ЮЛИУС ФУЧИК
ЧАПЕК ЖИВОЙ И МЕРТВЫЙ
Мимо свежей могилы Карела Чапека во второе воскресенье января прошли тысячи пражан. Это был настоящий парад живых перед мертвым писателем. Тысячи людей различных профессий — рабочие, служащие, учителя, студенты, ремесленники — шли в глубоком молчании мимо могилы, словно желая что-то сказать мертвому Чапеку, что-то пообещать ему и, в свою очередь, выслушать, что говорит им писатель. Да, это безмолвное шествие говорило своим молчанием.
Через неделю новые колонны людей направились в Виноградский театр на траурное заседание, посвященное памяти Карела Чапека. Это были не обычные посетители театра, это были массы, которые пришли сюда, чтобы принять участие в тризне. И это участие можно назвать демонстративным.
Может быть, ни один чешский писатель так старательно не уклонялся от политических столкновений, как это делал Карел Чапек. Он думал над большими проблемами, но охотнее оставлял многое недосказанным, даже недомысленным, чем высказывал что-либо политически слишком конкретное, каждодневное, как ему казалось, «будничное». Чапека привлекали самые актуальные темы, он охотно за них брался и разрабатывал их, но в тот момент, когда читатель ждал: сейчас, сейчас будет сказано нужное слово, ведь все уже вело к тому, чтобы оно было произнесено, —Чапек ускользал в абстракцию, чтобы не говорить этого слова. Он боялся кипения мира в литературе.
Он боялся его и в жизни. Писатель был бы доволен, если бы мир, в котором он жил, считался достаточно сносным для всех, настолько сносным, чтобы в нем не нужно было ничего радикально менять. Однако Чапек, будучи художником, не мог не чувствовать, что окружающий его мир не таков. В его произведениях часто звучала боль, вызванная этим чувством, и часто проявлялось неправильное стремление скрыть это, прикрыть хотя бы слегка, как прикрывают незаживающую рану английским пластырем. В годы, когда первые великие бои свободы с наступающей реакцией буквально потрясали мир, Чапек рассказывал о герани, которая так чудесно расцветала в его саду, рассказывал громко, чтобы заглушить то, что звучало за садовой оградой, то, что звучало в его собственной душе.
Нет, не трусость принуждала его к такому поведению. Ведь на это ему требовалось, а к сожалению, и действительно потребовалось слишком много силы. Нет, это было вызвано ложным сознанием ответственности за существующий порядок, за который на самом деле он не нес ответственности и который был ему как художнику не только глубоко чуждым, но и прямо враждебным.
Он не мог не чувствовать этой враждебности на протяжении всей своей творческой деятельности, но особенно остро он испытал ее на собственном опыте в последние недели своей жизни. На него обрушилось так много грязной ненависти, как редко обрушивалось на кого другого. За то, чего он не сказал, его преследовали с такой ожесточенностью, как если бы он всю свою жизнь открыто это проповедовал. Его преследовали за то, что лучшие его произведения и лучшие части его произведений, даже вопреки желанию автора, раскрывали подлинные чувства художника: нет, не все в порядке на этом свете, и это необходимо изменить. Чапека преследовали даже за его непоколебимую, хотя и не воинственную веру в человека и его доброе начало.
В последние дни своей жизни ему пришлось обнажить шпагу для самозащиты. Он сделал это впервые, с непривычки робко, но с сознанием, что он должен так поступить. Тогда же он впервые ясно понял, какое великое дело решается в этом каждодневном политическом фехтовании, которого он всегда боялся и сторонился. Ему не пришлось сражаться долго. Его настигла смерть, которой было не трудно осилить человека, наполовину уже затравленного гончими псами врагов.
— мертвый Карел Чапек стал борцом. Тот, кто себя старательно изображал в виде мирного садовника, стал боевым символом для тех, на кого он не рассчитывал.
Собственно, это и не парадокс. Всякое творчество, достойное жизни, наследуют те, кто борется за свободу.
О ЧЕМ Я ДУМАЛ У ГРОБА ЧАПЕКА
Кто отнял его у чешской культуры? Смерть. Только ли смерть? Никто ей не помогал? Ведь она сломила молодую, еще не отцветшую жизнь. Откуда у нее взялись на это силы? Что же объединилось, прежде чем погиб этот человек?
Карел Чапек делал вид, что не чувствует укусов комаров, которые тучей роились в болотах страны, испытывающей бедствие. Однако ни одно поэтическое сердце не может быть нечувствительным, не может не реагировать даже на малейшую несправедливость. Как тяжело переносил Чапек жестокие нападки Дуриха, насмешки над своей болезнью, хотя он всегда старался показать, что прекрасно вооружен против низости! Он скрывал свою болезнь, не желая выдавать врагу свое уязвимое место, глупо и вместе с тем так по-человечески понятно стыдился того, что болен.
болен, но как долго он смог бы еще жить и что он смог бы еще создать в ином окружении, в ином мире!
И насколько больше за эту свою непродолжительную жизнь он смог бы создать в ином окружении, в ином мире!
Он пользовался мировой известностью, как никто другой из чешских писателей, и все-таки сколько таланта он растратил на литературные мелочи, которые его не переживут! У него были более благоприятные условия для творческой деятельности, чем у кого бы то ни было из чешских писателей, и все же сколько сил отнял у Чапека существовавший общественный порядок, который он пытался защищать, жестокость которого он тщетно пытался смягчить и прикрыть поэтическим флером. Это был художник большой творческой силы. Ее чувствуешь главным образом в начале и в конце его творческого пути, но в промежутке был большой период, когда одни с торжеством и с удовлетворением, а другие с горечью называли Чапека «официальным писателем». Это был период вынужденного оскудения, когда душа писателя стремилась к глубине, а ложное сознание ответственности за существующий общественный порядок вынуждало его к поверхностному изображению. Чапек платил кровавую дань миру, который был чужд истинно поэтическому творчеству. Он был чужд и ему как художнику.
