Глава 3
«ОН ПОБЫВАЛ ВНУТРИ ЯЗЫКА»
Если Толкин интересует вас прежде всего как автор «Властелина Колец», вас может напугать перспектива чтения главы, где идет речь о «Толкине как ученом и преподавателе». И действительно, при такой формулировке тема может показаться Довольно скучной. Поэтому следует сразу оговорить: это не так. Нельзя сказать, что Толкин был как бы двумя разными людьми, ученым и писателем. Это все один и тот же человек, и две стороны его личности переплетаются настолько тесно, что порой делаются неразличимы. И вообще это не разные стороны, а разные проявления одного и того же ума, одного и того же воображения. Так что, если мы собираемся разобраться в литературном творчестве Толкина, нам никак не обойтись без его научной работы.
Для начала надо понять, почему Толкин любил языки. Кое–что нам об этом уже известно из рассказа о его детстве. Его будоражили валлийские названия на товарных вагонах, «внешний блеск» греческого, непривычные формы готских слов в случайно приобретенной книжке, финские имена в «Калевале». То есть Толкин был необычайно чуток к звучанию и внешнему облику слов. Они занимали в его жизни то место, что в жизни многих людей занимает музыка. Воздействие, которое оказывали на него слова, было почти исключительно эмоциональным.
в его способности загораться энтузиазмом. Нам уже известно, как бурно реагировал он на первое знакомство с финским, валлийским и готским. Так вот, не следует забывать, что не менее взбудоражен он был в тот день, когда впервые осознал, что немалая часть поэзии и прозы англосаксов и средневековой Англии написана на том самом диалекте, на котором говорили предки его матери. Иными словами, для него это было нечто отдаленное и в то же время бесконечно личное.
Мы уже знаем, что Толкин всем сердцем любил запад Центральных графств, потому что эти края ассоциировались у него с матерью. Ее семья происходила из Ившема, и Толкин считал, что этот западномидлендский городок и окрестное графство Вустершир на протяжении многих поколений были домом этой семьи, Саффилдов. И сам он провел немалую часть своего детства в западно–мидлендской деревушке Сэрхоуле. И потому эта часть сельской Англии — равно как и ее язык — вызывала у Толкина сильный эмоциональный отклик.
«Я западномидлендец по крови, — писал он У. X. Одену [Уистен Хью Оден (1907—1973) — английский поэт–модернист. В начале творческой деятельности экспериментировал с аллите–рационным стихом.], — и потому, стоило мне встретиться с западномидлендским среднеанглийским, я сразу признал в нем знакомый язык». «Знакомый язык» — нечто, что сразу показалось ему родным. От этого можно отмахнуться, как от смехотворного преувеличения: как это он мог «признать» язык, которому уже семьсот пятьдесят лет? Однако сам Толкин действительно верил в то, что унаследовал некую смутную память о языке, на котором много веков назад говорили его предки Саффилды. А неизбежным следствием этой мысли явился вывод, что ему надлежит как следует изучить этот язык и поставить его во главу угла своей научной деятельности.
Разумеется, это не значит, что Толкин занимался исключительно средневековым английским западного Мидленда. Он проштудировал все диалекты древне–и среднеанглийского и, как мы уже видели, много читал по–исландски. К тому же в 1919—1920 годах, работая над «Оксфордским словарем», Толкин познакомился со множеством других древних германских языков. В результате к 1920 году, когда Толкин оказался в Лидском университете, он обладал уже весьма обширными лингвистическими познаниями.
