ОТАКАР ВОЧАДЛО
ИЗ КНИГИ «ПИСЬМА ИЗ АНГЛИИ» КАРЕЛА ЧАПЕКА
Вечером 28 мая, согласно программе, Чапек прибыл на вокзал Виктория. Он выглядел свежим и был в хорошем настроении. Дорога была приятной, погода отличной, а «канал спокоен, словно вода в тазу», как он выразился. По подземке я вез его на станцию Ватерлоо, а оттуда к нам в Сербайтон. Уже на вокзале я заметил, что лифт ему неприятен и что охотнее он поднимается по ступеням лестницы. Подземкой он тоже пользовался неохотно, предпочитая автобусы. Особенно любил сидеть на крыше автобуса, тогда еще некрытой, откуда можно без помех наблюдать уличное движение.
Сербайтон — зеленый городок на реке Темзе, нечто вроде предместья Лондона; Сербайтон называли пригородным районом — до него не больше часу езды от цен-1 тра, хорошее сообщение поездом. Там Чапек провел первые дни и, совершенно измученный лондонской сутолокой, охотно возвращался в Сербайтон на субботу и воскресенье — отдохнуть, как он говорил, и писать «Письма из Англии». Стояла прекрасная солнечная погода, и Чапек с удовольствием сидел в садике под развесистым ливанским кедром. Ему нравились английские парки, он был очарован ветвистыми деревьями и густыми, коротко подстриженными английскими газонами. Его приводило в восторг, что по ним можно расхаживать совершенно безнаказанно.
— апогей светского сезона, и начиная с первого июня Чапека ожидал целый ряд приглашений.
Скромный и очень чувствительный, Чапек был необычайно робок в светских отношениях, выступать публично и привлекать всеобщее внимание было для него истинным мучением. Я пытался подготовить его к тому, что его ожидало. На банкете, куда он был приглашен в качестве почетного гостя, предполагалось его торжественное чествование, председательствующий должен был быть Голсуорси. Мне пришлось призвать на помощь все свое красноречие, чтобы уговорить Чапека ответить на его приветствие. Он выдвинул множество возражений, охал и ворчал, но вскоре явился с готовой речью, которую мы вместе вправили в великолепную английскую форму, а потом отработали с точки зрения фонетики, чтобы произношение и интонации были правильными. Все было в порядке. Но он все же жаловался в письме к Ольге Шайнпфлюговой от 31 мая: «Мне, правда, не о чем писать, да я и не смог бы этого сделать, потому что, господи боже мой, сколько тут приходится работать! Сегодняшним утром мне нужно написать статью для «Ивнинг ньюс» и выступление в Пен-клубе, так как мне все-таки придется говорить по-английски. После обеда я принимаю визитеров — вчера с 5 до 9, сегодня с 5 и не знаю до каких пор. Завтра я переезжаю в отель в Лондон, на послезавтра зван на ужин к Голсуорси, а во вторник — на обед в Пен-клубе, где будет присутствовать румынская королева, и так далее, и так далее. Девочка моя, я бы охотно удрал отсюда, пока что я побывал только в одном парке и потом съездил в Лондон, чтобы купить себе костюм для этого обеда, потому что на званый обед фрак не годится. Здесь, в квартале вилл, —прелестно, но Лондон действует мне на нервы, тут я, черт возьми, долго не задержусь, такая куча людей, что становится дурно. А сейчас мне нужно бежать в банк, чтобы обменять чек, необходимо купить рубашку и за два дня прочитать пять толстых книг, для того чтобы делать вид, будто я знаком с книгами хотя бы нескольких членов комитета клуба, ты понимаешь, так полагается, но книги эти страшно толстые, и на меня все это просто наводит ужас. Хоть бы уж эта официальная часть была позади!»
