ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
[...] — Папа, война на носу, бросай все, завтра едем в Прагу, — решительно заявила маменька в Теплицах еще до начала мобилизации. —Ведь ты не допустишь, чтобы ребят забрали и они погибли бы за Австрию. А их наверняка призовут сразу. Бог с ним, с курортным сезоном. Я иду укладывать вещи!
— Погоди, может, все еще уладится, ты уж слишком паникуешь.
— Я?!!
«Карела никогда не призывали, он слабый, а Печа очень близорук. Но кто знает, как обернется теперь. Ты права, едем. Дела и впрямь нехороши».
Дома отец сразу начал подбирать коллекцию очков.
— Ведь они как бинокль, вблизи я совсем ничего не вижу! —сопротивлялся Печа.
— Не важно, не важно, постепенно привыкнешь в них читать, возьмешь самые сильные, и пусть комиссия проверит диоптрию. Если в комиссии не будет чешских коллег, значит, сам черт вмешался; я разузнаю...
Печу все же забрали и отправили куда-то в Северную Чехию. Ужасно обеспокоенный Карел поехал его искать и свою дорогу и ночные бдения описал в «Распятии», в рассказе «Зал ожидания». Волнуясь за брата, он не мог бездействовать, хотел его повидать и по возможности помочь выбраться из беды.
«Как вы с вашим зрением хотите стать художником?» Тем не менее он хотел.
— А теперь, Карел, как быть с тобой? Можно бы симулировать ишиас, но ты так пуглив, что наверняка себя выдашь. Помни, это воспаление нерва, и каждое движение вызывает дикую боль; я покажу тебе это место, да ведь ты не сумеешь притворяться, — огорчался папа.
— К чему эта симуляция и бог знает где? У меня в самом деле уже давно болит верхняя часть позвоночника, и с каждым днем все сильнее. Что бы это могло быть?
— Не знаю, во всяком случае, это не ишиас; я вижу, как ты сутулишься, когда пишешь, а вообще — очень подвижен. У тебя на самом деле там болит?
— Не осложнение ли это после тяжелой скарлатины? И после дифтерита у него все суставы болели. Сколько аспирина проглотил, сколько потел, а я ночами его укутывала, боялась ревматизма суставов! Да, с ним что-то не в порядке! — вставила свое слово встревоженная маменька.
— Глупости: осложнение спустя столько лет? Сутулится он от слабости. Конечно, ишиас ему теперь пригодился бы, сумей он его симулировать, но что поделаешь, коли он такой шальной. Да, забот у меня с ним хватает!
Как ни слаб был Карел, зимой он стал часто ходить по улицам, домой возвращался поздно, продрогший до костей. Он проговорился, что гуляет с девушкой и сидит с ней на Петршине, при этом на каменной скамейке. «Ничуть не холодно, — уверял он Печу, — я отдаю ей свое пальто, она закутывается в него, а я рассказываю ей об Альдебаране, Венере, Сатурне, о своих планах и книжках, которые собираюсь написать».
Только когда боль, молнией пронизывавшая грудь, стала нестерпимой, больной и сгорбленный, Карел прекратил свои прогулки; может, это просто невралгия? На военную службу его не призвали, ему было трудно поворачивать голову, и отец положил его в клинику на обследование. Обнаружилось странное, в то время почти неизвестное заболевание, но врачи все же установили: явное повреждение позвоночника, однако оставалось неясным, отчего оно возникло и причиняло такую боль?
Любознательный Карел без конца совал свой нос в медицинские книги папы и вычитывал в них страшные вещи: о туберкулезе позвоночника, о сухотке спинного мозга и бог знает еще о каких ужасах. Впервые в жизни я увидела его в безнадежно трагическом состоянии.