В Лидсе и, позднее, в Оксфорде он проявил себя как хороший преподаватель. Лектором он был не из лучших, поскольку его быстрая речь и невнятный выговор делали его объяснения трудными для восприятия. К тому же Толкину не всегда удавалось излагать материал ясно и вразумительно, потому что ему было трудно соразмерить собственные знания со знаниями своих учеников и, соответственно, выстроить лекцию так, чтобы студентам было все понятно. Однако он умел живо подать предмет и продемонстрировать собственный интерес к нему. Самым знаменитым примером, памятным всем, кто учился у Толкина, была вступительная лекция цикла, посвященного «Беовульфу». Толкин молча входил в аудиторию, обводил слушателей пристальным взглядом и внезапно принимался звучно декламировать начальные строки поэмы в оригинале, на древнеанглийском, начиная громким восклицанием: «Hwaet!» (начальное слово этой и еще нескольких древнеанглийских поэм), которое некоторые студенты воспринимали как «Quiet!» [«Hwaet» (древнеангл.) — восклицание, обозначающее «Се! Вот!». «Quiet!» (англ.) — «Тише!»]. Это было не столько чтение вслух, сколько театральное представление. Студенты как наяву видели англосаксонского барда в пиршественной зале. И это производило большое впечатление на многие поколения студентов, сразу давая им понять, что «Беовульф» — это не просто текст из хрестоматии, который надо прочесть к экзамену, а прекрасная трагическая поэма. Как выразился один из бывших учеников Толкина, писатель Д. И. М. Стюарт [Джон Иннес Макинтош Стюарт (род. 1906) — литературный критик, романист, автор детективов (изд. под псевдонимом Майкл Иннес)], «он мог превратить аудиторию в пиршественную залу, где он был бардом, а мы — слушателями и гостями на пиру». На тех же лекциях присутствовал и У. X. Оден, который писал Толкину много лет спустя: «Я вам, кажется, никогда не говорил, какое незабываемое впечатление произвело на меня, студента, ваше чтение «Беовульфа». Ваш голос был голосом Гэндальфа».
Он с детства умел находить поэзию в самом звучании слов; но, кроме этого, он, как и любой поэт, понимал, как используется язык. Это прекрасно выражено меткой фразой из некролога Толкина, опубликованного в «Таймс» (написанного, несомненно, К. С. Льюисом задолго до смерти Толкина), насчет его «уникальной способности чувствовать одновременно и язык поэзии, и поэзию языка». На практике это означало, что Толкин мог объяснить ученику не только значение слов, но и то, почему автор избрал именно это выражение и как оно вписывается в его систему образов. Таким образом он учил студентов, читающих древние тексты, относиться к ним не просто как к памятникам развивающегося языка, но как к литературе, заслуживающей критической оценки и литературоведческого анализа.
Но Толкин умел преподавать живо и занимательно даже тогда, когда речь шла о чисто технических аспектах языка. Льюис в своем некрологе предполагает, что отчасти это явилось следствием давнего увлечения своими собственными языками, следствием того факта, что Толкин не просто изучал языки, но и сам их выдумывал. «Это может показаться странным, но тем не менее, несомненно, именно здесь — источник необычайной живости и реалистичности, которая впоследствии отличала его от всех прочих филологов. Он побывал внутри языка».
Фраза «отличала его от всех прочих филологов» звучит как чересчур смелое обобщение, но тем не менее это чистая правда. Сравнительная филология родилась и выросла в Германии в XIX веке. Ученые, занимавшиеся ею, уделяли чрезвычайно большое внимание точности, но их труды при этом невыносимо скучны. Наставник Толкина, Джозеф Райт, учился в Германии. И хотя книги Райта внесли бесценный вклад в науку о языке, они почти ничего не говорят о яркой личности их автора. Толкин очень любил своего старого учителя, однако, когда он писал об «очкастом филологе, который был англичанином, но обучался в Германии и потерял там свою литературную душу», он, вероятно, имел в виду и Райта тоже.
