Глава 19
БОРЬБА ЗА СОЦИАЛЬНЫЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ
Во время долгих лет романа Голсуорси и Ады главной его заботой была сама Ада и то затруднительное положение, в которое она попала. Будучи человеком отзывчивым, он видел в ней предмет своих забот и – в то же время – объект литературного исследования. Общество стало для него прежде всего причиной мучений Ады, ее униженного положения, в котором ей «надлежало» оставаться; оно осудило ее за то, что она сумела из него вырваться. Именно тогда Голсуорси понял, как лицемерно «приличное общество», как оно противодействует всякой попытке выйти за «рамки приличий», как оно самодовольно и безразлично к страданиям и нищете.
Женитьба на Аде помогла ему немного освободиться от этой навязчивой идеи, а его поразительно успешный дебют в Лондоне в качестве драматурга и удачливого романиста внезапно сделал чету Голсуорси весьма респектабельной парой, составной частью того самого общества, которое еще несколько лет назад отворачивалось от них. Они больше не были изгоями, напротив – стали неотъемлемой частью истэблишмента. Таким образом, Голсуорси утратил прежний объект для своей критики, но его новое положение позволяло ему начать иную борьбу; он мог теперь обращаться с письмами в газеты, и их публиковали; мог организовывать комитеты, в которых состояли могущественные, влиятельные люди; к его эссе и памфлетам относились с должным вниманием и уважением.
«Схватка», написанная весной 1907 года, была поставлена в марте 1909 года, она ознаменовала собой новую направленность творчества Голсуорси, постепенно ставшую ведущей. Говоря упрощенно, целью почти всех произведений Голсуорси было морализаторство; Шелтон из «Острова фарисеев» проповедует свои идеи открыто, но происходит это потому, что тогда автор книги еще не постиг тайны, как заставить своих героев «держать рот на замке». Роман «Собственник» также весьма дидактичен, однако Голсуорси уже умеет камуфлировать свои истинные цели, поэтому мораль произведения так не бросается в глаза читателю. То же самое можно сказать об «Усадьбе» и «Серебряной коробке». Пьеса «Схватка» является первым «трактатом» Голсуорси на социальные темы, это предвестник «Правосудия» и многих других книг и исследований Голсуорси по проблемам социального неравенства. Характеры и сюжет в пьесе «Схватка» менее важны, чем описываемая ситуация, а ситуация здесь довольно распространенная – борьба между рабочими и администрацией, между трудом и капиталом. Не случайно, что сразу же после завершения работы над пьесой Голсуорси принялся за очерк, озаглавленный «Потерявшаяся собака» и предназначенный для журнала «Нейшн». «Потерявшаяся собака» был первым очерком в серии очерков и рассказов, написанных для данного журнала, которые потом были собраны в книге под названием «Комментарий» и опубликованы в 1908 году. Это был первый из сборников рассказов и очерков на всевозможные темы, начиная с судеб несчастных птиц, запертых в клетки, и лошадей, которым уродуют хвосты, и заканчивая вопросами одиночного заключения в тюрьмах и театральной цензурой. Представляется целесообразным привести список дел, которыми занимался в то время Голсуорси, так как он дает представление о том, сколь разнообразен был круг его интересов:
Запрещение театральной цензуры.
Проблемы чернорабочих. Повышение оплаты труда.
Рабочие волнения. Биржа труда.
Движение суфражисток.
Реформа закона о разводе.
Тюремная реформа (камеры-одиночки).
Использование аэропланов в военных целях.
Обрубание хвостов животным.
Переустройство бойни для скота.
Ножницы для стрижки оперенья птиц.
Содержание диких птиц в клетках.
Устаревший конный транспорт.
Вивисекция собак.
Отстрел голубей.
Очистка трущоб.
Дети на театральной сцене.
Трехлетний подоходный налог.