И подписался: «Несчастный Карел». С большей охотой он сочинял статью, которую ему заказала вечерняя газета «Ивнинг ньюс» еще до его приезда. Редактор хотел узнать у популярного драматурга его взгляды на театр. Вместо этого Чапек в форме письма в редакцию описал свои первые впечатления от лондонских улиц. Статью я сразу же перевел, и 2 июня она была напечатана, равно как и портрет автора. Редакция сократила вводные фразы и озаглавила это письмо «Maddening London», дословно: «От Лондона можно свихнуться». Оригинал Чапека имеет несколько макаронический вид, он полон английских выражений и слов, подлинных и приблизительных, и обрывков фраз.
В оригинале это выглядит так:
«Дорогой сэр,
— между прочим, я сочинил несколько пьесок, был режиссером, брался почти за все, что связано с театром, и теперь на основании некоторого опыта могу сказать, что в театре я абсолютно не разбираюсь. Это вовсе не проявление скромности с моей стороны, а только глубокое убеждение — I say, я охотно написал бы что-нибудь о драме, but I am too occupied by digesting slowly a terrible drama which occured to me since I am in England1.
Вчера утром я сидел в Гемптон-парке под прекраснейшим деревом на свете; я думаю, что самое прекрасное в Англии — это деревья, и, кстати сказать, меня очень удивляет, почему англичане не друиды; так и сидел я под этим благороднейшим деревом и чувствовал себя небольшим центром космоса. Бесконечна ценность жизни, и это великое (big) дело — быть человеком и даже попасть в Англию; я прямо-таки лопался от энтузиазма и гордости и в ту минуту не отдал бы жизни даже за весь мир. После обеда меня отвезли в Лондон: на поезде, на трамвае, на метро, на автобусе, на лифте, на эскалаторе — и я уж не знаю, на чем еще; я видел людей, людей, все людей и людей — мне сказали, что их тут семь с половиной миллионов, но я не смог пересчитать их, и сердце мое сжалось. Я повидал большую часть Европы, но никогда не чувствовал себя таким подавленным. It is a formidable human overinflation 2.
Мой маленький центр вселенной исчез; я чувствовал, что среди этого множества каждый из нас и гроша не стоит, а все вместе — и того меньше — a farthing apiece (en gros it would be still cheaper).
Уже здесь Чапек формулирует основные идеи, с которыми мы не раз встретимся в «Письмах из Англии» в разнообразных вариациях: ужас перед «чудовищным перепроизводством людей» и восхищение облагороженной природой и великолепными ветвистыми деревьями в «русалочьих парках».
1 июня перед торжественным клубным вечером Чапек переехал в «Бернер-отель» в качестве гостя Пен-клуба (первоначально предполагался отель «Сесил»). На другой же день Голсуорси пригласил его для первого знакомства на ужин в клуб «Атенеум», чтобы представить Чапека Шоу и некоторым другим литераторам. В качестве особой чести этот привилегированный клуб избрал Чапека почетным членом на все время его пребывания в Лондоне. Тогда отмечалось столетие со дня открытия клуба, и поэтому вспоминали о его основателях Скотте и Фарадее. Чапек понимал значение этого клуба и охотно пользовался его гостеприимством. Его приводило в восторг то, что он сидел там, где когда-то сиживал Диккенс или Спенсер, может быть, даже в том же самом кресле. О первых светских впечатлениях Чапек 2 июня написал в Прагу своим коллегам по «Лидовым новинам»:
«Сегодня я был на ужине в клубе «Атенеум» с Голсуорси, Милном и другими. Шоу меня пригласил к себе на следующую пятницу, он совершенно очарователен. Завтра обед в Пен-клубе, где будет присутствовать также румынская королева... Вечером театр. В среду тоже театр. Приглашен к мистеру Сквайру. А при том я ни слова не понимаю по-английски. Кошмар. Завтра я знакомлюсь с Честертоном и, видимо, с Уэллсом. М-р Сквайр позовет Беллока. Сегодня я был на выставке в Уэмбли. Мне пришлось купить себе не только morning-suit 3, но и шапокляк. Думаю, денег хватит приблизительно на неделю. Лондон просто ужасен. Кроме того, меня замучили со всякими интервью. Охотнее всего я бы удрал, но все это безумно интересно».