— Знаешь, что меня ждет? Гниение заживо на волосяном могильном матраце — как Гейне. Не стану этого дожидаться. Лучше пожертвую собой и, прежде чем добровольно покинуть сей мир, прихвачу с собой на тот свет кого-нибудь из мерзавцев-политиканов. Мама может с ума сойти, но я не могу ждать. Не нужны мне ее бесконечные согревающие компрессы, жилет из кошачьей шкурки, который она начнет разыскивать. Я не баба и буду нести свой крест, как подобает мужчине, пока не надоест.
— последствие болезней, перенесенных в детстве, —заизвесткование двух или трех хрящей между позвонками. Это неизлечимо, вопрос в том, будет ли продолжаться процесс. А пока необходим покой, постоянное наблюдение врача; позднее картина прояснится. По-видимому, имел место скрытый процесс, который пока приостановился. Карел превратился в живой барометр, реагирующий на каждое резкое движение, на перемену погоды и атмосферное давление. Он привык к боли и даже шутил, что с ней встает, ложится и живет. А когда годы спустя они с Печей построили себе виллу и разбили сад, он, бывало, кричал: «Эй, почему ты, прежде чем поливать розы, не спрашиваешь меня? Ведь рядом пророк, и ему ясно, мой неразумный друг, что ночью польет дождь. Думаешь, зря у меня еще с вечера болит хребет? Можешь не сомневаться!»
Тут он становился важным, требовал похвалы и любил, чтобы последнее слово оставалось за ним. И на самом деле, всю ночь лил дождь, и утром торжествующий Карел спрашивал: «Ну, теперь признай сам, хо^ рош ли мой совет? Видишь, сколько ты сэкономил труда и воды?» [...]
Как-то зимой 1915 года Карел спросил:
— Папа, когда у нас суббота? Через три дня. Тогда времени хватит. Мама, знаешь, что в этот день я хочу иметь на обед? Хороший кусок говядины, кнедлики из булки и белый соус с хреном, да, к этому еще красную маринованную свеклу и главное — настоящий, крепкий черный кофе! Мой любимый напиток!
— Ты в своем уме? Да разве мы Ротшильды? Может, еще испечь пирожное с миндалем и изюмом, а? Где нам все это взять? Ты, кажется, забыл, что идет война!
— Пожалуйста, не сердитесь, в субботу я получаю докторский диплом, я уже Ленче написал и думал...
— Что же ты сразу не сказал? Это другое дело, может, что и раздобудем, а как дела с экзаменами, ты о них даже не заикнулся?
— Ну, все сдал на «отлично», есть о чем говорить! Это даже неинтересно, —равнодушно ответил согбенный в три погибели без пяти минут доктор философии.
— Но... но ты мог бы получить стипендию sub auspiciis imperatoris 7 если бы захотел.
— Я не захотел. От императора не хочу даже золотого перстня!
— Да и я тоже! — сказал отец, отправляясь договариваться насчет мяса, мама пошла доставать свеклу и хрен, а прислугу послала куда-то под Пльзень за настоящей сметаной.
Торжественный обед удался на славу. Я тоже присутствовала на нем и привезла военный торт из картофельной муки со сдобной начинкой. Он оказался вполне приличным. Мы пили настоящий черный кофе, отец даже заметил: «Мама, это не кофе, а яд!» И с наслаждением облизнулся. Карел ото всего взял себе по две порции,Печа не отставал от него, ну и на здоровье! Ведь юбиляром был наш младшенький, малыш, Ичек, Иченек...
— Что ты теперь намерен делать, Карел? Поступишь в провинциальную гимназию преподавателем? — развеселясь, спросил отец после обеда.
— Я? Нет, об этом не может быть и речи.
— Там, по крайней мере, ты бы питался лучше, чем в Праге, а для тебя это важно. А так, господи милосердный, на что же ты собираешься жить? Задумаешь жениться, иметь детей. Или хочешь стать доцентом в университете?
— Увидим, папа. Во всяком случае, я не намерен закончить свои дни, директорствуя в гимназии где-нибудь в Пелгржимове... Не люблю ни учителей, ни преподавателей гимназии, и бесплатная доцентура меня не привлекает. Впрочем, ни в Пелгржимове, ни в другом таком же месте я не был, да что там может быть? Останусь в Праге и займусь своими делами.