Голсуорси отчетливо видел большинство причин страданий и людей, и животных. У него была вера, что человечество постепенно идет вперед к лучшему, более гуманному обществу, и он считал долгом каждого делать все, что в его силах, чтобы приблизить это время. Поэтому любое обращение к писателю, будь оно в форме очередного запроса из какой-нибудь общественной организации или просьбы нищего, постучавшего к нему в дверь, не оставалось без ответа. В этом он был похож на Уэлвина, героя его собственной пьесы «Простак», чье безграничное милосердие беспощадно эксплуатировалось теми, кто пользовался его благодеяниями. Поэтому время от времени Голсуорси обрушивал на своего читателя очерки, в которых он яростно протестовал против стесненных обстоятельств жизни и людей, и животных. Сострадая всему окружающему, Голсуорси считал, что должен работать сверхурочно, чтобы откликнуться на мольбы несчастных, оказать помощь, где это только возможно. Филантроп начал подавлять в нем писателя, но это было неизбежно. Чаша весов заколебалась уже в пьесе «Схватка», гуманист победил художника, началось то, что Мэррот назвал первым в жизни Голсуорси «крестовым походом».
Возрастающий интерес писателя к вопросам социальной несправедливости нашел отражение в двух произведениях, написанных им в этот период: «В этих двух книгах – «Комментарий» и «Братство» – я заключил союз с темными, бурными водами, протекающими под мостами в больших городах теней, скользящими вверх и вниз по протокам и наслаждающимися той жизнью, которую определил им бог».
«Комментарий» производит несколько странное впечатление. Он представляет собой сборник коротких очерков на всевозможные темы. Жанр «очерка» давно уже вышел из моды, но этот сборник представляет интерес с биографической точки зрения. Там, где другой писатель записывает свои впечатления в форме пространного дневника, Голсуорси пишет очерки, поднимая их иногда до уровня рассказа. Так, например, сразу же после посещения тюрьмы в Дартмуре в сентябре 1906 года он создает два очерка, отразившие его ужас от увиденного.
«Комментарий» можно рассматривать как записную книжку, из которой потом вышли некоторые произведения Голсуорси, и так, вероятно, и нужно воспринимать вошедшие в нее очерки. Здесь есть портреты бедняков, например, в очерках «Демос» и «Страх», рассказывающих об их гордости и способности сохранять жизнелюбие в самых тяжелых условиях. В этих очерках нашла отражение одна особенность творческой манеры Голсуорси – его неспособность создать правдивые образы рабочих на страницах художественных произведений. Рабочие появляются в романах и пьесах Голсуорси, чтобы рассказать о своем тяжелом положении или сыграть свою роль в развитии сюжета, но они редко живут своей собственной жизнью. Несмотря на приданное им просторечие, использование жаргонных словечек, их образы неубедительны и они как бы остаются символами, лишь иллюстрирующими определенную авторскую мысль.
Голсуорси часто представляют грустным, мрачным, чересчур серьезным человеком. Действительно, он редко бывал веселым или непринужденным вне узкого семейного круга. Он мало острил и не сразу воспринимал чужие остроты. На званых обедах он не был идеальным гостем. Читая «Комментарий», мы можем понять, почему он не только чувствовал себя неуютно, сознавая, что в этот момент кто-то страдает – не в дальних странах, Индии или на Дальнем Востоке, а всего в нескольких милях от его собственного дома, – но и пророчески предвидел все те опасности, которые угрожают современному обществу. То, что он любил больше всего и считал жизненно важным для человека, – размеренная и осмысленная жизнь в деревне, где человек может получить необходимые ему покой и уединение, – подвергалось большой опасности по мере развития цивилизации.
«Автомобили ехали через гряду меловых холмов на гонки в Гудвуд. Они медленно ползли вверх по склону, распространяя запах масла и бензина, издавая резкий скрежет; и над белой дорогой висело облако пыли. С десяти часов утра они все шли и шли один за другим, везя бледных покорителей пространства и времени. Ни одна из машин не задержалась на зеленых холмах – судорожно рванувшись вперед, они съезжали по скату; их гудки и жужжание колес разносились по обе стороны холмов».
В этом отрывке из очерка «Прогресс», написанного в 1907 году, автор предсказывает кошмары, связанные с транспортом в наше время! Как мудр его пастух, заметивший, что «если б люди сидели на месте и не носились сломя голову, то и не нужны были б им эти машины... Вот отсюда пусть хоть все разъедутся, а холмы останутся... Сам-то я никогда отсюда не выезжал».