Приглашения на вечер Пен-клуба были разосланы уже 22 мая (Guest of honour: Karel Сарек author of «RUR», Chairman: John Galsworthy) 4, но за день до назначенного срока планы изменились, потому что румынская королева Мария, находившаяся с визитом в Лондоне, хотела непременно присутствовать на этом приеме, но именно этот вечер оказался у нее занят. Нельзя же было не пойти навстречу кузине английского короля.
Благодаря присутствию королевских особ, обед в монархической Англии превратился в крупное общественное событие, широко освещавшееся печатью. Газеты утверждали, что на вечерах Пен-клуба никогда еще не собиралось такое множество знаменитых персон.
Г. Уэллс, с которым Чапеку очень хотелось увидеться. Очевидно, его отсутствие было на совести румынской королевы: социалист Уэллс испытывал крайнее отвращение ко всем монархам. Не пришел также и Шоу. Он сначала не был членом Пен-клуба из-за своего принципиального несогласия с любой формой объединения писателей. Хотя он принимал участие в некоторых начинаниях Пен-клуба, например, присоединился к писателям при их посещении Шекспировского театра в Стрэтфорде после майского съезда (я сам с ним там беседовал), но только после визита Чапека обратился к Голсуорси с просьбой принять его в члены. Уэллс и Шоу вознаградили Чапека за свое отсутствие приглашением к себе домой.
Голсуорси начал свою речь, коротко приветствовав королеву, а затем обратился к Чапеку. Он сказал, что счастлив приветствовать молодого писателя такого редкого дарования, столь изобретательного и оригинального, чьи пьесы возбудили год назад в Англии большой интерес. С живым интересом публика будет и дальше следить за его творческим путем. Он сообщил, что Чапек хочет произнести несколько слов, но не на своем родном, романтическом языке — он имел в виду романтическое звучание слова «богемец», но на языке, не имеющем для присутствующих ни грана таинственности, то есть по-английски. Для Чапека было нелегко обращаться к такому избранному обществу на чужом для него языке и в обстановке, далекой от идеальной, —зал был большим, Чапек сидел за первым столом, и через открытые окна доносился время от времени уличный шум, но он справился со своей задачей блестяще. Он оттолкнулся в своей речи от чешского побережья у Шекспира, к которому приставали корабли с драгоценным багажом — английскими книгами. Хотя он и много их читал и любил, здесь, на английской земле, он пережил сильное удивление: ему показалось, что он не знает ни одного английского слова; он был беспомощным и словно глухонемым. Но следующая неожиданность была приятной — он обнаружил, что все в Англии на удивление английское. Глухонемой путник, как он, инстинктивно внимает ее затаенной мелодии. Все кругом так непохоже на то, что ему знакомо, —деревья, газоны, улицы, магазины, люди и их дома, и все же его не оставляет какое-то удивительное, очень интимное чувство, будто он все это уже когда-то видел, —но где и когда? в каком сне?
«Конечно, тогда, —продолжал он, обращаясь к пред-седателю, —когда я читал ваши произведения, ваши прекрасные и печальные романы, мистер Голсуорси, или ваши причудливые рассказы, мистер Честертон, ваши мудрые драмы, мистер Дринкуотер, ваши глубоко прочувствованные истории, мисс Ребекка Уэст, или же про"1 роческие видения мистера Уэллса, или что-нибудь из удивительных, полных иронии произведений мистера Шоу».
