КАРЕЛ ЧАПЕК И МАЛЕ СВАТОНЁВИЦЕ
Карел Чапек часто рассказывал мне о своем родном крае, где тридцатого июля будет открыта мемориальная доска на доме, в котором он впервые заплакал, извещая о своем появлении на свет. Вспоминал, но не хотел туда возвращаться, чтобы впечатления, прошедшие через увеличительные стекла детских зрачков, не уменьшились от трезвости взрослого сознания. Но его замечания, обрывки воспоминаний, улыбки и покачивание головой, когда речь заходила о первых путешествиях по земле, путешествиях от Упице до самого Гронова, убеждали меня, что родиной для нас остается место, где мы впервые почувствовали надежность затворов и дверей отчего дома, увидели свет родных окон, ощутили запах сена, тление осени, набухшие соками вёсны. Родиной всегда остается место, где мы открыли для себя головокружительное чудо первых в нашей жизни бабочек и цветов, неизъяснимость звезд и вселенной, солнечные закаты, тени деревьев, воды, бегущие к неведомой цели; место, где мы, затаив дыхание, слушали первые в нашей жизни голоса животных, рокот машин и грозы, хоровое пение людей и крикливые хоры птиц. Место первого изумления, испуга, познания, первого волнения и первых проявлений человечности.
Я видела, как это сопровождает Чапека всю жизнь, словно бы не было никакого расстояния между миром, где он жил позднее, и прамиром, где он впервые огляделся вокруг глазами новорожденного. «Вот у нас, в предгорье...», «Боже мой, то ли дело наши, там — дома...» — повторял он при всяком удобном случае.
над ручьем, над коркой промерзшего снега, когда восхищался отвагой первых прелестных крокусов.
— Тут совсем как у нас дома, — вспоминал он в Норвегии, в Швейцарии и в Доломитовых Альпах. Все на свете было продолжением некогда впервые явленной ему панорамы далекого родного гнезда.
Когда мы обосновались за городом, Чапек нередко становился мальчишкой, едва переступившим порог детства. Среди современных картин он повесил и несколько компромиссных творений прошлого века, потому что это были первые художественные впечатления, некогда приковавшие внимание ребенка. Он никак не мог расстаться со старым громоздким шкафом, подходил и принюхивался к нему, потому что даже за полвека из него не выветрился запах отцовских лекарств. А стоя перед домом, часто осматривался вокруг и сравнивал: «Такой же ручей протекал у дедушкиной мельницы... Гляди, болиголов, бабушка ходила рвать его.... Чу, совы... с детства не слышал такого уханья...» Он побеждал время и расстояние, благоустраивая уголки, которые напоминали ему детство, удалявшееся со скоростью звука, света, налетевшей бури.
Однажды мы вместе побывали в тех местах, —тогда его «Разбойника» ставили под открытым небом. Это было уже давно, и мои воспоминания затянула дымка дождя, с готовностью и охотой доказавшего нам, что театральные представления на лоне природы — вещь неестественная и до сих пор не получившая у небесных сил одобрения. Карел Чапек ходил по следам прошлого с растерянной улыбкой, словно стараясь быть особенно осторожным в обращении со столь хрупкой вещью. Многое узнавал, перед многим останавливался с разъяснением, воспоминанием, шуткой. Потом осмелел и тут уж не мог насытиться людьми, дорогами, знакомыми местами, таскал меня от Гронова до Бабушкиной долины, замирал, смеялся, нахваливал и спешил дальше — порадоваться, помолодеть, махнуть рукой, прощаясь со временем, самым прекрасным и невозвратным.
— Понимаешь л и , —говорил он на обратном пути в Прагу, — родное гнездо — это некий мир в себе, не изменяющийся ни от времени, ни от появления новых лиц. Твое детство и первые жизненные впечатления просто остались в воздухе, в запахе халуп, в глазах людей и собак, в окружающей зелени и в небесном пространстве над ним. Там у нас все разрослось, дома стали выше, а жизни стало больше, но это ничего не значит, это всего лишь несколько лишних кубиков в детском наборе, который господь подарил тебе для первых игр. Наверное, я не скоро туда вернусь, на прекрасное надо смотреть бережно и издалека, но я счастлив, что вновь перелистал эту сказочную книжку.
И еще один раз я видела, каким глубоким чувством Карел Чапек связан с родным краем. Это было после Мюнхена, когда немецкий нож кромсал чешское тело, отделяя кусок за куском, рассекал артерии, вырезал мускулы, чтобы ослабить то, что оставалось, перед последним, смертельным ударом.
доставлявшего ему величайшее удовольствие. Держал в руке газету и смотрел куда-то перед собой большими и оскорбленными глазами.
— Что случилось? — спросила я, заранее боясь ответа. Обычно он не выдавал своих душевных переживаний.
— Сватонёвице, — сказал Чапек тихо , —у же приближаются и к ним. Немцы продвигаются и захватывают нашу землю, скоро ворвутся туда, к нам, в места самые чистые, сегодня или завтра уведут в рабство доброго духа этого края, опозорят и обесчестят очарование бедности, горняцкое достоинство и гражданскую солидность моих земляков.
И ушел наверх, в свой кабинет, не позавтракав, с неумолимо жестокой газетой в руке, пристыженный и пунцовый, словно кто-то публично отхлестал его по щекам.
Примечания.
á. Karel Čapek a Malé SvatoňoYice. — «Svobodné noviny», 29. VI. 1946, s. 1—2.
«Разбойника» ставили под открытым небом. — 21 июня 1925 г. в поселке Мале Сватонёвице.
Бабушкина долина — часть долины р. Упы, где Б. Немцова провела детство и «поселила» героиню своей повести «Бабушка» (1855).
С. 240. ... доброго духа: .. — Имеется в виду сказочный Краконош.