Как был потрясен Чапек, когда после 30 сентября 1938 года он осознал или, по крайней мере, почувствовал, что существующее общественное устройство, за которое он хотел нести ответственность, ему глубоко чуждо. Он думал, что мир сокрушен, но ошибался — этот мир не был его миром. Чапек умер в годы духовного кризиса, из которого он мог бы выйти возрожденным, с новой, очищенной поэтической силой.
В годы своей «официальности» он пытался воспевать настоящее, а как художник он должен был стремиться к будущему. Официальное настоящее, которое порочило его произведения, закрывало двери театров перед его «Разбойником», запрещало демонстрацию фильма по его пьесе «Белая болезнь», тяжелыми потрясениями освобождало его от заблуждений. Только теперь взгляд поэта прояснился и с надеждой устремился в будущее. И как раз в этот момент его заволокла пелена смерти.
«Сияющих глубинах», «Разбойнике», не умрет человечность «Обыкновенной жизни» и «Первой спасательной». Уже сейчас знаешь, что многие его достижения в области языка будут жить в творчестве новых поэтов, новых журналистов. Огромная сила Чапека заключалась в том, что он искал и создавал в поэзии и журналистике новый язык, богатый и ясный, иногда чрезмерно изощренный, но часто действительно сильный и народный. Своим переводом «Зоны» Аполлинера он обогатил язык современной чешской поэзии так же, как позже его фельетоны освобождали язык чешской журналистики от ложного пафоса, как он усовершенствовал и сделал более выразительным язык чешской драматургии.
Чапек — это богатство.
Как горько думать у гроба Чапека, что враждебное ему государственное устройство, враждебный мир так много отняли у его поэтической души и тем самым — у культуры всего человечества.
Примечания.
ЮЛИУС ФУЧИК
«Репортаж с петлей на шее» Юлиуса Фучика (1903—1943) к Карелу Чапеку отражало диалектику взаимного притяжения и отталкивания между писателем и революционной частью молодого поколения литераторов, начавших свой творческий путь после первой мировой войны. В статье «Поколение «Деветсила» Фучик писал: «Деветсил» начинает там, где война преждевременно прекратила развитие поколения Чапеков» (RP, 7. ПД926, «Dělnicka besidka», s. 2). Фучик отмечал художественную честность братьев Чапек, не позволявшую им «провозглашать какую бы то ни было веру, в которую они не верят». Во второй половине 20-х — начале 30-х гг. он неоднократно выступает с резкими полемическими репликами против общественной позиции К. Чапека. Во второй половине 30-х гг. Фучик, напротив, берет его творчество под защиту («После Корнейчука на очереди Чапек», «Реакция уже требует запрещения пьесы Чапека»— РП, 9 и 10.11.1937), а в рецензии на роман К. Чапека «Первая спасательная» (РП, 21. XI. 1937) пишет о нем как о писателе-поэте, обладающем «даром двойного видения» и лишь нарочито долгое время закрывавшем глаза на действительность. Заново свое отношение к Чапеку Фучик пересматривает в статьях-некрологах «Чапек живой и мертвый» и «О чем я думал у гроба Чапека», включенных в данный том. Уже с этих новых позиций он пишет оборванное на полуслове к оставшееся в рукописи «Повествование о жизни и творчестве Карела Чапека» (1939).
ЧАПЕК ЖИВОЙ И МЕРТВЫЙ
Julius Fučik. Čapek živý a mrtvý. В кн.: Julius Fučik. Milujeme svúj národ, Praha, 1951, s. 92—94.
Впервые опубликовано в журнале «Нова свобода», № 1, 19.1.1939.
С. 463. Траурный вечер в Виноградском театре состоялся 15.1.1939 г.
— В статье «Демократия на Панкраце» Ю. Фучик писал о том, что когда он, пришел к Чапеку с просьбой подписать протест против белого террора в Венгрии и Румынии, тот собирал в своем саду «увядшие лепестки пеларгонии» и заявил, что в политику не вмешивается (J. Fučik. Demokracie na Pankráci. — «ReD», 1927—1928, s. 224—226).
О ЧЕМ Я ДУМАЛ У ГРОБА ЧАПЕКА
Julius Fučik. Co proběhlo hlavou nad mrtvým Karlem Čapkem. В кн.: Julius Fučik. Milujeme svúj národ, s. 95—97.
Впервые опубликовано в журнале «Наше цеста» («Наш путь»), № 1, декабрь 1938 г. под псевдонимом «К. В.».
— См. статью Ю. Фучика «Чистка нации и чешская культура» (Юлиус Фучик. О театре и литературе. Л.—М., 1964, с. 223—226) и прим. к с. 219 и 260.
— 30. ГХ. 1938 г. правительство Чехословакии приняло мюнхенский диктат (см. прим. к с. 222).
... фильма по его «Белой болезни»... — «Белая болезнь», 1937 (сценарист и режиссер — Гуго Гаас).
... переводом «Зоны»Аполлинера... —Перевод поэмы Г. Аполлинера «Зона», впервые опубликованный в журнале «Червен» (№ 21—22, 6. П. 1919), вошел в книгу К. Чапека «Французская поэзия нового времени»