Так постепенно он вежливо воздал дань всем присутствующим и многим неприсутствующим авторам. Благодаря им, мол, он, одинокий чужестранец, чувствует себя как дома в этой чужой и непохожей на его родину стране. В заключение он напомнил о главных целях Пен-клуба: именно поэты, романисты и эссеисты всех стран служат залогом единства мира. Подлинно творческие писатели, видимо, не имеют возможности принести миру религиозное или социальное спасение, но их право и призвание способствовать взаимопониманию между людьми, а это и есть прекраснейшая задача в мире. Его речь была встречена бурными аплодисментами.
Шоу гласит:
«5 июня 1924 г.
10. Адельфи Террас. W. С. 2 5
Не могли бы Вы доставить нам удовольствие и пообедать у нас в будущую субботу в 1.30, пригласив с собой д-ра Чапека?
Г. Бернард Шоу.
— Жеррард, 331. Я не имею возможности послать приглашение непосредственно Д-ру Чапеку, потому что он не смог сообщить мне свой адрес, но он сказал, что если я напишу Вам, то это все равно, что ему».
Шоу проводил обычно конец недели в своем деревенском доме в Эйоте. В субботу утром мы с Чапеком были в Сити. Когда часы пробили полдень, мы ехали на крыше автобуса по известной улице газетчиков — Флит-стрит и дальше по Стренду по направлению к Адельфи Террас, куда в дом номер 10 Шоу переехал после своей женитьбы, получив его в приданое за женой. Сам хозяин пришел открыть нам двери. Тогда ему было шестьдесят восемь лет, и он имел на своем счету уже тридцать шесть пьес. Чапек был ровно в два раза моложе, и из пяти пьес, под которыми стояло его имя, две уже завоевали международную известность.
«роботов» и соавтора безжалостной сатиры о насекомых пугающим существом (a formidable creature). Вдобавок ко всему он еще прочитал в газетах, что это страшное существо вывернуло наизнанку в своей последней драме его собственное оптимистическое и возвышенное понятие долгожительства — и вот оказалось, что Чапек такой милый молодой человек. Миссис Шарлотте, видимо, Чапек также сразу пришелся по душе. Как образцовая хозяйка, она велела приготовить для Чапека к обеду котлеты, что привело гостя в явное замешательство. Он весьма охотно приспособился бы к нашим витаминным деликатесам. Из одного замечания в «Письмах из Англии» можно заключить, что Чапек подозревал Шоу в гурманстве. В ответ на вопрос относительно его первых впечатлений от Англии Чапек развил основную мысль своей речи, высказанную на торжественном приеме: все в Англии кажется ему как будто знакомым. «Может быть, вы были Шекспиром», —предположил Шоу с улыбкой. Столь лестное предположение в устах знаменитого драматурга и легендарного конкурента Шекспира было совершенно неожиданным, и Чапек покраснел при мысли о подобном перевоплощении. Речь зашла о последней драме Шоу, о «Святой Иоанне», которую все мы с нетерпением ждали. Ни одна пьеса не писалась у него так легко, заметил Шоу, собственно, это получилось как-то само собой. Мысли свои он стенографировал во время поездок, и у нас создалось впечатление, что и драму всю целиком он написал в поезде. Шоу очень остроумно говорил о режиссуре и ненужности режиссеров вообще, рассказывал о ненадежности переводчиков, о встрече с чудаковатым Стринд-бергом, с восторгом вспоминал о скульпторе Родене, когда-то сделавшем его скульптурный портрет в Париже; он скромно пошутил, что, вероятно, это его единственный шанс на бессмертие. Он с уважением говорил о Масарике, которого помнил по лондонским собраниям фабианских социалистов. Если бы возникли соединенные штаты Европы, он бы выдвинул его кандидатуру в президенты. Само собой разумеется, больше всего говорилось о театре, в том числе о народном, за организацию которого в Англии Шоу тщетно сражался. Пока такой театр существовал только в родном городе Шоу — Дублине, его основала англичанка Хорнимен. Чапек особенно гордился нашим шекспировским репертуаром и хвалил постановку Квапилом «Троила и Крессиды» в театре на Виноградах. И Чапек, и Шоу решительно осуждали капиталистическую организацию английских театров. При этом я вспомнил одно высказывание Шоу, сделанное во время моего первого визита к нему, о том, что английский театр — «пугало для всего мира»; когда