Приглашаем посетить сайт

Карел Чапек в воспоминаниях современников
Шаинпфлюг К.: Чистый человек

ЧИСТЫЙ ЧЕЛОВЕК

Я не хочу сейчас писать о творчестве Чапека, о его фантазии, юморе, обширных знаниях и прочих талантах. Это сумеют сделать другие лучше, чем я. Мне хочется сейчас напомнить только о некоторых его человеческих качествах.

Прежде всего о его оптимизме, огромной любви к жизни. Когда Бродяга в пьесе «Из жизни насекомых» говорит о «невыразимой сладости существования», то выражает не только чувства Бродяги, но и самого автора, умевшего от всего сердца, чисто по-детски наслаждаться тысячами прелестей жизни, мимо которых большинство людей проходит с равнодушным невниманием. С раннего утра он радовался тому, что светит солнце (когда шел дождь, он тоже радовался — ведь дождь так нужен для урожая), что благоухает кофе, поданный на стол, что поют птицы, ему доставляло радость, что взошли его саженцы, что статья, которую надо было написать, уже готова. Он наслаждался всем, что создает жизненный уют, в котором он так нуждался, всем, что способствовало гармонии, бывшей основным элементом его существа. За исключением последних месяцев 1938 года, когда ему была нанесена смертельная рана, я никогда не видел его мрачным, брюзгливым, даже когда его больная спина доставляла ему жестокие мучения.

Он был идеальным собеседником во время путешествий, не только потому, что видел больше других, но и потому, что прямо лучился хорошим настроением, которое не тускнело ни при каких трудностях. Во время путешествия на Север, когда мы, сестра и я, уже падали от усталости после бесчисленных встреч, осмотров, выставок, музеев, прогулок и приемов, Карел Чапек приходил утром к столу таким свежим, как будто провел спокойнейшую ночь дома, в Стржи, и любая программа на этот день казалась ему недостаточно насыщенной.

«гостиков», «гостей» и «гостишек». «Гостики»—это были приятели, приглашенные раз и навсегда, приезжавшие и уезжавшие, когда им хотелось; они принадлежали как бы к домашнему инвентарю, и с ними никто не цацкался. «Гость» —это было уже нечто совсем иное. Обычно тут речь шла о некой уважаемой персоне, прибывшей по приглашению, гостей надо было принимать, создавать для них особую программу, уделять им часть своего времени, словом — трудиться до седьмого пота, как любил говорить Чапек. И, наконец, «гостишку» приводил в Стрж кто-то — неизвестно кто, когда и зачем, и потом он упорно появлялся там только потому, что никто не решался показать ему, насколько с ним всем скучно.

Франтить Чапек не очень любил. Дома он охотнее всего носил платье садовника, шил он обычно у деревенского портного где-то в Розптылах или Забеглицах, не знаю точно, где этот портной жил, помню только, что путь к нему был долгий и вел через заболоченные поля. Этого портного ему рекомендовал Франя Шрамек, и Чапек неизменно облачался в его портновские творения, в которых он выглядел деревенским бобылем, как любила говорить Ольга. Она уговаривала его найти другого портного, ведь нельзя в таком виде ходить по Праге, но он обезоружил ее заявлением, что это невозможно, что деревенский портной очень бы огорчился.

Чапек любил людей. А если и не мог кого-то полюбить, то старался и в нем найти что-то хорошее, он обращал внимание прежде всего на его добрые свойства, а не на недостатки. В 1938 году, когда он стал мишенью нападок правых сил, один известный автор напал на него в газетах самым грубым образом, затронув личные моменты. Для Чапека это было мучительно. Но когда мы пытались утешить его, преуменьшая значение оскорбителя, он решительно возражал: «Вот это уж нет. Он не кто-нибудь и многое умеет». Надо сказать, что тот, кто нападал тогда на Чапека — его уже нет на свете, — пришел потом и самым трогательным образом извинялся за свои нападки. Но Чапек до этого, к сожалению, не дожил. Своих друзей он выбирал очень осторожно, как будто боялся отдать в чужие руки хрупкий мир своей личной жизни. Проходило много времени, прежде чем он с кем-нибудь сближался; кроме самых близких родственников, он говорил «ты», пожалуй, только двум или трем людям. Очень любил Франю Шрамека. Говорил, что Шра-мек — удивительно чистый человек, —а это была в его устах, пожалуй, вообще самая высшая похвала. Когда Чешская академия наук и искусств избрала Чапека своим членом, он заявил, что не может принять это почетное звание, потому что членом академии не является Франя Шрамек, который давно заслужил эту честь. Карел Чапек был и сам очень чистый человек.

