КАРЕЛ У ЗАМУЖНЕЙ СЕСТРЫ В БРНО. ДЕТИ
Бедный Карел! Я всего лишь два месяца замужем, понемногу привыкаю к новой жизни и хозяйству, а от него из Градца пришло возмущенное, гневное письмо.
19 января (1905)
Мои дорогие!
Последнее время я так занят, что не выбрался сесть за письмо, да этому препятствовал и ряд обстоятельств.
Сразу же по приезде маменька рассказала о том, что вы тревожитесь за меня; мне, конечно, было приятно узнать об этом, однако, за последние дни положение мое резко изменилось. С бабушкой чувствую себя свободнее, сбросил оковы, именуемые бабушкиными заботами; мы живем вместе, но независимо друг от друга, почти как чужие. Меня это устраивает вполне.
Что касается несчастной любви — тут тоже произошла перемена. Моя первая любовь окончила свое существование как раз пятого января 1905 года. И прекрасно! Обожаемая мной Марженка оказалась вполне, пожалуй, даже слишком заурядной, легкомысленной и кое в чем очень уж «разболтанной». Я рад, безмерно рад, что нашел в себе силы покончить с этим делом. Мне стало легче, моя первая любовь была не чем иным, как непрерывной цепью страданий. Как-нибудь я вам расскажу об этом. Последняя неприятность случилась со мной на рождество: я написал «ей» письмо, и оно попало в руки нашим. Вот тут-то они обнаружили всю свою мелочностъ. Фи! Мама с бабушкой показали себя! А папа плыл по течению, хотя ничуть не сердился за то, что я ее так пламенно люблю, и, кажется, даже сочувствовал мне. Но теперь, слава богу, все страдания позади.
В результате я стал спокойнее. Конечно, в то время все вместе взятое — любовь, волнения, ссоры с бабушкой — здорово потрепали мне нервы, но теперь это только temperi passati1
Есть обстоятельства, весьма скрашивающие мою жизнь. Это недавно возникшее большое и прекрасное движение среди учащихся. Особенно мощно оно в Градце.
Одним словом: здесь выходит отпечатанный на гектографе ежемесячный журнал гимназистов, конечно, тайно (хотя эта тайна, пожалуй, уж и не тайна); возник гимназический кружок самообразования, тоже, разумеется, тайный. Цели кружка велики и благородны, однако его очень легко могут разогнать. По особой, архиособой случайности в комитете оказался и коллега Чапек. Кружок достаточно большой, в нем пятьдесят членов из разных учебных заведений и один юрист. Председателем выбрали восьмиклассника. В задачу кружка входит всестороннее образование, в первую очередь изучение литературы, политики, искусства, современных наук и т. д., но ни в коем случае не анархизм; словом, движение это очень симпатичное, во всяком случае для меня, думаю, и для тебя тоже, доктор. С восторгом занимаюсь в кружке, в этой среде я чувствую себя счастливым. Мне нравится эта кипучая и содержательная жизнь, когда сознаешь, что участвуешь в важном деле, а не влачишь дни буднично и бесцельно — раньше мне этого очень недоставало, отчего Градец казался таким скучным. Теперь я живу радостно и вдохновенно.
Думаю через год-два приехать в Брно. Надеюсь, что там буду жить так же интересно, как живу сейчас здесь.
Доктор, ты даже не представляешь, насколько я вновь стал честолюбив. Все остальное уступило место честолюбию — думаю, это совсем не плохо. Ответь мне, доктор, поскорее (пиши на гимназию, а не на бабушкин адрес, не хочу, чтобы она была в курсе моих дел, ведь ты ее знаешь). Сообщи, что думаешь о нашем кружке, или, будь добр, посоветуй что-нибудь. Нашим об этом, разумеется, ни слова, это ведь можно понять. Думаю, ты с пониманием отнесешься к этому движению. И, зна^ чит, посоветуешь что-нибудь, пиши скорее, я уже заранее радуюсь твоему письму. Ты и Гелча единственные, кто поймет и одобрит наше начинание.
Ваш Карел,
Конечно, он получил от нас, молодых супругов, массу различных советов и предупреждений. Но как могли мы помочь его глубокому горю, излечить от неудачной любви к легкомысленной и кокетливой девочке? Все усложнялось тем, что виновником ее «измены» был его родной брат Печа. Возвращаясь то ли со свадьбы, то ли с рождественских праздников,Печа остановился в Градце. Он носил тогда элегантную шляпу под названием «котелок», у него уже пробивались усики, и выглядел он куда романтичнее и мужественнее, чем хрупкий Карел! Как неосмотрительный младший брат не распознал сразу, что он отвергнут? [...]
(1904):
Пятнадцать лет брожу я по земле унылой,
И в жилах охладела кровь.
Осталось мне лишь горькое смирение,
Но уж не гнев и не любовь!
и постоянной спешки. Но именно тогда, в 1905 году, его градецкой карьере пришел конец. Сам директор гимназии вызвал его к себе; конечно, нашелся предатель, и все шишки посыпались на голову несовершеннолетнего «анархиста». Ему было заявлено: «Гимназия сожалеет, что вынуждена расстаться с вами. Вы были превосходным учеником, Чапек, но эти кружки и прочие ваши дела... могу вам лишь посоветовать уйти добровольно и поступить учиться в другом месте. Иначе вам грозит consilium abendi2.
Пунцовый Карел поблагодарил за ясное указание и гордо вышел, его хохолок дыбом поднялся на темени. Увы, голубчик, надо не только уметь разглагольствовать и вести споры об анархизме, за свои убеждения приходится порой и пострадать! В пятый класс Карел поступил в Брно. [...]
