Приглашаем посетить сайт

Карел Чапек в воспоминаниях современников
Мукаржовский Я.: Карел Чапек - писатель

ЯН МУКАРЖОВСКИЙ

КАРЕЛ ЧАПЕК-ПИСАТЕЛЬ

Вспоминать о Чапеке-писателе... но как трудно и странно вспоминать о том, кто еще, кажется, живет среди нас! Ведь он ушел лишь вчера, недосказав последнего слова своей последней книги. Он, в эссе и путевых очерках доверительно беседовавший с каждым своим читателем, смолк на середине фразы, и мы невольно ожидаем продолжения разговора. Вот почему, когда я вспоминаю о Чапеке-писателе, я вижу живую сцену, которая хоть и разыгралась четыре года назад, но стоит перед моими глазами, словно с тех пор не прошло и минуты.

«Войну с саламандрами». Но пока лишь неопределенно упоминает о «романе», а что в этом романе будет — не говорит. Как всякий усердный труженик, он выражает то удовлетворение, то неудовлетворенность тем, «как ему сегодня писалось». Потом неожиданная встреча с брненским профессором В., правоведом, которого Чапек упорно расспрашивает: «Видите ли, у меня в романе этакие странные создания, животные, которые постепенно становятся людьми. Возникают сложные вопросы их правового статуса, такие-то и такие. Возможно ли в смысле правовых норм то решение, которое я даю?» На вопрос, что это за создания и о чем в романе идет речь, Чапек отказывается отвечать и, с благодушным юмором намекая на теоретическую приверженность профессора к нормативной философии права, добавляет: «Назовем их хотя бы «нормо-твориками». Вот и все. Что я хочу этим воспоминанием сказать? Лишь то, что доступ в духовную мастерскую поэта закрыт на несколько замков.

— даинаверняка, — те, кто стоял к Чапеку ближе, и самые близкие могли бы сказать больше других; но и они, вероятно, не сказали бы всего. Следовательно, придется довольствоваться тем, что рассказал в «Метеоре» о своем поэтическом творчестве сам поэт. Помимо прочего, там говорится:

«Я пытаюсь объяснить вам, что, руководствуясь фантазией, мы переступаем рубеж бесконечности, выходим в мир, не ограниченный нашим опытом, лежащий за пределами познания, содержащий неизмеримо больше того, что нам известно. И скажу вам, что мы ни за что не отважились бы вступить в эти беспредельные края, если бы не ворвались туда совсем случайно и внезапно, в стремительной погоне за чем-то ускользающим от нас. Если бы бес-искуситель шептал нам: «Ну-ка, придумай что-нибудь несуществующее», —мы бы смутились и отказались от столь пустого и бессмысленного занятия. Нам было бы страшно пуститься без цели в неизвестном направлении по этому Mare tenebrarum 1 Зададимся же вопросом: какой смысл человеку, который не хочет, чтобы его считали безумцем или обманщиком, выдумывать что-нибудь несуществующее? Есть только один ответ, к счастью, ясный и несомненный: оставьте его в покое — он не может иначе. Он поступает так не по своей воле, его тянет, как на аркане, он гонится за чем-то, и его извилистый путь — это путь необходимости. А что такое необходимость, спросите не его, а бога».

пишущий и проницательный поэт, как Чапек, творит не по своей воле и не по свободному выбору: «что-то» творит в нем — и это «что-то» есть тайна творчества.

Но то, что верно применительно к творческому процессу, не распространяется на законченное произведение. Такое произведение и для самого поэта — готовый факт, который он уже не в силах изменить и относительно которого столь же свободен от обязательств, как любой из читающих. И тем более — Чапек, ибо он не только творец, но и ценитель искусства, даже его теоретик. Уже диссертация Чапека имеет характерное название «Объективный метод в эстетике». Следовательно, готовое художественное произведение, по Чапеку, познаваемо; как предмет познания он воспринимал и собственное творчество. Так, например, о своих «Рассказах из одного и другого карманов» он сообщал в письме:

«Ядром «Рассказов из одного кармана» был замысел написать гносеологические художественные исследования о путях познания; а поскольку речь шла именно о «путях познания», сам собой напрашивался жанр детективного рассказа. Тут перед вами так называемое оккультное познание, познание поэтическое, рутинное, грубо эмпирическое и так далее. Только в процессе работы и против моей воли возник другой мотив — этический, проблема справедливости. Вы найдете этот мотив в большинстве рассказов второй половины «Одного кармана».