— То есть литературой? Вместе с Печей? Да ведь она вас никогда не прокормит! Жаль, я всегда мечтал видеть тебя врачом, у тебя и руки словно для этого созданы.
— Бр-р! Ни за что, я слишком близко видел больных. Не ломай понапрасну голову! Не бойся, папа, увидишь, я сам себе найду дело. — И величавый Карел мужественно взмахнул узкой рукой.
— Будь жива покойная бабушка, она бы сказала: «Только не заносись ты, Плоцек!» — Отец умолк, и они с мамой только вздохнули.
деревню к своему дружку и привозила оттуда молока, иной раз несколько яичек и всякие другие продукты. Эти поездки обходились недешево, и оба рантье могли оплатить едва ли половину расходов. А дома не было ничего, что можно было бы продать или обменять на продукты.
Поэтому родители опять переехали в Теплице, на этот раз надолго. На границе с Венгрией они раздобывали кое-что, иной раз и контрабандой. Очень они обрадовались, когда в Моравии, сразу же на первой станции за Вларой, обзавелись чемоданом; как только будет полон — пошлют сыновьям в Прагу. [...]
Братьям пришлось пережить еще немало горьких минут, прежде чем кончилась война. Карел шлифовал стихи для своей «Французской поэзии», но перевод стихов оплачивался плохо, так же как живопись и рисунки Йозефа. Однако этому факиру любви и искусства было безразлично, сыт он или голоден; ведь его любимая жила поблизости. Карел решил получить твердый заработок и стал добиваться скромной должности в Академической библиотеке. Работал всего за несколько крон, зато чувствовал себя уютно среди книжных сокровищ. Домой Карел возвращался поздно, совершенно измотанный и усталый; не так-то просто с больным позвоночником сто раз на дню лазить по лестнице за книгами, спускаться вниз, носить и расставлять горы учености. Пришлось от библиотеки отказаться; он устроился гувернером единственного сына графа, владельца замка в Хише возле Жлутиц.
Пробыл он там меньше года (1916—1917), но жизнь в замке, в краю, который он называл «серым», оказала немалое влияние на характер его поэзии. Атмосфера замка пропитала его, словно аромат старого вина и негромкий напев старинной романтической мелодии; это был совсем иной, почти феодальный мир. Поездки в карете по незнакомым местам, о существовании которых Карел даже не слышал, хотя названия их уводили в чешскую старину. Местные жители, онемеченные еще во владычество Марии-Терезии и Иосифа II, в большинстве своем по-чешски совсем не говорили, однако в их речи сохранилось множество выражений гуситских времен. Жижка разрушал там старые крепости и замки, а на горе Владаржи, отступая, выиграл большое сражение и сжег дотла городок Жлутице, от которого уцелели лишь древние погреба, образованные в скалах. Этот гуситский городок был известен своим уникальным сборником чешских песнопений в деревянном переплете, весом около сорока килограммов. Хотя он был чешский, немцы хранили его как драгоценную реликвию и не раз закапывали, оберегая от неприятелей этой земли.
Почему редкостная, неповторимая «Голубая хризан^ тема» в «Рассказах из одного кармана» выросла не где-то возле Упице или в Сватонёвицах у одинокого домика путевого обходчика, рядом с железной дорогой, а именно недалеко от Лубенце, поблизости Хише? Ведь юродивая Клара родом была из Упице, мы все ее знали, слышали ее смех и странную болтовню; там, в волшебном краю нашей молодости, следовало бы ей рвать и носить голубые хризантемы.
«Крака-тите»; не там ли повстречался брату безупречный в услужливый камердинер пан Паул? Не там ли промелькнула «татарская принцесса» Вилле? А несчастная гувернантка из рассказа «В замке» из «Мучительных рассказов»?
Наверняка там живо подмечен мастерски сделанный, с юмором, точно, портрет старого графа Лажан-ского в сборнике «Ветвь и лавр». Этот немец был таким страстным чешским патриотом, что сердце радуется, когда читаешь о нем. [...]