позднее, на Гебридах, я переводил статью Чапека об английском театре для «Сетердей ревю», то нашел в ней отзвуки этой непочтительной оценки. Чапек мудро решил не включать эти мысли в «Письма из Англии», вероятно, он понял, что для иностранца он в своей критике зашел слишком далеко. Чапек интересовался Ирландией, ему хотелось туда поехать, но Шоу не очень советовал ему предпринимать это. Он предложил Чапеку осмотреть только романтический скалистый островок Блеккет-Айленд у юго-западного побережья, где уцелело кельтское наречие и старинные обычаи; к сожалению, правда, из-за сильного прибоя туда не всегда можно пристать. Оба писателя так живо беседовали, что любезная хозяйка пригласила нас и на полдник; Шоу на прощание сыграл нам на клавесине произведения Моцарта — это было мило и любезно по отношению к гостям, прибывшим из того города, где Моцарт написал любимую оперу Шоу «Дон Жуан».
«Лавина приглашений продолжает наваливаться на меня, — писал Чапек 7 июня Ольге Шайнпфлюговой. — Сегодня я обедаю у Шоу, а потом еду на чай в Сербай-тон. Всю следующую неделю я хожу на обеды и ужины, мне необходимо побывать в театрах, клубах, разных обществах и т. д. Я никогда не мог себе представить такое безумное гостеприимство».
То, что его ожидало на следующей неделе, он перечисляет в письме от 9 июня:
«... сегодня, в понедельник, в день поминовения усопших, у меня первое спокойное утро, и я могу сесть писать. Правда, через три четверти часа мне надо ехать на обед к Сетону-У отсону, потом придется нацепить на себя фрак и ехать на ужин к Найгелу Плейферу, потом в театр, сам еще не знаю куда. Завтра я обедаю с каким-то журналистом и ужинаю у Ребекки Уэст, хорошей писательницы. Послезавтра утром еду в деревню к издателю «Манчестер гардиан», вернусь в четверг утром и опять помчусь на обед и ужин... Все так безумно добры ко мне и любезны. Позавчера я обедал у Шоу, он был удивительно мил и страшно интересно рассказывал. Остается еще познакомиться с Уэллсом. В Лондоне я пока еще не видел почти ничего, но зато познакомился с тем, что довелось узнать мало кому из чехов — я попал в лучшие английские дома, в лучшие клубы и в самое изысканное общество».
«Пути светской жизни», которая вместе со «Святой Иоанной» Шоу была крупнейшим событием лондонского театрального сезона. Но вечер в среду был у Чапека уже занят, а на пьесу Конгрива мы были приглашены на вторник 3 июня. По стечению обстоятельств Чапек впервые увидел Уэллса у Ребекки Уэст. Я знал эту писательницу и активную прогрессивную общественную деятельницу, бойца за женское равноправие, по заседаниям Пен-клуба, а ее первое произведение, психологический роман «Возвращение Война» 1920 года меня очень заинтересовало. Я достал для Чапека ее последний роман — «Судья». За год до этого она была летом в Марианских Лазнях, и тогда я приглашал ее в Прагу. Судя по ее письму, она хотела приехать, но из-за недостатка времени этот приезд не осуществился. На торжественном обеде в Пен-клубе, в котором она приняла участие, Уэст попросила меня, чтобы я как можно раньше включил в программу Чапека визит к ней. Мы договорились на 10 июня. Я рассказал ей, что Чапеку понравился ее «Судья». «Your Judge», —сказал я. Она меня быстро поправила: «The Judge», — но я видел, что ее это обрадовало. Я охотно сопровождал бы Чапека во время визита к ней, но, к сожалению, не смог и знаю только по рассказам Чапека, какой прекрасный и интересный вечер он провел с очаровательной хозяйкой. Мне было известно, что эта прелестная, остроумная женщина была близкой приятельницей Уэллса, но я не подозревал, что с ним Чапек познакомится у нее. Его очень смутило, что у Ребекки Уэст Уэллс вел себя как дома. «Представьте себе, я звоню и мне открывает дверь Уэллс — без пиджака!» Конечно, Чапек быстро преодолел первое смущение в обществе такого глубокого мыслителя и его обворожительной партнерши; надо полагать, —об этом говорит и письмо Уэллса, —что, несмотря на языковой барьер, Чапек произвел на обоих чарующее впечатление оригинальностью своих суждений. В тот же вечер, находясь под свежим впечатлением от встречи с Чапеком на ужине, Уэллс писал, что тот ему очень понравился.