Кроме того, там есть несколько рассказиков, возникших как бы на обочине и не относящихся ни к той, ни к другой группе. По своей сути это критическая книжка, и потому она написана по-журналистски. Второй том («Рассказы из другого кармана») тематически более свободен; там речь идет скорее о поисках взблесков человечности и нежности в рутине жизни, ремесла или привычных оценок».

как и любой иной вид человеческого творчества. И потому он желал себе такой критики, которая разбирается в писательском ремесле и докапывается — как он некогда сказал — «до сути дела без эссеистских фокусов». Теоретик искусства по образованию, Чапек хотел бы для себя критика, который знает, что вещь должна быть «сделана», и умеет оценить, в какой мере это удалось. В таком понимании творчества мало пафоса, зато — великое сознание ответственности писателя перед произведением и читателем.

Отсюда и страстный интерес Чапека к теоретическим проблемам искусства. Вспоминаю (а со мной, безусловно, и другие), как по «пятницам», когда разговор о событиях недели слишком увлекал тех, кто был близок к общественной жизни, Чапек порой отсаживался в сторонку и приглашал своих собеседников в другую комнату: «Оставьте в покое политику, пойдемте говорить об искусстве!» О чем мы обычно говорили? Я вспоминаю не слишком явственно, ибо во время такой оживленной дискуссии у ее участников обычно не остается времени для наблюдений. Поэтому в памяти сохранились не столько темы бесед, сколько некая фрагментарная картина общей ситуации и участников разговора: оппозиционный скепсис олицетворял Фр. Лангер; откуда-то из угла доносились точные суждения Йозефа Чапека; переводчик И. Паливец возражал (в гаме, который легко возникал, когда разгорались страсти) негромко и рассудительно, словно гладя в воздухе рукой стихи своих любимых поэтов. Бывали и тихие разговоры вдвоем: после чтения новой книги Чапека, когда складывалась антология его прозы или когда речь заходила о том, чтобы получить от Чапека статью для журнала «Слово а словесност», да еще когда велась подготовка книжной серии «Тропинки», само название которой выкристаллизовалось из туманной смеси самых различных идей и было предложено Чапеком. В таких разговорах иногда проявлялись многие черты не только писателя, но и поэта Карела Чапека. На вопрос, почему был написан тот или иной роман, какие импульсы послужили толчком для того или иного рассказа, Чапек всегда отвечал без отговорок и без малейших колебаний, причем охотно пускался в воспоминания и сам поддерживал начатый разговор.

Тогда казалось слишком преждевременным тут же записывать хотя бы самые важные из этих фактов; никто не мог подозревать, что так рано начнет смеркаться. Память сохранила лишь отдельные детали; вот одна из них, весьма характерная. Однажды Чапек проигрывал друзьям свои граммофонные пластинки. Когда зазвучала какая-то мелодия, кажется, кубинская, он заметил: «Эта пластинка крутилась с утра до вечера, когда я писал «Метеор». Вы чувствуете, какой там безумный тропический зной?» Это краткое, словно бы стыдливое замечание приоткрывало двери интимного творческого мира поэта.

— робкий и погруженный в себя. Что ж, вернемся к писателю. Как смотрел он сам на свое писательское предназначение? Послушаем, что он говорит об этом в «Похвале чешскому языку».

«Материал, с которым имеет дело писатель, —это само сознание народа; каждое слово подсказано ему устами народа; и горе ему, если он воспользуется народной речью для того, чтобы говорить на ней низкие вещи,

Я верю: быть писателем — великая миссия: и прежде всего — в области языка; это обязанность хранить национальную речь и творчески обогащать ее ценностями напевности и ритма, ценностями конкретного и точного видения, чистоты формы и внутренней последовательности. В какие бы глубины индивидуального подсознания ни уходили корни поэзии, крона ее шумит понятийным богатством национального сознания... Если вам удастся сделать речь напевной и ласкающей слух, если вы придадите ей гул колокольного или пушечного литья, если сделаете ее ясной и мудрой, упругой, конкретной, легкой, логичной или возвышенной, —это значит, что вы внушили душе народа эти добродетели; но если ваш язык тяжел, бесформен, стерт и фальшив — будьте вы прокляты, ибо вы согрешили против духовного бытия вашего народа. Писатель имеет дело с говорящей и поющей душой народа; повседневную речь он превращает в ценность духовную и культурную; каждый новый словесный оборот, каждая более высокая ступень содержательности и точности языка способствует обогащению и прояснению национального сознания. Я не знаю хорошего писателя, который не был бы творцом в области языка; нет хорошей литературы без совершенной речи».

