Приглашаем посетить сайт

Карел Чапек в воспоминаниях современников
Новомеский Л.: Последний путь Чапека

ЛАДИСЛАВ НОВОМЕСКИЙ

ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ ЧАПЕКА

После того, что за последние два-три месяца можно было прочесть о Кареле Чапеке в некоторых пражских газетах, а в особенности после того, что разносили, нашептывали о нем бойкие языки, казалось, будто смерть, вырвавшая писателя из наших рядов, была для него двойным избавлением — не столько от телесных страданий, сколько от душевных мук. И трудно найти более подходящие слова, чтобы благословить его на путь к Абсолюту, чем те, с которыми обратился к нему В. Незвал:

... ушел искать покой в родной земле среди ее корней, змея и скорпион иных людей добрей...

на древнем пространстве перед костелом, в толпе женщин, мужчин и особенно — молодежи, должно было удивить, как мало действенны атаки лжи, для которых Чапек послужил далеко не последней мишенью, как умеет народ проявить достоинство и выразить свое уважение к тому, кого провозглашали его врагом.

Из официального сообщения вы узнаете, сколько человек собралось во время похорон Чапека на Вышеграде. Для нас важнее, кто именно пришел проститься с писателем. Прежде всего — это ответственные лица из государственных институтов и учреждений: представитель президентской канцелярии, председатели обеих палат парламента, пражский приматор, представители университета, различные политические деятели, затем великое множество людей из чешского литературного мира вместе с несколькими присутствовавшими в Праге словацкими писателями, театральные деятели, актеры, журналисты, личные друзья покойного поэта и неисчислимое множество тех, кто знал Чапека по книгам и на их основе определил свое отношение к нему.

По первоначальному замыслу похороны Чапека должны были протекать как тихое и скромное прощанье с мертвым. Но неожиданно они превратились в великое сборище лично знакомых и незнакомых с ним почитателей и приверженцев, пришедших воздать ему надлежащие почести во время панихиды и на коротком пути до расположенного поблизости белого кладбища. Перед черным гробом, который сопровождали страговские монахи в белом и траурные гости в черном, несли огромный зеленый венок от президента.

Чапек никогда не любил появляться на подмостках, не выносил, когда на него было обращено внимание толпы. Но на этот раз ему сопутствовало молчаливое внимание великого множества людей. Как писателя, Чапека порой мучила мысль, выполнят ли его произведения свою миссию. Старые и молодые люди, долгие часы в пронизывающий холод простоявшие на расползающемся снегу, чтобы поклониться автору романов, сказок, драм и великого множества написанных по разным поводам газетных заметок, рассеивают эти опасения.

Когда отзвучали слова, которыми представители литературного, театрального и журналистского мира прощались с покойным, когда отзвенели последние звуки гимна в полдень, в четверг, 29 декабря 1938 года, гроб с останками Карела Чапека был опущен в могилу на Вышеградском кладбище — «в родной ему земле, среди ее корней». В сад, где покоятся тела вечно живых хранителей чешской духовной культуры, прибыл новый жилец. В списке имен, начинающемся с Божены Немцовой, включающем Неруду, Врхлицкого, Чеха — вплоть до Сметаны и Дворжака (хочется назвать тех, кто особенно часто вставал в нашем сознании, когда сегодня мы проходили мимо их памятников), теперь прибавилось имя Карела Чапека. И занимает в нем достойное, соответствующее его большим заслугам место.


— СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА?

(Выступление на международном симпозиуме)

В конце лета 1934 года Карела Чапека напрасно ждали в Москве, хотя для организаторов I Всесоюзного съезда писателей и для других советских представителей было очень важно, чтобы именно он приехал на съезд из Чехословакии. Чапек извинился, как всегда, тактично, по-видимому, не указав, что и его заграничный паспорт, как остальные паспорта, выдававшиеся у нас в это время, был действителен «для выезда во все государства Европы, кроме Советского Союза», и потому для путешествия в эту отодвинутую на задворки и хотя бы так сдвинутую со своих позиций часть света требовался паспорт с особой отметкой.

