Приглашаем посетить сайт

Карел Чапек в воспоминаниях современников
Чапек ездит и рисует

ЧАПЕК ЕЗДИТ И РИСУЕТ

Не всегда читатель допытывается, как возникло то или иное произведение. Он принимает написанное готовым, таким, каково оно есть, с интересом, с восторгом, с критикой, с неприязнью. Чаще всего путевой очерк рождает вопрос, как, собственно, автор успевает зарегистрировать и воссоздать сырую действительность, проносящуюся мимо с дорожной быстротой.

Вот почему многие спрашивают, как описывал и даже зарисовывал свои путешествия Чапек. Его спутники по поездкам в Италию, Англию, Испанию или на Север должны это знать и наверняка с удовольствием поделятся своими воспоминаниями. Что касается нас, то мы можем лишь засвидетельствовать, как он делал это в Голландии.

Наше свидетельство будет столь же просто, сколь и поразительно: он это делал по памяти. Чапек обладал потрясающей, совершенно неправдоподобной памятью. Если Платон говорит, хотя и в несколько ином смысле, что учиться означает вспоминать, то куда более земной истиной будет утверждение, что искусство Чапека состояло в умении вспоминать, да еще с тем творческим преимуществом, что он в любой момент мог вспомнить именно то, в чем нуждался для своего творчества. Чапек умел бесперебойно и щедро пополнять свою память и все эти огромные запасы впечатлений располагать в образцовом порядке.

К примеру, идем мы лесом. Вдруг на свежей вырубке Чапек останавливается. «Что такое?» — удивляется его спутник. Чапек рассеянно: «Ничего. Мне нужно здесь осмотреться». Чуть расставил ноги, покачивает тростью за спиной и не трогается с места. Только черные глаза спокойно кружат от пней — до облаков.

Само собой разумеется, в Голландии он поступал точно так же. С раннего утра наблюдал текучие картины за окном, пускался в остроумные рассуждения — вроде того, почему все здешние коровы черно-белой окраски, потом вдруг набрел на мысль, что нужно издать чешский учебник голландского языка и, продолжая смотреть в окно, тут же начал сочинять: «Иди в гай1—по-голландски следует переводить: иди в Гаагу. Между прочим, это одно и то же: гай — место охраняемое, защищаемое, a den Haag — место оберегаемое, заповедник. Теперь попытаемся спрягать; вот хотя бы: Амстердам, амстердашь, амстердаст, амстердадим, ам-стердадите, амстердадут. —Он улыбнулся, озорно подмигнул и добавил: — Условное наклонение — я амстердал бы».

Затем, уже под маркой неправильных глаголов, составил из голландских местных названий несколько роскошных непристойностей, которые, увы, совершенно непригодны для публикации; но их языковое остроумие было неповторимо.

Вжившись таким образом в голландскую атмосферу, на международном съезде Пен-клуба в Гааге он окунулся в водоворот изнурительной общественной деятельности. Без особого удовольствия, но с типично чапековской основательностью и добросовестностью. Он служил. Служил Чехословакии. В то время фашизм уже достаточно громко и демонстративно проводил политику всеобщего обмана. Чапек пропагандировал Чехословакию. Верно угадав источник угрозы, он защищал свою страну и пользовался для этого любой возможностью.

«Скажите, пожалуйста, кто это? Что за человек? Ведь мне не о чем будет с ним говорить!» Ему сообщали, что это геолог. Чапек (с облегчением): «А, геолог! Ну, геологией я немного занимался, найдем, о чем поговорить». Или ему сообщали: археолог. Чапек (облегченно вздохнув): «А, археолог! Ну, археологией я немного занимался. Могу с ним поговорить». Когда же это оказывался биолог: «А, биолог! Ну, биологией я немного занимался. Это можно». Но однажды ему сообщили: «Большой ваш ценитель, миллионер». Чапек нахмурился. «Фабрикант роялей». Чапек пришел в отчаяние: «Что я скажу фабриканту роялей?» — «У него великолепная коллекция граммофонных пластинок с народной музыкой различных национальностей». Чапек ожил: «С народной музыкой? У меня тоже есть небольшая коллекция. Будет о чем поговорить. А потом я его, пожалуй, спрошу, как изготовляются рояли. Знаете, из каких сортов дерева и как это делается, чтобы они вообще звучали?»

Пришло приглашение от профессора Клейвеха де Зваана, чья редкая забота о могиле Яна Амоса Комен-ского в Наардене безусловно обязывала чехословацкую делегацию нанести этому ученому визит. Чапек осторожно спросил: «А кроме Коменского, что, собственно, он собой представляет?» — «Он египтолог. Долгие годы провел в Египте». —«А, египтолог! Ну, египтологией мы немножко занимались. Знаете... чтобы не пришлось все время говорить о Коменском».