ОСЕНЬ С КАРЕЛОМ ЧАПЕКОМ

Как и прежде, Карел Чапек проводил лето 1938 года вместе с Ольгой в Стржи. Это было страшное время. Республику старались подорвать изнутри глинковцы и Генлейн, а извне ей грозил Гитлер, и репродукторы гудели, сотрясаясь от рева загипнотизированных его речами толп. Со дня на день все усиливалось беспокойство и ужас, охватившие нас, как и всю страну. В то же время крепла и решимость не сдаваться, сражаться за каждый дом, за каждое дерево и защищать дороги к родным местам, ставшим тем дороже, чем большей опасности они подвергались. Чапек, как и весь наш народ, не терял надежды — ведь у нас были друзья и союзнические договоры! Его честная душа была далека от мысли о том, что для кого-то союзнический договор не более чем клочок бумаги; все свое свободное время он тратил на то, чтобы своим пером вселять в сограждан уверенность, отвагу и надежду.

стремившиеся посоветовать, предостеречь и успокоить. В доме в Стржи было полно и рабочих — к задней стене дома, выходящей на луга, Чапек начал пристраивать еще с весны стеклянную веранду, возле дома строилась швейцарская беседка по проекту, сделанному его другом Карелом Дворжаком, кроме того, он решил навести порядок и в близлежащей рощице, хотя она и не принадлежала ему, но Чапеку не хотелось, чтобы она портила вид под окнами, как убогий, бедный сосед. Погода была хмурая, парк превратился в склад строительных материалов, и по размокшим и потоптанным газонам взад и вперед сновали каменщики. В августе разразились страшные дожди, вода прорвала плотину на прудах, расположенных выше дома, Стрж затопило, на берегу ручья рухнула старая-престарая ива, которую так любил Чапек, в результате бурелома погибли лучшие участки соседнего леса.

Приближались самые критические дни этого года. До глубокой ночи мы сидели у приемника, слушали отечественные и заграничные передачи, когда передавались важные сообщения, мы собирались все до одного, члены семьи, прислуга, гости и каменщики, нанятые Чапеком.

С концом этого дождливого августа кончился отпуск у Ольги, и она должна была вернуться к своей работе в театре в Праге, да и Чапек в это тяжелое время не мог оставаться за пределами Праги. А затем мобилизация остановила все работы в Стржи, о них уже никто не думал.

Мюнхен нанес Чапеку страшный удар. Не только рухнул весь его мир, но на него обрушилась и злоба тех, кто в своем отчаянии стремился найти виновников несчастия и связывал его имя с трагической ситуацией народа, полагая, что если бы он в своих произведениях вместо демократии, человеческой порядочности и веры в достоинство человека пропагандировал нацизм и Гитлера, все бы обернулось лучше. На него начали нападать газеты, и почти каждый день почтальон приносил кучу грубых анонимных писем, в которых Чапека обвиняли в несчастье народа.

Многие начали приспосабливаться к возникшей ситуации и по-другому. Мне не забыть, насколько потрясен был Чапек, узнав, что Общественный клуб на Пршико-пах исключил своих членов-евреев под предлогом, что они якобы не уплатили членские взносы. Никогда раньше руководство клуба не прибегало к таким крайним мерам ни против кого из своих членов, и было ясно, что оно просто придралось к случаю. Среди исключенных был и писатель Карел Полачек, критик Иозеф Кодичек, принадлежавшие к числу постоянных участников чапе-ковских приемов по пятницам, актер Гуго Гаас и другие его друзья. Чапек грозил, что он еще покажет этим господам из руководства клуба, но ему не суждено было осуществить свои угрозы.

от наших судетских немцев. В них выражалась симпатия, сочувствие нашему несчастию, содержались советы, информация; присылались научные статьи и даже неизданные беллетристические произведения. Писем было столько, что их едва сумели обработать десять человек за полгода. Их некуда было складывать. (Когда Чапек умер, эта корреспонденция покрывала почти весь пол его рабочего кабинета, поднимаясь на весьма солидную высоту. Я все сжег по уговору с сестрой утром 15 марта, чтобы не компрометировать друзей. Под котлом в прачечной несколько часов пылал огонь, поглощая эти письма, полные оскорбленного чувства справедливости и человеческого достоинства.)