Толкин своей «литературной души» не терял никогда. Его научные работы неизменно отражают живость его ума. Даже в самые сложные аспекты своего предмета Толкин привносил изящество выражений и ощущение, что данный вопрос имеет отношение к более широким темам. Нигде это не проявляется отчетливее, чем в его статье (опубликованной в 1929 году) об «Ancrene Wisse», средневековом собрании наставлений группе отшельниц, созданном, вероятно, в западном Мидленде. В этой выдающейся, блестяще написанной работе Толкин показывает, что язык двух важных рукописей текста (одна хранится в одном из кембриджских колледжей, другая — в Бодлианской библиотеке в Оксфорде) являлся не просто неотшлифованным диалектом, но литературным языком, следовавшим непрерывной литературной традиции, возникшей задолго до норманнского завоевания. Свой вывод он излагает весьма живо и образно — и обратите внимание, что здесь он и в самом деле говорит о своем любимом западномидлендском Диалекте в целом:
«Нельзя сказать, что это язык, давным–давно отправленный «в глушь», а теперь пытающийся вновь обрести голос, застенчиво подражая тем, Кто познатнее, или из сострадания к черни; напротив, он никогда не опускался до уровня черни и в беспокойные времена сумел сохранить облик джентльмена, пусть даже провинциального джентльмена. У него есть свои традиции, он знаком с книгами и пером, но при этом он тесно соприкасается со славной живой речью — с почвой где–нибудь в Англии». Такой стиль, насыщенный яркими образами, свойствен всем статьям и лекциям Толкина, сколь бы сложной и малоинтересной ни представлялась их тема. В этом отношении Толкин, можно сказать, основал новое направление в филологии: до него никто не привносил в эту науку такой человечности, чтобы не сказать «такой эмоциональности»; и данный подход оказал влияние на многих из наиболее способных учеников Толкина, которые впоследствии сами стали видными филологами. Нельзя не отметить также, что Толкин был крайне добросовестен. В его работах довольно много откровенных, веских заявлений, подобных приведенному выше, но все это — не просто предположения и допущения, а плод бесчисленных часов, посвященных исследованию темы вплоть до мельчайших подробностей. В сравнительной филологии вообще требуется крайняя скрупулезность, но Толкин обладал ею в избытке даже по меркам своей науки. Он стремился к предельной точности, и это стремление вдвойне ценно, поскольку сочеталось в нем с даром выслеживать закономерности и соотношения. «Выслеживать» — хорошее слово: не будет чересчур смелым полетом фантазии представить себе Толкина этаким Шерлоком Холмсом от филологии, который, видя кучу разрозненных фактов, выстраивает на их основании выводы о каком–либо важном вопросе. Толкин демонстрировал свое умение «выслеживать» и на более простом уровне: обсуждая с учеником какое–либо слово или фразу, он мог на ходу подобрать целый ряд аналогичных форм или выражений из других языков. И даже в непринужденной беседе он время от времени неожиданно вставлял замечания об именах или названиях: к примеру, что фамилия Во (Waugh) исторически представляет собой единственное число от слова «Уэльс» («Wales»).
В трех словах: работать, работать и работать. Согласно университетскому уставу, Толкин был обязан проводить не менее тридцати шести лекций или семинаров в год. Но Толкин считал это недостаточным для своего предмета и на второй год после того, как он был избран профессором, провел сто тридцать шесть лекций и семинаров. Отчасти потому, что Других преподавателей древне–и среднеанглийского было сравнительно мало. Позднее Толкин сумел добиться, чтобы в помощь ему назначили еще одного филолога, Чарльза Ренна, прекрасного преподавателя, только студенты его боялись. Благодаря этому рабочий график Толкина стал несколько менее напряженным. И все же на протяжении тридцатых годов Толкин каждый год проводил по крайней мере вдвое больше лекций и семинаров, чем того требовал устав, значительно больше, чем большинство его коллег.
Итак, большую часть его времени занимали лекции и подготовка к ним. По правде говоря, этот груз временами становился настолько тяжел, что Толкин оказывался не в состоянии с ним управиться и вынужден был отказываться от того или иного курса лекций, потому что просто не успевал его составить. Разумеется, Оксфорд злорадствовал по этому поводу и распускал слухи, что Толкин–де не готовится как следует к лекциям, хотя на самом деле Толкин как раз готовился к ним чересчур тщательно. Крайняя добросовестность заставляла его излагать свой предмет не иначе как самым исчерпывающим образом, из–за чего Толкин зачастую отвлекался на второстепенные детали и забывал об основной теме.
Кроме того, ему по должности полагалось курировать аспирантов и принимать университетские экзамены. Вдобавок он довольно много подрабатывал «вольнонаемным» в качестве экзаменатора со стороны в других университетах: у него было четверо детей, и приходилось делать все, чтобы хоть как–то увеличить свои доходы. В двадцатых и тридцатых годах Толкин побывал экзаменатором во многих британских университетах и проводил бесчисленные часы за проверкой экзаменационных работ. После Второй мировой он ограничил свою деятельность тем, что регулярно эинимал экзамены в разных колледжах в Ирланди, много путешествовал по Эйре [Ирландия (ирл.)] и обзавелся там большим количеством друзей. Это пришлось ему по вкусу. Куда менее приятным, скажем прямо, нудным и неблагодарным занятием была проверка экзаменов на аттестат зрелости (его как раз ввели в британских средних школах), за которую он брался до войны каждый год, чтобы подработать. Конечно, для него было бы лучше посвятить это время научным исследованиям или творчеству, но забота о семье вынуждала Толкина каждое лето заниматься этим унылым делом.
