциям. Таким образом, человек, который и всегда был суховатым и сдержанным в отношениях с людьми, замкнулся еще больше. Дороти Истон узнала его ближе именно в этот период; она вспоминает, что он никогда не говорил ни о собственных, ни о чужих чувствах.
В тот момент Голсуорси решили бежать – от Маргарет, от собственного отчаяния. Их решение поехать в Америку было немедленно приведено в действие. 19 февраля скорым поездом они вернулись в Англию, за два дня в лихорадочной спешке собрались в длительное путешествие и 23 февраля поездом выехали в Ливерпуль, где на следующий день должны были сесть на борт лайнера «Кампания».
«Простак» не имела в Лондоне особого успеха. Тем более может показаться странным, что одной из главных целей поездок в Америку была предстоящая постановка пьесы в Нью-Йорке. Но американский зритель уже выказал свое благосклонное отношение к произведениям Голсуорси, а в будущем Америка станет местом, где чете Голсуорси всегда будут оказывать радушный прием.
Морское путешествие – период вынужденного бездействия – стало испытанием для них обоих. «Все путешествие стало апофеозом скуки. Приходится тратить массу усилий, чтобы хоть как-нибудь приспособиться к безделью», – писал Голсуорси в своем дневнике, а в письме к Гилберту Мюррею как бы комментировал эти слова: «Я полагаю, мне нужно избегать морских путешествий, так как вынужденный и полный вакуум для меня невыносим. Я по третьему разу читаю «Лунный камень» – это единственное, что я могу делать помимо поглощения лекарств от морской болезни; Ада пребывает в том же состоянии».
«сбежать от всех репортеров, кроме одного. Эта злосчастная встреча привела к тому, что на следующей неделе меня атаковала целая толпа их». Ада немедленно почувствовала себя лучше и через неделю была уже в состоянии написать достаточно жизнерадостное письмо своей золовке Мейбл Рейнолдс. «Мы проводим время в веселой живой суете! У Джека брали интервью по меньшей мере раз шестьдесят... Я потихоньку лечусь среди сосен в прелестной деревушке Лейквуд, штат Нью-Джерси, и за неделю прибавила в весе 11 фунтов».
Пока Ада отдыхала и набиралась сил, Джон начал работу, связанную с постановкой «Простака». После вынужденного бездействия на корабле он был счастлив всецело заняться делом. «В первый день мы репетировали 14 часов... Работали от полудня до 2-х часов ночи. Заметны улучшения, особенно во втором акте. Мы прогнали его трижды». Американские журналисты и газетчики высказывались по поводу пьесы с большим энтузиазмом, чем их английские коллеги: «Юмор и сердечное волнение» – так озаглавила свою заметку «Нью-Йорк Таймс».
Сразу же после премьеры Голсуорси на несколько дней отбыли в Бостон, а оттуда через Нью-Йорк – в Чикаго. 20 марта с поезда по дороге в Чикаго они оба отправили письма: Джон – Гилберту Мюррею, Ада – Мейбл Рейнолдс. Джон пишет о своих планах: для возвращения в Англию они забронировали на 11 мая билеты на «Титаник». Он предлагал супругам Мюррей, которые в это время были в Америке, не терять времени и также заказать билеты на это злосчастное судно, так как «оно новое и очень популярное» («Титаник» так и не достиг берегов Америки, затонув 15 апреля и унеся множество человеческих жизней) . В обоих письмах выражаются восторги по поводу Америки, особенно в письме Ады. Она чувствовала себя гораздо лучше и считала «Нью-Йорк... лучшим городом не только в плане духовном; здешний воздух заставляет чувствовать себя легким, как перышко. Нас много приглашали на разные обеды и ужины и сильно избаловали, а в прошлую пятницу мы поехали в Бостон, где нас ждал сюрприз»...
их везде очень тепло и радушно принимали, Голсуорси получил моральную поддержку и убедился в том, с каким энтузиазмом относятся к его творчеству по эту сторону Атлантического океана. «Я думала, что Чикаго нас разочарует, но нам сказали, что здесь Джека читают больше, чем где-либо еще». «Чувствуется, что они хотят сделать его своим духовным лидером! Немного обидно, что они не замечают того, как он не любит, когда его возносят на пьедестал!»