У него слишком официальное положение, — объясняли мы себе эту его сдержанность. Во всем мире и у себя дома он представлял и олицетворял тогдашнюю демократическую Чехословакию, а в то время, особенно для него, один лишь приезд в Москву мог и непременно должен был означать нечто гораздо большее, нежели, скажем, путешествие по Англии или Голландии. Он прекрасно понимал, что такая поездка была бы истолкована как некое признание, как выражение симпатии, которые нарушили бы традицию неприязненного отношения классических демократий к непокорному Советскому Союзу, сложившуюся после первой мировой войны и переживавшую различные перипетии; и хотя тогда, в 1934 году, после длительного, пятнадцатилетнего холода в отношении к Советскому Союзу и к коммунистам уже начали сказываться заметные признаки потепления, Чапек все же не приехал. Боялся? Ему, поди, хорошо в покое вино-градского садика, и он, «обыкновенный человек», не захотел, чтобы его тревожили и волновали обилием речей — и обилием забот — советских людей и коммунистов. Многие объясняли это и таким образом.

Но уже осенью того же года Чапеку пришлось в буквальном смысле слова пробиваться сквозь густую толпу заполнивших Национальный проспект «националистически настроенных манифестантов», чтобы вовремя добраться до кафе «Метро», где его и Йозефа Чапека вместе с другими оповещенными лицами уже ожидали некоторые коллеги, принадлежавшие к крайне левому писательскому крылу, чтобы поговорить о том, что, в сущности, представляют собой эти запрудившие Национальный проспект люди, чего можно ожидать от продолжающихся уже несколько дней и становящихся все шумливее «националистических манифестаций» и каким образом чехословацкие писатели могут и должны в глазах общественности отмежеваться от этих бесчинств.

«Града и его камарильи», то ли их демонстрации имели национально-шовинистическую антинемецкую направленность или уже тогда носили более широкий антисемитский и антибольшевистский характер. Нас возмущало и тревожило то, что власти, которые обычно без особого труда разгоняли во сто крат более организованные рабочие демонстрации, теперь оказываются «бессильными что-либо сделать», более того, когда дебоширы желали передохнуть и спеть государственный гимн, полицейские на посмешище всему свету и манифестирующему сброду стояли навытяжку, отдавая честь, что отнюдь не вменялось им в обязанность инструкциями. Всех лозунгов, под которыми манифестировал тогда местный национализм, я уже не припомню. Однако после очень короткого разговора в пражском «Метро» мы легко сошлись на том, что тут все тесно взаимосвязано, что манифестации если не законное, то во всяком случае родное дитя националистического угара, и если мы упустим из виду ту или иную сторону «националистического пробуждения», то в очень недалеком будущем станем свидетелями водворения всего, что в ту пору обещали установить различного рода «национализмы». Карел Чапек был во время этих переговоров весьма активен, призывал к осторожности, но не к осторожничанью, к такту, но не к тактическим уступкам, к мудрости, но не к пустому, ничего не говорящему мудрствованию; он корректировал отдельные фразы, но не затрагивал основополагающих принципов, советовал или советовался о том, какую форму избрать для выступления, но не отрицал и не подвергал сомнению самое мысль о необходимости решительных действий — так, в горячей атмосфере осенних манифестаций национализма (без сомнения, импортированного к нам) родилась идея создания Общины чехословацких писателей, вызвавшая широкий отклик в общественных кругах, что сразу же выдвинуло Карела Чапека в авангард борьбы против националистического или опасно заигрывающего с национализмом и столь же опасно сближающегося с нацизмом движения.

Разумеется, он был самым известным и значительным среди нас. Но ему доставалось и за то, что он с нами сотрудничал, а также за его интимные отношения с Градом, особенно с Масариком, все это определяло для него необходимость принимать на себя и стойко выносить удары распетушившихся противников, адресованные подчас не столько ему, сколько самому достославному Граду и обоим его обитателям. Чапек принял и до конца с успехом использовал оружие, которое вручила ему негодующая родина, подобно тому как Мать в его пьесе того же названия вручает винтовку самому младшему сыну; с этим оружием он выстоял до последнего. Не только обороняя нашу отечественную демократию, но с воодушевлением продолжая борьбу и в ту пору, когда демократия подверглась нападению и защищалась в Испании. А затем вновь во время концентрированной атаки на нее в Чехословакии, До той минуты, пока предпротекторатным фашистским крикунам не удалось наконец с удовлетворением констатировать, что его уже нет в живых и он больше не будет отравлять им существование.