Программу на уик-энд определило приглашение Уэллса приехать в его деревенский дом в Эссексе. Чапек надеялся немного отдохнуть от Лондона, и встреча с Уэллсом в его семейном окружении предоставила ему исключительно благоприятную возможность ближе познакомиться с писателем, которого он чувствовал особенно себе близким и чьими произведениями особенно восхищался. В субботу 21 июня мы, как было условле-но, заехали за Чапеком к миссис Брэун в два часа дня и поехали в Истон-Глиб. На станции Истон-Лодж нас ожидал Уэллс со своим старшим сыном «Джипом», с которым мы познакомились еще в Праге, и повез нас на своем маленьком автомобильчике по очаровательному эссекскому краю в свой дом в местечке Литтл-Истон. Истон-Глиб оказался великолепным зданием из красного кирпича, в прошлом это был дом приходского священника (как показывает само название, Glebe — это означает «земля, отведенная священнику») на краю большого парка, удобно и с комфортом оборудованный. При доме был разбит большой сад и газон, где после обеда играли в теннис. Этот дом Уэллс снял в 1912 году у графини Уарвик. Я знал это его убежище еще по замечательному роману «Мистер Бритлинг пьет чашу до дна», из которого видно, как на него подействовала первая мировая война. Нас немного удивило, что Уэллс, автор «Современной утопии», нашел убежище в очаровательном патриархальном деревенском уголке Старой Англии с соломенными крышами и архаическим наречием, где электрическое освещение считалось излишней роскошью. Но, видимо, именно это патриархальное окружение придавало его вполне современному домашнему очагу то интимное очарование, которое так неотразимо привлекало Чапека. Все тут представлялось ему абсолютно совершенным. Он с грустью вспоминал дом, который строил для себя на Виноградах — в сравнении с резиденцией Уэллса он показался ему убогой пастушьей хижиной. В отличие от прошлого уик-энда, который мы провели в семейном кругу, на этот уик-энд Уэллс позвал несколько очень интересных гостей — режиссера, ставившего пьесу Чапека, Найгеля Плейфера с женой, молодого в то время историка Геделлу, с которым Уэллс сотрудничал в подготовке «Краткой истории мира», его прелестную супругу и драматурга А. -А. Милна, известного у нас автора книжек для детей. По мере приближения ужина меня начали одолевать заботы по поводу нашей светской экипировки. Чапек, несмотря на мое предупреждение, категорически отказался брать с собой смокинг. «В деревню? — искренне удивлялся он. — К социалисту Уэллсу?» Но в тогдашней Англии к вечернему туалету относились строго. От конфуза нас спасла наша идеальная хозяйка. Когда она узнала от горничной, распаковыавшей наши чемоданы, что «evening-jacket» у нас с собой нет, то попросила остальных гостей не переодеваться к ужину. Только Уэллс пришел в своем черном бархатном пиджаке, который он после очередной партии тенниса и ванны регулярно надевал к ужину. Он извинился, сказав, что так одет исключительно ради удобства.