«На отдых» повествует о человеческой неугомонности. В нем описывается многолюдный пляж в период летних отпусков.
«Ничто так не страшит человека, как одиночество. В одиночестве он слышит голос Той, которую он способен понять... В одиночестве он чувствует себя таким жалким и маленьким...
А если вдруг вы почувствуете себя одиноким в городских парках, не ложитесь на спину, ибо тогда вы увидите безмятежный солнечный свет на листьях, спокойные облака, птиц, укрывающих одиночество под своими крыльями; но не ложитесь и лицом вниз, ибо тогда вы почуете запах земли, услышите легкий шум и одну минуту будете жить жизнью всех этих крохотных существ, что копошатся в истоптанной траве. Бегите от таких зрелищ, запахов и звуков, дабы страх, а то и ужас перед своей участью не посетил вас. Бегите на улицы, бегите в дома ваших соседей, болтайте и бодритесь!»
Двадцать лет спустя он уже не сомневался, что путь цивилизации, по которому устремилось человечество, может завести в тупик: «Я считаю, что современная нервозность и отчаяние вызваны постепенным осознанием того, что будущее не сулит нам ни надежд, ни вознаграждений... городская жизнь слишком на нас подействовала; если мы не живем в согласии с природой (а это происходит слишком часто), мы вообще забываем, как нужно жить».
Изучение «Комментария» дает нам возможность проследить, какие раздумья приводят Голсуорси к протесту против любых форм несправедливости. В отличие от других писателей и мыслителей Голсуорси не удовлетворялся одним лишь изложением своих взглядов. Он был человеком действия – как в условиях общественной жизни, активно организуя движения за реформы или принимая участие в них, так и в своей частной жизни, неустанно помогая тем, кто стучался в его дверь за помощью.
– с его близким другом Эдвардом Гарнетом. Летом 1907 года пьеса Гарнета «На переломе» была передана в государственную цензуру. Вопрос об отмене цензуры на пьесы уже поднимался годом ранее Уильямом Арчером, но после запрещения пьесы его друга им занялся и Голсуорси. Стал обсуждаться вопрос о создании комитета или «Лиги» литераторов. У Голсуорси теперь были влиятельные друзья; в мае того же года, обедая с К. Ф. Мастерменом в палате общин, он познакомился с Уинстоном Черчиллем, и, теперь в июле, рассчитывал на их помощь. «Что касается палаты общин, – писал он Гарнету, – я обратился к Мастермену с просьбой принять меня. Но Баркер телеграфировал мне, что, по его мнению, вряд ли это осуществимо. Недавно он тоже предпринял такую попытку. Если Мастермен мне откажет, я попробую встретиться с Р. К. Леманном». Обстоятельства ему не благоприятствовали; стояло лето, и «все разъехались. С Шоу я виделся в Уэльсе, а с Арчером в Кембридже». Театральный режиссер Ведренн отказался примкнуть к ним. «Он сказал, что для него это слишком опасно. Это могут позволить себе писатели, но не те, кто, подобно ему, зарабатывает себе на жизнь, арендуя театры».
Понадобился новый толчок – цензурирование пьесы Грэнвилла-Баркера «Пустыня», чтобы движение приняло конкретные формы. Во время обеда на Аддисон-роуд, 14, Голсуорси заручился поддержкой своего друга Гилберта Мюррея и убедил его поговорить с Дж. М. Барри. Три литератора образовали ядро комитета, им помогали Уильям Арчер и Грэнвилл-Баркер, «довольно вялую помощь» оказывали Артур Пинеро и сэр Уильям Гилберт.
Комитет если и не добился своего, то был весьма активен. Было разослано подписанное семьюдесятью одним драматургом циркулярное письмо; министр внутренних дел Герберт Гладстон согласился принять представителей комитета; в конце концов был составлен законопроект, поддержанный сначала Чарльзом Тревельяном, затем Робертом Харкуртом[?]. В результате осенью 1909 года он был рассмотрен на совместном заседании обеих палат в присутствии Голсуорси, которому было дано слово.