В 1917 году выздоровевшему Карелу наконец предоставилась возможность работы в редакции газеты «Народни листы». Значит, ему предстояло стать журналистом? Да, и он был очень этому рад! В числе сотрудников газеты были Виктор Дык, К. -М. Чапек и ряд других известных литераторов, однако среди них не было... Карел посмотрел на Печу: «Выходит, брат, я один? Нет, так дело не пойдет!»
Новый сотрудник предложение принял не сразу. Он поставил условие: «Весьма польщен, но или вы возьмете нас обоих, или ни одного. В противном случае благодарю и сожалею. Искренне Ваш К. Ч.».
Кто знает, понравилось или не понравилось это в редакции, но они тут же стали подыскивать соответствующую рубрику. Вспомнили, что печатали совсем не плохие статьи Печи об изобразительном искусстве и кое-какие его публикации в «Вольных смерах» и «Умелец-ком месячнике». Одним словом, договорились; хозяева газеты были весьма экономны, но у Печи голова пошла кругом, когда он узнал, что ему будут платить шестьсот крон в месяц. Первый надежный заработок, хотя стоимость старых крон неудержимо падала.
— докажи, что у тебя меткий глаз, проворные ноги, что ты способен ходить без устали, умеешь гоняться за своей новой работой, сколько потребуется.
— Ну видишь, если каждый из нас внесет свою долю, то мы заживем, как господа! — предложил счастливый Карел.
ее строгой и рассудительной матери. Сознание, что он в состоянии обеспечить будущее любимой, придало ему мужества.
В редакции тоже ими были довольны. Карел завалил их острыми, легко написанными статьями и злободневными заметками, а Йозеф поставлял объективные и вдумчивые рецензии о выставках и искусстве, рисунки для «Небойсы», не забыли они и о детях, получивших два тома «Короба сказок». Могло ли быть более плодотворное сотрудничество?
Карел обыгрывал все, что ему приходилось читать, видеть и узнавать; в пятидесяти двух «Воскресных оконцах» он в пух и прах разнес избитые клише выспренних фраз. Его книжечка «Критика слов» являет собой неистощимо яркий фейерверк иронии, остроумия и свежести мысли.
—Печа, ты о чем собираешься сегодня писать? Утром у меня появились кое-какие идейки, но как бы ты их не слопал! У тебя в запасе есть что-нибудь?
— Не бойся, свои у меня уже лежат в кармане.
— Отлично, очень рад, тем лучше!
Забавно было наблюдать, как они писали вместе: расхаживая по комнате, они часами спорили, кричали, доказывая, как можно или нельзя выразиться, как лучше сказать — так или иначе.
— Слушай, Карел, ведь я где-то читал что-то подобное и знаю «тайну твоих подтяжек». К чему так много действия и событий? Зачем столько персонажей? Лучше, если их меньше, тогда слова значительнее; а так у тебя — готовая рыцарская пьеса! Ты слишком пристрастился ко всякого рода «приключенческим» историям!
— Когда все уже написано, черт побери, то уже ничего не хочется выкидывать, да и зачем? Нелепо говорить так сложно и сжато, как делаешь ты; развей это более подробно и с разных точек зрения. А главное, во всем должна быть идея, четкая логика и никаких неясностей.
Именно в это время в статье «Холодный» («Критика слов») Карел написал: «Инстинкт безошибочно опирается на тысячелетние достижения, в то время как рассудок хотя и с небольшим успехом, но ведет к достижениям новым. Поэтому, бога ради, уважайте рассудок и не считайте его холодным. Наоборот, добрый и живой рассудок очень раскаляется от сильного трения о препятствия и ситуации, которые ему приходится преодолевать. Ум изобретателен, как дитя, и прост, как ремесленник. Он добросовестно трудится, но и легко перескакивает через звенья цепи, которых придерживается инстинкт. Рассудок предоставляет бесконечную возможность для ошибок и авантюр, но дает также и возможность выбора». Что же выбрал Карел для себя? Безобидное буйство сердца и сдержанную веселость.