Эта внелитературная активность, у Чапека теснее и интимнее, чем у кого бы то ни было, связанная с литературными воззрениями и деятельностью, началась задолго до того момента, о котором мы здесь вспоминаем. Тогда она только достигла завершения и величайшего подъема, обретя единство, пусть не совсем гармоничное, с аналогичными усилиями, которые, особенно в Чехии, были значительно ранее известны по политической и общественной деятельности участников авангардного движения.

Поначалу Чапек уверовал, будто демократия — специфический феномен, который может существовать и развиваться, а главное, сохраняться вне зависимости от общественных перемен, и платил этой вере регулярную и богатую дань. Он поддался возникшей после первой мировой войны иллюзии, будто политическая демократия найдет в себе силу и способность разрешить общественные и материальные противоречия, и отвергал утверждение, что политическая демократия возникает лишь в результате устранения общественных и материальных противоречий. Я говорю и, наконец, вынужден говорить обо всех этих вещах почти символическими намеками, чтобы уложиться в установленный для дискуссии регламент, но, думаю, и такой пунктир приведет нас к пониманию причин сдержанного отношения Чапека к коммунизму и его революционным методам и даже решительного отрицания их, наиболее явственно выразившегося в его ответе на вопрос: «Почему я не коммунист?» Это объясняет и серию ожесточенных споров, которые после первой мировой войны длительное время вел Чапек или которые вели с ним представители политического и интеллектуального левого крыла.

Еще в те времена его беспокоила мысль о катастрофических перспективах развития человечества и мира. Но хотя весьма шаткое положение демократии, государства, народа и народностей нашей республики стало для Чапека первым, изначальным и решающим стимулом, определившим его раздумья, все же он добыл из них значительно больше того, что связано с судьбой демократии, государства и народа: в этих его представлениях конкретизировалась трагическая судьба человечества и мира. Вдруг в совершенно определенном месте и в совершенно зримом подобии перед Чапеком открылась трещина, или одна из трещин, или же главная трещина, грозящая гибелью всему кораблю.

внимания всей страны, чтобы обрести общенациональное признание смысла и назначения своего творчества; повторяю, ему пришлось обойти земной шар, чтобы его оценили официальные представители власти, «обыкновенного», «маленького» человека, хотя именно такого человека он возвеличивал и прославлял каждым движением своего пера; ему, и верно, в полном смысле слова пришлось обойти весь земной шар, с востока на запад, чтобы в этой антифашистской стране мы могли превознести и ту великолепную часть его творчества, которая не будет полностью представлена в собрании его сочинений и все же навсегда останется его непреложным и обладающим огромной воспитательной силой завещанием, предостерегающим memento: и захватывающим кредо. Я имею в виду его антифашистское и антинацистское, апеллирующее к демократии, к идее государственной и национальной свободы апостольство.

Мало кто понял эту его деятельность в ее безусловной целостности. Мало кто понял, что антифашистский пафос был итогом его творчества, а не каким-то обусловленным эпохой случайным эпизодом, который в конце концов можно истолковать и в ином смысле, не в том, какой этот пафос реально в себе заключал, и даже вообще в духе какой-нибудь эмигрантской бессмыслицы.

Мы бы могли избавить Чапека от перипетий этого нелегкого пути и себя от поздних (правда, еще не запоздалых) прозрений, если бы всегда понимали, что наш мир последовательно и органично возник из его мира, а не родился вне какой бы то ни было связи с ним и даже вопреки ему и его горизонтам; если б мы всегда сознавали, что наш мир досказывает, а не отрицает и не отвергает взгляды самого Чапека.