Кроме того, ему по должности полагалось курировать аспирантов и принимать университетские экзамены. Вдобавок он довольно много подрабатывал «вольнонаемным» в качестве экзаменатора со стороны в других университетах: у него было четверо детей, и приходилось делать все, чтобы хоть как–то увеличить свои доходы. В двадцатых и тридцатых годах Толкин побывал экзаменатором во многих британских университетах и проводил бесчисленные часы за проверкой экзаменационных работ. После Второй мировой он ограничил свою деятельность тем, что регулярно эинимал экзамены в разных колледжах в Ирланди, много путешествовал по Эйре [Ирландия (ирл.)] и обзавелся там большим количеством друзей. Это пришлось ему по вкусу. Куда менее приятным, скажем прямо, нудным и неблагодарным занятием была проверка экзаменов на аттестат зрелости (его как раз ввели в британских средних школах), за которую он брался до войны каждый год, чтобы подработать. Конечно, для него было бы лучше посвятить это время научным исследованиям или творчеству, но забота о семье вынуждала Толкина каждое лето заниматься этим унылым делом.
Немало времени отнимали также административные обязанности. Не следует забывать, что в Оксфорде, в отличие от многих иных университетов, профессор не становится автоматически влиятельным лицом на своем факультете. У него нет власти над наставниками из колледжей, которые, по всей вероятности, составляют большинство сотрудников факультета, поскольку наставников назначает колледж и перед профессорами они ответственности не несут. Так что, если профессор хочет внести какие–то существенные изменения в политику факультета, ему приходится действовать не авторитарно, а убеждением. А Толкин, вернувшись в 1925 году в Оксфорд, хотел внести очень существенные изменения: он желал реформировать некоторые аспекты выпускных экзаменов на факультете английского языка и литературы.
«языком» и «литературой» сделался еще шире, и обе клики — а то были именно клики, академические разногласия между которыми подкреплялись личной неприязнью, — со злорадным наслаждением вмешивались в учебные программы друг друга. «Язы» заботились о том, чтобы студентам «лита» приходилось убивать уйму времени на штудирование весьма специфичных областей английской филологии, а лагерь «литов» настаивал на том, что студенты «яза» должны на много часов забросить свою специальность (древне–и среднеанглийский) и посвятить эти часы разбору произведений Мильтона и Шекспира. Толкин считал, что это нужно исправить. Еще больше его огорчало то, что в лингвистических курсах упор делался на теоретическую филологию, вместо того чтобы заставить студентов побольше читать средневековую литературу. Его собственная любовь к филологии всегда была основана на хорошем знании литературы. И потому Толкин твердо решил изменить и это тоже. Он предложил также уделять больше времени изучению исландского — отчасти в надежде на это он и основал клуб «Углегрызов».
Для воплощения его замыслов в жизнь требовалось согласие всего факультета, а между тем сперва предложения Толкина восприняли в штыки. Даже К. С. Льюис, не бывший тогда еще его личным другом, оказался в числе тех, кто поначалу выступал против предложений Толкина. Но с течением времени Льюис и многие другие перешли на сторону Толкина и принялись активно его поддерживать. К 1931 году Толкину удалось добиться того, что большинство его предложений были одобрены единогласно. («Я об этом и мечтать не смел», — писал он в дневнике.) Учебные программы факультета были изменены, и впервые за всю историю оксфордского факультета английского языка и литературы было достигнуто нечто похожее на настоящее согласие между «язом» и «литом».