На жалобу отреагировали, писатели высказали свое мнение, члены парламента сыграли свою роль, и таким образом дело было закрыто. В 1931 году, много лет спустя, когда этот вопрос вновь стоял на повестке дня, Голсуорси писал миссис Даусон-Скотт, основательнице «Пен-клуба»[?] – международной ассоциации писателей: «Я примирился с этим злом как с наименее вредной формой вмешательства в наши дела. Поэтому, если Вас интересует мое мнение, пожалуйста: бросьте все это. Из Вашего протеста ничего не выйдет». Так безрезультатно закончилась его первая кампания.
«вид мрачного здания застал его врасплох»; но это является резким контрастом по сравнению с «фантастическим волшебством его утренней прогулки по окрестностям Дартмура, окутанным золотой дымкой, которая постепенно сгорала, открывая небо такой чистой и свежей голубизны, как вода в ручье». Эти два чувства глубоко укоренились в душе Голсуорси: почти животная любовь к открытым просторам, природе и деревенской жизни и ужас, приступы клаустрофобии при мысли о любом виде заточения.
«Когда меня запирают или контролируют, это всегда вызывает чувство явного отвращения. Если бы я подвергся допросу психоаналитика, он бы вытянул из меня признание, что, когда мне было пять лет, моя нянька, чтобы наказать меня, положила меня спиной на пол, что вызвало у меня страшный ужас. Он бы сказал: «Ах, вот в чем дело! Вот где истоки Вашего отвращения». А я бы ответил: «Ничего подобного. Таким образом наказывают девять из десяти мальчиков, и это вызывает у них только раздражение. Десятый же мальчик, то есть я, наделен этим чувством с рождения, просто до того случая оно не имело возможности проявиться»».
Этот случай описан в «Пробуждении», когда няня «Да», наказав мальчика Джона, заставляет его лежать на спине:
«Это первое вмешательство в личную свободу Форсайта привело его чуть не в бешенство. Было что-то потрясающее в полной беспомощности такого положения и в неуверенности, наступит ли когда-нибудь конец. А вдруг она больше не даст ему встать? В течение пятидесяти секунд он во весь голос переживал эту муку. И что хуже всего – он увидел, что «Да» потребовалось так много времени, чтобы понять, какой мучительный страх он испытывал. В таком страшном образе ему открылась бедность человеческого воображения».
клетке, крошечном пони, работающем глубоко под землей, или женщине, которая, как Ада или Ирэн, связана тягостными брачными узами.
Август 1907 года супруги провели, отдыхая в Девоне и Корнуолле, и одним из важнейших дел Голсуорси в это время стало посещение тюрьмы в Дартмуре. «Здесь (в Бьюте) мы пробыли до тридцатого августа, затем до 2 сентября побывали в Ту-Бриджис в Дартмуре (где я посетил тюрьму), в сентябре опять жили в Тауне. Здесь великолепно – такой воздух, такие скалы, пески, холмы и тропинки, такое небо. Здесь слишком хорошо, чтобы работать, и аромат тоже чудесный». Наверное, во время этого отдыха Голсуорси решили обзавестись домом на западе, где они смогли бы периодически жить. Они вернулись в Манатон в октябре, затем следующей весной и в том же году они арендовали на много лет вперед ферму Уингстон, вернее, часть фермы, так как в остальных комнатах проживал с семьей сам фермер, мистер Эндакотт.
«В пятницу мы поедем в Телвертон. У Джека есть разрешение на посещение дартмурской тюрьмы. Это ужасно, но он так давно хочет там побывать», – пишет Ада Моттрэму в конце августа.
Это было первое из его многочисленных посещений тюрьмы, и он, наверное, пришел в ужас при виде жизни, протекавшей за этими стенами; живую картину увиденного он запечатлел в очерках «Дом безмолвия» и «Порядок». Нечеловеческие условия в камерах-одиночках, где протекала жизнь заключенных (даже после того, как истекал срок их одиночного заключения), настолько врезались ему в память, что он уже никогда не смог этого забыть.
«Там, внутри, за высокими стенами, – безмолвие.