Итак, мы отправились к профессору Клейвеху де Зваану. Вошли в крошечный кабинетик в маленьком голландском домике, где над маленьким письменным столиком висела огромная картина — какой-то итальянец XV века, размерами чуть ли не больше всего дома.

Чапек вошел, посмотрел и воскликнул: «А, эту картину я знаю это то-то и то-то (здесь мемуаристу изменяет память), у нее еще есть пандан, который хранится в Сиене в таком-то художественном собрании! Скажите, пожалуйста, господин профессор, как вы ее заполучили?» Польщенный хозяин рассказывает, где обнаружил это произведение, а Чапек: «Скажите, пожалуйста, сколько вы за эту картину заплатили?» Хозяин с гордостью коллекционера усмехнулся: «Угадайте!» Чапек: «Видите ли, дело вот в чем: некоторые коллекционеры бывают рады и самой покупке. Другие радуются, только если купят особенно дешево. Вы купили свою картину по дешевке или за большие деньги?» Клейвех: «Пожалуй, за ее настоящую цену». Чапек: «Значит, вы заплатили...» — и назвал цену. При тогдашнем высоком курсе голландской валюты, когда один голландский гульден соответствовал примерно тринадцати с половиной чехословацким кронам (тогдашним!), Чапек ошибся в пятизначном числе всего на каких-то пятьдесят чехословацких крон.

Так он беседовал и встречался с людьми в буквальном смысле слова днем и ночью. Помимо поездок, запланированных устроителями конгресса, в свободное от заседаний время нашу делегацию возил по Голландии чехословацкий посол в Гааге Божинов. Чапек смотрел. Насколько я помню, он никогда не вынимал записной книжки, чтобы сделать какие-либо заметки. Делал ли он их дома, должен знать Франтишек Лангер, который жил тогда вместе с ним.

поселили, собиралась выступить на утреннем заседании с предложением и хотела наперед заручиться поддержкой чехословацких делегатов. Чапек решил, что предложение необходимо выслушать. И вот мы едем ночью в Схевенинген, а утром — назад.

Тем не менее на следующий день Чапек, едва войдя в картинную галерею, схватил секретаря пражского Пен-клуба за руку и потащил в сторону: «Пойдемте я вам что-то покажу!» В галерее он был впервые, но, видимо, прекрасно в ней ориентировался и вот, восхищенно сверкая глазами, вместе с очарованным секретарем стоит в одной из ближних зал перед двумя рембрандтовскими неграми. Оба, Чапек и секретарь, простояли там в молчаливом восхищении довольно долго. Секретарь был настолько ошеломлен, что проходил мимо остальных картин, как слепой. Его чувства и мозг больше ничего не вмещали. А Чапек преспокойно закусил еще дюжиной Вермееров, Брейгелей и Рейсдалей.

Пропустив несколько высокоофициальных и высококультурных мероприятий («Ночной дозор» — увы, уже не настоящий «Ночной дозор» при вечернем освещении и с буфетом), Чапек вместо этого заглянул с Фабрициусом в маленький ресторан, чтобы, проявляя недюжинное мужество, попробовать невероятно переперченные блюда жгучей тропической кухни, от которых волосы встают дыбом, глаза вылезают из орбит, текут слезы и градом катится пот.

Но в воскресенье утром Чапек отказался от предложенной Фабрициусом поездки к морю: «Останусь дома, сегодня я должен рисовать». Когда в полдень делегация вернулась, он сидел за столом, сплошь покрытым разбросанными листами бумаги, и закричал секретарю: «Пожалуйста, подойдите сюда! Что было накручено на голове той монашенки с велосипедом, которую мы встретили в Делфте? Этакие крылья на чепце, помните? Я никак не мог вспомнить». Секретарь взял лист бумаги и попытался сложить наподобие этих крыльев. Чапек не спускал с его пальцев глаз. И вдруг: «Ага! Уже вспомнил! Спасибо!» И двумя штрихами дорисовал картинку,

Секретарь оглядел стол. Вся книжка Чапека о Голландии была проиллюстрирована. А может, уже и написана. Только об этом секретарю еще ничего не было известно.

1. По-чешски: jdi do haje (дословно: «иди в рощу») — пошел

ЧАПЕК ЕЗДИТ И РИСУЕТ

«Лидова демокрацие», 9. Х. 1955.

С. 339. «... гай». — В чешском написания это слово в родительном падеже (haje) почти совпадает с французским написанием названия столицы Нидерландов (Науе). По-чешски фраза «Идя в Гаагу» (Jdi do Науе) звучит и пишется почти так же, как фраза «Иди к черту» (Jdi do haje).

С. 341. Схевснинген — западное предместье Гааги, морской курорт и рыбачья гавань.