Примечания.

— 1976) так же, как и Фучик, в своих выступлениях, посвященных Чапеку, первоначально занимает резко критическую позицию («Шотландцы спустились с гор на равнины», ДАВ, 1931, № 9; «История протеста семидесяти», «Лева фронта». II, 1931—1932, № 4 и др.). Новомеский сближается с Чапеком в конце ноября 1934 г., когда в ответ на состоявшиеся в Праге демонстрации националистических элементов возникла антифашистская «Община чехословацких писателей» и был опубликован манифест «Чехословацкие писатели о фашистских провокациях» (РП, 28. XI. 1934). В 1938 г. Новомеский приветствует выступление К. Чапека на съезде Пен-клубов в Праге («Не слепы и не глупы...». — «Творба», 15. VII. 1938, № 28) и протестует против попыток «очистить» чешскую культуру от таких писателей, как братья Чапек, Гора, Ольбрахт, Ванчура, Незвал и т. д. («Духовное размежевание в Чехии». — «Элан», IX, 1938—1939, № 1—2, сентябрь—октябрь 1938 г.). На смерть К. Чапека Новомеский откликнулся статьями «Необыкновенная жизнь» («Словенски глас», 29. ХП. 1938, № 296), «Последний путь. Чапека» (публикуется в настоящей книге), «Величие и сомнения» («Элан», IX, № 4, декабрь 1938 г.), в которых дает глубокий анализ духовных корней творчества Чапека и его человеческой трагедии.

ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ ЧАПЕКА

ý. Čapkova posledni cesta. — В кн: Ladislav Novomeský Slavnost istoty. Výběr zo stati a prispevkoy о kultura aumeni. 1938—1944. Publicistika,zvazok IV, Bratislava, 1970, s. 149—150.

Впервые опубликовано в газете «Словенски глас», 30. XII. 1938, № 297, с указанием даты и места написания; Прага, 29 декабря 1938 г.

— Цитата из стихотворения В. Незвала «Карелу Чапеку», написанного ночью 25 декабря 1938 г. и опубликованного в газете «Лидове новины», 28. ХП. 1938.

... на Вышеграде... — См. прим. к с. 367.

— Кроме Л. Новомеского, на похоронах К. Чапека присутствовали поэт Э. -Б. Лукач и критик и литературовед, ныне профессор Братислав-ского университета Милан Пишут.

... белого кладбища... — См. прим. к с. 367.

Страговские монахи — монахи Страговского монастыря в Праге (ныне в нем находится Музей чешской письменности и Институт чешской и мировой литературы).

— СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА?

ý. Neístota, strach, záhuba — osud člověka? — «Kulturny zivot», 17. IX. 1965, № 38, s. 8.

Выступление на международном симпозиуме о творчестве К. Чапека в Марианских Лазнях в сентябре 1965 г.

С. 469. ... Чапека напрасно ждали в Москве... — См.: Š. (Ladislav Stoli) Sjezd Sovětských spisovatelú, «Národni osvobozeni» a K. Čapek. — RP, 8. IX. 1934, s. 4.

— См. прим. к с. 304.

—1938 гг.) — См. преамбулу, с. 543..; председатель — Й. Lopa.

С. 471. ... предпротекторатным... — то есть выступавшим в период до 15 марта 1939 г., когда Чехия и Моравия были провозглашены протекторатом LepMaHHH.

С. 472. «Почему я не коммунист?» — Речь идет об ответе К. Чапека на анкету журнала «Пршитомност», опубликованном 4. ХП. 1924 г. и вызвавшем широкую полемику. Чапек не столько полемизировал с коммунизмом, сколько оправдывался перед самим собой и другими, почему он, критически относящийся к буржуазии и видящий социальную несправедливость существующего строя, не с коммунистами. «Я защищаю современный строй, — писал он, не потому, что это мир богатых, но потому, что это мир бедных и тех средних слоев, дробимых между жерновами капитала и классового пролетариата, которые сегодня кое-как удерживают и сохраняют небольшую часть человеческих ценностей» (Зоон Политикой, 107—108).