«Я думаю, это удивительное зрелище – вершина того, что создала Природа. Весь день с самого утра я бродил, разглядывая эти чудесные, загадочные, прекрасные, постоянно меняющиеся краски и формы».
По мнению Рудольфа Саутера, именно здесь, стоя на краю Большого каньона, Джон принял окончательное решение остаться с Адой. До этого, по крайней мере для самого себя, он этот вопрос еще не решил; быть одновременно и с Маргарет, и с Адой стало невозможным; выбрать Маргарет с ее юностью и живостью – но может ли он нанести Аде эту последнюю, смертельную рану? Очевидно, так было бы лучше и для него, и для его творчества; Маргарет смогла бы предоставить ему свободу, необходимую для развития таланта и исследования глубин его собственной души. Остаться с Адой означало примириться с поверхностностью и ограниченностью, которые были сутью ее характера; это означало также беспокойную жизнь, бесконечные путешествия в поисках новых развлечений. Сказать, что он не любил ее, было бы неверно. Но Голсуорси понимал, что ей никогда не оправиться от потрясений, перенесенных в прошлом; что ее необходимо постоянно баловать и поддерживать в ней чувство уверенности в себе, отдавать ей всю любовь и заботу, которыми она была обделена до того, как встретилась с Джоном. Теперь, когда он наблюдал великолепное зрелище Большого каньона, «одно из нескольких чудес Природы, являющееся в то же время шедевром искусства», его, должно быть, поразило сознание собственной незначительности, «ничтожность» его собственных страданий; человек «лишь крупинка по сравнению с этим вдохновляющим чудом, и здесь он начинает ощущать космический ритм и присутствие божества, которое он постоянно ищет, но так редко находит».
После Большого каньона они отправились в Сан-Франциско, Санта-Барбару и Новый Орлеан. В Санта-Барбаре он начинает и за время пребывания в Америке создает «трактат» «О любви к животным», а также «Воспоминание» и, как всегда, занимается переработкой более ранних произведений, на сей раз пьесы «Беглая».
В «Воспоминании», посвященном собаке Крису, так же как и в «Лете» из романа «Темный цветок», отчетливо слышны нотки ностальгии, здесь он доставляет себе удовольствие, рассуждая о смысле жизни, который потерян для них с Адой. «Я пытаюсь написать «Воспоминание» о нашем любимом Крисе. По мере его создания оно значительно перерастает тему и уносит частичку меня самого и Ады. Мне хочется вложить в него что-то большое», – объясняет он Маргарет Моррис. Для явно сентиментального рассказа о собаке «Воспоминание» имело большой успех; Голсуорси сумел выразить сущность четвероногого существа, и даже для того, кто не любит собак, в этом повествовании есть определенная прелесть.
«Если бессмертна душа человека, бессмертна и душа собаки. Если после смерти мы помним, кем были раньше, помнят и они. По-моему, ни один человек, жаждущий истины, не может с легкостью сказать, что ждет после смерти собак и людей – исчезнет их сознание или нет. Одно несомненно: мучиться над разрешением этой вечной загадки – ребячество. Что бы нас ни ожидало, это то, что и должно быть, единственно возможное». В той же тональности написано письмо Дороти Истон от 16 августа 1912 года. «Я считаю, что смерть кажется ужасной тем, кто остался в живых. Я все более склоняюсь к мысли, что размышлять о смерти и о том, что следует за ней, думать об этом с беспокойством или даже любопытством – по-детски наивно. Мы ведь не ожидаем (или по крайней мере не должны ожидать) со страхом и волнением то, что готовит нам завтрашний день. Но ведь смерть – это то же «завтра»? И это особое «завтра» является лишь одним из звеньев в цепи непрерывности, звено, столь же очевидное и необходимое, как восход солнца и день, который он открывает. Угасает ли при этом наше сознание или продолжает жить – все происходит так, как должно быть; или же, как мы оба подозреваем, это не будет похоже ни на жизнь, ни на смерть в том виде, в каком мы привыкли их понимать».