Помимо лежавшей на них ответственности за преподавание и административных обязанностей, профессорам Оксфорда, как и любых других университетов, полагалось уделять немало времени научным исследованиям. Современники Толкина возлагали на него в этом отношении большие надежды, поскольку его глоссарий к книге Сайзема, издание «Сэра Гавейна и Зеленого Рыцаря» (совместно с Э. В. Гордоном) и статья об «Ancrene Wisse» продемонстрировали, что в области ранне–и среднеанглийского западного Мидленда Толкин не имеет себе равных. От него ожидали новых важных исследований на этом поприще. Толкин и сам рассчитывал продолжать работу в этом направлении. Он пообещал «Обществу по изданию древних английских текстов» подготовить к публикации кембриджскую рукопись «Ancrene Wisse» и глубоко и всесторонне изучил данную ветвь среднеанглийского, столь любимого им языка с «обликом джентльмена, пусть даже провинциального джентльмена». Однако же подготовка текста к печати была завершена только через много лет, а большая часть научных изысканий Толкина так и не увидела свет.
Одной из причин этого был недостаток времени. Толкин решил посвятить большую часть своей деятельности в Оксфорде преподаванию, и уже одно это ограничивало его возможности исследователя. Много времени съедала и проверка экзаменационных работ ради денег, необходимых семье. Но, помимо всего этого, проблема состояла еще и в перфекционизме Толкина.
серьезностью. Прежде чем достичь печатного станка, материал непременно старательно вычитывался, пересматривался, вычищался и полировался — в этом Толкин был полной противоположностью Льюису, который отправлял рукописи издателю, почти не правя. Льюис отлично сознавал эту разницу и писал о Толкине: «Он был чрезвычайно требователен к себе. Одно лишь упоминание о публикации заставляло его пересматривать текст. А в процессе редактирования в голову ему приходило так много новых мыслей, что вместо окончательного варианта прежней работы его друзья получали первый набросок новой».
в науку. Его статью о диалектах в чосеровском «Рассказе Мажордома» необходимо прочесть любому, кто желает разобраться в местных вариациях английского языка XIV века. Она была зачитана в Филологическом обществе в 1931 году, но опубликована только в 1934–м, и то с типичными для Толкина извинениями, что текст, с точки зрения автора, недостаточно отредактирован и улучшен. А его лекция «Беовульф: чудовища и критики», прочитанная в Британской академии 25 ноября 1936 года и опубликованная в следующем году, открыла новую эпоху в истории литературоведческого анализа этой великой англосаксонской поэмы.
«Беовульф», говорит Толкин в лекции, это именно поэма, а не просто беспорядочная смесь различных литературных традиций, как предполагали другие комментаторы, и не материал для отвлеченных научных изысканий. В свойственной ему образной манере Толкин описывает отношение более ранних критиков к творчеству автора «Беовульфа» так: «Человек получил в наследство поле, на котором лежала куча старых камней, руины древнего замка. Сколько–то этих камней ранее ушло на постройку коттеджа, где жил сам этот человек, неподалеку от старинного дома его предков. А из остального человек взял и построил башню. Но пришедшие к нему друзья сразу же (даже не дав себе труда взойти на башню) определили, что камни эти некогда были частью более древнего здания. Поэтому они снесли башню, приложив к этому немалые усилия, с целью найти на камнях скрытые орнаменты или надписи или выяснить, где праотцы того человека добывали строительный материал. Некоторые, заподозрив, что под землей может лежать уголь, принялись копать шахты и о камнях вообще забыли. При этом все говорили: «Какая интересная башня!» Но еще они говорили (после того, как снесли башню): «Экий здесь беспорядок!» И даже потомки того человека, которым следовало бы поинтересоваться, чего он, собственно, хотел, вместо этого принялись ворчать: «Что за чудак! Это ж надо: использовать все эти древние камни только затем, чтобы построить какую–то дурацкую башню! Почему он не восстановил прежний замок? У него совсем не было вкуса!» А ведь с вершины этой башни было видно море!»
В своей лекции Толкин ратовал за то, чтобы восстановить наконец башню. Он утверждал, что, хотя в «Беовульфе» речь идет о чудовищах и драконе, это ничуть не снижает его ценности как героической поэзии. «Дракон — не пустая выдумка, — говорил Толкин своей аудитории. — Даже в наши дни (невзирая на критиков) найдутся люди, достаточно сведущие в трагических легендах и истории, наслышанные о героях и даже видевшие их своими глазами, которые тем не менее не могут устоять перед чарами змея».