Под квадратом неба, замкнутым высокими серыми зданиями, не видно ничего живого, кроме заключенных, да тюремщиков, да кота, который охотится за тюремными мышами...
Прежде чем его (заключенного) допустили в этот Дом безмолвия, он вытерпел, как полагается, полгода полнейшего одиночества, и теперь в маленькой, выбеленной камере с темным полом, который он тщательно моет, остается наедине с собою «всего» четырнадцать часов из двадцати четырех, не считая воскресений, когда он проводит здесь двадцать один час, потому что этот день посвящен богу. Он проводит эти часы, шагая из угла в угол, бормоча про себя, прислушиваясь к малейшему звуку извне, не сводя взгляда с маленького «глазка», в который его могут видеть, а ему ничего не видно».
«отдельная камера»: «Общественности не дано понять, что на самом деле означает эта «отдельная камера»». Он считал своим долгом заставить людей осознать, что это такое, описывая это и в своих художественных произведениях, и в очерках, и в письмах, опубликованных в прессе. Он решил, что люди должны понять весь ужас наказания, которому они подвергают такие же живые существа, как и они сами. Более того, его юридическое образование позволило ему изучить вопрос в такой степени, что любые обвинения в том, что он пишет без досконального знания предмета, были невозможны. Он исследовал все плюсы и минусы одиночного заключения; он изучил солидные научные труды по этому вопросу. Его «Открытое письмо министру внутренних дел Герберту Гладстону», написанное в мае 1909 года, представляет собой впечатляющий документ.
«... Во вторник я был в тюрьме X, а вчера в тюрьме V. Виделся с тюремным начальством, беседовал с заключенными...
В тюрьме X мне предложили, чтобы я остался там на несколько дней и поговорил с каждым заключенным. Я бы хотел, если Вы разрешите, провести в этой тюрьме несколько дней, поговорить со всеми заключенными о том, как воздействует на них одиночное заключение, и сделать запись этих бесед. Думаю, они будут со мной откровенны».
Разрешение было получено, и отчет Голсуорси об этих встречах можно прочесть в обращении «Минута в камере-одиночке. Адресовано министру внутренних дел и членам комиссии по тюрьмам. Сентябрь 1909 года». «Я побывал в камерах этих заключенных и беседовал с каждым из них от десяти до пятнадцати минут... Целью данных бесед было выйти за рамки формального допроса и попытаться разобраться в настоящих чувствах этих людей...» Далее следует запись бесед и вывод о том, как действует одиночное заключение на разные типы человеческих характеров. Все это должно было произвести ужасное впечатление на человека, столь отзывчивого к чужим бедам, как Голсуорси: ««Я никак не могу прийти в себя – я постоянно думаю об этом». (Человек, говоривший это, все время плакал...) «Это не жизнь. Я лучше умру, чем останусь здесь». (Этот человек все время дрожал и готов был расплакаться.)» Но не следует забывать, что Голсуорси обладал отвагой и упорством, которые давали ему силы встать лицом к лицу с трагедиями, вызывающими его сострадание. Чтобы увидеть все собственными глазами, он посещал тюрьмы, бойни, трущобы. Он хотел все увидеть и узнать сам.
Благодаря высокому положению его друга К. Ф. Мастер-мена он получил возможность изложить свои выводы лично министру внутренних дел Герберту Гладстону, который большую часть своей жизни посвятил реформе юридических законов. Очевидно, к моменту встречи Гладстон уже ознакомился с отчетом Голсуорси о посещении камер-одиночек, так как он был уполномочен заявить Голсуорси, что правительство согласно сократить срок одиночного заключения до трех месяцев для всех видов заключенных[?]. «Это важный шаг в нужном направлении, – писал Голсуорси Гарнету, – но я надеюсь, что в недалеком будущем с этим покончат совсем».
«Правосудие» – его последний призыв к гуманному отношению к заключенным. Было бы нарушением хронологии обсуждать пьесу в этом разделе книги; но, с другой стороны, она имеет непосредственное отношение к его борьбе за социальные реформы и возникла на основе тех впечатлений, которые Голсуорси получил во время бесед с заключенными и изучения условий их жизни.