После Мюнхена начали возвращаться солдаты, которым не суждено было вступить в бой, вернулись и каменщики, которые снова нанялись на работу в Стрж. Ремонт надо было закончить, и Чапек снова переселился туда. Правда, он каждую неделю приезжал в Прагу, а Ольга ездила к нему, как только ей удавалось вырваться из театра, но все же у него оставалось немного одиноких дней я вечеров. Нам не хотелось оставлять его одного в состоянии такой подавленности в этом большом доме. Погода была уже неприятная и вечера бесконечными. Поэтому Ольга просила меня навещать его как можно чаще.

Я ездил к нему два-три раза в неделю, когда я в полдень кончал работу. Обычно он слышал, как я подъезжал, и выходил меня приветствовать в своем старом пальтишке, покрытом цементной пылью: он помогал каменщикам. Выглядел Чапек осунувшимся и сильно сутулился. Мальчишеская улыбка давно исчезла с его лица, под взглядом полных мягкой приветливости глаз появились темные круги, не осталось и следа того бодрого юмора и остроумия, с которыми он обычно встречал друзей.

Мы обычно сиживали вместе в столовой — единственной обогреваемой комнате. Это было не слишком приветливое помещение, мрачность комнаты с темными ставнями еще увеличивалась из-за темного цвета мебели и олеографий эпохи конца века, с которыми Чапек не хотел расстаться, так как унаследовал их от отца и они напоминали ему родительский дом и детство. Он начал тогда работать над новым романом — писать «Книгу Иова» о страданиях человека. Но об этом он упоминал только вскользь. Разговоры велись главным образом о политическом положении — малый народ в центре Европы часто оказывается в такой критической ситуации, которая заставляет его думать главным образом о политике, в то время как великие, более счастливые народы могут заниматься более приятными вещами. Так мы философствовали, гадали, как все обернется, рассказывали друг другу, что происходит с приятелями, и советовались, что же предпринять в этой ситуации. Благодаря чьей-то нескромности Чапек узнал, что его имя находится на третьем месте в нацистском списке тех, кто должен быть арестован, если гитлеровские войска вступят в Прагу. Но Чапек тем не менее категорически отказался покинуть родину, утверждая, что его место здесь вместе с народом.

Он снова обрел спокойствие, был твердо уверен, что поражение не окончательно, что скоро наступят времена, когда гитлеровская Германия вынуждена будет возвратить то, что она захватила, и когда Запад дорого заплатит за свое предательство. Главное — выдержать и ни в чем не сомневаться, Люди не должны утратить надежду и веру в будущее. Малый народ не может защищаться успешно с помощью оружия, он может сохранить себя только благодаря моральной силе. Его спокойствие давалось ему дорого, и за ним крылась непрекращающаяся депрессия, из которой его не вывело даже сообщение шведской печати, что его выдвинули кандидатом на Нобелевскую премию по литературе.

«Книгой Иова». «Это я пока оставил, — сказал он мне. — Уж очень эта тема меня волновала, наверное, я еще вернусь к ней, когда времена будут спокойнее». Потом он начал рассказывать, что пишет роман о человеке с инстинктивно сильным тяготением к искусству, очень честолюбивом, но лишенном таланта. «Ведь таких людей полно всюду, куда ни посмотришь. И не только в искусстве, но и в политике, словом, всюду. Меня уже давно интересует такой тип людей — и к тому же можно хоть ненадолго отвлечься И думать о чем-нибудь другом. Из «Книги Иова», как я понял со слов Чапека, было написано около тридцати страниц. Куда они делись, никому не известно. После его смерти мы тщетно их разыскивали.

Строительные работы в Стржи подходили к концу. Пора было перебираться в город — зима началась в том году очень рано, и каменный холодный дом становился очень неуютным. Да и вообще Чапеку нужно было вернуться в Прагу. Ему было явно не по себе. Он привык выбегать на улицу без пальто, начал кашлять, и глаза у него лихорадочно блестели.