«Он побывал внутри языка», можно заметить, что, ссылаясь на дракона из «Беовульфа», Толкин рассуждал как автор «Сильмариллиона», а к тому времени — еще и «Хоббита». Он сам побывал в драконьем логове.
С тех пор как лекция была впервые опубликована, многие читатели «Беовульфа» выражали несогласие со взглядами Толкина на структуру поэмы. Но даже один из самых суровых критиков интерпретации Толкина, его бывший наставник Кеннет Сайзем, признавал, что эта лекция отличается от большинства работ в этой области «тонкостью восприятия и изяществом выражений».
«Беовульфе» и статья о «Рассказе Мажордома» — единственные крупные филологические работы, опубликованные Толкином в тридцатые годы. Он рассчитывал сделать гораздо больше: помимо «Ancrene Wisse», он намеревался издать древнеанглийскую поэму «Исход» и действительно был близок к завершению, но так и не сумел довести свой труд до той степени совершенства, которая устроила бы его самого. Он также планировал подготовить еще несколько изданий в сотрудничестве с Э. В. Гордоном — в частности, поэму «Перл» (естественное дополнение к их «Гавейну») и древнеанглийские элегии «Скиталец» и «Морестранник». Но Гордон с Толкином теперь оказались далеки друг от друга — географически. В 1931 году Гордон, некогда назначенный профессором в Лидсе в качестве преемника Толкина, переехал оттуда в Манчестер, чтобы занять предложенную ему кафедру в местном университете, и, хотя они с Толкином достаточно часто встречались и переписывались, сотрудничать чисто технически оказалось сложнее, чем тогда, когда оба они преподавали в одном месте. Гордон много работал над этими тремя проектами, Толкин же содействовал ему скорее в качестве консультанта, нежели полноправного соавтора. Однако к 1938 году еще ничего готово не было. А летом этого года Гордон лег на операцию по удалению камней в желчном пузыре. Операция прошла вроде бы успешно, но внезапно состояние его ухудшилось, и Гордон скончался от дисфункции почек, до сих пор никак не проявлявшейся. Ему было тогда сорок два года.
Смерть Гордона лишила Толкина не только близкого друга, но и идеального напарника. А к тому времени сделалось очевидно, что напарник Тол кину необходим — хотя бы затем, чтобы в конце концов принудить его отдать работу в печать [Толкин намеревался закончить издание «Перла», но обнаружил, что не в силах сделать это (он к тому времени был поглощен работой над «Властелином Колец»). В конце концов текст был выверен и окончательно подготовлен к публикации Идой Гордон, вдовой Э. В. Гордона, которая также была филологом по профессии. (Прим. авт.)]. И вскоре он познакомился с другим филологом, который оказался для него хорошим товарищем по работе. Это была Симонна д'Арденн, аспирантка из Бельгии, которая в начале тридцатых годов изучала у него среднеанглийский, готовясь к защите степени бакалавра литературы [В Оксфордском университете — ученая степень, следующая за степенью бакалавра]. Толкин немало помог ей в подготовке к изданию «Жития и страстей святой Юлианы», средневекового текста, написанного на том же диалекте, что и «Ancrene Wisse». Более того: как это ни парадоксально, из «Юлианы» д'Арденн можно куда больше узнать о взглядах Толкина на ранне–и среднеанглийский, чем из любого труда, опубликованного Толкином под своим именем. Мадемуазель д'Арденн стала профессором в Льеже, и они с Толкином планировали совместное издание «Катерины», еще одного западносреднеанглийского текста из той же группы. Но тут вмешалась война и на много лет сделала общение между ними невозможным, а после 1945 года им не удалось сделать ничего, кроме пары коротких статей, посвященных рукописи этого текста. Хотя Толкин мог бы поработать с мадемуазель д'Арденн, когда был в Бельгии на филологическом конгрессе в 1951 году, она с грустью осознала, что теперь сотрудничать с ним уже невозможно: Толкин был всецело поглощен своим литературным творчеством.
Его теории и выводы цитировались и цитируются до сих пор (со ссылками на Толкина или без таковых) везде, где изучается английская филология.