Работу над пьесой Голсуорси начал летом 1909 года; в июле он посетил тюрьмы в Льюисе и Челмсфорде, а в сентябре провел беседы с узниками в Льюисе. Пока все эти беседы, атмосфера мертвой тишины, в которой находились заключенные, были живы в его памяти, он взялся за перо и приступил к созданию образа несчастного Фолдера, «героя» пьесы «Правосудие». Камера, в которой содержится Фолдер, уже была описана Голсуорси в очерке «Дом безмолвия» – та же «маленькая, выбеленная камера»; у заключенных то же жалкое имущество – «щетка с черной щетиной» и «жалкая кучка книг религиозного содержания». Записи, сделанные Голсуорси после посещений тюрьмы в Льюисе, нашли отражение в разговорах, которые ведет Фолдер. «Я очень нервничал из-за всего этого...» «Я продолжаю ходить туда и записывать увиденное. Люди здесь все как помешанные». «Правосудие» – пьеса «документальная», это драматургический отчет о том, что видел Голсуорси во время посещения тюрем. Задача, которую он перед собой поставил, заставляла его страдать: «С начала и до самого конца все это причиняло мне боль. Я потерял покой. Я написал обо всем, веря, что то, что я увидел, почувствовал, передумал, должно стать известно другим и что я не буду верен себе и своему искусству, стану трусом, если не выполню своего задания до конца».
Главная тема и идея «Правосудия» заключается в том, что человек, совершивший даже далеко не самое тяжкое преступление (Фолдер подделывал суммы на чеках), как личность может быть полностью уничтожен «машиной правосудия».
«Правосудие – машина, которая после первого, начального толчка катится сама собой. Нужно ли, чтобы этот юноша был размолот машиной Правосудия за проступок, который в худшем случае был следствием его слабости? Должен ли он стать одним из тех несчастных, которые заполняют темный, зловещий трюм корабля, называемого тюрьмой?»
«правосудие» свершилось, оно, как и было предсказано, толкает виновного к гибели.
«Правосудие» – необычная, исключительная пьеса в творчестве Голсуорси. Это крик души, в котором выразилась боль, испытанная писателем при виде этих людей в их клетках, сходящих с ума от тишины, – боль, которую он хотел донести до публики. Редкую пьесу принимали столь восторженно, как эту: публика долго не покидала зал после окончания спектакля, «вызывая автора, выкрикивая его имя, распевая это имя, угрожая остаться до утра, если он не выйдет». Несмотря на усилия администрации театра, которая погасила свет в зале, «галерка оставалась на своих местах, скандируя: «Хотим увидеть Голсуорси», «Мы хотим его видеть», «Мы не уйдем домой, пока не увидим его!».
Борец за социальные преобразования или художник? Голсуорси настойчиво повторял, что эти два рода его деятельности нельзя сливать воедино. «Откровенно говоря, хотя публика и звонит в колокола по поводу пьесы «Правосудие» в связи с тюремной реформой, она настолько упустила из виду главную идею пьесы, что это отбивает всякое желание говорить о серьезных вещах, таких, как фундаментальная критика человеческой жизни в целом, ибо все сводится к решению одного незначительного практического вопроса... Публика (да простит ей господь бог) воспринимает пьесу лишь как трактат об одиночном заключении...»
Но, что бы ни говорил Голсуорси, пьеса не оказала бы того огромного воздействия на публику, которое она имела, не будь она в основе своей документальной. Люди вдруг поняли, что Фолдер реально существует, что есть такие, как он, которые страдают от неизбывного одиночества, и это постепенно сводит их с ума. «Я не спал почти всю ночь, размышляя о том бедном юноше в одиночке, который рисует пальцем на стенах», – писал ему Джон Мейзфилд. «Я считаю, это прекрасно, что Вы так детально изучаете отвратительные стороны нашей жизни. Дай бог, чтобы у меня была Ваша зоркость, Ваша ненависть и Ваша правда».