Можно ли сказать о Кареле той поры, что молодость била в нем ключом? Нет, это был не ключ, а живой поток; робкий, деликатный, пытливый юноша с волшебной палочкой в худенькой полудетской руке, — где бы он ни ударил палочкой, тут же возникало нечто чудесное, чего мы жаждали и искали давно, но только тогда оно вдруг являлось нам.
Он был словно фонарик; своей исключительной наблюдательностью Карел освещал все потаенные чувства и уголки человеческой души. И тут его нельзя назвать скромным; тем самым он невольно подавал пример своей вконец растерявшейся сестре, однако я, вовсе того не желая, осталась далеко позади. Да и как иначе? Я бежала тяжело, спотыкаясь, туго воспринимала и, словно школьница, читала по слогам, в то время как он схватывал все молниеносно. Тем не менее говорили мы с ним обо всем без стеснения и откровенно; в то время мы прямо вторгались в современную литературу, блестящую и раздвоенную, богатую новыми идеями, дерзкую, беззастенчивую и прежде всего молодую.
Называлась она по-разному: декаданс, модерн, в ней находили дьяволизм, разбушевавшийся Эрос, новые варианты поэзии проклятья, эстетство и натурализм, мистицизм, скепсис — одним словом, все что угодно. [...]
«Читательский кружок», где я могла брать книги; большинство интересных мы уже прочли дома, а переводы иностранной литературы были порой очень неровны.
Потому, ограничив расходы по хозяйству на несколько крон, я тайком записалась в частную немецкую библиотеку, на которую для брненских чехов было наложено табу; как прекрасно было, ощущая смертельную опасность, в сумерках проскользнуть туда вместе с Карелом: ведь нас никто не должен был видеть, А дома мы быстро прятали книги под подушки.
Какие же клады мы открывали для себя! Вспоминаю чудесные книги скандинавских авторов, глубокие, чистые, трагичные и лирические вместе с тем, по-человечески теплые, несмотря на юмор, близкий ксарказму, — о, где бы еще мы могли прочитать нечто подобное! А находили мы их инстинктивно. Да и как иначе могли мы, непосвященные, ощупью, водя рукой по полкам, отыскать Гамсуна, Ибсена, Якобсена, Гарборга, Стриндбер-га, Лагерлеф и других авторов; из немцев — Рильке, Демеля, Гофмансталя, Томаса Манна, первые книги которых только что появились. А упоительные произведения французских, английских и русских писателей! Денег на покупку этих книг у нас, разумеется, не было.
Мы были как два любознательных, восторженных и пытливых гимназиста, решивших не погибать от душевной убогости. Как хорошо, что для своего духовного развития мы не избрали наставниками кого-либо из окружающих, кто давал бы советы и руководил нами; да такого и не было рядом. Мы сами продирались через эти чащи и изобилие, Разговаривая на интеллектуальные темы, почерпнутые из книг, мы порой в шутку прибегали к народному диалекту, чем порой смиряли чрезмерное эстетство и сознание исключительности, сбивая со снобов спесь, словно головку чертополоха. Бог знает как это получалось, но все встречавшееся нам в повседневной жизни мы называли своими истинными именами.
Так прошли два года (1905—1907) нашей молодости. Обращение к источникам культуры, открытие красот литературы и музыки породили в нас непреодолимую тягу ко всему тому прекрасному и совершенному, что когда-либо было создано человечеством. Ах, как жаль тех лет, когда мы, голодные и страждущие, жили вместе и зачитывались сатирическими, полными бунта против невыносимых обывательских форм жизни произведениями.
«Весной», мы с Карелом проводили за чтением вечера, а подчас и ночи. Карел играючи овладел немецким, так что родители могли быть довольны его пребыванием а Брно. Он получил блестящий аттестат — своих учителей Карел превозносил до небес — а кроме того, он постепенно освобождался от своего декаданса, всегда чуждого моему здравому смыслу, а мой муж. составил ему протекцию и отдал для публикации в газету «Моравска орлице» и другие редакции его первые стихи. Карел ликовал! [...]
Примечания.
1 Прошлое (ит.).
2 Вынужденный уход (лат.).
С. 34. ... у замужней сестры... — В ноябре 1904 г. Г. Чапкова вышла замуж за адвоката Ф. Кожелуга.
—«Если бы убеждения были предметом выбора, я предпочел бы стать социалистом девяностых годов — на пороге молодости меня еще подхватила волна этого социального будительства; тогда это была настоящая вера, преображающая человека [...]» (Зоон политикой, 135). Будительство — от «будители» (см. прим. к с. 175).
... кружок самообразования... — См. прим. к с. 14.
С. 36. Пятнадцать лет брожу я... — Цитата из стихотворения К. Чапека «Старая метафора», посланного А. Неперженой (см. прим. к с. 14) 7 апреля 1905 г.; стихотворение это за подписью Аристос и с посвящением: Бар[ышне] А. Н. — было опубликовано в журнале «Обзоры» (год изд. 1, № 5, апрель 1905, см.: К. Čapek. Listy Anielce, s. 126, 129).
— поскольку пользование немецкой библиотекой в тогдашней чешской среде считалось антипатриотическим поступком.
С. 39. «Весна» — женская средняя специальная школа с пансионом в г. Брно, основанная одноименным моравским женским обществом.
—В мемуарной заметке «Два редких учителя», опубликованной в «Сборнике к шестидесятилетию существования чешской гимназии в Брно. 1867—1927» (1927), К. Чапек с похвалой отзывается о преподавателе естествознания Ольдржихе Крамарже, прочитавшем гимназистам чуть ли не университетский курс цитологии, и об учителе-практиканте Йозефе Огареке, страстном математике.
... в газету «Моравска орлице» и другие редакции его первые стихи, — См. прим. к с. 14.