Но и в Праге он тоже не лег в постель. До одержимости увлеченный образом Фолтына, он стал затворником, как всегда, когда работал над какой-нибудь крупной вещью, и писал без отдыха. За неделю до рождества он, соскучившись по друзьям, пригласил их прийти. Появились действительно все, кого он любил, и, как будто сговорившись, высказывались только в оптимистическом, обнадеживающем духе. Чапек выглядел плохо, покашливал, но счастливо улыбался, довольный этим приятным вечером. Когда мы прощались, он пошел проводить гостей на маленькую площадку перед домом, выскочил налегке без зимнего пальто, хотя было около двадцати градусов ниже нуля. Напрасно мы пытались отправить его домой. Он не желал изменять своим привычкам, и ему хотелось сохранить иллюзию полного благополучия до конца этого счастливого вечера. Он все стоял перед домом и махал нам рукой на прощанье, пока мы не разъехались. Потом он вернулся домой и лег в постель, чтобы больше не вставать. Грипп, воспаление легких, воспаление почек. Так он спасся от гестапо и избежал всего того, что ожидало его несчастного брата.

Примечания.

КАРЕЛ ШАЙНПФЛЮГ-МЛАДШИЙ

К. Чапека как специалист по авторскому праву; посещал чапековские «пятницы»; был спутником О. Шайнпфлюговой и К. Чапека в их поездках в Австрию и Северную Италию (июль — начало августа 1935г.), по Скандинавии (июль—август 1936г.), по Австрии, Швейцарии, Франции, Германии (июль—август 1937 г.). Являясь одним из основных наследников К. Чапека (вместе с Боже-ной Шайнпфлюговой-Конрадовой), К. Шайнпфлюг охраняет его авторские права, архив и совместно со своей женой, писательницей Яросла-вой Рейтмановой, поддерживает в первоначальном состоянии ту часть дома, которая принадлежала К. Чапеку, и прилегающий к ней сад.

ЧИСТЫЙ ЧЕЛОВЕК

Karel Scheinpflug. In: Človèk Karel Čapek. — «Svobodné slovo», 23. XII. 1968, s. 7.

В подборке «Человек Карел Чапек» первоначальное название мемуарной заметки К. Шайнпфлюга опущено. Название восстановлено по рукописи, полученной от автора.

С. 260. ... один известный автор... — Имеется в виду Ярослав Дурих; К. Чапек ценил талант Дуриха, в частности рекомендовал его «чрезвычайно милую вещицу», повесть «Маргаритка» (1923) для перевода на английский язык, старался помочь ему перевестись в Прагу (Дурих был военным врачом) и в 20-е гг. интенсивно с ним переписывался; с конца 20-х гг. Дурих и Чапек неоднократно вступали в публичную полемику; как воинствующий католик Дурих все более эволюционировал вправо, что в конечном счете привело его к апологии испанского и итальянского фашизма. В статье «Плач Карела Чапека» («Акорд», 1936—1937, № 2) Дурих, намекая на слабое здоровье Чапека, отнес его к разряду белобилетников, чему якобы соответствует и его мораль. После Мюнхена Дурих ратовал за «очистку» чешской культуры от чапековского «лжегуманизма». См. также прим. к с. 219 и 465.

— Сообщение об избрании Чапека в члены Чешской академия появилось в печати 20 мая 1925 г. Письмо К. Чапека литературному отделу IV отделения Чешской академик наук и искусств было опубликовано в газете «Лидове новины» 9 июня 1925 г.


ОСЕНЬ С КАРЕЛОМ ЧАПЕКОМ

Čapkem.— «Vlasta», 1968, № 52, s. 8.

С 261. Глинковцы — словацкие националисты, последователи словацкого католического священника Андрея Глинки (1864—1938), организатора реакционной Словацкой народной партии (возникла в 1919 г.), которая в 1925 г, получила название Словацкой народной партии Глинки.

С. 264. ... кандидатом на Нобелевскую премию. — В октябре 1938 г. группа французских писателей (Р. Роллан, Ж. -Р. Блок, Л. Арагон и др.) выступила с требованием присудить К. Чапеку Нобелевскую премию (См.: «Французские писатели требуют присуждения Карелу Чапеку Нобелевской премии». — «Интернациональная литература», 1938, №11, с. 236), однако премия Чапеку присуждена не была.

— «Жизнь и творчество композитора Фолтына».