«Таймс» называла Голсуорси «трагическим писателем» со «страстным желанием покончить с тем, что, по его мнению, лежит в основе зла». «Дейли Мейл» считала реализм его пьесы «отвратительным и ошеломляющим». По мнению Голсуорси, «Глазго Геральд» (пьесу поставили одновременно в Лондоне и Глазго) отнеслась к его работе с большим пониманием. Газета сделала вывод, что «у пьесы есть своя цель... Но, помимо ее социального звучания, «Правосудие» представляет собой шедевр драматургии, и его строгая красота вызывает у нас чувства жалости и ужаса одновременно».
Постановка «Правосудия» вызвала огромный общественный резонанс. На Уинстона Черчилля пьеса произвела настолько сильное впечатление, что он немедленно предпринял шаги в области тюремной реформы, включающей в себя и сокращение сроков одиночного заключения. Голсуорси с полным основанием мог написать Гилберту Мюррею о своей вере в то, что его статьи и пьеса «Правосудие» помогут «уменьшить сроки одиночного заключения на 1000 месяцев ежегодно». На что Мюррей ответил: «Это очень хороший результат, по-настоящему большое достижение. Разве реальная жизнь не кажется ужасной штукой по сравнению с искусством, если их сопоставить? Я хочу сказать: насколько благороднее спасти множество мужчин и женщин от двухмесячного одиночного заключения, чем вызвать восторг у горстки пресыщенных зрителей!»
«Правосудия». В своей записной книжке он отметил, что практический эффект от постановки пьесы превзошел все его ожидания, но он «во многом заслонил собой художественную концепцию пьесы». Эдди Марш, друг и биограф Руперта Брука[?], присутствовавший на приеме, который дала мать Уинстона Черчилля, чтобы сблизить своего сына с Голсуорси, задал драматургу прямой вопрос:
«Если бы с небес спустился архангел Гавриил и поставил вас перед выбором: хотите ли вы, чтобы пьеса вызвала тюремную реформу и вскоре была забыта или же чтобы она не имела практического результата, но через сто лет стала классикой, что бы вы предпочли?» Голсуорси ответил не сразу, а его сосед по столу, который видел в нем больше филантропа, чем художника, особенно в тот момент, был потрясен искренностью, с которой Голсуорси выбрал второй вариант.
его обычная застенчивость? Знал ли он сам себя?
Для Голсуорси всегда было неразрешимой проблемой достигнуть гармонии между гуманистом и художником; в решении этой задачи в собственных произведениях он был абсолютно беспомощен. Он прекрасно различал эту грань в работах других писателей, например Толстого, который никогда не проигрывал «в войне между художником и моралистом, тщательно взвешивал каждый из этих компонентов и составлял единое целое». И в то же время для него самого это была мучительная проблема. «Что касается моих пьес: не стоит забывать, что я не реформатор, а художник, творец, который – совершенно искренне – придумывает свои книги на основании увиденного и пережитого. Социологический фактор появляется в моих пьесах оттого, что я не отрываю созданное мной от реальной жизни...»
Он был отягощен своим общественным самосознанием: социальное неравенство и несправедливость лежали на нем таким тяжким грузом, будто он нес за них персональную ответственность; его пожертвования возрастали по мере роста его заработков, однако их все равно не хватало, чтобы смягчить боль и чувство вины, которые он постоянно ощущал. В политической сфере он не занимал определенной позиции: «Я не принадлежу ни к одной из политических партий – ни к тори, ни к либералам, ни к социалистам – и предпочитаю быть свободным в своих суждениях». Голсуорси считал, что принадлежность к какой-нибудь партии не поможет ему решить стоящие перед ним проблемы, но он предвидел и приветствовал социальную революцию, которая, по его мнению, была неизбежной, и которую общество впоследствии предало счастливому забвению. Он был «уверен, что через тридцать – сорок лет вся политическая жизнь в этой стране сведется к открытой борьбе «имущих» и «неимущих»», – так писал он Гилберту Мюррею.
пафоса книги Голсуорси становились все слабее. В его последних романах огонь погас совсем; как и Уилфрид Дезерт, герой его романа «Пустыня в цвету», написанного за два года до кончины, писатель обнаруживает, что заменить угасший огонь нечем.