В то время еще не имело значения, кто из них сел за стол и написал то, что уже обоими было обговорено. Все равно, сочиняя, они заглядывали друг другу через плечо, а потом Карел своим мелким почерком правил то, что написал Йозеф, или наоборот. Йозеф размашисто делал свои пометки на полях рукописи.
них пор увлекался философией — он изучал ее вместе с общительным и более чем доброжелательным Карелом — и был по-настоящему захвачен этой наукой, но не Джеймсом, а широким интеллектуальным миром Востока и античности, Коменским и Библией. Он начинял себя премудростями, старыми как мир, в то время как творческий дух Карела всецело отдавался изучению различных словесных выражений, в которые он воплощал свои трагические или озаренные спокойным светом видения и мысли. У меня создалось впечатление, что Йозеф погружается в глубины, откуда он, оплетенный водорослями, иногда выныривал на короткое время, а Карел был водолазом; опускаясь на ту же глубину, что и Печа, он оставался там до тех пор, пока не отыщет жемчуг. [...]
7 На средства императора (лат.).
С. 66. Петршин — холм на левом берегу Влтавы в черте Праги, на котором разбит парк.
— В письме С. -К. Нейману от 27 августа 1916 г. К. Чапек сообщал: «На призывной комиссии Печа был признан непригодным из-за плохого зрения, а я из-за своей новой, впрочем очень неприятной, болезни, ноющей подагры почти всех межпозвоночных суставов» (Корреспонденция, 164).
... кого-нибудь из мерзавцев-политиканов. — К. Чапек вспоминал, что в годы мировой войны серьезно предлагал деятелям антигабсбургского сопротивления свою кандидатуру для покушения на «какого-нибудь из столпов Австрии», но с иронией пишет, что «ему никто не купил револьвер» (Зоон политикой, 148).
— Звание доктора философии, которое го В Австро-Венгрии (позднее и в Чехословакии) удостаивались выпускники университетов, сдавшие особые экзамены и написавшие дипломную работу, было присвоено К. Чапеку 29 ноября 1915 г.
С. 69. Плоцек — прозвище, которое дала К. Чапеку его бабушка Г. Новотная; К. Чапек пользовался им как псевдонимом, преимущественно в журнале «Небойса», где он публиковал сатирические стихи и миниатюры.
—Имеется в виду библиотека Музея королевства Чешского (ныне — Национальный музей). О своей работе в этой библиотеке К. Чапек вспоминает в фельетоне «Куда деваются книги» (VI, 456—457).
... гувернером единственного сына графа... — Между 16 февраля и 2 марта 1917 г. К. Чапек поступил На службу к графу В. -Ф. Ла-жанскому в качестве учителя его тринадцатилетнего сына Прокопа.
... онемеченные еще во времена Марии-Терезии и Иосифа II... — Мария-Терезия и Иосиф II проводили политику централизации и германизации.
— т. е. эпохи социального и национально-освободительного движения XV — начала XVII в., зачинателем которого был идеолог чешской реформации Ян Гус.
— В ноябре 1421 г. отряд сторонников радикального течения в гусизме — таборитов, возглавляемый великим чешским полководцем Яном Жижкой, был окружен на горе Владарж, но после боя, который продолжался трое суток, вырвался из окружения.
С, 71. ... портрет старого графа... — В сборнике «Ветвь и лавр», составленном издателем литературного наследия братьев Чапек Мирославом Галиком (1901—1975), В. Лажанскому посвящены некролог «Старый граф» (ЛН, 30. VII. 1925) и медальон «Старый патриот» (ЛН, 25.111.1934) (Ветвь и лавр, 297—299, 97—105).
... в редакции газеты «Пародии листы»... — К. Чапек вступил в нее 22 октября 1917 г. первоначально в качестве рецензента рубрики изобразительного искусства.