По всей видимости, путешествие по Америке продолжалось благополучно. В Санта-Барбаре они остановились на ранчо «Сан-Исидро», и здесь Голсуорси имел возможность писать по утрам в «залитой солнцем тихой хижине», а днем они долго гуляли. Однажды они отправились на целый день в восемнадцатикилометровый поход к горе Ла-Камп-Фраиль, но так и не смогли подняться на вершину. На обратном пути «он нашел уединенный ручей, в раздражении на клещей сбросил с себя одежду и с наслаждением бросился в воду. Когда он вылез на берег, на нем было еще больше клещей, чем до того». Клещи были не единственной опасностью, которой они подверглись в Санта-Барбаре, им довелось пережить и небольшое землетрясение. «Это случилось глубокой ночью, я не спала из-за приступа астмы, когда начались характерные толчки. Это было похоже на то, как если бы под домом возился огромный зверь: с каждым толчком дом кренился из стороны в сторону. Только я сказала: «Еще один толчок, и мы погибнем», как тряска уменьшилась, а затем и прекратилась вовсе». Из Санта-Барбары они поехали в Вашингтон, который нашли очень приятным и гостеприимным городом. У них здесь было множество дел, начиная от посещения бейсбольного матча: «Ну и ну! Ужасно любопытное, невиданное дотоле сборище беспородных жеребцов» – до присутствия на заседании комиссии по расследованию крушения «Титаника»: «публика возбужденно искала виноватого, на которого можно было бы обрушить всю ответственность за случившееся». Свое путешествие они закончили в Нью-Йорке, где познакомились с Теодором Рузвельтом: «Он очень живой, но, с моей точки зрения, в нем нет обаяния». 9 мая они присоединились к супругам Мюррей, сели на борт лайнера «Балтика» и отплыли в Англию.
Хотя Ада восстановила душевное равновесие и прибавила в весе, Джон все еще чувствовал себя крайне несчастным; это видно из тех длинных писем, которые он регулярно писал Маргарет Моррис. Это самые интимные письма из всех, которые он когда-либо писал, полные надежд и дурных предчувствий, надежд на то, что Маргарет сможет принять участие в пьесах, над которыми он работал или собирался работать. С борта «Кампании» он жаловался на «ужасное однообразие, особенно невыносимое, когда мысли и так не очень веселые», и что «невозможно ничем заниматься – только предаваться грустным размышлениям». Именно Маргарет он живописал, какое впечатление произвели на него Америка и американцы. «Это (Нью-Йорк) очень странное место, и люди здесь очень странные. На улицах встречаешь толстых, неуклюжих, каких-то недоразвитых мужчин на слабых ногах со ступнями широкими и плоскими и расставленными под таким странным углом, что, кажется, эти люди не способны бегать. Мне нравится, когда ноги принадлежат живому существу, которое умеет ими управлять. Женщины в целом выглядят более живыми, чем мужчины». «Люди... стремятся к стандартам и слишком торопятся внедрить их. Все в Америке захватывается и проглатывается прежде, чем кто-либо поймет, из чего это сделано и для чего предназначено; результатом является несварение желудка».
«Религия кажется мне таким обманом. У меня есть собственные прекрасные теории мироздания, частью которого являюсь я сам. Я постоянно ощущаю, какой необычайно сильной является просто эгоистичная жажда жизни – настолько, что почти каждый из нас считает, что все, что находится вне его, не имеет никакого значения. Я помню, что мальчиком у меня часто появлялось чувство, что, если человек умирает, вместе с ним должен умереть и исчезнуть весь мир – что все существует ради одного человека».
«Я очень хотел бы – я хотел бы этого. Вы не должны быть несчастной – Вы слышите меня, моя дорогая, – Вы не должны, потому что это делает меня еще несчастнее».
Из этих писем становится совершенно ясно, сколь близкими и доверительными были отношения между Голсуорси и Маргарет Моррис – что-то похожее на то, что было у него с Адой в самом начале их романа и больше никогда и ни с кем. Но эти же письма знаменуют собой и конец близости между ним и Маргарет. Мисс Моррис отмечает в своей книге, что после возвращения Голсуорси в Англию в мае 1912 года тон его писем значительно изменился. Он больше не обращался к ней «Мое дорогое дитя», а просто «Милая Маргарет», и в последних его письмах нет той теплоты, которая была характерна для его писем из Америки. Вернувшись в Англию, Голсуорси утвердился в своем решении не видеться с ней. «Я испугалась: он постепенно, но решительно изгонял меня из своей жизни».