Итак, по мнению Чапека, фундаментом поэзии является речь, достояние коллективное, связывающее поэта с народом; и здесь мы замечаем: Чапек особо подчеркивает в поэзии то, что в ней надличностно, что выходит за пределы отдельного индивидуума. Разумеется, поэт — деятельный участник того непрерывного творческого акта, каковым является развитие языка; однако это не только привилегия, но главным образом — ответственность перед надличностными интересами и духовным наследием нации.

Писательская совесть Чапека признает две высшие инстанции: само произведение и того, кому оно предназначено, читателя или, вернее, читательскую аудиторию. И хотя Чапек постоянно адресуется к одному читателю, с которым как бы ведет разговор, этот индивидуальный читатель может быть кем угодно. Чапек не мечтает, как, например, символисты, о читателе, особо избранном, единственном в своем роде, а обращается к читателю, который ощущает себя таким же членом общественного целого, как и сам поэт:

«Удивление и сочувствие — и сегодня неисчерпаемые и глубокие источники наслаждения для народа; вероятно, их существует больше, но все они столь же примитивны и неодолимо человечны. Если бы надлежало родиться новому, народному, то есть народом воспринимаемому искусству, оно, по-видимому, должно было бы непосредственно и широко апеллировать к этим естественным проявлениям человеческой общенародной психики. Но ни в коем случае не благосклонно снисходить до них, а продираться к ним ценой труда и вдохновения, без чего большое искусство немыслимо. Оттолкнуться следовало бы от элементарных поделок, а никак не от шедевров; следовало бы присмотреться к произведениям, развивающим древнейшие традиции (к ним я отношу «Из зала суда», все газетные романы, фильм, героический эпос и другие недооцененные источники), и на этой основе творить новое искусство. Ах, если бы я мог предсказать, как это сделать, я бы не писал этой статьи, а засел за роман; в нем говорилось бы о любви, о героизме и других великих добродетелях, и он был бы таким прекрасным, таким сентиментальным и возвышенным, что каждый экземпляр его переходил бы из рук в руки, из рук, потрескавшихся и распухших от стирки, ржавых от кирпича, испачканных чернилами, в другие руки, с отметинами нелегкой жизни, до тех пор, пока у всех книжек не потерялся бы титульный лист и ни одна душа уже не знала бы, кто это написал. Да и не нужно было бы знать, потому что каждый нашел бы там самого себя, как в песне находит самого себя поющий: «Молодость умчалась, счастья не изведав».

Итак, из поля зрения Чапека в конце концов исчезает каждый отдельный воспринимающий и творящий индивидуум и остается произведение — и человек в своем общечеловеческом значении. Отсюда интерес Чапека ко всем формам народного и примитивного искусства, искусства с поразительными аналогиями и без поддающегося определению индивидуального авторства, брызжущего как из-под земли во всех широтах, в обществах с различнейшими типами организации; отсюда поиски поэтической выразительности, которая воспринималась бы повсеместно. Национальная поэзия, «крона которой шумит понятийным богатством национального сознания» и одновременно — поэзия общечеловеческая, апеллирующая к тому, что в человеке человечно, —таково кредо Чапека-писателя.

Примечания.

1 Море мрака (лат.).

—1975) — видный чешский литературовед, академик; автор ряда научных статей о К. Чапеке и нескольких предисловий и послесловий к его книгам; в 1934 г. издал книгу «Избранная проза Карела Чапека».

КАРЕЛ ЧАПЕК — ПИСАТЕЛЬ

Jan Mukařоvský. Karel Čapek — spisovatel. — «Přitomnost», 1939, s. 156—157.

— Полностью это письмо до сих пор не опубликовано.

С. 429. «Похвала чешскому языку».—См. прим. к с. 309.

«Удивленье и сочувствие...» — Цитата из эссе «Пролетарское искусство» («Пршитомност», 27. VIII. 1925), вошедшего в книгу «Марсий, или По поводу литературы».

С. 431. «Молодость умчалась, счастья не изведав». —Слова из словацкой народной песни «Загудели горы, леса загудели».