Уэллс не выглядел красавцем. Он был невысок ростом, с брюшком и говорил фальцетом. Но во взгляде его глубоких темно-синих глаз была какая-то особая сила, добрая и благожелательная, проникновенность и любознательность, ироническая усмешка и ободряющая ласковость. Его информированность была совершенно исключительной. Нам не надо было разъяснять ему проблемы, беспокоившие нас, он прекрасно понимал, например, те трудности, которые вызывались отношениями с агрессивным немецким меньшинством в нашей стране, считавшим себя авангардом высшей германской расы. Что с этим делать? «You can't make them out-law» («изгнать вы их не можете»), —заметил он сочувственно. Уэллс был замечательным собеседником, буквально озарял слушателей своим искрящимся умом, так и сыпал остроумными мыслями и веселыми выдумками. Он блестяще передразнивал и пародировал общих знакомых и рассмешил всех нас.
С этой стороны я его до тех пор не знал. Сам я так неприлично хохотал, что мне стало даже стыдно. Во время более серьезного разговора я случайно перехватил взгляд, полный обожания, который Чапек устремил на Уэллса; этот взгляд удивил меня и открыл мне, как глубоко его очаровал этот по внешности «обыкновенный» человек — superman in the street, а в действительности— один из самых глубоких умов нашего столетья. Чапека привели в восторг и отличные товарищеские отношения Уэллса с обоими сыновьями, и он спросил, как это ему удается. «Наверное, они понимают, что стоит быть с отцом в добрых отношениях», —с улыбкой заметил Уэллс. Вообще он обладал удивительным пониманием детской психологии и придумывал увлекательные игры для детей (Floor Games).
При той активной светской жизни, которая привлекала Уэллса, он не нашел бы более совершенной и внимательной хозяйки, чем миссис Катерина. Она была не только образцовой хозяйкой, содержавшей на широкую ногу дом всемирно известного писателя, она была и идеальной женой для человека с теми склонностями к полигамии, которые были присущи Уэллсу. С беспримерным терпением она переносила и прощала мужу его любовные похождения. Видимо, она понимала, что эти любовные приключения необходимы Уэллсу для обогащения его творческих возможностей и что он, так смело провозгласивший в «Анне-Веронике» (1909) право на свободную любовь для эмансипированных женщин, имел для дам подобного склада роковую притягательность. Но его эротическая пылкость зато бесконечно огорчала ее верных приятельниц, например, миссис Даусон Скотт, обычно вздыхавшую: «Бедняжка Катерина!» И хотя Уэллс несколько недооценивал свою практическую жену в сравнении со своими очаровательными и остроумными приятельницами из литературных кругов (Эмибер Ривс, Ребекка Уэст), из его «Опыта автобиографии» («Experiment in Autobiography») мы можем узнать, как он любил свою Дженни (так он называл жену, хотя в действительности ее имя было Катерина). Он хорошо понимал, скольким он ей обязан, как самоотверженно она пеклась когда-то о его хрупком здоровье и какую помощь она оказывала ему во всех делах с самого начала его писательской карьеры. Это можно прочитать и в его предисловии к посмертному изданию ее литературных опытов («The Book of Catherine Wells»: )6 Она была также замечательной секретаршей своего мужа. Уэллс, единственный из известных писателей, не нуждался в услугах литературного агентства. Авторизация переводов его произведении обычно согласовывалась с его женой. И мы тоже сообщили ей, что хотели бы открыть новую англо-американскую библиотеку каким-либо произведением Уэллса. Я имел в виду по-диккенсовски юмористический роман «История мистера Полли», который я очень люблю, или его замечательную книгу о войне «Неугасимый огонь». Но миссис Уэллс предложила нам самое последнее произведение Уэллса, его утопию, содержащую карикатуру на воинственного Черчилля, —«Люди как боги». Это произведение и открыло новую серию. Учитывая славную традицию английских романов-утопий, продолженную Шоу и Олдосом Хаксли, это было вполне достойное начало серии.