«Перла», «Сэра Гавейна и Зеленого Рыцаря» и «Сэра Орфео». Работа над «Перлом» была начата в двадцатые годы, еще в Лидсе; Толкин взялся за нее, привлеченный сложной метрической и лексической системой поэмы. Он закончил перевод в 1926 году, но опубликовать его не пытался до тех пор, пока в сороковых годах Бэзил Блэкуэлл не предложил напечатать его в счет огромного долга за книги, приобретенные Толкином в книжном магазине Блэкуэлла в Оксфорде. Текст был отдан в набор, однако Блэкуэлл тщетно ждал, чтобы Толкин написал наконец предисловие к книге, и в конце концов от этого проекта пришлось отказаться. Перевод «Гавейна», начатый, вероятно, где–то в тридцатые–сороковые годы, был закончен к 1953 году; тогда же Би–би–си сделала по нему радиопостановку. Сам Толкин записал к этой постановке короткое вступительное слово и более пространную заключительную речь. Вслед за успехом «Властелина Колец» его издатели «Аллен энд Анвин» приняли решение опубликовать переводы «Гавейна» и «Перла» в одном томе. Толкин пересмотрел их и внес ряд исправлений, но от него снова потребовали предисловие, а он обнаружил, что написать таковое ужасно трудно: он не знал, что необходимо объяснить читателю, далекому от науки, для которого предназначалась книга. А потому проект снова провалился. В результате оба текста были напечатаны только после смерти Толкина, вместе с переводом на современный английский третьей поэмы того же периода, «Сэра Орфео», — Толкин выполнил его во время войны для кадетских курсов в Оксфорде. Введение к изданию было составлено Кристофером Толкином из тех материалов, что нашлись в бумагах его отца.
Но даже если рассматривать тот факт, что Толкину удалось опубликовать так мало научных работ по своей теме, как повод для сожаления, нельзя не принимать в расчет влияния, оказанного им в этой области. Его теории и выводы цитировались и цитируются до сих пор (со ссылками на Толкина или без таковых) везде, где изучается английская филология.
«Перла», «Сэра Гавейна и Зеленого Рыцаря» и «Сэра Орфео». Работа над «Перлом» была начата в двадцатые годы, еще в Лидсе; Толкин взялся за нее, привлеченный сложной метрической и лексической системой поэмы. Он закончил перевод в 1926 году, но опубликовать его не пытался до тех пор, пока в сороковых годах Бэзил Блэкуэлл не предложил напечатать его в счет огромного долга за книги, приобретенные Толкином в книжном магазине Блэкуэлла в Оксфорде. Текст был отдан в набор, однако Блэкуэлл тщетно ждал, чтобы Толкин написал наконец предисловие к книге, и в конце концов от этого проекта пришлось отказаться. Перевод «Гавейна», начатый, вероятно, где–то в тридцатые–сороковые годы, был закончен к 1953 году; тогда же Би–би–си сделала по нему радиопостановку. Сам Толкин записал к этой постановке короткое вступительное слово и более пространную заключительную речь. Вслед за успехом «Властелина Колец» его издатели «Аллен энд Анвин» приняли решение опубликовать переводы «Гавейна» и «Перла» в одном томе. Толкин пересмотрел их и внес ряд исправлений, но от него снова потребовали предисловие, а он обнаружил, что написать таковое ужасно трудно: он не знал, что необходимо объяснить читателю, далекому от науки, для которого предназначалась книга. А потому проект снова провалился. В результате оба текста были напечатаны только после смерти Толкина, вместе с переводом на современный английский третьей поэмы того же периода, «Сэра Орфео», — Толкин выполнил его во время войны для кадетских курсов в Оксфорде. Введение к изданию было составлено Кристофером Толкином из тех материалов, что нашлись в бумагах его отца.
тщательного изучения этих поэм и во многих случаях служат обоснованной и убедительной интерпретацией сложных и неоднозначных мест оригиналов. А главное — благодаря этим переводам поэмы сделались доступны аудитории, которая никогда не смогла бы прочесть их на среднеанглийском. И потому они представляют собой достойное завершение трудов человека, который считал главной задачей лингвиста интерпретацию литературы, а главной задачей литературы — дарить людям радость.