На воскресенье был приглашен в Истон-Глиб Голсу-орси с супругой, а на обед пришла и «лендледи» Уэллса — графиня Дэзи Уарвик, социалистка, прославившаяся в молодости своей красотой. Ей было шестьдесят два года, но она была до сих пор привлекательна и активно занималась общественной деятельностью. Она была любовницей Эдуарда VII, когда-то весьма популярного гостя Марианских Лазней, прославившегося своей элегантностью и светским шармом. Она основала целый ряд школ и была известна своей из ряда вон выходящей любовью к животным. После обеда играли в теннис, причем своим искусством выделялась миссис Уэллс, после ужина танцевали в просторном амбаре, переделанном для светских приемов. Чапек сначала только с интересом наблюдал за танцами, но в конце концов его удалось уговорить тоже немного потанцевать.
обшитой дубовыми досками, около пылающего камина (в июне!), из которого доносится приятный запах больших кедровых поленьев, и о том неотразимом юморе, которым приправлял свои рассказы наш гениальный хозяин, конечно, сохранилось в памяти Чапека, так же как и в моей, до самого конца жизни.
Примечания.
1 Итак... но я был совершенно поглощен ужасной драмой, разыгравшейся со мной в Англии {англ.).
3 Утренний костюм (англ.).
«RUR», Председатель достопочтенный Джон Голсуорси (англ.)
5 Уайтхолл корт 2.
ОТАКАР ВОЧАДЛО
Чешский славист и специалист по англо-американской литературе и языку, в позднейшие годы профессор Карлова университета Отакар Вочадло (1895—1974) вступил в переписку с К. Чапеком осенью 1921 г. и, хорошо зная современный английский театр, помогал ему из Лондона, где тогда преподавал, формировать в этом плане репертуар Виноградского театра. Лично О. Вочадло познакомился с К. Чапеком в январе 1922 г. в Праге, в 1924 г. он был гостеприимным хозяином и гидом во время поездки Чапека в Англию, а с начала 30-х гг., после возвращения в Чехословакию, стал завсегдатаем «пятниц». Неоднократно выступал с воспоминаниями о К. Чапеке.
«ПИСЬМА ИЗ АНГЛИИ» КАРЕЛА ЧАПЕКА»
Вочадло, 86—92, 94—97, 100—106, 124—130.
С. 380. ... 28 мая... —1924 г.
С. 383. ... клуб « Атенеум»... — См. V, 81—82.
— Имеется в виду I международный съезд Пен-клубов, открывшийся в Лондоне 1 мая 1923 г.
... чьи пьесы... — О премьере «RUR» в Англии см. прим. к с. 130. Премьера «Из жизни насекомых» состоялась в лондонском Регентском театре 5 мая 1923 г.
... романтическое звучание слова «богемец»... —По-английски слова «богемец» (чех) и «человек богемы», «цыган» являются омонимами.
С. 385. ... от чешского побережья у Шекспира... —В «романтической драме» «Зимняя сказка» Шекспир сделал Богемию, где происходит действие, приморской страной.
— См. прим. к с. 147.
«Троил и Крессида» — премьера в Городском театре на Виноградах 16. XII. 1921 г.
— См. прим. к с. 147.
С. 388. Сетон-Уотсон. — См. V, 127—128.
«Дон Жуан» написан Моцартом в Праге, где 29. X. 1787 г. состоялась и премьера этой оперы.
С. 391 очаровательную детскую книжку... — Известны две детские книги Г. Уэллса «Игры на полу» (1911) и «Маленькие воины: игра для Мальчиков» (1913).
— К. Чапек предпослал этой книжной серии статью «Об английской литературе», 1926 (К. Čapek. Na břéhu dnú. Praha, 1966, s. 179—180).